Соавторы: Олег Самойлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 168 (всего у книги 329 страниц)
– «Покой», – заговорила вдруг, указав кистью на верхний из целого ряда иероглифов, когда подпольщик вернул фотоаппарат в сумку. – «Равновесие», – кисть в сторону другого, на два ряда ниже, затем на соседний, – «Надежда».
Исами будто бы неохотно отложила кисть и наконец прямо взглянула на Арсения. Он присел рядом на корточки, оглядел иероглифы. Для него они были кверху ногами, но не оценить совершенство линий он просто не мог.
– Я кое-что и впрямь нашла в книгах, а потом соотнесла с историей, которую нам показала Аластриона.
Тэн потянулась к кровати, стащила с покрывала раскрытую толстую книгу в тёмной обложке. Книга устроилась на её коленях.
– Она произнесла проклятие, Арсений, – тихо заговорила японка, перелистнув несколько страниц, – чтобы отомстить захватчикам. Ты видел их там, на холме. И её проклятие не промахнулось. Они настигло отца и сына, Бриана и Виллема. Первым попал под сорвавшееся проклятие сам король.
– Во время нашествия римлян, что ли? – Арсений поморщился. С историей у него всегда было плохо, даже с той историей, которую показывали призраки.
– То, о чём рассказал Друид во время снятия с него гейса, – напряжённо кивнула Тэн. – Он был при своём короле, как и певица Эслинн. Они отступали перед маршем римских захватчиков, и старый король погиб. Друида засыпало в его крипте. Филида погибла последней из них, а Виллем перед смертью, видимо, понял, что гибель его племени – вина колдовства, навлёкшего беду. Он проклинал за это богов племени Дану, но проклятие знало, на кого направлено. Оно должно было отомстить. Дева к тому времени была уже мертва, значит, должна была выжить её дочь, когда сработало второе проклятие. И она выжила, иначе два проклятия не запечатали бы связь.
– Хочешь сказать, проклятия наложились друг на друга? – от попыток не потерять мысль у Арсения заболела голова, и он яростно потёр виски. – И?..
– Они удерживают друг друга, два взаимных проклятия, – Исами отложила книгу. На развороте станиц была карта – навроде тех, что есть в исторических атласах для школьников. Она изображала Британские острова. – И это были достаточно сильные проклятия – помимо тех, на кого они были направлены, эти слова держат ещё и находившихся рядом с проклявшими, Друида и Эслинн. Но пока я не узнаю текст проклятия, я не смогу сказать, как его снять.
– Так какие проблемы… – Арсений, извинившись, поднялся с пола и перешёл в кресло. В противном случае он рисковал отключиться прямо на полу. – Спустимся в Сид ещё раз, спросим…
– Холод. – Исами тоже пересела с пола, на кровать. Приложила к груди ладошку. – В последнее время всё сильнее.
– Ну да, холод… – согласился Перо вяло. Про эту ноющую у сердца ледяную занозу он предпочитал не думать. Закрыл глаза. Теперь перед ним пестрела мутная темнота, по краям красноватая – сквозь кожу закрытых век пробивались отблески стоящих на полу ламп.
А мне ещё Джека ночью от кошмаров пасти
Что-то я совсем расклеился
Рядом стукнул выдвинутый ящичек, зашуршала упаковка.
– Я перевяжу, – тихо проговорила Исами. Арсений слегка приоткрыл глаза – японка, сдвинув игрушки, села на уголок стола, чтобы было удобнее, положила его правую ладонь себе на колено. Прикосновения её прохладных пальцев к ноющей ладони были приятными, даже перекись на проколах почти не ощущалась.
Арсений подумал было написать ей записку, спросить, согласится ли поговорить с Биллом на тему дела Фолла, но спать хотелось так сильно, что он даже не пошевелился.
Проснулся так же, в освещённой лампами темноте. Исами в комнате не было, на нём оказался плед. В комнате было холодно, как в склепе.
Дом как вымер. Пока Перо, пошатываясь, брёл к своей комнате, вокруг царила такая полная и глубокая тишина, что становилось иррационально жутко. Но нет, вот чьи-то шаги по коридору, потом хлопнула далёкая дверь ванной; в тёмном углу зашуршала вдоль плинтуса крыса…
Резко, заставив его вздрогнуть, зашипел ближний динамик.
– А ты, смотрю, совсем забыл об обещании, – холодный голос удивительно изящно гармонировал с промозглым коридором.
– Я не забыл, – Арсений привалился спиной к холодной стенке и поискал, как взгляда, мигающий огонёк камеры. – Но я не успеваю делать больше двух-трёх набросков в день. Да ты и сам видеть должен…
– Да, да, конечно, ты постоянно занят, – на той стороне динамиков явно пытались изобразить сочувствие, – так много работаешь. Что дальше?
– Дальше – мои руки. Да вот… – Арсений поднял было руки к камере, но вспомнил, что они были перебинтованы Тэн. Фыркнул на самого себя. – Ладно, проехали с красивыми жестами. То, что я не могу как следует держать карандаш, дело пятое. Но я не могу просто сесть и сказать всем, что решил порисовать. Я ж Перо. Описать тебе, что начнётся в подобном случае?
– Нет, зачем же. Но ты, полагаю, знаешь пословицу о Магомете и горе?
– Ты придёшь сам? Как тогда, в ноябре? – Арсений попытался заткнуться, но не вышло. Наоборот, голос совсем уж скатился в насмешливо-нахальный Джим сказал бы проявление мортидо, насколько это возможно при его степени усталости. – Значит, надо приготовить майку, которую не жалко, пинту перекиси и упаковок так с десяток стерильных бинтов. А, да, ещё тазик, потому что у меня организм как-то неадекватно реагирует на твои транквилизаторы.
– Я оборудовал тебе студию, – Кукловод его как не слышал, – будешь рисовать там. Уверяю, уж там-то тебя не побеспокоит никто.
Арсений оттолкнулся спиной от стены. Задиристое настроение никуда не делось.
– Студия… Это мне нравится. А мои руки как? И общая психологическая усталость. Как думаешь, что я нарисую в таком состоянии?
– Это ты так на жалость давишь или просто оригинальный способ суицида разрабатываешь?
Динамики сочились ядом.
– Нет. Я прошу один выходной. Ровно сутки, после которых… – запал неожиданно вышел, и очень захотелось снова навалиться на стенку. А лучше сползти по ней. – После я буду готов. Но эти сутки меня никто не должен беспокоить. Вообще. И искать.
Ну валяй. «Перо, ты слишком много болтаешь, кинотеатр, семь раз зеркальная, спальня, четыре «против времени»…
– Да? – Несколько секунд молчания, после которых, неожиданное, – хорошо. Я даже поспособствую. Заблокирую спальню.
– Боже ты мой, – выдохнул Арсений и всё-таки воспользовался помощью стенки. Даже на секунду прикрыл глаза. – Неужели хоть кто-то здесь понял, что мне просто нужно отдохнуть? – и, уже нормальным тоном, – ну ладно, это я уже ною. Спасибо.
– Итак, спальня в твоём распоряжении. Полном. На сутки. И по их истечении ты поступаешь в моё распоряжение.
– Договорились. – Арсений помахал камере и указал на лестницу, – я тогда спать пойду.
– Это меня уже не касается.
Перо только отмахнулся и поплёлся по лестнице к своей комнате. В засыпающем сознании тёплым комком расположилась мысль о завтрашнем выходном – первом настоящем официальном выходном с момента его попадания в особняк. И тянуло, тянуло, хоть и качаясь, и держась за стенку – сонно улыбаться.
Арсень завалился к нему в восьмом часу утра – Джим только-только вернулся из ванной, оделся и хотел уже идти на завтрак. Завалился сонный, лохматый, с сумкой и в пледе.
– А у меня… мне Кукловод выходной разрешил. Сутки целые. Я… – указал на заправленную кровать, – тут посплю? Чтоб не доставали.
Дождавшись кивка, он прошествовал к кровати, таща на себе плед, как некое лесное чудище шалаш из травы и веток, брякнул сумку у тумбочки и рухнул на покрывало.
– Спасибо… – пробормотал еле слышно, вытягиваясь во всю длину. Сонно улыбнулся, закрыв глаза. Повозился, устроившись на животе. Зевнул. Обнял подушку. И, кажется, отключился сразу же.
Джим только головой покачал и подоткнул плед, чтобы все части Арсеня оказались укрыты. А то мало ли. Сквозняки.
Посмотрел с полминуты. Больно уж подпольщик с самоотдачей спал, вкусно. Так, что хотелось улечься рядом и не идти ни на какой завтрак.
Пришлось от греха подальше выйти из комнаты.
Арсений не проснулся в обед. Джим хотел растормошить его, чтобы сгонять поесть, но подпольщик спал так крепко, что на расталкивания не среагировал.
Джим с нехорошим предчувствием подумал было, что он ушёл в Сид. Потрогал руку, свисающую с края кровати. Сухая. Тёплая. Бинты чистые, без единого пятнышка крови или грязи. Арсень во сне что-то пробормотал и уткнулся лицом в подушку.
От сердца отлегло.
Проснулся подпольщик в девятом часу вечера. Джим, завершив вечерний обход и поужинав, сидел у себя и читал, когда он пошевелился. Из-под пледа высунулась лохматая голова.
– Воздуху мне… – прохрипел Арсень, сильно щуря левый глаз. – И воды…
– Это намёк, чтобы я принёс? – Джим, не поднимая головы от книги, приподнял бровь. Виду не показывал, но слышать проснувшегося наконец Арсеня было отрадно.
– Сам… доползу, – поведал герой в два захода, сползая с кровати на пол. Судя по шуршанию.
– Пол холодный, – не преминул напомнить Джим.
Книгу, предварительно заложив её листком бумаги, он отложил, и теперь наблюдал почти эпичную картину: Арсень перевернулся на спину и стал медленно стекать с края кровати на пол. При этом делал это как-то полубоком. Наконец, потерял равновесие и негромко шмякнулся с той стороны кровати.
– Ну вот, – довольно объявил оттуда. – Я уже на полпути к воде и воздуху.
– Вряд ли оные так близко. Пол. Холодный.
Джим недобро прищурился. Про себя дал зарок – если Арсень тот час же не обуется, точно устроить ему террор во имя Гиппократа. Но потом.
Арсень обулся. Поднялся, дёрнул пару раз мятую футболку, приводя к более-менее приемлемому виду. Пятернёй пригладил волосы и объявил:
– Буду через пятнадцать минут, никуда не уходи.
Пожав плечами – а куда, интересно, он мог бы уйти в такое время? – Джим снова водрузил на колени книгу.
Текст был интересным. «Посмертные записки Пиквикского клуба», он с детства любил эту книгу, даже пытался брату читать. Брат не оценил. А сам Джим ими зачитывался тогда. Сейчас – не так, но они очень хорошо расслабляли после нескольких часов в библиотеке наедине со стариной Фрейдом.
Посему пятнадцать – или сколько там – минут пролетели незаметно.
Арсень завалился мокрый – это в его представлении означало «чистый», да ещё и на ходу дожёвывая бутерброд с маслом. Плюхнулся на кровать.
– Ну вот. – Дожевав, он под насмешливым взглядом Джима отряхнул руки от крошек. – Значит, как я говорил, сегодня у меня выходной. Утром Кукловод заберёт меня для работы над портретом, но до тех пор есть ещё несколько часов.
Книга снова оказалась отложена. Без закладки. Джим попросту забыл про неё после такого заявления. Закинул ногу на ногу, сцепил на колене пальцы и внимательно уставился на подпольщика.
Того это явно не смущало. Ровно как и крошки в кровати.
– Так, замечательно. И надолго, он сказал?
Арсень только пожал плечами:
– Не уточнил.
Джим нахмурился, прикидывая.
Сутки – минимум – без Арсеня. Значит, нужно два раза в день ходить к брату. И раненых станет явно больше, вряд ли Билл снизит нагрузки на фракцию. Распределит – возможно, но не снизит. Плюс многие будут растеряны, Дженни распереживается…
– Я понимаю, – негромко сказал подпольщик. – Но, может, не будешь думать о том, чего всё равно никак не изменить, а, Джим? У меня первый выходной за последние… ну сколько-то там месяцев. Признаться, я рад как придурок. Не хочу никакой тоски в кадре.
– Я не тоскую, а планирую. – Джим, тряхнув волосами, принялся стягивать ботинки. Без помощи рук, как иногда Арсень делал: всё руки не доходили попробовать, а тут такой случай. – Ты как, выспался?
Ответом стала широченная довольная ухмылка.
– Отлично. – Ботинки стянулись. Джим, подобрав под себя ноги, уселся рядом с Арсенем. – Ну что? Вслух тебе почитать?
– Э, док, ты ли это?! – Арсень, до этого наблюдавший за ним с недоумением, поднялся с кровати и слегка подтолкнул носком кроссовка его ботинки. – Или это такой намёк на то, что я тебя на ручках нести до спальни должен?
– Это был намёк, чтоб ты не разлёживался без дела… Что? – Джим ошарашено уставился сначала на подпольщика, потом на ботинки. – Арсень… вот зачем я ботинки снимал? Раньше сказать нельзя было?
– Да? А я что, не сказал? Ну… – тот почесал мокрые волосы, – ничё, зашнуруешься обратно. До утра спальня моя, пульт есть. Так что, дальше сидеть будешь?
Кукловод разбудил их – вернее, только Джима, Арсень бодрствовал и черкал наброски под лампой, – глубокой ночью. Файрвуд, уставший и довольный, только-только приткнулся к тёплому боку подпольщика и задремал, как из-под потолка раздалось потрескивание динамиков.
– Сутки закончились, – поведал холодный, и, кажется, недовольный голос. – Джим – к себе. Арсень – к закрытой двери рядом со спальней.
После этого недолгого, но прочувствованного монолога, динамики выключились. Но Джим всё равно чувствовал недосказанное «сейчас же». Он молча поднялся, сел, нащупал босыми ногами оставленные на полу ботинки.
Рядом Арсень уже по-армейски быстро натягивал на себя мятую одежду.
– Джим, щас слушай, важно. Джеку снятся кошмары. Ночью одного оставлять нельзя, – пауза длиной в натягиваемую футболку. Лохматая голова показалась из ворота, руки одёргивают складки ткани, – если начнёт метаться, надо просто на ухо всякую успокаивающую дребень шептать. Работает, – натягивает джинсы, быстро застёгивает ремень, чтоб не свалились обратно, – будить бесполезно, всё повторяется. А так – два-три раза за ночь. Пробовал гладить по голове… – стремительно попадает в рукава толстовки, наклоняется за кроссовками, – вроде эффективнее, чем если просто шептать. Но спать нормально не будешь, гарантирую. Так каждую ночь. Не знаю, сколько меня не будет, – выпрямился, слегка попрыгав на месте, подхватил сумку, – но постараюсь не больше двух ночей отсутствовать, – закинул ремень на плечо, – а до этого придётся тебе не высыпаться. Ну всё, пошёл.
– Угу, – Джим его речь слушал с всё более высоко поднимающимися бровями. Он, конечно, удивился, что Джеку кошмары снятся, но не сильно, больше обеспокоился. А вот то, что он опять это узнал не пойми когда, его удивило. Даже разозлило слегка.
Арсень, махнув рукой, скрылся за дверью.
Джим, про себя выругавшись так грязно, как мог, продолжил одеваться.
Едва Арсений вошёл в комнату, дверь за ним с глухим стуком захлопнулась.
Комната была пуста, освещалась только лампой и торшером. Он скинул сумку с набросками на диван, прошёлся по кабинету, рассматривая обстановку. На полке, среди рядами стоящих книг, случайно заметил одну, потёртым золотом тиснение букв – что-то со словом «психология». Арсений, оглядевшись, снял её с полки и припрятал в свою сумку. Взгляд на наручные часы – третий час ночи.
Ровно сутки с момента моей просьбы. Ровно.
Кукловод выполнил обещание: на столах стояло несколько ящиков-чемоданов с материалами, в углу притаился софит. На полке, спирально свешиваясь гнущимся черенком, была прицеплена переносная лампа.
Посреди комнаты, загромождая пространство, стоял огромный станок – мольбертом это было назвать сложно. На нём, с опорой на деревянные брусья, – уже полностью высохшая заготовка, натянутый на подрамник, загрунтованный холст, как они и договаривались, где-то шесть футов на четыре. Свет выявлял лёгкие неровности на белом полотне, но в целом Кукловод действительно постарался – грунт лежал ровно, без видимых изъянов. Арсений, с трудом сглотнув – в горле пересохло, медленно провёл ладонью по гладкому простору будущей картины. Слева направо, сверху, и, медленно опускаясь на колени, до самого пола. Так, снизу, запрокинул голову. Ширящаяся перспектива холста нависла над ним отчётливо, свет выхватывал её явственно среди чёрной пустоты комнаты.
– Грунт просох…
Тут же предыдущий день стёрся, стал недействительным блёклым рисунком. Реален был только холст перед ним. Долгие часы спрятанных ото всех, даже от себя мыслей о портрете, снившемся, осязаемом, зримом заключённом в этом куске загрунтованной, распятой на подрамнике ткани.
Арсений кинулся за сумкой к дивану, вытряхнул из неё наброски. Схватил те, что были перевязаны ниткой – лучшие; остальные отгрёб в сторону.
Наверно, это сродни безумию – забывать себя, чтобы сделать что-то… иное.
Мысль вспыхнула и погасла; руки лихорадочно разорвали нить, разложили перед собой сухие желтоватые листы. На каждом – пересечение линий, один белый, с цветовым эскизом.
– Уголь… – шёпотом. Пальцы прошлись по холсту ещё раз. – Отсюда пойдёт…
Арсений поднялся, пристально вглядываясь в белую поверхность. Грядущая картина уже чудилась ему – и пальцы обводили контуры существующей только в его сознании тёмной фигуры, прослеживали напряжённые линии рук, овал лица, выявленные резкими, пластающими тенями черты.
Он медленно отошёл от холста. Походил по комнате, переживая внутри себя образ.
Камеры здесь не было, но можно было не сомневаться – Кукловод его слышал. Не мог не слышать.
