Соавторы: Олег Самойлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 60 (всего у книги 329 страниц)
– Уверен… Я знаю. – Его уже трясло. Ожидание мучило, выворачивало нутро. – Чтобы завершить полотно, мне нужны вы оба.
Кукловод не был уверен, что не ослышался.
– И зачем же тебе нужен… второй, Перо? – он старался говорить спокойно. Тихо, размеренно и очень спокойно. – Я не помню, чтобы он выказывал желание… поприсутствовать.
– Он не выказывал, – Арсень уставился взглядом в ковёр. – Но вы двое… Я не объясню. Я просто знаю, так должно быть. Иначе эта мазня… – он устало махнул рукой в сторону картины, медленно мотая головой, как пьяный, отчаянно пытающийся не уснуть, – никогда не будет доделана. Ты рисуешь, должен…
Кукловод вперился тяжёлым взглядом в его волосы.
Сел.
Провёл ладонью по контуру лица: снизу вверх, круг пальцами по скуле и обратно. Он ждал, что Арсень отдёрнется, но тот только слегка поднял голову. Показалось даже, под ладонь подставился. Взгляд был далёкий, он смотрел не в эту реальность. Кажется, всё ещё видел свою картину. Такой, какая она должна была быть.
Рука замерла. Кукловоду такая отстранённость не понравилась.
Он рядом, Арсень рядом, его художник, наваждение последнего месяца, но прикосновение – материальное, с ощущением тепла, кожи, – казалось недостаточным. Не так он хотел касаться того, кто рисует его, хочет нарисовать, кто желает выразить Кукловода в картине – максимально телесном искусстве. Не считая скульптуры, но там уже перебор.
Подушечки пальцев горели от соприкосновения, вжимались в кожу, будто бы ища ещё более – куда более? – тесного контакта.
– Нет, Арсень, – голос тихий, даже немного с хрипотцой, – мы с ним – разные личности. И он не нужен мне на моём портрете.
– Это ты так думаешь.
Теперь усмешка. Он слегка повёл головой, теперь уже точно, скользя влажными прядями неаккуратно собранных волос по ладони. На секунду даже вернулся, смотрел прямиком на него, на него, а не в картину внутри себя.
– …и ошибаешься. На картине этот второй будет твоей тенью, но без него ты сам меньше чем тень. Я не смогу работать дальше с одной тенью.
Кажется, один из его тюремных знакомых охарактеризовал это состояние «как пыльным мешком по голове стукнуло». Примитивно, но верно. Именно так Кукловод себя сейчас и чувствовал.
Преодолевая желание закричать во весь голос, он приподнял подбородок Арсеня пальцем, чтобы смотреть прямо в глаза. Пришлось даже наклониться навстречу.
– Тень? – Он всё высматривал в тёмно-серых глазах, смягчённым оранжевым светом лампы, пытался разглядеть – что? Неискренность? Насмешку?
Арсень был серьёзен, принимал взгляд Кукловода, не отводя своего. Не мальчишески-упрямо, как смотрят подростки в глаза родителей, нет. Спокойно, уверенно.
Кукловод не успел заметить – совершенно потерял бдительность, вглядываясь в глаза марионетки. Рука Арсеня стремительным хищным движением скользнула вперёд, сильные пальцы железно сжали его запястье. Марионетка рванулась – броском, вторая рука схватила Кукловода за шею, сдавила, резко дёрнула, стараясь приложить лбом о деревянный остов кровати. В следующую секунду они были уже на полу. Арсень рванулся, подминая его под себя, выпустил запястья, и это было ошибкой. Кукловод еле успел зажать рот подпольщика ладонью – кажется, тот решил представить маньяка на суд обитателей: резко вдохнул, как это делают желающие закричать.
В ладонь тут же впились зубы непокорной марионетки, руки опять дёрнулись к его запястьям.
Но он не успел.
Вцепившись пальцами в волосы подпольщика, Кукловод толкнул его от себя, рванулся, прикладывая Арсеня затылком о деревянную боковину кровати, как раз об острый угол, и, пока тот, оглушённый, приходил в себя, вторая рука Кукловода скользнула к пристежному карману на ремне.
Указательным пальцем отщелкнуть застёжку.
В ладонь скользнул прохладный металл шприца-пистолета.
Арсень пытался приподняться. Ещё секунда, и опять начнёт.
Тихий щелчок возвестил о том, что содержимое ампулы с наркотиком перекочевало в шею начинающего художника.
Осознав, что произошло, подпольщик принялся вырываться с удвоенной силой – Кукловоду пришлось отбросить инструмент и собой прижать Арсеня к полу, двумя руками зажимая ему рот.
Арсень брыкался. Рвался из-под него, мотал головой. Сильный, выносливый, гибкий как зверь, – транквилизатор не брал его больше минуты. Когда уставший от прилагаемых усилий Кукловод уже подумывал о том, что пора вытащить электрошокер, подпольщик начал сдаваться. Перестал вырываться, кусался всё слабее. Можно было выпустить. Арсень делал отчаянные попытки снова заорать. Выходило плохо, он не мог даже перевернуться со спины на живот, язык не слушался, в итоге он дрыгался на полу, хрипя, будто в припадке.
– Тихо, тихо. – Кукловод, отдышавшись, рывком приподнял марионетку в сидячее положение. Склонился к нему. – Всё хорошо.
Арсень, услышав его шёпот у своего уха, слабо дёрнулся.
– Ты сейчас не в том состоянии, чтобы дёргаться, Перо.
Ещё один взгляд, яростный… угасающий, правда.
– Ну как, всё ещё жаждешь обнародовать моё инкогнито?
– Тех…тиебя… всё равно…
У жертвы наркотика заплетался язык. Сильно. Вкупе с проявившимся акцентом это печально повлияло на разборчивость речи.
– Всё равно – что?
– Пойх… похма…ют, и…
– Поймают меня, поймают, – Кукловод почти нежно скользнул пальцами по скуле подпольщика. Отстегнул карман с дополнительными ампулами, вытащил кожаный ремень из штанов. Подёргал: крепкий. Мера предосторожности.
Кукловод перетянул запястья марионетки ремнём, дёрнул вверх, перебросил свободный конец ремня через выпуклую дугу кроватной спинки. Ещё несколько секунд – затянуть, проверить узел.
Арсень захрипел. Но он никуда теперь не денется. Никуда.
Можно провести пальцами по вздувшимся венам на руках подпольщика. Арсень слабо сжал пальцами ременную перетяжку на своих запястьях. Кажется, старался разорвать или выскользнуть. Получалось всё равно плохо, без энтузиазма.
Кукловод помнил, что надо уходить. Тишина в коридорах не вечна, он рискует.
Но любопытство... Он склонил голову. Палец сам собой скользнул вдоль особо рельефной, скульптурно проступившей вены.
Губы дёрнулись в судорожной попытке улыбнуться. Не скрывая удовольствия, Кукловод слабым прикосновением пальца проследил линию вены ещё раз, затем – с нажимом. Сколько жизни в этом зрелище. Энергия, сила. Рука сама собой скользнула в карман и достала складной нож – подарок Арсеню… Его художнику. Пальцы нашли впадину на лезвии, ноготь впился, тяня его наружу. Лёгкий щелчок.
Кукловод нетерпеливо оглядел нож. Хорошая вещь. Простая, без всяких узоров. Лезвие тускло поблёскивает в свете лампы.
Секунда – остриё упёрлось в сгиб локтя Арсеня, прочертило побелевшую дорожку по границе одной из вен.
Какое искушение.
Кукловод с трудом сдерживал возбуждение: нажми сильнее, и покров разойдётся, вскроется подоплёка: кровь, мягкие, кровоточащие волокна, кости. Пока сверху кожа, тонкая, ненадёжная пелена, правдоподобия нет. Жизнь как будто спрятана внутри, под ней.
Да, но если усилить нажим…
Кожа мягко пропустила в себя остриё ножа.
Лёгкий надрез.
Расходящаяся под лезвием ткань.
Первые капли крови. Лезвие смазало их, легло плашмя, довело прозрачно-красную полоску почти до запястья.
Среагировав на запоздалое хрипение пленника, Кукловод вскинул голову и продемонстрировал ему лезвие.
– Смотри… – поднёс розоватую поверхность почти к глазам Арсеня, – это твой нож, твоя кровь. Смотри, как красиво.
Не дождавшись реакции, снова чиркнул ножом по коже. На этот раз надрез приняло плечо. Дождавшись, пока кровь выступит щедро, собрал её ножом и снова показал подпольщику.
– Удивительно, да? Твоя жизнь заключается в этой жидкости. Если выкачать всю, до последней капли, – нож упёрся прямо в сонную артерию. Пленник опасливо поднял подбородок. – Ты умрёшь. Кровь – это жизнь, поэтому вы платите кровью за свободу.
– А чхем х-х-х…
Оказывается, Арсень всё ещё мог говорить. Мельком Кукловод поразился выносливости организма. Но так даже лучше… больше жизни. Больше крови.
– Запх-х-хла…тишь… ты сам… моей… мазнёй…
Он несколько раз хрипло выдохнул, может, так пытался рассмеяться.
– Не расплах… плах-х-хтишься…
– А я уже заплатил, – остриё скользило по коже, раскрашивая её медленно розовеющими узорами. Это завораживало. – Я заплатил за свою свободу, кровью, как полагается.
Нож оставил на руке Арсеня особенно глубокий порез, и Кукловод замер, наблюдая, как из рассечённой кожи рождаются первые алые бусины. Они наливались, тяжелели, медленно, неуклонно…
– Каждый сам платит за свою свободу, – преодолевая нарастающую дрожь, он с силой надавил остриём на предплечье. Сталь – очень качественная, острая, – медленно, до невозможности медленно, впивалась в живую плоть, но быстрее Кукловод и не хотел. Некуда спешить. – И ты заплатишь… сам… и каждый…
Остриё, преодолев сопротивление кожи, погрузилось плавно, глубоко.
Кукловод втянул в себя воздух.
Вытащил.
Яркая бусина крови, отяжелев, переполнившись, сорвалась вниз, обратившись в длинный потёк. Красный, живой как сама жизнь, с отчётливым металлическим запахом.
Кукловод смазал кровь.
Растёр её между пальцами.
Вдохнул, приблизив пальцы к носу.
Поблёскивающая в свете лампы алая линия притягивала, завораживала…
– А ты-ы-ы… никак… фе… фетишуга… – едва слышный шелест над ухом. Оказалось, Кукловод и не заметил, как почти вплотную приблизил лицо к ране – вот почему запах стал таким сильным.
– Ты не поймёшь, марионетка, – с трудом преодолев желание попробовать кровь на вкус, Кукловод отстранился. Нож прошёлся вскользь, не особо хотелось смотреть, что он режет. – Ни ты… никто из вас… Вы все… – кровавые полосы, остриё по ткани майки, как будто не чуя, разрезает и впивается, впивается в кожу, выпуская наружу алые капли, потёки, – чем заслужили жить и быть живыми? Чем заслужили… – он сдавил самую глубокую рану, ту, на плече, пальцами, вызывая новый ручеёк крови, – вот это, а?! Своё тело, свои кости и мышцы?! Что вы знаете о ежедневной борьбе даже не за свободу – за право, за возможность быть собой?!
Неизвестно как получилось не прокричать последнюю фразу. Под конец Кукловод, всё это время стискивающий рану, был готов убить: просто взять и вогнать нож между ребёр марионетки. Если бы Арсеню повезло это пережить, он умер бы от потери крови чуть позже. Или от заражения. Или… от чего ещё умирают, это Джиму виднее.
Арсень смотрел на него затуманенным взглядом. И там, в этом взгляде, можно было разглядеть остатки сознания. Арсень боролся. С отупляющей властью наркотика, с болью. Это раздражало, это заставляло растущую внутри ярость вздыматься с удвоенной силой, медленно закипать…
Пришлось отбросить нож, чтобы ненароком не сорваться.
Отбросить, скорчиться, упереться ладонями – одной окровавленной – себе в колени.
Дыхание шумное.
– Нах-хдо… ш-шкак… пр-няло-то… те-е-хбя…
Кукловод выпрямился и замер. Он готов был поклясться, что Арсень умудрился растянуть непослушные, онемевшие губы в подобие ухмылки.
Прежде, чем добралось осознание, он уже врезал по физиономии наглеца. От удара голова подпольщика мотнулась назад, глаза закрылись. Потом он согнулся, наклонившись – если б не ремень, рухнул бы на пол лицом вниз. Кукловод толчком в грудь резко откинул вялое тело назад, чтобы опиралось на кроватную спинку. Теперь в свете лампы было видно – на губах Арсеня вздулось несколько кровавых пузырей, из уголка потянулась тонкая тёмная струйка крови.
Кулак саднил.
Подумав, Кукловод ударил подпольщика ещё раз, но уже слабее. От этого становилось немного легче.
Становилось. До тех пор, пока Арсень слабо не помотал опущенной головой. С приоткрытых губ, смешиваясь со слюной, на ковёр капала кровь.
– Альщ-ща… щальш… па-иликчал-ло… ти-ибе…
Искушение добраться до ножа и заткнуть подпольщика навечно стало совсем уж сильным. Но Арсень больше не говорил. Кровь из надрезов продолжала сочиться, пропитывала ткань майки, блестела в ламповом свете, застывала тёмными потёками на руках.
Кукловод коснулся носом основания шеи Арсеня. Провёл вверх, жадно вдыхая запах крови, вплетаясь пальцами в сырые волосы подпольщика, прямо у корней.
Пахло кровью. Кровь пахла свободой и жизнью.
Да, Арсень был куда свободнее остальных марионеток. Всякий раз, когда приходилось наблюдать через мерцание мониторов… Свобода билась внутри этой марионетки, ярилась, сверкая, в тусклом свете здешних ламп, выплёскивалась, заражала остальных обитателей…
Кровь и свобода. Два пьянящих, туманящих разум аромата.
А теперь, после наркотика, Арсень походил на сломанную куклу.
Кукловод провёл пальцами свободной руки по разбитым губам марионетки.
Арсень не реагировал – ни на прикосновение к губам, ни на то, что средний палец Кукловода, скользя в крови, чуть оттянул губу книзу.
Кукловод провёл кончиком носа по его подбородку, огладил им скулу.
Слизнул уже слегка подсохшую дорожку крови с плеча.
Внутри – только прислушаться, страшно, что-то уж совсем невообразимое, будто наружу что-то рвалось, заставляло рёбра ходить ходуном от рваных вдохов-выдохов, заставляло дрожать диафрагму, даже сердце, до того спокойное, сокращалось рывками. Проверяя, Кукловод скользнул языком по влажной дорожке, оставшейся от предыдущего движения языка.
Дрожь усилилась.
Он отстранился.
Асень не двинулся. Ни разу.
Взгляд из-под полуоткрытых век – бессмысленный, мутный. Наркотик выиграл.
Это было неинтересно.
Этот Арсень не способен говорить с ним. Ни язвить, ни реагировать как нужно.
Кукловод слегка дрожащими пальцами снял со спинки кровати ремень, освободил руки марионетки, тут же безвольными плетями упавшие на пол. На запястьях – красные линии перетяжек.
Он встал, отвернулся. Отошёл к мольберту, стараясь дышать глубже – нутро будто взбесилось, особенно сердце.
Кукловод подвинул лампу ближе. Теперь он впервые видел свой портрет – так овеществлено и близко.
Он – сам, живой, полулежит на странном предмете мебели, марионетка эта… Как Арсень сейчас, согнувшаяся, безвольная, с опущенными руками.
Да, на картине Кукловод. Во всём – он, он чувствует себя в отношении к марионетке и её провисшим нитям, в наклоне головы и положении рук.
Это – он.
– Ты дорисуешь его, Арсень, – прошептал он, даже не стал выглядывать из-за картины, просто обратился, – ты – дорисуешь. Но позже.
Созерцание себя успокаивало. Кукловод любовно огладил пальцами – не касаясь, лишь визуально, – контуры своего лица, своих рук – о, как вышли руки! Как будто весь он в них, как будто Арсень понимает, что руки – это половина Кукловода: нажимающие ли на клавиши, перетягивающие ли нити.
Не дописать такое?
Невозможно.
Кукловод осторожно приподнял картину – её ещё нужно нести так, чтобы не смазать свежее масло. Здесь он её не оставит, нет.
Он заберёт её к себе.
А Арсень… как придёт в себя, пусть забирает нож в потёках своей же крови.
Труд должен быть оплачен.
Арсений ещё некоторое время лежал неподвижно. Глаза закрыты, голова уронена на грудь. Как спит.
Но он не спал. Из-за дряни, впрыснутой Кукловодом, он даже не сразу понял, что свободен.
Где-то через минуту он вяло дёрнул кистью. Голова мотнулась влево-вправо, как бывает у сильно перепивших людей, борющихся с оцепенением. Медленно-медленно вытянув перед собой руки, он качнулся вперёд в попытке встать.
Не получилось. Ноги не держали. Не вышло даже опереться ступнями о пол.
– Авл... швл… – поведал он миру, провалив попытку уцепиться за спинку кровати непослушными пальцами. В уголке рта надулся кровавый пузырь.
Арсений дёрнулся вперёд ещё раз. Упал на пол. Попытался встать на четвереньки. Даже получилось, получилось ползти так. До порога. Преодолел порог, локти резко подломились. Он рухнул лицом об пол. В голове зазвенело. В носу запахло железом. Вдохнуть, запах сильнее. Хлюпанье. Теплая мокрая кровь по губам.
Арсений тихо всхрапнул, начал дышать через рот.
Выпрямить руки не получалось, оперся на локти. Это помогло добраться до края лестницы. Там встал на четвереньки. Тошнило. При попытке преодолеть первую ступеньку ладонь соскользнула, резко ухнула вниз вместе с его тяжёлым телом. Он кубарем скатился с лестницы.
Шмякнулся о пол, несколько раз дёрнулся. Затих.
В таком положении его обнаружили только через полтора часа, два подпольщика – возвращались с особого ночного задания по приказу лидера. Ричард должен был проходить задания, пока Натали, пользуясь темнотой и «хоть ночью-то маньяк может не всё видеть?», шурудит в новеньких камерах.
Первым бесформенный комок внизу лестницы заметил Рич – девушка в это время крайне эмоционально, как она любит и умеет, рассказывала об изменениях в камерах. Заглянуть поглубже она не успела, но даже внешний вид наблюдателей немного поменялся – лишние кнопочки, все заблокированные, глубже посаженные, «утопленные» в корпус винтики, и тому подобные, как выразился Ричард, мелочи.
