Соавторы: Олег Самойлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 322 (всего у книги 329 страниц)
– Нигде больше нет такой тьмы, как здесь. Я порву на части и заставлю истекать кровью любого, кто посягнёт на моё логово…
Сзади шаги, и на плечи ложатся тёплые ладони.
Джим смотрит в зеркало из-за его плеча, Арсений видит его отражение рядом со своим. Мерцают тёмные глаза (виноваты свечные блики). Он улыбается.
– Я на дне, Джим, – получилось только шёпотом и туда, его отражению. – Дно моей тьмы. Здесь тихо и спокойно. Нигде больше нет такой тьмы, как здесь.*
– И порвёшь любого, кто посягнёт на твоё логово. Да.
Отражение Джима согласно прикрывает глаза, чуть наклоняет голову.
Плечо чувствует его дыхание. Потом – прикосновение кончика носа, щекочущие пряди.
Джим вдыхает его запах.
Отражения зыбко колышутся, стекая к их ногам.
– Человек не должен этого делать. – Арсений с беспокойством оглянулся. – Погружаться в свою тьму. Отсюда нет выходов.
– А ты хочешь выйти? – Продолжает спокойно вдыхать, касаясь плеча кончиком носа.
– Хороший вопрос.
Вода поднимается до щиколоток. Прозрачная, она ловит отблески свечей.
Арсений прикрывает глаза.
– Не хочу. В этом и смысл.
– Тогда оставайся здесь. Я буду рядом.
Джим давно уснул на грязном матрасе, Кукловод – рядом, замотавшись в куртку. Арсений слышал, как они дышат во сне.
В окне, в промежутках плах, было видно, как хлещет дождь.
Он зачем-то вышел из комнаты, спустился на первый этаж. У гостиной напугал Роя. Подпольщик стоял у дверей с фонариком.
– Перо... ты... ты козёл, – сказал, вытирая лоб дрожащей рукой.
– Может и так.
Арсений на всякий случай посмотрел на свою тень – фонарик давал чёткий и холодный свет. Нет, рогов не наблюдалось.
– Чего у вас тут? – из дверей высунулся Джек. – Арсень?
– На улицу иду, воздухом подышать, – кивнул Арсений.
Крыс зашебуршился.
– Тогда я с тобой. Погоди.
Рой намылился было с ними, но Джек остановил его и сказал, что девушкам так спокойнее – когда кто-то на страже.
– Ну так поставь Нортона! – шёпотом возмутился подпольщик им вслед. – Не отойдёшь даже...
– Этот невинный, – Крыс заговорил, когда они были уже на крыльце, – три часа назад вместе с Нэт чуть не разорвал труп Стабле на части. Они как озверели. Понять можно, конечно... в чём-то. Но я думал, мы в отличие от Обезьяны всё-таки люди.
– Кроме меня.
– Кроме, – тихо согласился Джек.
Они слушали шуршание дождя. Воздух сделался холодный, зато пах свежо.
– Надо бы пнуть Форса, пусть Алисе объяснит, как окна открываются, – Джек в темноте шмыгнул носом. – Проветрить в доме. А ещё... проклятие-то никуда не делось. Все на расслабоне, потому что не видят, – он указал пальцем вверх.
Арсений кивнул. Не видят. Багровый экран никуда не делся. Разве что теперь сила, накопленная проклятием, оставалась бесхозной.
– Кукловод не станет принимать сторону проклятия. Но долго он так не продержится, оно ж само подопнёт под себя.
– Да мне Энди кое-что рассказал о проклятии. И что ты можешь творить с реальностью рисунками.
Арсений даже в темноте ощущал на себе испытующий взгляд крыса. Опустился на верхнюю, ещё под защитой козырька ступеньку.
– Нарисую картину. Живые и мёртвые, все, кого проклятие коснулось сильней всего. Я так уже делал, когда над Джимом ореол был, нарисовал его смерть, поверил в неё... И проклятие сожрало. Отступило от Джима в реальности. Только здесь я... поверю в ваше существование на картине и перестану верить в него здесь. Проклятие само влезет в картину, как в клетку. Станет краской.
Джек тихо присвистнул.
Опустился рядом.
– А с тобой что станет?
– А какая разница, брат-крыса? – Арсений обернулся к нему с ухмылкой. – Главное, чтобы дрянь эта закончилась.
– Ха, ты скажи это тому, кто будет объяснять ситуацию десятку мечтающих свалить отсюда людей, – Джек тоже заговорил прежним «фракционным тоном», – мне, то есть. «Извините, у нас тут проклятие, чокнутая Алиса, которую нельзя трогать, и Кукловод туда же, а Перо решил порисовать маленько на стеночке, так вот надо подождать, пока нарисуется, понимаете?» Красота.
– Жить хотят – проникнутся. Ну или позовёшь меня. Я им экскурсию по аду... – Арсений тоскливо уставился в шуршащую дождём темноту, – устрою.
– Разберусь, – Джек отмахнулся.
Они замолчали. Дождь припустил сильнее. В какой-то момент Арсений понял, что сидят они бок о бок, даже прижавшись, как воробьи, зябнущие под крышей. И впрямь: холодно.
Перед глазами то и дело – Исами с её «прощением» и тело Мэтта, прибитое к дубу, корчащееся. Чёрно-багровая кровь растапливает иней на коре, дымится в снегу Сида.
– Расскажи, что у вас тут.
– Да что... – Джек отмахнулся неопределённо, – про то, как труп пинали, рассказал уже. Потом пришёл Форс и отрезал пальцы. Для подделывания улик. Потом могилы копали, кто мог. У нас же ещё прошлые жертвы. Алиса прислала зубную пасту и лекарства. Раны промыли, перемотались, как могли. Зубы, кстати... Можешь в ванную зайти. Тюбик там оставили. Прямо человеком себя ощущаешь, честное слово. Ну, Дженни сварила какую-то бодягу из морковки и овсянки...
– Это каша с морковкой называется.
– Спасибо, профессор. Короче, поели, сил мыться ни у кого нет. Легли в гостиной. Только чуется мне, сегодня мало кто уснёт. Слушай, – крыс неожиданно пихнул его в бок, и Арсений едва не улетел с крыльца, – говори уже. Точно ведь есть что сказать, по морде чую.
– Перомордомантия. Гадание по морде Пера, – хмыкнул Арсений. – Да ты спецом стал.
– Да будь ты там хоть подручным Кукловода, хоть двоюродным дядюшкой сатаны, а наполовину всё равно человек. Рассказывай.
А почему бы и не побыть человеком
Напоследок-то
Арсений рассказывает всё. И про жертву Исами, которой лучше бы не быть, про то, как нарисовал Мэтта мёртвым, и над Обезьяной, который не должен был умереть, появился ореол; и что падение его с крыши случайностью не было. О том, что это было его первое спланированное, осознанное и желаемое убийство, умолчал. Да крыс и так, скорей всего, понял. И о том, как Видящий в Сиде, на холме у древнего дуба, в сопровождении Джима и Девы резал Стабле, как жертвенное животное. Без красок, правда.
– Да уж, – коротко подытожил Джек.
Арсений кивнул. Точнее не скажешь.
– Значит, ты... руки Джима? А свои...
Он прищурился. Арсений руки уложил на колени, ладонями вверх. Болели, ныли. Ещё и от сырости, особенно там, где ногти оторваны и ломаные. Кости.
– Деву пригласил, чтобы помогла. Я лечить не умею. Исами бы сделала задаром, для всех нас, а Дева... Она большую часть унесла Алисе. Подозреваю, если б заранее не сказал Джима первым вылечить, нам бы вообще ничего не досталось.
– Так вот на кой Кукловод рацию упёр.
– Ну да, предупредили Алису. А то прикинь, сидишь ты, никого не трогаешь, а тут у тебя всё само собой заживает.
Джек поднёс к носу свои забинтованные руки, тоже со сломанными пальцами и частично без ногтей, посмотрел с полминуты и со вздохом опустил обратно на колени.
– Ладно, время дай. В голове уложу. Чтобы ты, да ещё и Джим... В общем, забей пока. Прорвёмся.
– Звучит довольно неуверенно, – вяло поддел его Арсений. На душе было паршиво. А теперь ещё и не у него одного.
– Да иди ты... – крыс вздохнул. – Философ.
Июнь – сентябрь 2001
Они живут в бальной зале: Арсений, Кукловод, Джим. Сначала тут был истрёпанный грязный матрас да рваненькое одеяло. Пыльно. На полу всё ещё виднелись тёмные пятна от крови Дженни и убитой Сони.
Теперь шторы сняты, пол вымыт – работающим над картиной нужны нормальные условия. По крайней мере, так решил Джим (он же обустройством и занимался), сами они мало что замечали вокруг себя.
В этой же комнате Джим принимает пациентов. Не реагирует на почти ненавидящие взгляды, которые кидают некоторые из них на его целые руки. Не отвечает на вопросы. Просто принимает пациентов, благо Алиса передала некоторое количество медикаментов, а Дженни иногда приносит стопки прокипячённых и выглаженных тряпок.
Жизнь вне стен залы проходит мимо. Джим читает, делает записи по больным, по утрам выходит бегать.
Снова начал принимать позабытый нитроглицерин и таблетки для укрепления сердца.
Арсений вымыт. Джим мыл его сам, про себя ругаясь, что о своих руках Перо не позаботился. Тёр мочалкой исполосованную шрамами худую спину, мылил голову. Не удержавшись, касался губами выступающих позвонков. Теперь помывка – каждые два дня, не реже, потому что уже через несколько часов руки, шея, лицо, и иногда грудь Пера в пятнах масляной краски. Чистка зубов каждое утро – тоже вместе. В эти короткие промежутки времени наедине они могли просто стоять, прижавшись друг к другу, несколько минут. Молча.
После снова комната. Арсений берёт уголь. Джим принимает пациентов или читает.
Алиса разблокировала окна. Они распахивались во двор, и каждое утро начинается с того, что Арсений перегибается через подоконник и жадно втягивает воздух. Один раз даже начал описывать, что чувствует в нём: сырость, мокрую кору дуба, цветущий шиповник.
Джим просто вдыхал свежий запах, не идентифицируя ароматы. Был доволен, что помещение проветривается от застарелой пыли.
Кукловод похож на сорвавшегося с цепи. Он рисует яростно, гораздо дольше, чем Арсений своими больными руками. Иногда жутко улыбается (жутко – опухшим лицом в синяках и пластыре), смотря на них, сидящих рядом. Иногда – рисует, их же, вместе, по отдельности, поднос с грязной посудой, вид за окном.
Стал пропадать в ванной на двадцать минут, вместо пяти, которые были раньше.
Ест не то чтобы медленно, но внимательно.
Разговаривает. С Арсением, с Джимом, о самых разных вещах. Даже заинтересовался алгоритмом появления гастрита, после чего – удивительно – расхохотался.
Просил у Арсения фотоаппарат. Сделал несколько снимков.
Арсений просматривал их вечером, поставил фотоаппарат на подушку, сам лёг на живот и листал кадры. Замечаний не делал. На некоторых останавливался, увеличивал.
У Джима создавалось ощущение, что Кукловод «глотает» жизнь, как человек, готовящийся к выходу на жаркую погоду, глотает воду. Он даже высовывался в окно и вдыхал воздух, прямо как Арсений. Для старого Кукловода – немыслимый гедонизм.
Рассматривает перед сном свои руки.
А ещё – начал вести дневник.
Иногда Джиму нужно выйти: в туалет, за водой, унести пустую посуду, найти новую книгу. Стоит ему подняться со своего места, как кожей начинает ощущаться внимательный взгляд Арсения. Нет вопросов, куда он собрался. Только этот взгляд – тревожный, с лёгким прищуром.
Выходить из бальной залы в одиночку небезопасно. Уже не угрожают Трикстер или Мэтт, ловушки, по словам младшего, какие нашли, деактивировали.
Ощущения безопасности нет. Клубятся по углам густые тени, провожают напряжёнными взглядами встречные, вроде Оливии или Роя – тоже всегда парами. Одна не ходит даже Дженни.
Только Кукловоду комфортно. Арсению не нравится отпускать Джима одного. Если отлучиться больше, чем на пятнадцать минут, по возвращении наткнёшься на ещё один внимательный взгляд, говорящий: «Ты долго».
Арсений хочет видеть его рядом. И Джим рядом.
Джек почти перестал заходить. Утром и иногда ещё днём, принести поднос с кухни. Рассказывает скупо: подобраться к логову они пока не могут – Мэтт в своё время понаставил там ловушек, разговаривают с Алисой через рацию или в кинотеатре; Дженни и Джим-подпольщик привели кухню в жилой вид, остальные занимаются гостиной. Спят там же, потому что боятся расходиться по комнатам. Энди изучает проклятие, часами просиживая с Форсом. Младший, кажется, с ними, хоть и не говорит об этом.
Он быстро уходит. Потом и вовсе перестаёт приходить.
Дженни и Джим-подпольщик приносят подносы. Они же – уносят.
По утрам, с десяти до двенадцати – приём больных.
Как-то утром в комнате заработал динамик, и Форс объявил, что он временно занял логово, чтобы заблокировать вторую половину дома и сохранить жизнь Алисе. Обитатели, судя по всему, решили не оставлять её в живых. Затем Райан попросил Кукловода сказать коды доступа к счетам, чтобы не пришлось их ломать, и сразу накидать список необходимого для заказа. Арсений кинулся писать список рисовальных принадлежностей.
Больше новый Кукловод их не беспокоил. Арсений сам говорил на камеру то, что нужно было срочно, Форс бросал «будет» или «связывался, не достать» и отключался.
Ночами у порога оказывались коробки с заказами.
К этим событиям сводится всё почти взаимодействие с внешним миром.
В свои недолгие отлучки из комнаты Джим слишком поглощён необходимостью сделать что-то и вернуться, а когда они выходят куда-то вместе с Арсением – внешний мир к ним сам не может пробиться.
Угольные фигуры на стене с каждым днём всё объёмнее и чётче, их рождение сопровождается физическим страданием Художника. Больные руки Пера (Джим не мог перестать называть его так) должны быть в покое. Но он рисует в общей сложности по десять-двенадцать часов в сутки. Сжимает зубы, обливается потом. Иногда садится на пол, а кисть выкатывается из пальцев. Бинты в свежей крови Джим складывает вечером в тазик. Дженни заберёт потом на стирку.
Обезболивающего нет, и единственное, что Джим может – промывать раны, накладывать чистые повязки и давать Арсению антибиотики. Они нужны и людям с ожогами, внизу, поэтому даёт очень мало.
Кроме того, есть приступы. Когда художнику не даётся образ. Арсений крючит пальцы, и без того искалеченные, запрокидывает голову. Разбрасывает мел и уголь, уложенные в обёрточной бумаге на стуле. То, что пытается нарисовать, как понял Джим, не помещается даже в разум Химеры.
В такие минуты Кукловод тоже перестаёт рисовать, садится рядом и пережидает: взгляд неподвижный, руки сложены на коленях.
Иногда приступы длятся по часу. Если не проходит и после, Химера начинает кидать в стену всё, что попадается под руку. Неведомая сила раздирает его изнутри и швыряет по всей комнате, но он нигде не в силах найти покоя.
После приступа он валится на матрас и надолго замирает, потом тянет к себе кого-то из них. Джим понимает эту зависимость как попытку ухватиться хоть за что-то материальное и не сойти с ума.
Или вскакивает среди ночи, включает софит и принимается черкать что-то на первых попавшихся бумажках.
А отдыхая после семи-восьми часов рисования, он лежит на полу и смотрит в потолок. Странная привычка, которой не было раньше – вытягивать руки и подолгу смотреть на них. Через него можно переступить в этот момент – не заметит.
Арсений фотографирует Джима в утренние часы приёма. За книгой или чаем. В ванной.
Иногда подходит, берёт его руку и прикладывается ухом к запястью.
Старается касаться постоянно: рук, плеч, коленей, пальцев (пальцы ещё и целует), волос. Заправляет выбившиеся пряди.
Он фотографирует Кукловода. По-другому. За рисованием, в библиотеке, если они сидят у камина, заляпанного краской. Даже из ванны принёс фотографию – моющегося. Как Кукловод пробует и изучает всё, что вокруг, так Перо фотографирует его за изучением.
Арсений сказал не называть себя Пером. Учил Джима произносить свою фамилию, после чего долго стоял у окна.
Один раз Джим вытащил его во внутренний двор.
Они долго бродили по сырым дорожкам – от дерева к дереву. Арсений трогал мох на статуе.
Потом они сидели на лавочке.
– Она меня сжирает. Картина, – он махнул рукой в сторону открытых окон верхней залы. Отсюда за ними был виден кусочек потолка. Арсений помолчал и добавил: – на всю жизнь возненавижу зеркала. Знаешь, чем это искусство отвратительно?
Джим отрицательно качнул головой, внимательно на него глядя.
Перо откинулся на спинку лавочки, а руки точно болят неловко уложил на коленях.
– Рисуешь не ты, а… тобой. Я не рвусь быть инструментом в руках высших сил, для этого хватает пророков и героев книжек. Но меня никто не спрашивает. В первую очередь – я себя не спрашиваю. То, что на стене, существует вопреки логике, здравому рассудку и желанию жить.
Он замолчал и стал смотреть, как вода бьёт из центральной розетки в фонтане.
– Ты стал инструментом, потерял возможность выбора…
Джим подошёл к нему, положив руки на его плечи. Здоровые, без единого шрама руки.
– Да, я вижу, что ты горишь. И ты сгоришь.
– По крайней мере… – Он не договорил, нахмурился и стал смотреть куда-то вбок, напряжённо, внимательно. – Джим, сухаря нет? Там воробьи… – указал в сторону дуба.
– Я не ношу с собой сухари.
Воробьи улетели некормленые. А к теме они больше не возвращались.
Ночью в окна начинают залетать комары. Приходится закрывать.
Они спят втроём на широком матрасе (притащен из спальни).
Ложась спать, Кукловод обычно тянет Перо к себе (хотя один раз подтащил Джима, ненадолго). Они могут долго лежать рядом, даже в обнимку, но Арсений потом перекатывается.
