Соавторы: Олег Самойлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 263 (всего у книги 329 страниц)
Рыжая слабо улыбнулась, всё ещё на слезах.
– Я тоже так подумала.
– В комнату на третий этаж. Зря её Мэтт нам открывал, что ли? Старался человек, надо ценить.
Лайза кивнула, и они принялись за работу: Перо тянул, а девушка поддерживала всё норовившую навернуться коробку.
Райан почесал Кота под подбородком и скормил кусочек сушёной рыбы. Животина тут же заурчала, башкой тыкаясь в руку.
Форс подумал было, из какого адова года вывалился Кот на этот раз, но быстро послал подобные мысли к чёрту. Научная фантастика подождёт, и так голова тяжелая. Пришлось придержать вертящееся животное, чтобы осмотреть ошейник с пришитым кожаным кармашком. Нашёл пакетик кроветворного, сунул к себе в сумку. В кармашек на ошейнике – затолкать короткую записку, коротко почесать льнущего Кота по загривку, слегка оттолкнуть, чтоб под ноги не лез. Подняться.
Следующая передачка из будущего теперь – когда повезёт.
Виски ломило. Больше всего сейчас хотелось завалиться где-нибудь спать, но надо было в подвал. Не Фолла ж туда посылать, закидают ещё шурупами.
Кот увязался следом, тыкался, мяукал. Наступать ему на хвост не особо хотелось. Пришлось взять на руки.
Старик обнаружился на месте; подполье завтракало. Посередине на ящике стоял котелок с каким-то варевом, вокруг сгрудились обитатели с ложками. Не толкались, жрали молча. Легавый дисциплину навёл, значит.
На гостя обернулись с враждебными мордами.
– Котику, – Райан скривился в ухмылке, демонстрируя им кота, – на пропитание не подадите?
От ящика начала подниматься с бешеной рожей Томпсон, но Гордон положил руку ей на плечо. Плюхнулась обратно.
– Чего тебе? – спросил Билл.
– Есть разговор.
Старик для приличия помедлил, потом поднялся и рукой махнул на выход.
Говорили во внутреннем дворе. Там как раз дождь прошёл, теперь здорово шумел ветер.
Быстро и чётко изложить план действий для того, чтобы гарантированно выкурить Мэтта из особняка и получить доступ на ту сторону дома. Сначала по команде вырубить вентили в подвале, затем выйти с факелами в четыре нижних помещения – кухню, прихожую, гостиную и зимний сад. Сказал, что сработает «дождик» только после двух-трёх минут, чтоб не вздумали просто пробежаться с огонёчками и свинтить в укрытие. И что действовать надо одномоментно – иначе у Мэтта может оказаться лишних несколько минут на сообразить, что происходит, и вырубить систему со своей стороны.
– Ладно, понял. На всё от трёх до четырёх минут, – подвёл итог Билл. – Ловушки как?
– Придётся не хлопать ушами. На крайний случай поставим Файрвуду помощника, будут дежурить наготове в верхней комнате.
Старик хмыкнул.
– А ты ведь, – сунул руки в карманы, – о главном-то умолчал… сынок. Дождик сработает. Лужи воды. Электричество.
– Необходимые риски.
Думал, Гордон будет перепираться, но он отчего-то не стал.
– А от нас что – воду заготавливать?
Старик едва не раскашлялся. Райану стало даже смешно. Два задохлика в кустах.
– Воду, средства... демонтажа и факелы. Крутите из чего хотите, могу своих на сбор тряпок бросить.
– Воду наберём в бак в котельной, всё равно пустует, – неспешно кивнул Гордон. – Литров сто будет. Вам только из комнаты своей придётся обратно перебраться в подвал. Факелы будут, керосин оставался. Когда выступаем?
– Сегодня ночью. Я сам приду.
Говорить больше было не о чем, а голова болела совсем уж зверски, в продуваемом дворе при ледяном ветре было жарко. Чёртова простуда, и главное, вовремя. До вечера можно и спать завалиться в нижней комнате, может, легче станет. Лезть не должны.
Гордон его окликнул, когда из кустов выбирался.
– Сколько дашь шансов, что все выживут?
Райан пожал плечами. Нашёл калькулятор.
– Ну, восемьдесят.
Старик, так же вопреки ожиданиям, спокойно кивнул в ответ.
Лайза притащила в комнату рисунки, всю ту папку, что Перо оставлял ей когда-то.
– Подумала, вдруг тебе пригодятся наброски.
Арсений пожал плечами. Огромная комната, хренов этот бальный зал, давил высотой потолка и серостью.
– Здесь куча зеркал… – рыжая поёжилась и уселась рядом с ним по-турецки. Протянула карту.
Арсений молча забрал, и она кивнула.
– Сейчас скажу по-детски «ну что, мир?» и протяну тебе мизинец, – девушка подтянула на колени толстый талмуд, доставшийся им от Эрики.
– Давай ментально. Мой мизинец вместе со всем остальным комплектом рук болит как… как хрен знает что.
– В смысле – тебе сравнить не с чем? – заинтересовалась рыжая. Арсений мотнул головой.
– А что вообще можно с чем сравнивать? Понятно, что перелом больнее. А как что? Как воспалившийся аппендицит? Как проколотая гвоздём ступня? Тоже вряд ли. Руки болят как изрезанные руки.
– Понятно… А что ты собрался рисовать?
– Если б я знал.
Некоторое время шуршали страницы. Арсений, мельком взглянув в листаемый рыжей талмуд, заметил Джима и Тэн на кухне, на следующей странице – себя с Райаном. А девочка знала толк в извращениях
Неинтересно. Даже заебательная анатомия от покойной художницы.
– Кстати, меня тут давненько одна картинка смущала, – Лайза ткнула ему книгой в бок, привлекая внимание. – Эрика ведь рисовала только реальных обитателей особняка, никаких выдуманных образов, всё такое… Но тут есть два ранних рисунка, она рисовала себя…
– Что-то как-то я не удивлён.
– С кем-то непонятным.
Лайза уложила книгу ему на колени. На желтоватом листе – Эрику прижимает к стенке тёмный силуэт, грубые пальцы уже тянут вниз за лямку майку вместе с лямкой от лифчика. Она не нарисовала себя бессильной жертвой, но и довольной её прототип на рисунке не выглядел. Скорее – готовым дать отпор.
– Освещение она показала в рисунке вполне яркое, здесь едва намечены тени на полу, на её коже, посмотри, – Лайза водила пальцем над штрихами, – а в то же время этот некто просто тёмный силуэт.
– Полупрозрачный, – Арсений указал на не замеченную девушкой деталь (и которую сам не замечал до этого) – сквозь незнакомца просвечивала граница деревянной панели на стене. А сердце уже нехорошо сжалось. Он раньше пролистывал все рисунки, но всегда принимал эти два за больную фантазию девочки на тему шатающегося по дому тумана. В конце концов, туман видели все, ещё до появления в доме Пера. Или девчонка могла представлять так неведомого тогда ещё Кукловода. Ну да, как иначе нарисовать того, кого ни разу не видел, а только слышал? Силуэт логичней всего… Был.
Не Кукловод. Далеко.
Арсений кинул взгляд на Тень.
Ты доканывал и её. Тебе нужен был кто-то, кто рисует?
Арсений помнил, что на следующем рисунке Эрика нарисовала себя уже куда откровенней – тёмный силуэт берёт её сзади перед рамой с натянутым холстом, и тонкое тело девушки выгнулось не то от боли, не то от экстаза, левая рука в бинтах вцеплена в край холста, правая ещё держит уголёк или длинный мел, но линия, которую выводила художница, давно и безнадёжно поехала, смазывая начатый рисунок чьей-то фигуры.
Фантазии в этом доме не бывают фантазиями. Это отражения в Зеркалах. Интересно, Кукловод благоволил ей? Забирал к себе?
Я бы не удивился. Она хорошо рисовала, а маньяку неважно было, какого пола художник – лишь бы он был Художником. Он мог ей и не показываться, как мне… Но она чем-то ему не подошла?
– Не по себе мне, – Лайза поёжилась, покосившись на засохшую лужу крови.
– А вот это – очень правильная позиция. – Перо не стал переворачивать страницу, захлопнул книгу и положил её в ящик к рисовальным принадлежностям. – Инстинкт самосохранения здорового человека.
Never swap horses crossing a stream.
Трикстер, написав это, бросил лист на пол и постучал пальцем возле кнопки блокировки двери.
Марионетка Мэтта пришла сдаваться. Что ж, это Стабле был нужен подсадной. Ему – нет.
– Я на тебя больше шпионить не буду, – хрипением донесли динамики. – Делай что хочешь.
– Не будешь? – В голос – глумливого изумления, звук колонок – громче. Запрокинуть голову на спинку кресла. Лёгкий толчок ногой, и кресло проворачивается в одну сторону. Затормозить. В другую… – Лошадей на переправе не меняют. Слыхал такую пословицу? С чего же ты решил бросить работу, которая тебе обеспечивала безопасность?
Потолок вертится туда-сюда. Туда-сюда. Трикстер даже не пытается подражать блеянию Мэтта. Ни к чему. Этот слабак больше не вылезет, а значит – пусть привыкают к новому голосу из динамиков.
– Потому что надоело предавать своих, – всхрипнула колонка. – Да только тебе, скотина, такое вряд ли понять.
– Конечно! – Резко затормозив в кресле, всплеснуть руками. – Откуда же мне знать, каково это – предавать кого-то. Я просто убиваю, и мне весело.
– Ну так убей.
Человек на мониторе смотрел прямо в камеру. Изображение увеличивать не надо, и так ясно. «Диагноз налицо», как мог бы сказать Файрвуд… Может быть. Неудавшийся шпион на пределе. Ждёт, что из стены вылетит стрела или его поразит разряд тока… Хочет умереть гордо и красиво. И быстро, конечно же. А он подумал, что та же стрела может попасть не в шею или голову, а в живот? Доктор её вытащит. Дальше, что там… Кровотечение в брюшной полости, заражение, если стрела разорвёт кишки, мучительная смерть от адской боли в течение нескольких суток…
Но и это неинтересно.
Потому Трикстер молчит, с улыбкой глядя на монитор. Пригласил бы Элис, но она с утра не в духе. Придётся отыграть этот маленький спектакль самому.
Марионетка сжимает кулаки. Опускает голову. Ругается, грязно ругается. Ещё минута, и ожидание смерти делается невыносимым; куклу начинает колотить дрожь.
Провернувшись в кресле ещё раз, Трикстер подтягивает к себе микрофон.
– А я не хочу тебя казнить, – объявляет весело. – Настроения нету. Ступай, кукла. Можешь больше не шпионить, вообще делай, что хочешь.
Он протягивает палец и нажимает на кнопку, обрывая связь. Укладывает голову на спинку кресла. Толкается ногой, резко поворачиваясь. Затормозить, обратно… Снова затормозить…
Серое грозовое утро втекает в серую же комнату.
А у Алисы болит голова. Вот кто её разбери, почему, но болит. Сквозь боль приходится наблюдать, как встаёт Мэтт, как сидит за мониторами, отщёлкивая клавишами. Эти щелчки, как кирпичики домик, выстраивают его власть над особняком. Он вытягивает их из клавиатуры почти с наслаждением. С таким же наслаждением ночью он наблюдал за тем, как на его мине подорвался Ричард, и как его практически разрезало напополам сорвавшейся ловушкой, к действию этой мины привязанной – острым листом железа.
Мэтт что-то говорит, над кем-то смеётся, но на фоне головной боли это всё не более чем шум.
Наконец, её доканывает: щелчки, скрип проворачивающегося стула, даже звук его дыхания. Она стискивает ладонями виски.
– Да можешь ты заткнуться? – Почти рыком, – твою мать… посмотри в аптечке, есть у нас обезболивающее?
Щёлканье прекращается, Мэтт медленно разворачивается к ней на стуле. Неестественно тонкие пальцы отстукивают неслышный ритм на подлокотнике. Глаза сощурены в щёлочки, и из них, из этих щелей, мерцающим, светящимся почти взглядом весело и жестко смотрит зверь. Зверю хорошо.
– Нет, – произносит с явным наслаждением секунд через десять. – Алиса, милая, прямо под нами марионетки. Среди них есть наш клеймённый доктор. Может, спросишь бесплатную консультацию? Отказать хозяйке дома он не сможет.
– И что сказать, идиот? У меня болит голова, какую таблетку принять? – Откинуться на подушках. – Без дополнительных симптомов он как раз обезболивающее и посоветует.
Этот Мэтт страшен. Но, слава богу, сейчас не до того – голова болит. Некогда пугаться. Даже об Элис думать некогда, но тут-то вообще никаких опасностей. Эта сука никогда не приходит, когда Алисе плохо.
Легче хотя бы от того, что Мэтт перестаёт щёлкать по клавишам. Ещё поотстукивав ритм, он подходит (и звук шагов бьёт по барабанным перепонкам) к холодильнику, цапает оттуда… что-то. Даже посмотреть, что – лень.
– Я открою тебе форточку, прежде чем уйти, – говорит оттуда. – От свежего воздуха легче.
– И холодное что-нибудь дай, приложу.
Уйдёт.
Эта мысль прорывается сквозь боль и недосып. Это радость вкупе с почти панической попыткой начать думать. Нужно понять, что она сможет сделать без него, но – пойми тут, когда голова раскалывается и гудит.
Снова хлопает дверца холодильника, шуршит полотенце. Шаги ближе, руки касается ткань.
– Льда нет, милая, но была бутылка холодного молока. Отдыхай сегодня.
В голосе прячется насмешка.
Отходит, щёлкает по клавишам. Потом закидывает на плечо сумку.
– Ага, спасибо.
Когда к виску прижимается едва холодящая сквозь ткань бутылка, становится ощутимо легче. А когда стихают в одном из тайных лазов из логова шаги Мэтта – совсем хорошо.
Правда, чёрт его знает, когда вернётся.
Соображать приходится ещё лихорадочнее, правда, это и легче сейчас, когда виски (попеременно) охлаждает бутылка молока, из окна дует свежим воздухом, а щёлканья по клавишам – нет.
Что сейчас нужнее всего обитателям?
Еда?
Нет, столько, сколько нужно, всё равно передать не выйдет.
Лекарства?
Тоже нет. У Файрвуда откуда-то неплохие запасы.
Не одежда, не технические приспособы (сама в них не понимает ни черта).
Информация?
Вот разве что.
Вставать всё ещё тяжело – на смену положения голова реагирует тупой пульсацией где-то внутри мозга. Дотянуться до заваленной бумагами тумбочки.
Информация. Вот она, вся – шуршит под пальцами испещрёнными чёрными знаками бумагами. Но их много, очень много: счета, квитанции (от Кукловода остались), какие-то странные записки Мэтта. Их не понять, и не потому что шифруется. Просто для Алисы понять, и, тем более, адекватно передать их электротехническое содержание – вещь невозможная.
Бумаги поскрипывают под пальцами. Мэтт точно поймёт, что они перепутаны. И смысла нет говорить, что не трогала. Значит – трогала. А зачем?
Из-за боли в голове цвета и формы тоже пульсируют. Сосредоточиться сложно.
Шуршащее богатство вываливается из неверных пальцев, разметываясь по полу белоснежными веерами.
Не то. Всё не то, она что-то упускает. Нужно что-то простое, и в то же время такое, до чего ни Умник, ни Файрвуд сами не додумаются.
Что-то им недоступное…
Камеры. Камеры и жучки.
Не собирая рассыпанные бумаги – всё равно оправдываться – Алиса вытаскивает из кипы план особняка. Всё равно расположение и уцелевших камер, и растыканных жучков она помнит назубок, вместе со слепыми зонами.
И, пожалуй, людям понадобится узнать, кто же предатель.
Арсений всё там же, только теперь в центре комнаты. Лайза ушла, сказав, то Билл к обеду собирает подполье в подвале, а после она дежурит у Фила.
Здесь вчера пытали Дженни. Кресло он отодвинул, чтоб было больше простора. Ящик с красками посередине не считается. Ещё тут зеркала по стенам. Ну да, Джон же сказал – бальная зала, а какой бал без зеркала? Длинные составные зеркала на противоположных стенах.
Оставалось только гадать, как страшно было вчера Дженни в пустой серой комнате с вытекающей из собственных вен кровью и наедине с десятками своих отражений.
Рядом маячит Тень; скользит вокруг и шуршит, шуршит, шуршит, забивая «эфир» восприятия. Заговорил сразу, как вышла рыжая.
Ты знаешь, что ошибся, Перо. У тебя в руках была его жизнь, он тебе доверял. Ты держал в руках его живое сердце.
– Насколько знаю, у двух личностей одно тело, и сердце тоже. С сердцем Джона всё в порядке, так что лишний вандализм мне приписывать не надо.
Тень ходит вокруг. Со вчерашней ночи он стал куда антропоморфнее. Уже можно различить черты лица, складки одежды. Даже пальцы – непропорционально длинные, с выпуклыми суставами.
Ты знаешь, о чём я. Кукловод сказал, что отпустит тебя и всех этих людей. Он даровал тебе высшее из возможного – своё доверие. Ни одна марионетка бы не умерла просто потому, что ты стал ему дорог. Что ты терял? Ты так хотел вернуть Джона, который добровольно ушёл в небытие? Даже руководствуясь этой мыслью, ты всегда мог притвориться и позволить Кукловоду отпустить на свободу всех, кто тебе дорог. Но нет, ты решил корчить из себя героя… Хотя постой, о чём это я? Героя? Бога!
Арсений дёрнулся, резко разворачиваясь корпусом к Тени. Он стоял у окна и смотрел в прорезь между плахами на дождь.
– Мать вашу, а в фильме в этом месте наложили бы фильтры. Такие, затемняющие.
На губы сама собой выползла улыбка.
Перо поднялся. Подошёл к Тени, вынуждая обернуться к себе.
– Я был для него богом, – сказал отчётливо. – Творцом, созидателем. Тем, кто придал ему форму, вырвал его из небытия. Не отрицаю. Я создал вещь, которая стала реальней его самого.
И это правда, – прошелестело в ответ. – Но ты действовал так из собственной гордыни.
– А разве не каждым, кто творит, движет гордыня? – Арсений заглянул в багровые провалы глаз. – Или ты о вечных сюжетах? Давай не будем поминать Библию всуе, ну недолюбливаю я эту книжку. Аллергия, на любую из цитат оттуда сразу корчу рожи и начинаю плеваться богохульным ядом.
