Соавторы: Олег Самойлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 147 (всего у книги 329 страниц)
– Комнатный тиран… – буркнул Перо, прикрыв дверь.
Арсений не успел как следует развернуться – с подносом, тарелки, кружки после ужина грязные – увидел Лайзу – она просто вылетела из-за угла, глаза бешеные, волосы растрёпаны, языками огня взметнулись следом за ней – схватила за руку.
– Джим… – сипло, выдох, – он с ума сошёл… Арсень…
Внутри похолодело. Дрогнуло, в запястьях, оборвав вниз. Разжались пальцы. Грохот об пол.
– Плевать! – взвизг режет по ушам. Падает в хрипение с придыхом, – там…
Тонкие пальцы обхватили запястье. Осколки внизу. Растянутый хруст под подошвами. Стены с пятнами светильников. Угол, коридор, прыгающий огонь волос Лайзы. Дверь, хватка на запястье слабнет. Толкают к порогу, в спину.
Шуршание теней в углах и страшный клавишный диссонанс. Громче. Перекрывает.
Арсений хватается перебинтованной ладонью за дверную раму.
Рядом, под рукой, быстро-быстро дышит Лайза.
Гостиная – сумрак. Узкие полосы тёмно-серого цвета через плахи на окнах. Угнездившиеся в углах тени. Не пламя в камине – дрожь бликов в лакированной поверхности стола. Расколотая чёрная ваза. Застрявший на сколе блик.
Рассыпавшиеся красные цветы. Два на столе, один на ковре.
Неестественный выверт звуков, ударом по ушам. По клавишам, желтоватым в этом освещении, по-паучьи распластывается рука. Перебор, удар, удар, замиранием пауза, ещё удар. Бьёт, резко раскрывая кисть.
Файрвуд за роялем. Спина неестественно прямая. Двигаются руки. Рваные однозвучия в правой рисуют ломаную кривую. Резкими скачками, непредсказуемо кривую рвут – рывки агонизирующего сердца – хаотически произвольные интервалы. Джим через неравные промежутки разом прикасается пальцами, белая и чёрная, предельно рядом. Клавиши содрогаются, выплёскивая разноголосый вскрик – два не могущих слиться звука, отделённые несчастным полутоном, а пальцы уже пошли терзать дальше, бить, перескакивать, резко – в нежное легато, и бить, бить, прерываться; в насмешку – левая рука, своей жизнью – один и тот же аккорд, плавный ритмический рисунок, тёмная спокойная тяжесть низких звуков, продлённая – отсюда не видно, догадкой – нажатием на педаль. Линия в касании пальцев – синусоидой мягкое угасание, умирание звука и возвращение по новой, угасание – лежащие на клавишах мизинец, средний и большой пальцы вдавливаются, медленно поднимая из недр инструмента густые, медлительные тёмные звуки, позволяют им сгуститься до черноты и почти растаять и – снова. Снова.
Снова.
Ритм однообразен, рука почти неподвижна, пальцы чуть раздвинуты над жертвами трёх клавиш. Джим вздрагивает вслед за содроганием собственных пальцев. Вторя – в растрёпанных волосах монотонно мечется отблеск щёлкающего в камине огня.
Равномерное течение слева схлёстывается с отрывисто кричащей правой дисгармонией – и рвёт, рвёт тишину гостиной.
Рвёт тишину коридора.
Рвёт красное пятно цветка на сером ковре.
И к ней, к вспарывающей механический синусоидный ритм кривой, прибавляется ещё… почти неслышимо, ещё выломанней… неестественно-беспорядочное, лихорадочное постукивание. Оно второй линией ритма накладывается на музыку, стягивает в нестерпимо-тугой узел тишину и кривую, он не линия, он – полупрозрачные стежки беспорядочных ниток, стянувших разорванные края раны.
И он сверху.
Он из включенных динамиков.
– Да сделай ты что-нибудь! – Лайза вцепилась и трясёт его за плечо. Арсений не сразу приходит в себя. Встряхивает головой. Вводящая в транс музыка, творимая Файрвудом, ядом вливается в уши и плавит мозг.
Он растерянно оглядывается. За ним – ещё несколько человек. Подпольщики… вроде одна последовательница… Эрика, Арсений узнал чёрные кудри. У всех на лицах смесь недоверия и страха. Только привалившийся к стенке Рой спокоен. Заметил его взгляд, и:
– Ишь, чего удумал, – кивком на дверной проём. – Кто-то должен сказать товарищу, чтоб инструмент не мучил. И нервы тонко чувствующих особ за одно, – подпольщик указал на собравшихся. Эрика просунулась между Арсением и Лайзой, ухватилась за Перо и уставилась на играющего Файрвуда.
– Малая секунда, – выдала задумчиво, в себя.
– Без тебя знаем, – Лайза попыталась выпихнуть её обратно в коридор. Эрика не выпихивалась. Арсений с удивлением понял, что у неё руки ледяные – девчонка полувисела на нём, и холод ладоней ощущался даже сквозь футболку.
– С ума сходит, – пробурчал кто-то из подпольщиков за спиной.
До Арсения дошло, что у гостиной собрались все, кто хоть сколько-нибудь понимал в музыке. Включая – судя по динамикам – Кукловода.
– Ну? – намекающе спросил Рой. Арсений на секунду обернулся на него.
– Пошёл.
Он отлепил от себя Эрику. Перешагнул порог. Спиной ощутил, как остальные столпились на освобождённом месте в дверном проёме.
Обогнул пуфик, стол.
Динамки резко выключились.
Кривая музыки и тишины разорвались, распавшись. Стало чуть легче.
Перо миновал камин. Остановился за правым плечом Файрвуда. И только тут понял, что Джим играет с закрытыми глазами.
Арсений наклонился над ним – фотограф в нём взвыл, требуя немедленно дать в руки камеру. Немая сосредоточенность. Чёткие, как гипсовый слепок, черты лица, геометрически отточенные тени в резких линиях бровей, под закрытыми веками, в крыльях носа, плотно сжатых губах. Ощутимо тяжёлые волны тёмных волос. Архитектурно зримые линии запястий, кистей, пальцев. Строгие складки рукавов, воротника, строгая бескомпромиссность застёгнутой рубашки.
Даже головой пришлось встряхнуть.
– Джим… – ладонь ложится на плечо последователя. Голос за истязанием клавиш почти не слышен. И хорошо. – Хватит.
Глаза открывает – и как наваждение схлынуло. Спокойный взгляд. Спокойный, тёмный – только внутри, отблесками камина, ещё играет, играет музыка.
– Добрый день, Арсень, – Уголки губ Джима чуть вздрагивают, в намёке на улыбку. – Что-то случилось?
Арсений на секунду обернулся. Эрика просунулась в комнату между двумя подпольщиками, Лайза уже тут, у дивана. За спинку держится.
– Ты случился, блин! Лайзу перепугал, меня… – голос чуть дрогнул. Пришлось торопливо сглатывать. А ещё рука на плече убрать бы дока непроизвольно сжалась сильнее. – Меня чуть инфаркт не хватил… Блин, Файрвуд, думай, чего творишь! Она решила, что ты с ума сошёл, прибежала, потянула сюда…
– Ерунда какая… – Джим, наконец, перевёл взгляд на собравшихся. Брови недоумённо приподнялись. – Я в полном порядке. Музицирую после приёмных часов.
– Так, ребята… – Рой обхватил за плечи подпольщиков, потянув обратно в коридор, – всё норма, никто не сошёл с ума. Пошли отсюда.
При этом Арсений встретился с ним взглядом. Крыс прищурился, скривил губы и слегка покачал головой – что-то вроде «если так музицируют, то я маленький пушистый безобидный зайчик».
– Ты, значит, музицировал, – злым дрожащим голосом заговорила Лайза, когда дверной проём опустел (последней Рой почти что за шкирку утащил Эрику). Девушка сходила до двери, прикрыла её, вернулась обратно. – Джеймс Файрвуд… я тебя убью. Хотя прежде – она ткнула пальцем во всё ещё сидящего Джима, потом в Арсения, – свихнусь сама с вами двумя!
Джим только напряжённо нахмурился и скрестил на груди руки.
Арсений очень хотел заставить себя убрать руку с его плеча. Очень.
– Лайза, может, тебе пустырника принести? – спросил неестественно спокойным голосом.
– Да что случилось? – Голос дока. Злится. – Лайза, сядь. Сядь и объясни мне нормально.
– Я сяду. – Рыжая резким движением подвинула к себе стул за спинку, развернула его к Файрвуду и уселась, закинув ногу на ногу. Гневно уставилась на своего бывшего лидера. Арсений всё-таки разжал пальцы и отступил на шаг. Там облокотился на рояль.
– Ты… – начала Лайза неприятно-резким тоном, – тут такое творил… Это не музыка, это… адово порождение, это…
– Психодел, – подсказал Арсений.
– Что-то вроде… – нетерпеливым кивком согласилась рыжая. – Джим, я кое-что понимаю в музыке. И в том, как и зачем люди играют. Так вот, твоё… музицирование… чистой воды безумие. И ты случаем не заметил, что к тебе ещё кое-кто присоединился?
Она не глядя указала на стык потолка и стены, где приютился динамик.
Джим ответил не сразу. Опустил крышку – звук стукающихся друг о друга лакированных поверхностей неприятно резанул ухо. После опёрся локтями о крышку, а подбородок положил на сцепленные пальцы.
– Я заметил. Но не будем об этом – не место, не время, не вслух. Итак, моя игра… да, я позволил себе некоторую вольность. Просто сегодня у меня не то настроение, чтоб играть классику.
– Ты имеешь полное право играть всё, что тебе вздумается, – тон Лайзы резко скатывается в холодно-безразличный. Она встаёт, не глядя на Файрвуда. – Арсень, если в следующий раз он начнёт сходить с ума, будем знать, что это просто отсутствие настроения на игру классических произведений, а мы – кипишующие по пустякам идиоты. И – ничего более.
Девушка резко разворачивается и стремительным шагом покидает гостиную. Арсений смотрит ей вслед. И прекрасно понимает её злость.
– Я тогда… тоже пойду, – тихо.
– И ты тоже?
Арсений, уже у камина, оборачивается.
– Ну, ты не сошёл с ума, мы ошиблись, всё в порядке. Для меня работы нет.
– Ну да, действительно. – Джим откидывается на спинку стула и закрывает глаза. – Иди.
Арсений смотрит на него несколько секунд. Желание запечатлеть, захватить в кадр становится невыносимым.
– Я … – пальцы хватаются за угол камина. Камень тёплый. – Бинты нашёл, забыл сказать. Ты просил. Восемь упаковок. Сразу принести могу…
– Если не затруднит.
– Конечно. – Через силу разжать пальцы. Отойти от камина. Не забывать дышать. – Щас принесу. И… ты Лайзу больше так не пугай. Она за тебя… за нас обоих взяла моду переживать. Не трепи ей нервы своими… адскими импровизациями.
– Арсень… если ты сейчас не уйдёшь, я к тебе подойду. Честное слово.
Арсений пожимает плечами.
– Подходи. – Взгляд замер на расколотой вазе а ведь завтра мне в Сид натяжение нервов достигло экстремума. Собственные слова казались откуда-то донесённым эхом я оттуда с такой нервотрёпкой не выползу голос тихий и… западающий, в себя. – А хочешь – сфотографирую. Я уже думал. Вазу кто разбил, знаешь?
– Фотографируй. – Теперь Джим смотрел на него из-под полуопущенных век. Глаза под ними казались сплошь чёрными, без зрачков. – Я подожду, пока ты сходишь за фотоаппаратом.
– Да, – кротко. Самое сложное – преодолеть первое сопротивление. Потом уже легче. Дверь, коридор. Поворот. Осколки на полу.
Потом уберу.
В комнату придётся
Незнакомая дверь, чужой пол. Идеально ровно застеленное покрывало. Чехол прячется за тумбочкой. Оставил ещё… раньше четырнадцатого. Было не до того.
Подхватить и вернуться. Ещё на подходе к гостиной – ладонь сама ложится на чехол, пальцы расстёгивают замок. Обе руки погружаются внутрь плотных мягких стенок, предохраняющих фотоаппарат от ударов. Тянут наружу. Снимают заглушку с объектива.
Он проходит в распахнутую дверь, останавливается напротив Файрвуда. Руки подносят фотоаппарат к плечу, наизготовку. Пальцы сами, без взгляда – включение – адаптация настроек под освещение.
Взгляд – отстранённо, отдельно, как и пальцы – вбирает линии. Ищет угол. Выстраивает композиционно будущий снимок.
Голос сплоховал только. Хриплый, тихий, громче не поднимешь.
– Собой… будешь? Сыграй…
Джим садится. Спина идеально ровная – не каждая модель может похвастаться такой осанкой.
Кладёт руки на клавиши. Глаза прикрывает – как будто так играть легче.
А может и легче.
Первый, вступительный перебор нот. Диафрагма фон размытый Арсений не знает это произведение, но это и не важно. Важны выдержка меньше – архитектурно-чёткие линии запястий зона фокусировки и рук на череде клавиш, важен очерченный – темнотой фона экспозиция в минус контраст – профиль. Мир выцветает и замедляется, всем собой сосредотачиваясь в соприкосновении пальцев и клавиш, в едва заметной дрожи прикрытых век Файрвуда.
Палец плавно нажимает кнопку спуска затвора наполовину, доводя ощущение реальности кадра до предела. Замирает на три секунды. Вдавливает.
Щелчок.
Арсений медленно опускается на пол. Кладёт, не чувствуя пальцев, камеру рядом спасибо не выронил и только тут, всё так же отстранённо, осознаёт, что его трясёт. Но сил пошевелиться нет. Они остались там, на уже потемневшем дисплее, секунды назад ещё отражавшем получившуюся фотографию.
Он видит перед собой доски пола серые и кусочек, самый край ковра с вязью бесцветных узоров.
Мелодия ещё играет.
Замолкает.
И на его голову опускается тёплая ладонь.
– Норма. – Рука упирается в пол, но голову поднять пока никак, и голос всё ещё тихий. И зубы стучат. – Уже всё.
Его волосы пропускают между пальцев. Проводят подушечками – раз, два.
– Тебе нужен чай, – тихо проговаривает док. – Я не шучу. Горячий, с ромашкой.
– Да, н-наверно…
Зубы блин
– Щ-щас встану. Щас…
Шуршание, и Джим опускается рядом с ним.
Заглядывает в глаза.
– Принести?
– Ага… – дрожащее хмыканье. Выдох. Удаётся улыбнутся. Даже взгляд выдерживать получается. – И заодно… тазик. А то вдруг опять наблюю от… переизбытка чувств.
Брови Джима слегка приподнимаются, но взгляд ощутимо теплеет.
– Оригинально. – Слегка проводит подушечками пальцев по его скуле и поднимается. – Пересядь на диван. Я скоро.
Арсений слушает его шаги. Некоторое время сидит неподвижно, потом возвращает – со всеми надлежащими процедурами – фотоаппарат в сумку. Поднимается, ставит её на столик. Хватает со спинки кресла плед, заматывается в него и устраивается в углу дивана. Закрывает глаза.
В камине уютно потрескивает пламя, в коридоре изредка слышатся шаги, а в остальном – в доме тихо.
Джим возвращается быстро. Ставит на столик перед ним большую – самую большую – кружку, исходящую ароматным ромашковым паром. Садится рядом.
– Пей.
– Спасибо.
Приходится вытянуть руки из пледа. Зато они уже не дрожат, и кружку можно держать ровно. Арсений дует на горячий чай. В прозрачной светло-коричневатой толще отвара кружатся лепестки ромашки. Но он чересчур горячий. Остаётся шумно отхлёбывать, с паузами.
– Джим… – кружка пристраивается на коленях. – Я завтра в Сид уйду. Просил Тэн тебя предупредить, что всё в норме будет, но раз уж случай подвернулся…
– Надолго? – Джим не поворачивается к нему. Просто сидит рядом, смотрит на огонь.
– Это когда как. Просто ты ж не видел ещё, – Арсений разглядывает его. В мир возвращаются цвета, и становится как-то теплей от этого. Ещё и от пледа, конечно. В комнате темно, и отблески огня на предметах мягкие, под стать пледу. – Представь себе бревно… – ещё глоток чая, – только не просто бревно, а на северном полюсе. Вот примерно так я и буду выглядеть. То есть, ни пульса, ни дыхания почти не будет, кожа холодная. Это нормально. Можешь вообще не ходить и не смотреть.
– Я тебя в разных состояниях видел, и в этом потерплю. – Джим ёжится. Обычно в таких случаях он скидывал обувь и залезал на диван с ногами. – Джек только скучать будет.
– А я ему нашёл уже… Тэн согласилась его чайной церемонии обучать. Это и на ощупь делать можно. – Арсений, подумав немного, отставил кружку на столик, к разбитой вазе, подвинулся чуть ближе и накинул половину пледа на плечи Джима. – А у меня последний тёплый вечер, как ни крути. В Сиде чудовищно холодно… ну да чего я тебе рассказываю, сам знаешь.
– Знаю. Я и сейчас иногда…
Джим замолкает. Хмурится слегка и всё же скидывает обувь, подлезая поближе, под нагревшийся бок Арсения.
– Снится, что ли?
Ещё немного поёрзать, чтобы совсем уж – впритык. Жалкая пародия на единство. Но можно позволить себе это забыть.
– Нет. Иногда чувствую его холод. Не привык я к такому. Знаешь… – Джим слегка улыбается, щурясь на огонь, – я же всё ещё себя материалистом считаю.
– А считай, если так удобнее. – Арсений тоже скидывает кроссовки, поджимает к себе колени. – А ещё, знаешь чего? Это заклинание от Леонарда. Вот, положим, выловил он тебя в очередной раз и завёл свою волынку «я – старший, хранитель этого дома», а ты ему – «а я материалист». Или: «над вами нависла тьма» и ты так ему опять «а я – материалист», и не попрёшь ведь… или ещё круче: «чтобы вернуть память, мне нужна твоя помощь»… а ты ему опять – хлоп своим «материалистом» в ответ…
Джим тихо посмеивается.
– Тогда и ты на заметку возьми. Хотя тут от души, наверное, нужно…
Арсений прищурился.
– А в душу ты веришь, выходит? Или это оборот речи?
– Не знаю… – Джим ловит его взгляд своим. – Хотя, с другой стороны… если нет души, то что тут под видом Леонарда шатается? Табурет?
– Табурет под видом Леонарда… – Арсений хмыкает. – Ты так-то мой мозг не ломай.
Лёгкое пожатие плечами в ответ.
– Ну а кто? Билл? Райан?
