Соавторы: Олег Самойлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 321 (всего у книги 329 страниц)
– Значит, угрозы уже нет. Дом снял кокон. – Джек переползает ближе к стеклу. – Должна быть лазейка. Почему-то же он вернул нам время! Может, статистика Энди?! Добро там, всепрощение... Может, сработает?
За стеклом Мэтт выпускает щипцы. Ухмыляется противно, гладит неповреждённые указательный и средний.
– Ну, хочешь ещё огрызаться?
– Пожалуй… нет. – Арсений наклонился вперёд. Лоб почти касается стола. Лица не видно из-за грязных волос. – Теперь я хочу перейти от слов к действиям… знаешь ли. Выебать тебя шваброй, обёрнутой наждачкой… к примеру… или заставить вылизывать плохо ошкуренную доску. Как… тебе, родной? Или, может… в стринги тебя и в морозильную камеру? Градусов так… на минус двадцать… И с одной спичкой. Андерсена любишь? Девочка… млять… со спичками…
Он хрипло смеётся-лает. Окровавленные пальцы трясутся.
– Кажется, ему не хочется жить, – нервно смеётся Рой из своего угла.
Рука Мэтта дрогнула на пальцах Пера, а потом резким движением – ломает средний. Арсений, молодец, зубы уже не стискивает, а орёт. Зато орёт коротко, громко и от души.
Держись
Не переживёшь Мэтта я тебя с того света вытащу
Опять
Хихикает Лайза. Она свертела из окровавленных тряпок-бинтов подобие куклы и теперь баюкает её на коленях. Она не здесь.
Стоять всё тяжелее. Руки медленно наливаются горячей болью, чтобы было легче, их приходится держать кистями вверх, а о стекло опираться локтями.
Хорошо Кукловоду, он первый вызвался.
Арсений сначала долго пытается отдышаться, затем поднимает голову. Веки прикрыты.
Молчи
Но он, конечно, не молчит.
– Я могу тебя нарисовать… знаешь. Мартышка в балетной пачке. Парадный автопортрет. Повесишь над письменным столом, будешь любоваться…
Мэтт, трясясь, то ли от ярости, то ли просто сам по себе, с силой дёргает вверх второй палец.
На этот раз Арсений орёт дольше и громче. Стабле придавливает его кисть к столу и давит рукоятью молотка на край пальца, лишённого ногтя. В кровавую дыру на месте ногтевой пластины.
– Ты у меня поговори, поговори, – голос, претендующий на ласковость, срывается и дрожит. – Давай. Я слушаю.
Он убрал рукоять и Арсений замолчал. Теперь он не шевелился. Динамик доносил хриплое дыхание. Его и Мэтта.
Обезьяна, удерживая рукоять окровавленного молотка, встал сбоку, так, чтобы не загораживать вид. Из кармана вынул длинный гвоздь.
– Расслабься, Пёрышко. Больше ты уже никогда и никого не нарисуешь.
Арсений всё-таки поднял голову. Он точно боялся боли.
– Обоссусь ведь, а, – всё-таки сказал, хрипло. – Испорчу… всю трагическую высоту момента.
Мэтт, ухмыльнувшись, приставил остриё к его правой кисти и коротко замахнулся молотком.
Он ударил три раза, затем, не дав опомниться (а ведь мог бы растянуть, мог!) вытащил ещё один гвоздь.
Этот вбил в левую и глубже, по самую шляпку.
Когда Арсений перестал орать и извиваться, отложил молоток.
– За свои и за чужие грехи, Пёрышко, – просвистел Стабле каким-то не своим голосом. Приподнял пальцами подбородок Арсения. Хотел сунуть большой ему в рот, но вспомнил про зубы, видимо. – Ты последний. На тебе одиннадцать неслучившихся смертей, да. Ты должен умереть одиннадцать раз, представь, как легко ты отделаешься? Всего одной.
Мэтт дрожал весь, с головы до ног. Чем-то это походило на неприкрытую похоть, но жаждал он чужих страданий и боли.
Арсений вряд ли его слышал. Он дышал, раскрыв рот, глаза были зажмурены, на щеках блестели дорожки от слёз.
– Посмотри на меня, Пёрышко, – прошуршало в динамике совсем уж тихо. Мэтт склонился к его лицу. – Давай.
Джим едва дышит, наблюдая. Мысленно разрывается криком, упрашивая Арсения молчать. Да, у Пера шило в заднице и язык без костей, но капля, хоть капля благоразумия должна быть.
Арсений сомкнул губы и сморщился. Секунд десять казалось, что его сейчас вырвет, но он, слегка откинувшись назад, плюнул Стабле в морду.
Кровью. Видимо, прикусил губу и набирал во рту, пока Обезьян ждал реакции.
– Конец ему, – прошептал сзади Рой.
– Кажется, Перо собирается умереть по-геройски, – бросает Кукловод.
Да, это точно поступок Пера, а не Художника.
Не дури, Художник тебя не стал бы вытаскивать
Джим не заметил, как сползлись к стеклу все, кроме Нортона, лежащего в отключке, и Лайзы.
– It can cut you like a knife, if the gift becomes the fire,
On a wire between will and what will be… – доносился её тихий голос из угла.
И в звеняще-пыхтящей тишине – скрип динамиков. Мэтт дёргается, похоже, не его работа, а оттуда – торопливые постукивания, будто проверка связи.
– Это… – дрожащий голос. Женский. – Это Алиса. Я… я…
Всхлип.
Мэтт отступает на шаг.
Смотрит он на дверь – Джим помнит, там есть лампочка-индикатор. Секунда – он поворачивается спиной и вприпрыжку устремляется ко второй двери.
Первым в комнату кидается Райан, за ним, отстав на долю секунды – Кукловод.
Они успевают добежать до второй, но Форс, дёрнув её пару раз, чертыхается.
– Жрин, жверь отшклишить мое-ешь? – спрашивает невнятно, глядя вверх, на невидимую отсюда камеру.
– Тут шпингалет, я не могу, – она тоненько взвизгивает. – Но я… двери все закрыла... ходы с… сюд-да завалила, в комнату эту! Ему бежать некуда!
Джим бросается к креслу, где сидит Арсений. Мимо проносятся Кукловод и Райан. Мэтта они достанут, а Арсению нужна помощь.
– Алиса! – кричит, – медикаменты!!! Есть у тебя?
Шорох, пока он опускается на колени у кресла, где за ладони прибит к столу Арсений.
– Есть у нас, – опять шорох из динамиков, – да, тут… хватит на первое. Вы же… – уже тише, – воду дадите?
– Воду… – Арсений, стоило освободить его от верхних ремней, откинулся на спинку кресла. Он был натурально белый и глаза не открывал. – Воды б… не помешало…
– А противоядие?
Голос раздаётся из-за спины Джима. Он только боковым зрением успевает заметить, что это Оливия, а когда она там оказалась – неизвестно.
– Не травил он ничего. – Вот этот голос уже больше напоминает Алису. Раздражение и злость. – Чушь.
Оливия обмякает на пол, всхлипывает. Джиму не до этого. Он засовывает Арсению в зубы деревянную ручку молотка и заглядывает в глаза.
– У меня морфия половина ампулы. Введу и буду тащить гвозди. Кивни, как будешь готов.
Райан сбегает по лестнице. Боль, измотанность, всё исчезает. Есть только цель.
Я убью тебя сам
Как должен был
Сейчас
Позади топает Кукловод.
Сначала к логову, но это ошибка.
Мозг просчитывает варианты. Мэтт кинулся первым делом в логово. Заблокировано.
По той стороне.
Через винный погреб
Нет.
Грин заблокировала все двери.
Ход, о котором говорил Нортон.
Раз он спотыкается и летит на пол. Сдирает ладони об оставшуюся краску. Пятна крови.
Обезьяна тут пробегал. Хромой.
Повязка напиталась кровью.
Остались следы.
Запах крови. Чудится.
Выступ стены. Просвет. Он не закрыл двери.
Райан вылетает во двор и резко останавливается. Стабле лезет по стене. Он цепляется за плющ и карабкается вверх, уже на уровне третьего этажа.
– Нортоновский… пистолет бы, – вырывается с ненавистью.
Следом за этим – приступ кашля.
Подбежавший Кукловод становится рядом.
– Уходит.
Райан, сгибаясь пополам, проклинает чёртов кашель.
Арсений сидит в кресле, откинув голову на спинку. Наконец подействовал морфий.
На полу возле его ног валяются два окровавленных гвоздя, а Джим, проклиная антисанитарию, заматывает кровоточащие пробоины в ладонях тряпками. Нет перекиси. Нет хлоргексидина. Даже спирта нет. Нет стерильных бинтов. Единственное, что смог сделать Джим – вылить жалкие пару глотков воды в проколы. Хоть как-то промыть. Теперь, задевая оголёнными кусками мяса на месте ногтя мизинца, обматывает антисанитарными тряпками ладони.
Оливия, похныкав ещё на полу, куда-то ушла.
Рой с младшим поковыляли открывать воду, ушёл и очухавшийся Нортон. Он ещё был под действием морфия, улыбался очумело и слегка шатался. Джен ушла с ним, сказав, что принесёт воду так быстро, как сможет.
Теперь рядом Лайза, сжавшаяся в углу в грязный комочек. Она продолжает тихо петь.
– Он существует, – уверенно заявляет вдруг Арсений.
– Надеюсь, ты не про бога.
Потому что если бог есть – он скучающий ублюдок, который смотрит на нас как на телешоу
Завязать узел на второй ладони и сползти к ножке стула, привалившись головой к подлокотнику.
Очень болят руки.
– Я мог бы сказать «существует самый глобальный мудак на этой Земле под именем Мэтт Стабле», но не. Я как раз о боге. Который ex machina. Сечёшь? – он хрипло смеётся. – У меня на родине это «рояль в кустах» называется. Алиса! Алиса, ты рояль! Или бог. На твоё усмотрение.
Динамики молчат. А Джим поднимает свои руки. Смотрит.
Раны от игл должны зажить. Сломан только мизинец – ну да, его же ломать проще всего. Отодранный ноготь – вообще не травма, отрастёт, основание-то не повреждено. А у Арсения пробиты ладони. У фотографа и художника.
– А ты сын божий, – хрипло говорит, продолжая смотреть на руки. – Осталось только ступни пробить и копьём под ребро тыкнуть.
– Джим, давай вот про брачные игры ты будешь говорить потом. Когда мы хотя бы вымоемся…
Силы его, видимо, окончательно покидают. Перо откидывается на спинку кресла и закрывает глаза. Ничего героического в нём не заметно. Усталость, измученность. А ещё он будто выглядит старше, чем был.
Они сидят молча несколько минут. Потом бледная, морщащаяся Джен приносит воды, и, пока Джим поит Арсения, мнётся в двух шагах. Приняв пустую посудину, обещает сварить ещё овсянки и уходит.
Снова молчание. Гулкое. С болью, с тяжёлым дыханием Арсения, с горячечным туманом в голове и тиканьем наручных часов. Его не хватало всё это время.
Включаются динамики. И тоже молчат. Около минуты. Только шуршание раздаётся – зачем включала, спрашивается? Негласно поприсутствовать?
– Это… – решается наконец, тихая до неслышимости из-за хрипов динамика. – Мэтт умер. Наверное. Он со стены свалился, шеей прямо на выступ… на стене выступ… дался позвоночником. И в кусты как мешок упал.
Арсений начинает тихо хрюкать от смеха. Больно ему, а всё равно продолжает.
– Да, там… – в ответ на вопросительный взгляд. – Карман… справа на джинсах. Достань листочек.
Пока Джим лезет за листочком, динамик опят принимается скрипеть. Скрипит динамик и хрюкает Арсений. А за стеклом – в той самой комнате, где они толпой наблюдали за экзекуциями – открывается дверь и заходит Кукловод.
– Джим… – Алиса, – меня убьют? Я заслужила, знаю, но умирать всё равно не хочется.
– Тебя не убьют, потому что если тебя убьют, все сдохнут, – подаёт голос Перо. – А мне дайте уже поспать, что ли…
И он продолжает смеяться. Тихо и явно не в состоянии остановиться, как человек, радующийся про себя хорошей шутке, которую ему удалось провернуть над приятелем.
Джим разворачивает лист. Качественным карандашным наброском – Мэтт. Лежит на земле полубоком, уставившись мёртвыми глазами в пустоту. Как он умер, рисунок умалчивает: просто лежит на земле и мёртвый, два факта.
У нижнего левого угла листа – размашистая подпись. Не английская, хотя почти все буквы имеют эквивалентные английские. Кроме двух: «N», только отзеркаленная и с прочерком вверху и «A», как она в транскрипции читается, без перемычки. А третья очень похожа на «M», но странную и прогнутую.
Джим под тихий смех Пера показывает рисунок подошедшему Кукловоду.
– Хочешь сказать, это не совпадение? – интересуется он насмешливо.
Пожать плечами в ответ. Смерть Мэтта как свершившийся факт.
Надеюсь, перед смертью он попадёт ко мне в руки, – в ушах собственная фраза.
Видно, не судьба.
– Похож. – Рисунок выскальзывает из ослабивших хватку пальцев, оказываясь у Кукловода. – Так и лежал.
– Я включу электричество и перешлю медикаменты через игрушки на картинах, – шепчет динамиками забытая Алиса и отключается.
– Ты никогда раньше не подписывал свои рисунки, – Кукловод смотрит на Перо.
Арсений перестаёт смеяться, откидывает голову, упираясь затылком в спинку кресла. Глубоко и счастливо вздыхает, потом скашивает глаза на Кукловода. Тёмные, почти чёрные.
– Стабле умер ещё полтора часа назад. Убит… мной. С помощью рисунка. – Он прикладывает искалеченную, кое-как перемотанную тряпкой ладонь к груди. – Вы держите в руках его смерть. Она не была лёгкой. Прошу, примите её, мой лорд. Я так хотел дожить и увидеть…
Комментарий к Безвременье..
*Michael Sembello - Maniac
**Отсылка к скандинавской мифологии, которую Арсень вряд ли знает на "ура". "Нагльфар — в германо-скандинавской мифологии — корабль, сделанный целиком из ногтей мертвецов. В Рагнарёк он будет освобождён из земного плена потопом, выплывет из царства мертвых Хель". (из Википедии)
========== Эпилог ==========
В сумрак Сида поднимался пар от дыхания. Сухая трава обледенела и склонилась к земле.
На корни дуба, припорошенные снегом, капали тёмные дымящиеся капли.
Запах крови багровым туманом клубился над выстывшей землёй.
Арсений ощущал торжество Девы; знахарка стояла за его плечом с чашей в руках.
За другим плечом ждал Джим. Его волосы покрывал тонкий слой инея. Седина.
В нескольких шагах, на небольшом возвышении, в железном кресле восседал Кукловод. Сумрак стекался в тяжёлые складки плаща, накинутого на его плечи, на голову давила тяжестью корона. Справа, прислонённый к трону, покоился в ножнах меч. Владыка ждал, подперев подбородок тыльной стороной ладони. Улыбался благосклонно. Художник обещал ему ещё один подарок.
Пальцы сомкнулись на рукояти серебряного серпа. Другой рукой Арсений накинул на голову капюшон плаща. Джим тоже надел капюшон.
Мэтт заскулил, вжимаясь в кору. Связанный по рукам и ногам волей медиума, прибитый к дереву.
– Часть – для моей дочери, не забывай, Видящий! – прошелестела Аластриона.
– Я от своих слов не отказываюсь. – Арсений обернулся к ней. – Залечишь руки Джима – остальное можешь забирать для Алисы.
Он подошёл на шаг, оказываясь вплотную к прибитому Мэтту. Вгляделся в светлые глаза, искажённое страхом лицо.
– За Исами. – Серп скользнул ему по щеке, оставив багровый след на синюшно-бледной коже. – За то, что распял Джима в саду. За клеймо. За каждый миг, пока лента была на его шее. За каждую царапину, которую ты на нём оставил. За Дженни. За Джека. За издевательства над Джоном. Над всеми нами.
Лезвие серпа прижалось к горлу. Арсений обернулся.
Джим подошёл сзади, его пальцы скользнули по пробитой ладони Пера. Чуть сжали.
– Расслабь руку. Я научу тебя делать это больнее.
Кукловод наблюдал за Джимом и Арсением.
За движениями серпа, за пальцами старшего Файрвуда на руке Пера. От соприкосновения с руками Джима серп обретал скальпельную остроту и точность.
Джим учил делать больно не порезами. Стоял позади Арсеня, мягко наговаривал, где наиболее чувствительные места и органы, что мозг расценивает как наиболее ценное. Иногда – часть пытки – ласковым голосом рассказывал, что ещё можно было бы сделать с той или иной частью тела. Вторая рука Джима лежала на пояснице Арсеня, по линии верёвочного пояса, стянувшего плащ.
Файрвуд был сейчас тьмой. Они оба. Не плащи облекали их – тьма; Перо разбудил её в добром докторе и вытянул наружу во всей красе.
Они начали с конечностей – с рук. Снимали кожу, резали сухожилия. Джим объяснял разницу между сдиранием и срезанием – на практике. Потом они переместились к брюшной полости. С особенным удовольствием проводили самым кончиком серпа по трепещущим органам, ласково, не взрезая.
Кукловод понимал их цель. Не только причинить как можно больше боли, но и заставить бояться. Для Мэтта, этой трусливой дряни, нет ничего хуже страха.
Корни дуба заливала дымящаяся чёрная кровь. Руки Арсеня были вымазаны в ней по локоть, его одежда, даже ступни. И он был прекрасен – с серпом, чутко реагирующий на прикосновения Джима, с наслаждением вырывающий из дрыгающегося связанного Стабле крики, вой, скулёж.
С неба падал мелкий снег, покрывая траву, оседая на ветвях дерева; потёки крови застывали чёрно-багровой ледяной коркой.
К пытающим подошла женщина в плаще, подставляя под раны корчащегося Мэтта серебряную чашу с вязью рун; кровь капала в неё, наполняя чужой утекающей вечностью.
Кукловод впитывал картину, чтобы потом зарисовать её.
Аластриона собрала кровь в чашу. Заставила Джима омыть в ней руки, после чего поблагодарила Видящего и исчезла.
Арсений протянул руку через туман, на огонёк свечи, и затушил его пальцами. Сид медленно растаял, как видение.
Вокруг них снова была комната с высокими окнами. За время, пока длился сеанс, стемнело. От погасшего фитиля тянулись в темноту тонкие извивы дыма.
Джим внимательно рассматривал свои руки. Ни царапины. Ни шрама. Отросли ногти, срослась кость.
– Тебя вылечили так же?
– За меня заплатили большую цену.
Он поднимается с пола. Оглядывается на застывшего в кресле Кукловода.
– У нас остался уголь?
Тьма. Только она ко мне благосклонна.
Здесь тихо и спокойно.
Нигде больше нет такой тьмы, как здесь.
Арсений отстраняется от пыльной поверхности зеркала. Всматривается в мутнеющие – чем дальше от зеркала, тем сильнее – глаза отражения.
