Соавторы: Олег Самойлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 312 (всего у книги 329 страниц)
Упереться в землю и встать. Страх застрял в глотке.
Мэтт кое-как выпрямляется и оглядывается. Фолловский домик сереет на холме. Вокруг – заросли кустов и бетонка с колючей проволокой – граница особняка.
Голова раскалывается, в глазах двоится. Попытки вспомнить, как он здесь оказался, проваливаются.
Память начала пропадать давно, ещё тогда, в зимнем саду… А после… захват Логова, игра…
Алиса
Накачала
Наркотой какой-то
Он поднимается, шатаясь. Хватается за дерево. Кора скользкая, мокрая. Надо было раньше догадаться. Алиска же медик, точно во всяких препаратах разбирается. У неё что-то было, могла в еду подсыпать… Или в воду.
Поймаю – урою
Алиса-Элис
Сучка
Особняк тёмный.
Там она ещё или нет
Медсестра хренова
Лезть всё равно…
Опасно.
Мэтт прислонился к дереву спиной, чтоб не шататься, проверил карманы. В них мелочь и ножик. В рюкзаке запас побольше. Лучше, чем ничего. Выждав для верности ещё минут десять, когда голова перестала кружиться, он направился к особняку, держась кустов.
Арсень лежал на полу, раскинув руки: ломаная кукла без признаков жизни. Они принесли его сюда, но вернуть жизнь умирающему были не в состоянии.
– Боль может вернуть в сознание, лорд, – присевший рядом Художник поднял взгляд. – И холод. Я заранее принёс сюда ведро воды.
– Бей.
Художник кивает без улыбки. Будучи слепым, он успел пропитаться жаждой слиться с тем, кого лорд звал Пером. Но выбора нет: ему нужен живой человек, а не марионетка.
Иногда он приходил в сознание. Мокрый, с прилипшими прядями волос, светло змеящимися по лицу. Тени остро и резко рисовали его скулы, лизали серыми языками желтоватую кожу. Они пробирались под веки и под слипшиеся ресницы, и Художник любовался им даже таким, потому что весь он был – его желание и его совершенство, неважно, в какой форме; он был его светом, сейчас недосягаемым и гаснущим, и – если бы это помогло – он баюкал бы его на руках, желая только одного – стать его тьмой.
Пока же Лорд швырял Перо по залу, как игрушку. Об «трон», о стены. На штукатурке оставались влажные пятна. А когда Перо сползал на пол, Кукловод разжимал скрюченные белые пальцы и надавливал на мокрые, медно-солёные на запах бинты. Тени хватали их жертву на полу и пытались сожрать.
Он открывал глаза иногда.
Художник склонялся над ним, в тоске вглядываясь в заострившиеся черты.
– Это девочка умрёт. Её сознание слабо и распадается очень быстро, – шептал он в ухо Пера, касаясь холодного хряща кончиком носа. – Но ничьё больше тело я не могу занять. Её или твоё. Ты один можешь закончить начатое. Подумай, сотни лет…
Но серые глаза опять закрывались, и наступала пустота; Лорд подхватывал его, поднимал, безвольного, и снова швырял прочь.
– Чарльз продержался, потому что у него было две личности. Она не выживет. Она сейчас распадается, – шептал Художник снова и снова в приступе безумной любви к своему свету. Гладил кончиками пальцев обтянутую тонкой и влажной кожей маску, раньше бывшую лицом; Дом, этот стервятник, решивший, что не должен давать им жизни, теперь пил её из Пера. – В её смерти будешь виновен ты, один ты. Хуже, чем смерти. У неё не останется вечности.
Лорд швырнул Перо на пол. Пинал под рёбра, хлестал по лицу, черпал банкой в ведре ледяную воду и выливал на него, под конец взялся за руку с явным намерением ломать пальцы.
– Нет, лорд, – Художник остановил его руку. – Я прошу не трогать… Даже на левой руке. К тому же, это не помогает.
Элис приникла к мониторам, жадно вдыхая происходящее.
Трикстер ушёл, она чуяла. Осознал свою бесполезность. Всегда таким был: чуть исчезала цель, и он исчезал следом. Шут, оставшийся без зрителей.
Сейчас так лучше. Ещё не улеглось торжество после спектакля, коченеют трупы «влюблённых» в запертой комнате – похороны ни к чему – а ей уже подкинули новую пищу.
Пальцы на клавиатуре напряжены. Лучшего и придумать нельзя: сам Кукловод избивает Перо. Обращает в фарш, швыряет, как старую набитую тряпками игрушку. Тянет за волосы. Обливает водой. Бьёт об пол – сильно, размашисто.
Эта кровь
Дыхание перехватывает. Она торжествующе скалится в мониторы, с шипением вдыхает сквозь сжатые зубы, сжимает пальцами столешницу.
Алый цвет смерти
Кукловод швыряет безвольное тело о «железный трон», на котором истекала кровью малышка Дженни, Перо ударяется спиной о спинку, голова падает на грудь. Сильная рука хватает его за ворот, с силой дёргает на себя – и резко бросает обратно.
Элис купается в ощущениях боли, в каждом ударе. Её хочется ощущать больше – и тогда она, сильно вдавливая ногти в нежную плоть, ведёт пальцами вниз по своей шее.
Боль сладко растекается по коже: от каждой царапины, от прикушенных губ.
Он забирает себе боль, которая моя по праву.
Пальцы скользят ниже, ногти оставляют полосы. Когда движение руки останавливает ткань – она рвёт ткань.
Всего лишь ткань
Хочу крови
Ткань не даст крови
Трещит кружевной лиф, повисает жалкими лоскутами на груди. Взгляд впивается в монитор. Ближе. Увеличение. Изображение распадается на пиксели, а всё ещё недостаточно.
Убей его
А я убью тебя
Ты утонешь в крови и боли
Она хохочет, сгибаясь над столом. Обнажённой кожи через разорванное платье касается холодный пластик пульта управления. Если бы в силах тьмы было сделать экран проницаемым, она прошла бы насквозь. Чувствовать запах крови, мокрой гниющей крови, железа, разложения, боли, выпить смерть Пера самой, не отдавать Кукловоду, никому – даже самому Перу…
Но в её распоряжении только чёрно-белый экран.
– Вы – мои… – прошипеть в чёрно-белые пиксели. – В моих руках, в моей власти. Я в этом доме, я в вас, и ты…
Рукой – на монитор, где заламывает голову Пера вверх Кукловод.
– … моя кукла, Джон Фолл. Моя жизнь, моя смерть, моя часть.
И скоро одно моё намерение
Будет рушить стены и плавить камни
Дарить смерть
Пить смерть
И этот дом оденется в алое, утонет в алом вместе с этим миром
Уже не нужны системы прослушки – Элис оборачивается к нужному монитору ещё до того, как слышит шорох из колонок. На среднем – изображение с камеры в коридоре, возле подвала. Троица: оба Файрвуда и Форс. Пера нет, Уоллис осталась в подвале. Защищать их некому.
Она улыбается. Протягивает кровавую паутину к ним, опутывает запястья.
Тебя не хватает там, Джим Файрвуд. Твоя боль станет идеальным дополнением.
Пальцы, не глядя, отстукивают на клавишах нужную комбинацию.
– Перо необходимо вернуть в сознание, – твёрдо сказал Кукловод, даже не обернувшись на вошедших. И так ясно, что пожаловал старший Файрвуд. – Он нам нужен.
За окном по-прежнему серо. Джек щурится на щель между плахами.
Если дом просто держит проклятие, то как его вообще можно победить? Никак, что ли? А откуда тогда будущее? И зачем Дому держать то, что он всё равно одолеть не сможет?
Ладно, если не разводить панику, что мы знаем: Дом держит проклятие. Дом остановил часы. Жирный намёк, что с проклятием надо бороться нам.
А как, мать твою?! Женская логика какая-то
Призраки говорили рванёт проклятие – рванёт мир
Чёрт, ну должен же быть какой-то способ
Ещё раз, что мы знаем о проклятии. Ад, Зеркала… две группы Зеркал, одни по линии крови, другие их слуги…
Сзади к двери – шаги. Джек обернулся.
– Лестница перекрыта, – сообщил вошедший Форс. То-то так быстро вернулся. – Трикстер слинял, потому что маньячка разговаривала со мной сама. Из запасов у нас почти ничего нет.
– Хватит? – поинтересовался Кукловод, и Райан кивнул, принявшись за работу. Всё просто: тазик, в который налили воды, едва-едва покрыть дно. Перо разули, опустили ступнями в воду. К воде же Форс после нескольких манипуляций поднёс два проводка, тянущиеся от аккумулятора.
– Начнём.
Джек отвернулся к стеклу.
Джим сам принял решение участвовать в этом. Джек предлагал выйти или хотя бы отвернуться.
Нет.
Нет ничего хуже незнания.
Отсутствия возможности на что-то повлиять.
Поэтому Джим стоял рядом с «троном», на котором били током умирающего Арсения. Периодически брал его руку – проверить пульс. Иногда даже без надежды, что почует хоть один толчок сердца.
Иногда удары током перемежались просто ударами. Арсения бил Кукловод. А Лайза (или кто это там) нашёптывала на ухо о долге, о том, что только он может её спасти. Джиму хотелось свернуть ей (ему) шею, потому что нельзя так – вымотать человека, выпить до дна, а потом нагружать ещё большим количеством «только ты можешь», «на твоей совести».
Но он стоял и периодически жестом останавливал руку Райана, подносящего проводки к воде. Чтобы просто проверить у Арсения пульс. Проверить, жив ли ещё любимый человек. После чего дать отмашку – бей дальше.
Потому что так надо.
Потому что сам Арсений одобрил бы.
Потому что Джим знает – вот здесь, сейчас, жизнь младшего, жизнь Арсения, жизнь самого Джима.
Знает – но не выдерживает после примерно получаса избиений. Привычно останавливает руку Райана, привычно щупает пульс и отсоединяет проводки.
– Хватит. – Спокойно, но с пониманием, что готов убить любого (кроме Джека), кто сейчас воспротивится. Но Джек – молчит. Райан презрительно фыркает. А Кукловода Джим не слушает.
Осторожно обтереть мокрое лицо (лили холодную воду) Пера. Прикоснуться губами ко лбу. Может, это тоже клятва, но вряд ли из тех, что задерживают у озера Сида.
Младший помогает снять Арсения с кресла. Мокрые ноги не обтирают – смысла нет.
Усаживают рядом со стеной.
Не подпускают Кукловода.
– Ну что, старший, – Джек, стоя рядом, хлопает его по плечу. Даже как-то задорно. – Что теперь делать будем?
– Виски, карты, девочки.
Райан где-то сзади чертыхается.
Джим усаживается рядом с бессознательным Арсением, прижимает его к себе.
Закрывает глаза.
Судя по звуку рядом, младший последовал его примеру.
Спасибо тебе за этот… почти год, Арсений
Это же не создаст связи?
Я просто благодарен тебе
Райан топает к стене, но не рядом с ними, а поодаль. Усаживаясь, шуршит одеждой.
Джим обхватывает Арсения, всё ещё горячечного. Удерживает стремящиеся безвольно повиснуть руки. Укладывает себе на плечо тяжёлую голову.
Сердце разрывается. Сознание бьётся в истерике, не может соединить горячие и сильные руки, которые помнит, и эти – обвисшие. Кидает примеры – вот же, месяца не прошло, Арсений обнимал его под одеялом. Целовал.
Плевать на связи-узы
Я люблю тебя
Джим думает это так яростно, что почти слышит, как произносятся слова.
Люблю
Я идиот
Я поступаю глупо
Но я люблю тебя. И мне ничего от тебя за это не нужно.
Ни гор
Ни помолвки
Просто… чтобы ты…
Джим утыкается лицом в мокрые грязные волосы.
Чтобы был живой
И я буду счастлив
Был бы
Если бы
Тёмные. Руки на плечах. Боль от пальцев. Камни рушатся. Провода-сосуды кровоточат. Они здесь пронзают всё. Дом истекает кровью, Джим сказал бы, что с такими ранами не живут. Джим… теперь нас ничего не связывает. Теперь ты свободен хотя бы умереть, потому что никто никому не в силах дать свободу при жизни. Я тебе не смог.
Потолок. Больно. Стены. Падаю?
Снова. Я стал тряпкой, без имени, без…
Тряпку легко швырять.
Она подлетает в воздух и падает.
Через багровое тянутся прозрачные руки.
– Это ты виноват, Видящий! Ты нарушил свой гейс, ты обрёк нас на гибель!
Корёжит туман. Багровое в него и дальше. Я чую его, рядом.
Софи рисует меня у стены, спиной.
Потому что я – марионетка и упираюсь лбом в глухую стену.
Я вижу себя в зеркале. Моего отражения нет, потому что я – пустота.
– Эта девушка, она погибает, – бледное лицо в грязно-рыжем обрамлении.– Это твоя вина, что она погибнет.
Пол холодный.
Я вижу, как стены рассыпаются надо мной звёздами. Крыши дома давно нет. И жизни нет. Это – свершившееся проклятие?
Я стою на развалинах дома, под лысым холмом городок Вичбридж, но окна светятся, по улицам проезжают машины, видно людей. Если прислушаться, шум, привычный, где-то лает собака. Нет только дома?
Осматриваюсь, руины, руины…
– Они свободны. Ты – тоже. Живи.
Руки касаются ледяные пальцы. Вместе с этим возвращается память. Мы уничтожили проклятие, разделив его на всех, временная петля разомкнулась…
И оказалось, что в живых из второго акта никто не остался. Я всё это время разговаривал с призраками. И любил призрака. Мне некуда возвращаться. Они погибли в своём две тысячи первом году.
Я закрываю глаза и считаю до трёх: на счёт «три» я встану и пойду, чтобы не замёрзнуть. Как всегда, ну. Какая бы задница не случалась в жизни. Как бы больно ни было. На счёт три встал и пошёл работать.
Раз…
Два…
Дом выпускает всё новые провода-сосуды, они впиваются в меня и пьют кровь. Мы с ним как два умирающих с одинаковой группой и резус-фактором, только его жизнь приоритетнее. Он держит в себе разбухающее проклятие. Из последних сил. Как Сэм и Дева. А я – аккумулятор такой. Дохленький.
Батареечка, ага.
Я рисую портрет Кукловода, стоя на деревянной скамейке. Падаю с неё.
И затылком о пол. Боль даже в зубах отдаётся.
Серый потолок. По скулам пальцы.
– Вернись, Перо, – на ухо.
Я виноват в гибели Лайзы, она умирает из-за Художника. Художник должен быть во мне, разрушать мои мозги, а не её.
А я не смог.
Аластриона вопит: я виновен в гибели всех живущих, потому что не смог спасти их от проклятия. Но разве не ты его произнесла, истеричка призрачная? Или вина – как ток, бьёт последнего в цепочке?
Мутно… фигуры. Люди. Вода в лицо. Холодно. Мокро. Стекает по коже и в уши. Я вижу, кажется, мы ещё не погибли и не умерли.
– Приходи в сознание.
Хлещет. По щекам.
Приходят другие. Бьют. Бросают в стены и об пол. Боль всё дальше и тише, будто звук, от источника которого отбегаешь. Аластриона трясёт меня, тормошит Старший. Его мордашка где-то сбоку, а ручонки вцепились в меня.
– Спаси братика! Он не заслужил такого! Ему же больно!
А мне – не больно? Не помню.
Эй, русскую пословицу знаешь? Один в поле не воин…
Туман расходится, багровый шлейф за Кукловодом тянется по пятам. Ещё морда Форса, вроде…
Джим? Ты что здесь забыл? Не надо, хватит. Так дерьмово мне ещё не было.
Наверно, я тяну руку. Это так выглядит.
А меня бьёт током.
И я проваливаюсь через туман в красное. Не хочу умирать. Не боюсь… но не хочу. Мне двадцать два, мать вашу, я небо хочу увидеть! Джим… не бери меня за руку, чёрт тебя дери! Ты же потом уйти не сможешь. Почему я думаю про это? Не про то, куда поехать фотографировать на выходных или о погоде… о работе… о тебе… Я думаю как бы моему любимому человеку облегчить смерть! Почему я, чёрт вас... Почему не другие? Вперёд, будьте Перьями, соединяйтесь с Зеркалами, отдавайте свои жизни, теряйте друзей, вы же любите читать красивые истории в книжках? Ну на крайняк смотреть по телевизору?! Почему я?!
Его тащат куда-то. К спине холодное. Стена. Запах знакомый… немытый. Джима. На секунду из тумана его руки, тепло, щекочущие волосы.
Джим… мать вашу… не хочу умирать
Не хочу
Где ты?! Всё уже? Нет, погодите, дайте… Я увидеть хочу… В последний раз, суки!
Туман чёртов
Райан уже задрёмывал (что ещё делать перед смертью, как не спать?), когда заскрипела дверь. Наверное, Кукловод куда-то попёрся. Ну, далеко не упрётся, лестница на второй этаж и перекрытая дверь. Поэтому он только что не подпрыгнул, когда раздался гнусавый голос Энди:
– Это совершенно никуда не годится! У меня издохла последняя крыса в клетке! Здесь, в доме! Пока я изучал тома по смежной с оккультизмом тематике и записи мисс Накамуры, касающиеся проклятия, на втором ярусе библиотеки…
Райан тихо чертыхнулся. Он, когда ходил за оборудованием, не заметил Уолкмана по той простой причине, что на второй ярус не смотрел. Приоткрыв глаза, он проследил, как Уолкман прошлёпал к кучке у стены – Файрвудам и заочному трупу Пера.
– Молодой человек, – обратился к Джеку, – полагаю, что в данном случае о состоянии мокриц не имеет смысла спрашивать. Смерть крысы в этом доме означает только одно: нам осталось не более одного-двух часов до того, как проклятие наберёт силу в одной из своих наивысших точек. А это означает, увы, окончательный прорыв ткани реальности и нашу неминуемую смерть.
Джек кивнул.
Райан уже хотел заткнуть чем-нибудь уши и продолжить спать, но тут сэр Уолкман выдал:
– Вижу, что смерти вы не страшитесь, как и подобает настоящей, зрелой личности. А потому предлагаю вам культурно и с честью провести последние минуты жизни. Как насчёт партии-другой в карты?
Райан плюнул на всё и решил сыграть с ними – занять время. Выпутался из куртки и только тут заметил, что Перо, вроде как умирающий, меняет цвет. Файрвуд рядом с ним бледный, а этот тон выравнивает. Ну да, с бледно-серого в кровоподтёках на такой… светленький.
Галлюцинации.
Странные для проклятия.
Райан перебрался к Джеку и Уолкману.
– На троих раздавай, Файрвуд.
Исами давно рядом. Она перебирает призрачные ленты в пальцах. Ленты кажутся бесконечными.
