Соавторы: Олег Самойлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 323 (всего у книги 329 страниц)
Иногда во сне он прижимается к Джиму, горячий, хрипло дышащий, и утыкается носом ему в плечо. Он горит весь, даже ладони сквозь бинты и пальцы. Ему снятся кошмары, заставляют сбивать одеяло и сшибать за пределы матраса подушку. Тыкаться в складку простыни, сжимать пододеяльник искалеченными руками. Иногда во время кошмаров Джим прижимает его к себе в слепой попытке помочь, но не знает, насколько это действенно.
Утро начинается с того, что Арсений открывает окно.
Они отмыли кухню и гостиную.
Принесли туда ламп, свечей, к камину – дров.
Каждый боялся оставаться без света.
В камине трещал огонь. Не для уюта, Дженни теперь знала.
На кухне кипели кастрюли и пахло куриным супом. Они резали в бульон больше зелени и овощей, а за завтраком всем надо было раздать витамины и таблетки. В холодильнике, мерно гудевшем, в морозилке, завёрнутые в целлофан, ещё несколько дней назад лежали отрезанные пальцы Мэтта. Их принёс Форс, сказал, пригодятся для подделывания улик. Отпечатки-то с них не стёрлись. В ночь, когда он, Джек и Энди исчезли, пальцы из морозилки тоже пропали.
Теперь Форс стал новым Кукловодом. Дверь в кабинет осталась закрыта. Не было испытаний, приказаний, у него можно было просить нужные вещи и еду, Дженни приходила со списками в кинотеатр и зачитывала перед камерами, а через день-два коробки появлялись у дверей кабинета. Но за голосом Райана, спокойным и равнодушным, ей чудился холодный Кукловода, хриплый, срывающийся на визг – Стабле и издевательски-ласковый – Трикстера. Она вздрагивала всякий раз, когда Форс информировал, что из списка заказать не сможет, а что будет скоро, и отключался.
В первый день своего кукловодчества он собрал их в кинотеатре и один раз объяснил через динамики, почему снова запер дом. По его словам, если бы сейчас кто-то вышел, то все усилия Пера по снятию проклятия оказались бы потрачены впустую. Кроме того, любой, покинувший дом при неснятом проклятии, вернётся сюда после смерти и застрянет призраком.
С тех пор они жили при третьем Кукловоде. Или четвёртом, если считать краткий срок, пока в логове была Алиса.
Дженни чудилась кровь на стенах, особенно в сумерках. И на полу. В гостиной убили мистера Фолла и Сэма. Два выстрела. Была ли Алиса Зеркалом, когда сделала это?
Райан защищал Алису, когда закрыл кабинет и логово. Так было нужно, чтобы не сработало проклятие.
Дженни Алису ненавидела. Если бы не она, у Джона и у самой Дженни могло быть нормальное детство. Он бы не стал Кукловодом. Она не оказалась бы взаперти в своём же доме с матерью в роли доброго тюремщика. Сколько умерших...
Каждое утро, приводя себя в порядок у зеркала в ванной, она расплетала заплетённую на ночь, чтоб волосы не путались, косу (светлые пряди в тусклом свете казались седыми лохмами ведьмы) и повторяла, глядя в глаза своему отражению:
– Я не должна ненавидеть Алису. Я не должна её ненавидеть. Она не виновата в том, что творило Зеркало. Я не должна её ненавидеть так же, как Джона.
Не получалось.
В особняке стояла тишина. Люди старались ходить по двое.
Во дворе сладко, нежно пахло цветущим шиповником, жёлтыми ирисами, а поутру свежо, росой – так благоухало лето. Под травой и землёй в ямах гнили трупы.
Выжившие по вечерам сбивались в гостиную пить чай и греться – в доме даже в жару было промозгло.
Спали под чистыми одеялами, на просушенных матрасах – просушили на солнце, – а на деле боялись закрывать глаза. И на каждый шорох внутри всё сжималось, и чудилось, что в комнату, освещённую блёкло ночниками и догорающими углями из камина, входит Мэтт. Она слышала его мерзкий хрипловатый голос спите, птички? видела протянувшуюся руку. Что в ней, в этой руке?
Джим будил её, давал воды, потом прижимал к себе. Он сильно мёрз перед рассветом, накидывал на них второе одеяло. Так получалось согреться и уснуть.
Никто не спал спокойно.
Утром никто не упоминал об этом. Криках, кошмарах, метаниях под одеялом. Промокшие от пота простыни вывешивали на улицу, на верёвки: свежий сквозняк из-за двойных ворот и солнце просушивали их быстро.
Время к обеду. Дженни собирает поднос: три тарелки с налитым в них супом, три кружки, немного хлеба в плетёнке, ложки, полотенце, небольшой чайник, тарелочка с распаренными сухофруктами. Берёт аккуратно и несёт наверх. Идёт чуть боком, поглядывая себе под ноги, на ступени, чтобы не споткнуться.
Джим принимает у неё поднос.
Навстречу с ним – густой запах масляной краски. Он добровольно ушёл во тьму, куда канул Джон, а за ним – Арсень.
Они молчат, все трое.
Арсень не улыбается. Он обычно стоит у окна. В перебинтованных руках – кисти. Он смотрит сквозь, а Дженни старается не смотреть на стену. На себя.
Но ещё страшнее взглянуть в зеркала напротив. Нигде, нигде нет покоя; тут рисунки, там – их отражения. И запертые между ними, как в клетке, дорогие ей люди.
А она что? Может приносить еду и спрашивать, не нужно ли им ещё чего. Джим благодарит, Арсень изображает себя-улыбающегося (так можно было бы показывать фильм с собой прошлым, при этом стоя рядом с экраном, он улыбался и отстранялся от себя, который улыбался), а Джон… Кукловод вообще не обращал на неё внимания.
И виной этой тьме...
Дженни обрывает эту мысль, давит её, душит, но она как гидра, отращивает ещё больше голов на месте отрубленных.
Так идёт июнь. Ночи скоро станут прибавлять в длине, на минуту, две, но Дженни думает, что же будет, если они останутся тут до декабря, и тьма будет глотать дом на долгих шестнадцать часов по ночам.
– Разве тут темно?
Эрика посмотрела на него, склонив голову к плечу. В руках призрака был блокнот.
Арсений скрестил ноги. Он сидел на коврике. Не помнил, спит или нет. В окно заглядывала луна. Неполная, с одного края огрызок. Когда он вытягивал руки под её падающий свет, на коже становилась видна вязь татуировок.
– Аластриона с Алисой?
– Поёт ей колыбельные, – кивнула Эрика и зашуршала призрачным карандашом. Арсений готов был поклясться, что очередной пошлый рисунок уже на подходе. – Но живые призраков не слышат, а призракам не услышать живых. Леонард мог...
– Почему ты не приняла предложение Тени? Помнишь, за тобой такой дядька таскался. Как призрак, только серый с багровым. Уговаривал взять его к себе…
Эрика часто-часто закивала. Огромные глаза уставились в упор.
– Он не дал бы мне рисовать, что я хочу. Он говорил: рисуй Кукловода, рисуй Кукловода. Я не могла рисовать его. Я его не видела. Тень говорил о каком-то Чарли, которому дал сначала простое задание – нарисовать Исами…
В ответ на это имя нутро скрутило знакомым горячим спазмом.
Во рту появился привкус миндальной горечи. Арсению начало казаться, что он за каким-то лядом наглотался туши для каллиграфии, и его вот-вот ей вырвет.
– ...Он сломался, не смог, – продолжала Эрика. – И что я не такая, мне даже заданий давать не надо, я смогу нарисовать Кукловода. А ещё он ходил за тобой. Я хотела нарисовать вас вместе. Но он ускользал. Не могу рисовать то, чего не вижу. С тобой нельзя рисовать рядом Тень, потому что ты живой.
– Был.
Арсений понимал, что это она о внутреннем зрении. Как он не мог увидеть внутри себя финальную картину, пока не стал Химерой.
– Ты не прав, – она поднялась. Тёмные глаза смотрели в пустоту. До него вдруг дошло, что она такая же слепая, как и другие призраки. – Тут совсем не темно. Большая светлая комната.
– Покажи альбом, – попросил Арсений тихо.
Девушка развернула к нему страницу.
Она была пуста. Как и весь альбом, можно не смотреть.
– Красиво, правда?
– Да. – Он ощутил, как губы растягивает отчаянная усмешка. – У тебя талант.
Эрика кивнула и исчезла.
Арсений поднялся с пола.
Надо включать софит и работать. Он видел, как тяжело Дженни – когда она заходила в обед; Зеркало стало её частью, но мучило по-прежнему. Солнцу нельзя было гаснуть. И Джима-подпольщика тогда… Пусть уж возвращается скорее в свой «дом» и начинает выдавать пространные монологи о еде. И пусть валят оба подальше отсюда. Жить.
Рука потянулась к банке с кистями.
Райан краем глаза заметил движение на боковом мониторе. Если на центральном он отслеживал состояние Пера, то на правом всегда была передача с камеры в кинотеатре, это на случай, если придёт Джейн со списком необходимого. Бунты среди выживших ему были не нужны, значит, их потребности следовало удовлетворять быстро и без проволочек.
Он повернул кресло к боковому монитору. Джейн остановилась как раз напротив камеры. Теперь она носила джинсы и футболки для удобства. Волосы собирала в хвост. Сначала Райан принял её за одну из покойниц-марионеток. С ней зачем-то пришла Натали.
– Еда у нас ещё есть, – начала Уоллис. Она перебирала пальцами браслет на запястье левой руки. Деревянные бусины. Его носила Тигрица. – Просьба другая. Нужны поминальные свечи. Тонкие, восковые. Теперь мы уже достаточно оправились, чтобы устроить вечер памяти погибших.
Правильно, Перо же её дорисовал. И её Зеркало
Потянуло опять на добрые дела
Вперёд вышла Натали.
– А у меня другое, – нагло прищурилась в камеру. – Там на плане дома, вроде, гараж какой-то. Если не доверяешь, так там в обход заслонов путь открыть можно, я прикидывала. Пусти, а, Форс, скотиной совсем уж не будь. Руки занятия требуют.
Райан думает пару секунд. Лучше занятые люди, чем шатающиеся без дела. Без дела они думать начинают. А так как думают большинство людей не тем местом, каким от природы полагается...
Включает микрофон.
– Путь открою к вечеру. Уоллис, кроме свечей что-то ещё надо?
Она оживляется.
– Лент! Цветных ленточек можно? Скоро праздник, летнее солнцестояние...
– Будет. Всё?
Она кивает и благодарит.
Перо точно закончил с рисунком.
В этот раз Арсений зарисовывал Лайзу на кухне. Рыжая под присмотром Зака мирно сидела на полу, на расстеленном коврике, и собирала паззлы. Вытащили ей, кажется, все, какие были, и вот рыжая их складывает. Получается плохо. Кусок от спальни пошёл в кухню, дополнив неизвестно как оказавшиеся там куски библиотеки и детской, а половина прихожей соединилась загадочным образом с подвалом.
Арсений рисует её такую. А через багровое марево видит её Зеркало: хищная, гибкая, как огненная змея, по-змеиному же улыбающаяся с буйным ветром в змеиных кудрях откуда это; она знает, чего хочет от жизни, в отличие от хозяйки. Эта тень только в воображении, в реальности её нет.
Кто внушил тебе, что быть собой плохо
Заставил бояться себя и своих желаний
Вздрагивает: в фокус внимания попадают руки Джима. Он осматривает рыжую. Она беспокоится, но Зак гладит её по руке и говорит, что бояться нечего; и Лайза покорно обмякает под изучающими прикосновениями Джима.
– Она иногда сама ранится, то скрепку найдёт и об неё, то пальцы ножкой стула придавит, – с беспокойством говорит Оливия. Она шьёт за столом, зашивает чьи-то джинсы, рядом горка носков и футболок.
– Не уследишь, – кивает Зак, закладывая пальцем книжку.
Их голоса и движения неохотно втекают в замедленный мир, окрашенный сепией, в котором Арсению полагается видеть только рыжую: её он рисует. Приходится отложить карандаш и дать Джиму закончить осмотр.
– Жалко её. – Оливия перекусывает нитку. Смотрит на сосредоточенно соединяющую паззлы Лайзу. – А ничего, что она паззлы собирает? Целыми днями ведь.
Джим кивает:
– Думаю, так она пытается собрать цельную картинку, для неё важно сделать разрозненное целым. Значит, ищет выход наружу из деформированного пространства, порождённого её же сознанием. Или так у неё преломляется воспоминание о Пере и Свободе. Мне не хватает данных для более конкретного вывода.
На этих словах тихие шаги из коридора переходят в открывающуюся дверь и её скрип, но ещё до того, как они трансформировались в образ Дженни, Арсений опустил голову. Её больше нет тут. Она на картине; и лучше не видеть.
Лайза оживляется.
– Дженни, это сад? Сад?
Арсений видит краем глаза, как она указывает пальцем на собранную картинку зимнего сада с жуткими вкраплениями гостиной.
– Сад?
– Да, сад. Правильно. В нём растут растения и цветы. Мы с тобой ходим их поливать, помнишь?
Арсений сгорбился над листом бумаги с набросками рыжей и её Зеркала.
Шаги – к нему.
Он поднял голову. Дженни рядом, её образ, лёгкий и почти реальный. Арсений сначала ощутил запах, от неё напахнуло уличной дождевой прохладой. Потом увидел: в её руках были ирисы, хранящие невесомый и нежный аромат, светло-лимонные как описать их запах ирисы пахнут бледно-жёлтой зарёй июня, июньским ветром перед рассветом росистым утром это не сладкий запах а предчувствие запаха, это можно нарисовать а среди них – тёмным, сыроватым тоном, зелёные – срезанные дубовые ветки, мокрые, и ветки боярышника (шипы).
– Завтра Ман Саури, летнее солнцестояние, – Дженни отложила свой букет на стол, рассыпав запах по кухне. Она улыбалась. Волосы слегка намокли, дождевые крапины были и на чистом зелёном платье. На улице моросило, наверное. Арсению мучительно и тоскливо было знать, что её не существует, такой живой, в облаке светлых цветов. – А встречать его надо сегодня, в сумерках, хорошим ужином. Джим, пирог фруктовый уже можно сделать?
Он что-то ответил и спросил сам; Арсений качнул головой, провожая взглядом выцветающую реальность. На миг запахи его почти обманули; но, верно, это кто-то раскрыл окно. Солнца нет, только запах дождя и цветов.
– Ман Саури, – повторила Дженни с удовольствием. Скрутила мокрые волосы, уложив на плечо. – Кельтский праздник самого длинного дня в году. В этот день собирали целебные травы, считалось, они обладают наибольшей силой. Радовались солнцу… Но ещё и грустили, потому что после этого дня солнце шло на убыль, уходя от людей во тьму. Радость и печаль, вот так. Но мы уже достаточно грустили. Почему бы не встретить праздник? Останьтесь сегодня с нами. Мы хотим ещё помянуть тех, кто погиб... за это время. Я у Райана свечки заказала, уже пришли.
Арсений сжимает пальцами собственное горло и отворачивается. Больно дышать.
– Нет, Дженни, – твёрдый голос Джима. Его рука касается плеча. – Мы не придём.
Джек попросил помочь отпустить призраков. В праздничную ночь, по кельтским верованиям, границы между миром живых и мёртвых стирались.
Они как воры пробрались на чердак с двумя поминальными свечами, чашей и пучками омелы.
Арсений созвал призраков со всего дома, потом они с крысом, прикрывая ладонями огоньки свечек, вели души за собой к озеру.
Дом молчал. Арсений слышал тихий шорох, с какими умирали камни его стен; или это дышал Дух Дома, раненый и истекающий кровью зверь, или шуршал осыпающийся иней. Он колол веки, оседая на ресницах.
У озера они подняли свечи высоко над головами и шагнули в воду. Чёрная вода тяжестью потянула ко дну, а когда ноги потеряли опору, Арсений схватил крыса за руку. Они ухнули в чёрную глубину; души, влекомые светом негаснущих свечей, посыпались следом, обращаясь в сверкающие сферы. Они падали сквозь тьму, похожие на звёзды, Видящий понял, что означал тот сон, со звёздами, которые надо было собирать по дому; серый свет, разлитый над поверхностью озера, стихал. Когда над головой сводом собора сомкнулась тьма, Арсений выпустил свечу. Джек сделал то же со своей. Сияющие сферы-души падали мимо них, как диковинный звездопад, в прозрачной черноте шуршали обрывки из мыслей и благодарность неведомой силе, отпустившей их на покой.
Наконец, все они исчезли; огоньки свечей погасли во тьме.
Не стало ни верха, ни низа, ни времени, ни желаний.
Видящий не помнил, что заставило их вернуться обратно.
– Силу проклятия ты заключил в стену, – шелестела Дева на ухо, – но проклятая кровь в моей дочери и сыне Воина – как семена во влажной весенней земле. Если они не продолжатся в детях, придут другие, другие станут нести огонь и смерть. Живые называют это линией крови, но родство – это дерево с тысячью ветвей. В ком, в ком? Не угадаешь. Проклятие свершится в ином месте и времени, через других, несущих проклятую кровь...
Арсений смотрел на Аластриону в отражении зеркала. С подбородка капала вода. Основания ладоней, упёртые в раковину для опоры, мёрзли.
– Чего тебе от меня надо? Я могу только рисовать.
– Скажи им... Одна проклятая кровь на другую... Пусть простят друг друга, пусть кровь станет единой. Тогда, слившись в одном человеке, линии прервутся, как пересыхают связанные стебли травы...
Арсений повернулся к ней. Дева слегка отступила.
– Так ты с самого начала знала, что будет. Вообще всё, и про временные скачки, и что хвостатый не спасёт Исами, и что она собой... Даже не Леонард, а ты...
Он опустил руки. С кончиков пальцев капала вода.
– Когда проклятие окажется снятым?
– Когда в мире забьётся новое сердце, – прошелестело в ответ. – Оно прекратит бытие проклятия. Всё вернётся в исходному.
Арсений на миг представил, как на её горле сжимается стальной ошейник, тяжелее, чем был у Джима. Дева тревожно замерцала, отступая к стене.
– Алисе скажешь сама. Пусть Джек даст ей варево из омелы, так она тебя услышит.
Алиса сидела на полу, обхватив колени. Среди этих людей, которым нет до неё дела. Она смотрела в зеркало. Тень мучила её всю жизнь, и избавления от неё нет. Элис вечно будет насмехаться, вечно кружить в танце позади. Дёргать за нити их общее тело.
