Соавторы: Олег Самойлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 125 (всего у книги 329 страниц)
Арсень спал. Причём, именно в той позе, в которой Джим его оставил: сидя, руки между колен, голова опущена. Растолкать его получилось ровно на несколько минут, хватило только чтобы дать активированный уголь, напоить и уложить на кровать. После того, как подпольщик заснул, Джим сидел на кровати, смотрел на него и думал.
Думал, сколько теперь потребуется времени, чтоб организм Арсеня оправился от дряни, которую он в себя вливал. Рою бы… лоботомию сделать. Придумал – мешать спирт, чистый, неразбавленный, и вино. Гений кулинарный.
Думал, как долго будут заживать ладони. Была даже мысль попросить Леонарда поспособствовать, но его же вылавливать надо.
Джиму несложно ещё пару дней посидеть, отдавая силы.
Думал, заживут ли ладони вообще. Сухожилия не задеты – потрясающая удача – но от верхней части ладони остались одни лохмотья. Рука может зажить, но прежней чувствительности уже не обретёт.
Чувствительность рук – это же для фотографа важно?
Думал, в каком же надо было быть состоянии, чтобы после подобной ночи без тени лжи сказать, что полегчало.
Много ещё о чём думал, в основном, невесёлом, но дела сами собой не сделаются. Поэтому Джим накрыл спящего подпольщика одеялом, поправил положение перебинтованных рук, чтобы одеяло не задевало ладони, и пошёл работать.
По пути из библиотеки (девушка из последователей, Оливия, подхватила тонзиллит, а он не помнил, как лечить) на кухню (приближалось время ужина и нужно было не только самому поесть, но и Арсеню унести) его перехватила Алиса.
Джим смутно вспомнил, что Рой упоминал её присутствие на их ночных гуляниях. Выглядела она и вправду неважно: бледная, какая-то даже сероватая. Под глазами припухлости, из-под высоко застёгнутого воротника строгого серого платья виднеется нечто, смутно похожее на засос.
Зато сегодня это была старая, недобрая, хорошо ему знакомая Алиса. А не фантастическая огненная фурия.
Что случилось с тобой вчера, Грин? – Джим внимательно оглядел её. – Я знаю, зачем это было Арсеню – но тебе?
В коридоре темно. Неверные пятна света, падающие из-за приоткрытых дверей, перемежают тёмную полосу пола, и в этом освещении Алиса Грин, кошмар половины подпольщиков – да и последователей, выглядит обычной измученной женщиной.
Пока не открывает рот.
– Ты встречаешься с Арсенем, Джеймс Файрвуд, – она вызывающе подняла острый подбородок. – Так почему Арсень до сих пор не в нашей фракции?
Джим запаздывает с ответом. До сих пор удивительно – как фанатики не видят дальше своего носа.
– Потому что это его выбор, Алиса, – говорит спокойно. Женщина злобно щурится. – Я до сих пор удивляюсь, что ты этого не понимаешь.
Пауза.
Алиса – плохо видно в этом освещении – поджимает губы. Джим ждёт.
– Ты – последователь, Джим… – начинает она, но Файрвуд не даёт ей закончить:
– Нет.
Она точно удивилась. Не отшатнулась, но вдохнула очень глубоко и напряглась как струна.
– Я больше не хочу участвовать во фракционных войнах, – продолжил Джим. – Я – врач. И хочу полноценно, не урывками заниматься своей работой. У меня и времени-то на фракцию нет, потому что я с трудом успеваю следить за здоровьем всех обитателей.
– Ну знаешь, Джим… Не ожидала от тебя такого. Ты… – она попыталась прожечь его яростным взглядом, – к подпольщикам… к этим крысам пойдёшь?!
– Алиса, ты слышишь меня? – Джим с трудом сдерживался, чтобы не хлопнуть себя по лбу в отчаявшемся жесте, – я НЕ хочу быть во фракциях. Можешь даже номинально причислять меня к последователям, но я не буду выполнять заданий и воевать с Подпольем.
– Предатель… – тихое, почти змеиное шипение.
Джим только пожимает плечами.
И хотелось бы верить, что его примеру последуют, но – вряд ли. Слишком уж в сознание обитателей въелась фракционная дихотомия.
– Всего доброго, мисс Грин. – Он поправил сумку на плече. – Меня ждут.
Она молча пропустила его мимо себя, но он, пока не скрылся за поворотом, ощущал спиной её острый взгляд.
Арсень не спал. Лежал неподвижно, смотрел в потолок. Перебинтованные кисти примерно уложены поверх одеяла.
Джим пододвинул стул к кровати и поставил на него поднос. Компот, жидкая овсянка и небольшой чайничек ромашкового чая. Дженни настаивала на салате, но Джим и насчёт овсянки-то не был уверен. А ну как – не удержится? А за тазиком до ванной бежать.
– А ты знаешь, на потолке семейство уток, – поведал Арсень хрипло. – Ну, там штукатурка так отвалилась… И за ними енот гоняется. Правда, он косой, и хвост почему-то на спине. Но это всё-таки свободный выбор его хвоста – на чём расти.
Ответить сразу не получилось – док смотрел на бледное лохматое нечто, разлёгшееся на его кровати, и недоумевал, как оно умудрялось вчера так зажигать.
– Конечно. – Джим с запозданием сел на край кровати и пододвинул к нему поднос. – Ешь.
Арсень слегка повернул голову на подушке.
– Ты звиняй… чай ещё волью, а с остальным… я ж пол-утра блевал, прежде чем к тебе заявиться. Но, – добавил уже чуть бодрее, – если тазик пойдёт в комплекте, я согласен попробовать.
– Компот тоже вольёшь.
Ещё чего не хватало, организм надорван, обезвожен, потерял кучу сахаров, и даже компота не получит.
Джим хмуро наблюдал, как серо-зелёный Арсень тянется за кружкой. Руки замотаны, пальцы не гнутся.
Есть в доме соломинки?
Дженни должна знать…
Арсень поменял тактику: сел, зажал кружку между забинтованных ладоней. Поднять получилось.
– Ты смотри, работает, – сообщил задумчиво. – А я с обеда как проснулся, так всё думал над твоими словами. Ну… – он на пробу отхлебнул компот, проглотил, нахмурился, затем кивнул сам себе. – Что, может быть, всё, кранты этой моей руке… И знаешь, понял: если эта такая плата, чтобы больше не чувствовать Сид, то чёрт с ним, я лучше сразу рассчитаюсь. Сразу… – ещё осторожный глоток, – лишь бы навсегда.
– Плата – это твоё сегодняшнее самочувствие. – Джим встал. Нужно было сходить за тазиком и приспроситься насчёт соломинок. – А руки ты лишился бы по своей дурости. Не тошнит ещё?
– Пока не пью – не тошнит. – Арсень слегка пожал плечами. – А я ведь так и не помню, чего с этой самой рукой сделал. Так что придётся сооружать моей дурости безымянный памятник.
– Пытался пройти испытание. Закрыл дверь в прихожую. Два раза. Потом измочаленной рукой писал на стене в прихожей «freedom». Хватило на пять букв. Ну и на сладкое – орудовал ей ночью.
Арсень тихонько присвистнул.
– Да я герой… – констатировал вполголоса и уже смелее приложился к компоту.
Когда Джим вернулся с тазиком и самодельной соломинкой (склёпанной подпольщиками на скорую руку из двух стерженьков от «сдохших» пульверизаторов и изоленты), половины кружки компота уже как не бывало. Сам больной сидел грустный и немного растерянный.
– А я это… – продемонстрировал ему кружку, – затошнило. Взял перерыв.
Поставить тазик у кровати, пересесть на стул, вытащить блокнот.
– Когда полегчает, попробуй съесть овсянку. Желудок надорван, а она обволакивает.
– О’кей. – Он отставил кружку обратно на тумбочку, привалился спиной к спинке кровати. Поморщился – точно дали себя знать вспухшие на спине царапины. – Джим, ты… короче, со мной сидеть не обязательно, не трёхлетний ж. Если тебе куда надо…
– Я поужинал, с делами на сегодня разобрался. – Джим вычеркнул снятых на сегодня с больничного учёта. – А тебе нужно обработать пострадавшие части тела. Судя по тому, что я слышал, задница к ним относится.
Арсень страдальчески застонал, закатив глаза и отмахиваясь наименее пострадавшей рукой. Правда, почему-то тут же оборвал сам себя, сел прямее и сложил ладони на коленках.
– Ты меня намерен, кажется, своей заботой отправить в ад раскаяния. А я туда не хочу. Джим, моя задница и не такое переживала. Ничего, пока не отвалилась.
– Мне твоя задница здоровой ещё понадобится, и чем быстрее, тем лучше. – Ещё несколько больных оказались взяты в кружок – выздоравливают помаленьку. – И я бы на твоём месте не отказывался от качественной обработки пострадавших частей тела. Или ты хочешь подольше пострадать?
– Кажется, в данном случае у меня выбора нет. – Он слегка поёрзал и тоскливо покосился на тазик. – И вот что… если уж собрался заняться моей задницей и прилегающими окрестностями, можно я лягу так, чтобы быть над моим пластиковым другом? Кажется, я начинаю по нему скучать.
– Полный перечень услуг. Будешь лежать и наслаждаться с обеих сторон. – Джим встал, отложил блокнот. Сердиться на Арсеня уже не получалось совершенно. Вытащил мазь. – Давай, попой кверху.
Приказ был выполнен на раз-два. Очень медленные раз-два. В итоге пришлось помогать юному гению, так как раздеться и упасть на живот в нужном направлении без помощи рук у него не получалось. Заодно Джим поднялся и по просьбе неугомонного больного поставил рядом с тазиком кружку чае-компота (доливал ромашковый в оставшуюся жижу), сунул соломинку.
Арсень остался доволен. Особенно соломинкой.
– Ты знаешь, в таких извращениях я ещё не участвовал… – признался сдавленным от тошноты голосом, свесив лохматую голову над тазиком. – Я, значит… извергаю в бренный мир ненужное, а мне задницу смазывают. Ещё и соломинка. Курорт.
После шлепка по ягодице Арсень как-то странно похмыкал и замолчал, давая рту менее эстетичное, но более потребное для организма занятие.
Вспухшие полосы царапин вкупе с начинающими приобретать все цвета радуги синяками составляли зрелище почти эстетическое. Джиму даже пришла в голову ассоциация с метеорами на звёздном небе. Алые полосы на пятнистом, сине-багрово-желтоватом фоне, плюс прожилки – царапины совсем мелкие, от ссадины. Здесь смазывать много не пришлось – длинные движения по царапинам, круговые – по ссадинам. Синяки сами пройдут.
– И правее можно почесать? – невнятное. Над краем кровати показался лохматый затылок. – Очень уж чешется…
Джим передвинул пальцы.
– Не, вот как-то левее.
Снова передвинул.
– Правее.
Джим, потеряв терпение, круговыми движениями почесал почти половину спины. Подпольщик выражал довольство жизнью странными мявканиями и сопением чаем через соломинку.
Покончив со спиной, почесав всё, что у Арсеня чесалось, Джим развёл ягодицы. На них, кстати, тоже были царапины, но неглубокие – без мази обойдутся. А вот анус пребывал в плачевном состоянии.
– Е, бэйбэ, – невнятно прохрипело это лохматое недоразумение, на секунду подняв голову над кроватью. После голова опустилась, и со стороны тазика послышались характерные блевотные звуки.
– Блюёшь от удовольствия, я так понимаю?
Иронизировать было сложно. И так недотрах, а тут такие интимные действия. И задница чёртова Арсеня, которая ещё дня четыре точно будет вещью неприкосновенной. Рай для мазохиста.
Он нанёс на указательный-средний пальцы мазь и осторожно приставил их к сжатому колечку мышц.
Арсень, падла, проблевался, закивал, потом зашвыркал компотом через соломинку с удвоенным энтузиазмом.
Джим сжал зубы.
Наверное, в таком состоянии всякие там ловеласы признаются в любви очередной совращаемой девочке. Что угодно скажешь, пообещаешь, и ведь – абсолютно искренне. Джим, например, ради того, чтоб Арсень сейчас резко выздоровел, пообещал бы. Всё, вплоть до левой почки.
Усилить нажим на пальцы, одновременно промазывая анус по воспалённому контуру.
А ведь их и вводить придётся.
Неглубоко.
На сантиметр.
Внутренности обдало жаром.
– Вот это уже интереснее, – задумчиво произнёс белобрысый изверг, болтая соломинкой в невидимой отсюда кружке. – Я, пожалуй, временно отложу дружбу с тазиком…
– Арсень… заткнись. – Голос с трудом слушался. Хриплый, как прокуренный.
Под пальцами – тепло.
Тёплая, живая, любимая, мать твою задница.
Снова нанести мазь, отложить тюбик, приставить пальцы к анусу.
Вторая рука сжимает ягодицу и отводит её в сторону.
Если сейчас закрыть глаза, сосредоточиться на ощущении рук – с ума сойти можно. И так уже стоит, а брючный шов неприятно давит.
Арсень, извернувшись – почти как кот – с интересом наблюдает за ним. Правда, без улыбки.
– Док, да не мучь ты себя, – выдал даже сочувственно. – Не создавай лишних проблем. Вот моя задница, вот хрень эта… как её, тебе видней. Главное, скользит хорошо. А то мне на тебя смотреть больно…
Последнее он пробормотал совсем уж невнятно и торопливо перегнулся через кровать, отдать дань уважения тазику.
В голову само собой пришло: Арсень под ним, и Джим толкается в горячую, тугую глубину, и…
Зубы стиснуты до боли в скулах.
– Ну уж нет… – Ещё немного мази, быстро проникнуть пальцами на сантиметр, провернуть, – вот выздоровеешь – и затрахаю.
Из-за кровати ему помахали забинтованной рукой. Блевать при этом Арсень не перестал, а что хотел выразить этим маханием – только ему самому известно.
Джим ещё раз промазал, вводя пальцы на сантиметр, резким движением натянул на задницу подпольщика джинсы и с тихим стоном упал на спину.
Всё же это невыносимо.
Не помогают даже попытки вспомнить название большой ягодичной на латыни.
– А ведь раньше я вполне спокойно мужчин обследовал, – вырывается вздох сожаления. – Даже так.
– Так то… – кашель, звук сплёвывания в тазик, и Арсень наконец-то показывается из закроватного пространства, – раньше… Можно я больше пить не буду, а? Всё равно ничего не задерживается… – он грустно покосился на соломинку. Кажется, она ему нравилась.
Джим закусывает губу.
Расстёгивает ширинку.
Облегчение. Швы брюк придумал кто-то явно асексуальный.
Рука сама собой ложится на ткань трусов.
– Сейчас можешь прекратить, но через часик пару глотков сделаешь. Желудок, – шумный выдох и пальцы скользят под ткань, – отдохнёт.
– Угу… – Арсень кое-как, больше правой рукой, застёгивает джинсы и заваливается обратно на подушку. Секунды две лежит так, затем вдруг резко – чересчур резко для его состояния – перегибается через него, придвигает лампу на тумбочке. Щелчок – и прикроватное пространство заливает мягкий ламповый свет. Выпрямляется, встаёт (по полу шабаркает отодвинутый ногой тазик), проходит к выходу и вырубает верхнее освещение.
Возвращается обратно, взбивает подушку, плюхается на прежнее место. Закладывает руки за голову.
– Вот так, – объявляет донельзя довольным тоном, внимательно наблюдая за происходящим. – Хочешь творить разврат – твори его красиво, а то без теней, значит, нормальных, да ещё и серо-жёлтого в кадре явный перебор… был.
Джим окидывает его взглядом сквозь полуопущенные веки. Воображение бесится – в голове разом проигрывается куча ситуаций с настоящей отправной точкой. И Арсень наваливается на него, и он на Арсеня. Самое правдоподобное – Арсень встаёт на колени, убирает его руку с паха и заменяет своим ртом.
Ткань трусов скользит вниз, высвобождая изнывающий член. Головку обволакивает холодом – в комнате прохладно – но Джим тут же накрывает её рукой.
– А если удалить пару рёбер, можно самому себе отсасывать, – признаётся тихо.
Проводит ладонью по всей длине.
Закусывает нижнюю губу.
Ещё и взгляд хмыкающего Арсеня – в этом освещении особенно глубокий, внимательный. Лежит и как будто старается запечатлеть его глазами, без помощи фотоаппарата. Даром что бледный и почти зелёный...
Джим кончает быстро. Атмосфера располагает. После этого шумно дышит, успокаиваясь.
– Арсень, у меня в сумке – тряпки для перемотки. Принеси.
Арсень поднимается, но, как по команде, тут же начинает бухтеть:
– Вот что это, значит, такое, люди добрые, он тут добровольно полкровати обкончал, а мне, значит, больному, несчастному… – шуршание у стены, – отрывай свою болящую задницу от мягкого матрасика, ходи за тряпками… ага, вот вы где… значит… приноси обратно… – Вернувшись и плюхнувшись на кровать, протянул небольшой тряпичный свёрток и уставился с довольным видом, – совершеннейшее издевательство.
– Угу. – Джим вытирает сначала себя, потом пострадавшую ткань одежды. – Издевательство. Зато мне полегчало. А то – представь, я тебя трахаю в эту самую болящую задницу, а ты блюёшь. Несомненно, от переполняющих тебя эмоций. Лично мне картина не нравится.
Арсень секунду смотрел в потолок, упорно стараясь сохранить серьёзное выражение лица, но не выдержал и заржал.
– Да нет… мне… очень… нравится!.. – выдал сквозь смех. – И ещё… это… через соломинку… компо-о-от…
Джим подумал. Представил картину и, махнув рукой на ржущего подпольщика, тоже рассмеялся.
========== 4 февраля ==========
Проснувшись раньше обычного, Джим позволил себе просто полежать в кровати, смотря в темноту, и подумать.
Рядом сонно сопел Арсень, закинув руку на него – подпольщику вечно не хватало места. Хорошо хоть ногу не закинул.
Третьего к обеду ему стало намного легче – то есть, он уже мог есть нормально, а не над тазиком, и появилась возможность приставить его сидеть с Джеком. Без дела подпольщик быстро начинал тосковать, а тут – и пристроен, и руки не тревожит. Сам Арсень упорно считал это домашним арестом, но последователь не спорил. Что угодно, лишь бы до выздоровления больше ни на что не нарывался.
Леонард же отказался помогать в заживлении ладоней.
