Соавторы: Олег Самойлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 155 (всего у книги 329 страниц)
Я и не провоцирую. Кто провоцирует? Всего лишь смотрю.
Он подносит кружку к губам, почти не чувствуя вкус чая. Должен быть вкусный, Джим-подпольщик, когда пришёл, смотрел на чайник с большой отеческой нежностью. И печенье тут плохим не бывает.
Смахнуть крошки – нападали – со свитера, донести чашку до раковины. Там – гора посуды.
– Великолепно, Дженни, – старается говорить обычным голосом. – Как всегда.
Девушка посылает ему быструю улыбку. Занята, доготавливает пирог.
– Да, Джим. Зайди на полдник, я думаю приготовить что-то особенное.
Надо как-то реагировать. Сфабриковав заинтригованность на лице, он удаляется к себе, в гостиную.
Реактивы успокаивают. Он переставляет мензурки – с сульфатом натрия и сложной жирной кислотой, с пермаганатом калия и медным купоросом. Даже жидкое мыло есть, надеется расщепить на менее сложные органические соединения.
Сейчас, Джим приведёт мысли в порядок и начнёт работать.
Сейчас.
Ещё парочка «сейчас», твёрдо и решительно произнесённых внутренним голосом, благополучно ушли в никуда, когда на нём неожиданно сомкнулись чьи-то руки. Джим даже вздрогнул, но, в комплекте с руками, к нему сзади явственно кто-то прижался. Приник. Почти впечатался. Длинные сильные пальцы, горячие даже сквозь одежду, сжались, комкая ткань свитера.
– Думал, меня можно безнаказанно провоцировать, а, Файрвуд? – щекоткой хриплого шёпота в его шею.
– Думал, конечно. – Джим против воли чуть подался назад. Задница ощущала сводящее с ума тепло паха подпольщика. – Будешь меня так пугать – дождёшься серной кислоты на ботинок… Чуть… не пролил…
Руки благоразумно, но на ощупь, отставили мензурки на стол.
– Да ты снайпер, как я погляжу… – всё тем же шёпотом, а руки между тем, перестав сжимать ткань, разделились – одна скользнула вниз по бедру, другая залезла под задранный уже до нижней границы рёбер свитер. – Попасть кислотой на мои несчастные кроссовки, минуя свои… что там у тебя, да всё равно… да ещё и в таком состоянии. А, Джим?
Арсень скользнул губами по его шее, быстро, почти мимолётно коснулся кончиком языка уха.
Джим сдавленно застонал сквозь сжатые зубы. Недотрах и правда был маловероятен, но желание буквально кипятило мозг и прочие думательные органы. Пальцы сжимали столешницу, зад совершенно бесстыдно тёрся о пах подпольщика, собственный член болезненно упирался в застёгнутую ширинку.
Рука Арсеня, что на бедре, подползла к ягодице, сильно сжала – даже через грубую джинсовую ткань сильно. Вторая уже медленно, но верно, прокладывала себе путь через пояс джинсов к трусам.
– Ар… сень… – Дыхание сбивалось, и говорить было сложно. – Стол. Реактивы.
– Угу, и серная кислота, – тихо и насмешливо у уха. – Её желание присоединиться меня пугает, надо признать… как насчёт ванны и отбеливателя? Он отличается здоровым пофигизмом к чужому счастью… вот что с веществами делают закрытые бутылки.
– Трынделка.
Джим, почувствовав, что руки Арсеня уже не гуляют, где им вздумается, отлепился от стола.
По коридору со стояком…
Ну, джинсы хоть немного маскируют.
После пары шагов мнение о преимуществах джинсов резко поменялось. Они маскировали, но и идти было сложнее не в пример.
Арсень уже стоял у двери. Руки скрещены на груди, взгляд насмешливый… потемневший взгляд.
Джим выпрямился. Глубоко вдохнул. Ему предстояла долгая прогулка в неудобных джинсах.
Комната – тёмная, чужая, страшная. Алиса видит, как по её углам прячутся тоскливые тени, сжимаются в клубочки, как напуганные дети под одеялом.
Алиса не верит этим ужимкам. Сейчас день, едва перевалило за полдень, и поэтому тени так скромно себя ведут. Как только начнёт смеркаться, они примутся распускать свои призрачные лапки по всей комнате. Сначала – робко, нерешительно, плавая в воздухе слабой дымкой. А вечером будут тянуться к ней изо всех углов, принимать причудливые образы, танцевать, закручиваться спиралями.
В такие моменты она даже слышит их шёпот. Элис любит ночной танец теней – он завораживает её, как и противоборство тени и света, как пляска языков огня.
Болит нога. Иногда поднимается температура. А в температурном бреду мысли становятся громкими, перерастают в образы, заполоняют сознание.
Оставаться одной страшно. Когда приходят фракционники – противно. Алиса всей кожей ощущает их сочувствующие взгляды, ненавидит их за это, ненавидит себя за то, что вызвала эти взгляды.
Проще всего – с Харрисом. Он глуп, но исполнителен. Замечательные качества, благодаря которым она и держит его рядом. Даёт задания, объясняет мало, и, иногда, в качестве поощрения, делит с ним постель. Харрис может просто сидеть в ногах кровати, трындеть, прямо как Энн и Дженнифер. Разгоняет тишину и, в то же время, не нагружает мозг.
А Мэтт, тот, чьё общество в последнее время доставляло ей удовольствие, её бросил. Позволил попасть в ловушку – она уверена, он вполне мог бы это предотвратить – и бросил. Человек, которому она поверила, из-за помощи которому уже очень давно не обращалась к Учителю.
Мэтт сказал, что желает учиться…
Мэтт сказал, что Райан и Тэн настроили Учителя против него…
Теперь я, сама, провинилась перед Учителем.
Ей страшно.
Ей больно – не так часто её предавали те, кому она доверилась.
И она чувствует, как Элис протягивает руки в её боль. Запускает горячие пальцы в туго сжатые комки боли, глубоко в груди, перебирает их, и на бледном лице расцветает довольная улыбка.
Элис всегда любила чувствовать боль Алисы.
– Я принёс завтрак! – В дверь боком протискивается Харрис. Его тон настолько жизнерадостен, что Алиса невольно кривится. – Алиса, специально для тебя я…
– Поставь поднос. – Её голос холоден. Но самоуверенность Харриса это никогда не пробивало.
Он услужливо ставит поднос на тумбочку. Садится.
Видеть осторожные шевеления теней в углах уже невыносимо.
Алиса закрывает глаза.
– Ты представляешь, – заводит старую шарманку Харрис, – прихожу я на кухню, а там…
Ты никогда не умела выбирать окружение, – вкрадчивый голос в голове. Настолько тихий, что его можно принять за шум ветра, доносящийся снаружи, за шуршание одеяла под беспокойным задом Харриса, но Алиса слишком хорошо его знает. – Смотри, тебя окружают одни ничтожества.
Уходи.
Нет, Алиса, не уйду, – её голос вокруг шеи мягким меховым воротником сворачивается, душит, душит, – потому что если я уйду, ты совсем опустишься.
Элис приходит всё чаще. Пусть и не пытается перехватывать контроль, как раньше.
Ты снова будешь копаться в бумажках, бедная, глупая Алиса, – сквозь нежный мех воротника прощупывается холодная сталь когтей. – Ты будешь пресмыкаться перед голосом из камер, будешь трахаться с Харрисом, периодически, ради разнообразия, заменяя его Мэттом.
– И, в общем, когда подпольщики меня заметили…
Ты не нужна мне, Элис.
Так я и не даю тебе выбора.
Стальные когти отщёлкивают в сознании кадры диафильмов.
Алиса в цирке. Сэм учит её танцевать с огнём. Наблюдая за покорным руке пламенем, Алиса замирает в восхищении – и Элис вместе с ней.
Алиса уходит из цирка. Больница, Джим. Спасать людей приятно. Но руки скучают по тяжести горящих вееров.
– Нет, Алиса, конечно, я сказал ему, что ты…
Особняк. Холодный голос из динамиков, а в душе ликование. Наконец Алиса обретёт собственные ориентиры. Она будет жить сама, для себя, станет достойной ученицей. Тогда Учитель признает её, и больше никогда в голове не зазвучит мурлыкающий голос Элис.
Мэтт. Воспоминания о цирке. Горелка в закрытой комнате, зимнем саду, чай, травля знакомых обоим баек. И Мэтт просит её о помощи. Ему нужна помощь старой цирковой подруги, чтобы восстановить доверие Учителя.
И теперь – прострация и неизвестность. Нет друга, нет благосклонности Учителя. Есть только фракция, основную часть которой составляют недалёкие болваны, для них уроки не значат ровным счётом ничего. Болваны вроде Харриса.
Возможно, Элис права.
Но Алисе всё равно страшно принимать её помощь. Элис – неконтролируемая стихия. Если дать малейшую слабину, она прорвётся и разнесёт все заслоны, разорвёт связи, и будет двигаться по пути крови и огня.
– В общем, подпольщики, конечно, наглецы, – продолжать петь соловьём последователь, – но…
– Харрис, позови Джима.
Она не открывает глаз, но ногой – здоровой – чувствует, как беспокойно заелозил его зад.
– Алиса, ты же знаешь, что он предатель. Если что-то нужно…
– Позови. Джима. Немедленно.
Харрис не смеет ослушаться. Он ещё пытается делать хорошую мину при плохой игре, бурчит что-то, но Алиса его уже не слушает.
Чтобы не обращать внимания на Элис, она сосредотачивается на боли в ноге. Это помогает. Нога, будто почувствовав, что на неё обратили внимание, начинает ныть в разы сильнее. Поэтому, когда дверь скрипит, возвещая приход Файрвуда, отодвинуть боль на второй план выходит с трудом.
– Боли беспокоят? – Ничего нельзя понять по голосу этого человека. В голосе Харриса можно прочесть всё, вплоть до того, что он ел на завтрак – и это если не прислушиваться к словам. Голос Джима создаёт между ним и говорящим барьер, на котором отпечатываются только слова. Идеально вежливый и спокойный барьер.
– Нет. – Неправда. Нога болит. Но это в порядке вещей. Пройдя через цирк, не боишься травм. – Харрис, вон.
За дверью – торопливые удаляющиеся шаги.
Алиса глубоко вдыхает.
Спокойно.
Она не роняет своего достоинства.
Она не предаёт идеалов фракции.
Спокойно.
– Джим, мне нужна твоя помощь. – Она не открывает глаз. Так как-то проще, хоть это и трусливо.
– Тогда я слушаю.
Он садится на место Харриса. Чтобы не потревожить ненароком ногу, скорее всего. Идеальный врач.
– У меня… проблемы.
Ни шороха, ни звука со стороны Файрвуда. Слушает.
– Меня… предал друг. И ещё одна женщина… Элис…
Тишина.
Сердце колотится как бешеное, последние слова даются со скрипом, но Джим сидит молча.
Зачем я обратилась к нему?
Ну да, увлекается психологией, но зачем?!
Затем, что ты слаба, Алиса, – тихое мурлыканье. Элис упивается её беспомощностью. – Ты слаба, зависима. Давай, расскажи ему о нас. Тебя запрут в уютной кладовке и будут кормить с вил.
– Почему ты молчишь?! – Она сжимает кулаки. Говорит громче, чем хотелось бы, но слушать Элис невыносимо. – Скажи что-нибудь!
– Что я могу сказать, Алиса? – Безукоризненно вежливо. Холодно. – Если ты хочешь помощи, тебе нужно рассказывать подробнее.
– Я не могу рассказать подробнее!
Шанс, призрачный шанс на помощь, просыпается песком сквозь её судорожно сжатые пальцы.
Элис – моё второе я!
Она безумна. Любит огонь и убивать!
Она становится всё сильнее, и я ничего не могу с этим поделать!
Джим молчит. Долго, изматывающе, а сознание Алисы взрывается новыми и новыми воплями.
А теперь меня предал Мэтт, и мне очень больно от этого!
И Учитель не простит меня за то, что я променяла его уроки на помощь Мэтту!!! Свобода постигается в одиночку, он сам говорил!!!
Помоги мне!!!
– Почему ты отказываешься это делать?! – Один из воплей прорывается наружу. Пальцы вцепились в покрывало. Алиса и не заметила, как успела открыть глаза, теперь она видит Джима – прямого, нахмуренного, непоколебимого. – Ты… ты врач! А мне нужна помощь!
– Во-первых, Алиса, я хирург, а не психолог, а во-вторых, ты даешь мне слишком мало информации. – Он слегка потирает переносицу кончиками пальцев. – Начнём сначала. Кто такая Элис?
– Я не собираюсь рассказывать тебе больше. Это касается только меня.
– В таком случае, мне очень жаль, но я не смогу тебе помочь.
Он встаёт. Алиса слышит, как скрипят половицы под его ногами и как торжествующе смеётся победившая Элис.
– Ты всё ещё последователь, Джим, – шипит Алиса. Последняя, бессильная попытка.
– Номинально. – Он накидывает на плечо сумку. – И только для того, чтоб меня не тревожили с агитацией.
Остаётся молча следить, как он подходит к двери, как берётся за ручку.
– Ты хочешь помощи, Алиса, – говорит он перед тем, как выйти. – Так вот если тебе действительно, – последнее слово выделяет голосом, – нужна помощь, будь готова предоставить необходимую информацию. Медсестра, должна понимать. Если решишься, ты знаешь, где меня найти. Всего доброго.
Дверь закрывается с тихим скрипом.
Через пару минут придёт Харрис.
Потом – посетители.
Потом – перевязка у всё того же спокойного, предупредительного Джима.
А ночью сгустятся тени. Элис будет играть с ними в переглядки, будет душить Алису меховым воротником, изливать тонны словесного яда на её преданность Учителю и надежды на Мэтта.
Так было вчера и так будет завтра.
И помощи ждать неоткуда.
В десятый раз повторить процедуру под молчаливым надзором наставницы. Тэн терпелива. Да, её хватает смотреть, как ты в десятый раз проводишь кисточкой по ободку чайника, пытаясь то ли там спросить его о чём-то, то ли…
Джек не помнит. Это занятие забивает время, позволяет не думать. Потом надо будет вроде как поговорить с заваркой. Ну, что-то там такое. И не думать при этом, что сошёл с ума.
Тэн едва слышно шуршит рядом страницами – в промежутках она читает. Он даже не спрашивает, что. В общем-то, хорошо уже, что рядом кто-то живой. Кто-то, кто не трындит без умолку как придурок.
Ещё один круг кисточкой, ещё…
А ей хоть бы что. Ну и чайного мастера из меня всё равно не выйдет.
Всё надо делать с душой. Вроде как.
По крайней мере бомбу мы с душой сделали. Угу.
Джек перестаёт водить кисточкой по чайнику, прислушивается. Да, так и есть. Шаги, пока в дальнем конце коридора. Перо возвращается.
Тэн встрепенулась только когда Арсень свернул на лестницу. Поднялся стремительно, ввалился в комнату. Прикрыл дверь. Тряпичное стукнулось об пол – бросил сумку к кровати. Следом глухие стуки его скинутых кроссовок.
– Ну, не пропитались тут ещё чаем насквозь?
– Заткнись и не загромождай пространство, – посоветовал Джек, откладывая кисточку. Всё равно настроения дальше возиться с чайником нет.
– Ты от Дракона? – ровным тоном спросила Тэн. По ней вообще никогда и ничего не поймёшь.
– Ага, – матрас слегка просел. Арсень уселся на кровать. – Есть у него одна мыслишка на тему охоты… так что ношусь помаленьку. Вот, к вам в перерыве забежал.
Ну всё, урока не будет. Джек не знает, радоваться этому или нет. С одной стороны, возюкать кисточкой по чайнику – то ещё удовольствие, с другой – хоть какое-то занятие. Когда Тэн уйдёт, останется оцепенело пялиться во всё равно невидимый потолок.
– Завтра продолжим?
– Конечно. Я могу прийти после полудня.
– Угу.
Тишина. Только Арсень чего-то мурлычет себе под нос, сортируя таблетки. Это звук привычен до осточертения – отрывает пустые бумажные кармашки, из которых уже выщелкнуты таблетки, сбрасывает в коробку у кровати.
– Он собирается охотиться один, – Исами, уверенно.
– Не знаю, – по голосу слышно, что Арсень отмахнулся. Потом снова зашуршал лекарствами на тумбочке.
Ну да. Конечно.
– Я уже всё принял, кстати.
– О, правда, что ли? Ну и мне работы меньше…
Снова Тэн, ровно:
– Арсений, я могу перевязать.
Как-как ты его называешь? Странно как-то
– Да ладно поди…
Тишина. Только шуршит сумка, потом упаковка бинтов. Немного погодя – шипение перекиси.
– Я просмотрела литературу, искала о призраках, – говорит Тэн в процессе. Спохватывается. – Джек, прошу прошения, может, мы говорим о вещах не совсем…
– Да нормально всё.
Переставить поднос на табуретку – рядом с кроватью, с другой стороны от входа, и откинуться на подушки. Идеально было б вообще на раскладушку уйти, но ведь через Арсеня лезть придётся. Он как раз у тумбочки, там матрас вдавлен.
– Об удержании призраков на земле ничего не нашла толком, – продолжила Тэн, которую Арсень звал Исами, – но в «Тибетской книге мёртвых» было упоминание о четвёртом дне после смерти человека. Тогда каждая душа стоит перед выбором. Метафорически это описывается как нестерпимо яркий алый огонь и тёплое красноватое сияние. Второе кажется мягче, манит… Но это ловушка. Поддавшись своему страху и пойдя за ним, душа становится призраком, осуждённым в течение долгого времени блуждать, не видя ничего, кроме собственных страданий, перенесённых ещё при жизни... И это единственное, что я нашла по теме.
Что за чушь ещё?
И вот хотите сказать, вы в это верите?
Четвёртый день после смерти…
Подушка под спиной неудобная. Того хуже кроватная спинка.
Арсень задумчиво хмыкает. Судя по шуршанию, перевязка окончена, Тэн убирает бинты в сумку.
– Думаешь, наши призраки застряли тут из-за своих страданий… А это сходится с тем, что я тебе описывал, помнишь? О тех восьми призраках, которые переживали снова и снова свою смерть.
– В любом случае, нужно спуститься в Сид снова. Точно сказать, находясь в мире живых…
Погодите, опять в Сид? Арсень оттуда только вывалился. А сдохнет если, ничего?
Джек хочет сказать это вслух, уже даже рот открыл, но…
А, им виднее. Чего вообще лезу.
– Я не смогу пройти сама.
– Ага, помню я.
Арсень говорит невнятно. Явно что-то обдумывает попутно.
