Соавторы: Олег Самойлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 328 (всего у книги 329 страниц)
Джим отвечает на его взгляд. Не отпуская, соскальзывает к нему на ковёр. Рядом.
Это чушь, это… нелогично, в конце концов, но да. Джим готов. Как и раньше в логово маньяка, в безумие напополам с зеркалом.
– Я много думал за эти десять лет, – тихо, находя пальцами его руку. – Что неразумно, провстречавшись с человеком менее года, ждать его десять лет. Что мы – какие сейчас – друг друга не знаем, мы чужие люди. Что я следую за идеей-фикс, которая не имеет под собой оснований.
– Разумно. Логично. – Он залпом допил остатки вина и убрал бокал за ножку стола. Улыбнулся самым краешком губ. – И, кажется, не действует.
– Совершенно. Я поеду с тобой.
Едва заметно кивает и ерошит его волосы. От этого простого движения внутри что-то переворачивается, ухает, и Джим уже тянется за прикосновением, когда Арсений быстро убирает руку.
– А у тебя здесь отвратительно маленький ковёр, – заявляет, кивая на край пушистого белого коврика, – знаешь? Когда ты его покупал, явно не думал о чувствах дивана. Половиной ножек бедолага на холодном полу. Он потому и не разобрался, я тебе говорю.
– Мой ковёр не предназначен для того, чтобы на нём спали.
Джим чуть отстраняется, улыбаясь уголками губ. Арсений молодец. А вот его чуть не сорвало. До сих пор сбивается дыхание и обносит голову.
– А диван не разбирается, потому что у него старые петли.
Арсений посмотрел в темноту комнаты – до туда свет настольной лампы не доставал, и по углам затаилась тьма, в которой тонули стеллажи с книгами и журналами.
– А если воспринимать ковёр островом, а то, что за ним как бы тонет? - сказал задумчиво.
– А диван? – Подначить мягко. – Он тонет или цепляется ножками?
– А он как фура, которая ехала по узкой горной дороге, и вдруг... – Провёл рукой сверху вниз, – обвал. И она на краю пропасти. Балансирует. – Арсений кивнул, будто соглашаясь с собственной мыслью. В тёмных глазах отражался причудливо свет лампы. – Давай не наступать за край ковра.
– Не падать в пропасть? Не тонуть?
Я люблю тебя
В голове стучит набатом. Настойчиво. Громко.
Я скучал
Куда угодно, меня здесь ничего не держит
– А что, выходит, весь мир уже утонул? Кроме нас, ковра и дивана?
– Да, утонул, – соглашается он легко и так естественно, будто всем эту истину вдалбливают в школе, а Джим прогулял нужный урок. – Или его никогда не было. Есть только ковёр и… – тянет со стола лампу на пол. Так света от неё меньше, он тонет где-то в ворсе прямо под плафоном. Теперь и Арсений – силуэтом. – Есть маленькое солнце, дающее тепло и свет. Есть остров ковра. И есть тьма за пределами. Первозданный хаос, воды великого вселенского океана, что угодно.
– Тогда…
Джим встаёт на колени, задевая коленом горячую (не остыла до сих пор?) кружку, толкает диван. А тот, жалобно скрипя, тает в первозданной темноте хаоса. Тонет. Погружается.
– Всё, – когда руки уже не ощущают диванных подушек, Джим садится обратно. Его наполняет какое-то странное удовлетворение. – Больше нет дивана. Ты, я, ковёр, и кружка чая.
– А кто тогда мы? – спрашивает Арсений негромко и серьёзно. – Случайное порождение творца, его дизайнерский косяк в первый день созидания? Осколки его случайной мысли о будущем нового мира?
– Мы… случайное соединение молекул, образовавшееся в хаосе. Если воспринимать хаос как бесчисленное множество вероятностей – то почему нет? Создались два человека с воспоминаниями о несуществующем мире, несуществующем прошлом…
Опереться руками о ковёр. Теперь Джим стоит на четвереньках, развёрнутый вполоборота к Арсению. И смотрит на него – лохматого, спокойного, теряющегося светловолосой макушкой во тьме хаоса, который сверху.
– Молекулы, которые уловили кусок его мыслей о будущем мире, о чьих-то жизнях... Эти люди могут быть, а может, он так никогда и не создаст их. Мира нет, нас нет, памяти нет. Есть только ковёр.
Арсений смотрит неотрывно, не моргая, и взгляд этот тёмный и глубокий. В него хочется провалиться, чтобы уже не выплыть.
– Нет ни нас, ни людей, которых мы помним. – Джим двигается к нему, ближе, не отпуская тёмного взгляда. – Нет смысла думать и ориентироваться на них. Есть мы и этот миг. А в следующий…
Он близко. Джим видит, что в его глазах нет бликов. Чувствует, как щекочут лоб его наэлектризовавшиеся волосы.
– Нас может и не стать.
Арсений усмехается. Усмешка в темноте шелестом.
– Может.
Кладёт горячую ладонь на его затылок, наклоняя к себе. Слышно, как сбивается ритм дыхания, лишний вдох, глубже и судорожней, и Джим угадывает скорее, не видит – закрыл глаза.
И Джим целует его.
Когда Джим открывает глаза, в них ударяет белизной потолка. Стоит чуть повернуть голову, зажмурившись, как под ней слегка скрипит диванная подушка.
Я не видел снов о тебе
С тех пор, как
Тоска. От этих мыслей веет ей – глухой, беспросветной. Она заполняет собой, душит, давит на грудь тяжёлым комом, сворачивается внутри. Три года назад закончилась эта десятилетняя история: Перо вернулся из прошлого, не реагирующий ни на что из внешних раздражителей. Фолл увёз его к себе, в маленький особняк. А Джиму, последовавшему за ними через полчаса (осматривал Райана, курил на крыльце) по телефону сообщил, что Арсений заснул.
И не проснулся больше.
После похорон Джим сосредоточился на работе. Раз в пару месяцев встречался с Фоллом. Иногда в гости забегал брат. Готовил и тормошил старшего. Старался. Время медленно просыпалось сквозь пальцы, как мокрый песок, неряшливыми ошмётками, серыми, пресными и бесформенными.
Но снов об Арсении Джим не видел. Жил по инерции. Лечил людей. Переходил дорогу на зелёный.
Ты во сне был живым
Ты улыбался
Я прикасался к тебе
Спустить ноги на ковёр – диван стоит вплотную к нему, его никто не отодвигал.
Они не целовались на ковре, переплетаясь пальцами. Джим не путался в складках белого халата. Не прихватывал зубами кожу на загорелом плече.
Тоска накинулась на сердце оголодавшим зверем. Будто спала три года. Кома. Летаргический сон. Зимняя спячка, когда проснувшееся животное втрое более злое и голодное. Вот – вгрызается в бедную мышцу, распирает собой лёгкие.
Ты умер
Три года назад
А я вижу мокрые сны как подросток
Джим горбится, обхватывая себя руками.
Джек ввалился в гулкую квартиру брата, скинул ботинки у порога. Чертыхнулся, пакеты с продуктами сгрузил на тумбочку.
– Старший, ты там живой ещё?
Вроде и шутка, а вроде и нет. После того, как Перо... ушёл, Джим, кажется, решил похоронить себя заживо, и после каждого такого вопроса Джек боялся услышать в ответ тишину.
– Я определённо… жив, – доносится из кухни как-то… спокойно. А ещё оттуда пахнет кофе.
– Ну хорошо, а то боялся, что в среду пришлось бы покупать обувь для похорон... Чертова весна! – Джек прошлёпал с пакетами на кухню, отпихнул старшего от раковины, вымыть руки. – Видел? – кивком на окно, – льёт и льёт. Предлагаю май в "смывай" переименовать.
Джим смотрит на него, слегка хмурится, отходит к турке. Кофе в ней еле начал пениться.
– Я не просто видел, я даже выходил на улицу. – Проговаривает негромко, помешивая напиток. – Купил спаржу. Промочил ботинки. Теперь думаю, окупает ли польза от моего выхода проблемы из-за промоченной обуви.
Джек, вытиравший руки полотенцем, медленно отложил полотенце и сел на стул. Хорошо ещё – в голове промелькнуло – с очков на линзы перешёл, а то сейчас от степени эмоционального потрясения очки бы с носа съехали.
– Джим, с тобой... чтобы ты вышел сам – за продуктами... Ну, офигеть теперь. Поздравляю, и... а-а-а, кофе мешай, зараза! Убежит щас!
– Он не убежит.
Джим плавно приподнимает турку за ручку, продолжая помешивать на весу. Исходящая белой пеной поверхность затихает, успокаивается.
– Я прочитал в интернете, как его правильно варить. – Вещает, переставляя турку на неразогретую конфорку. Отключает первую. – Но у меня не выходит.
– Правильно, потому что кое-кто от природы кофейный рукожоп, – Джек поднимается, берёт из банки деревянную ложку (специально для себя принёс сюда, чтобы варить нормальный кофе), склоняется над туркой. Качает головой: поздно.
– Ну так и есть, переварил. Ещё и железом мешать вздумал. Любую еду надо помешивать деревянными приборами, Нортон на тебя снизойди! – Джек возвращает свою ложку на место, поворачивается к старшему. – И ты на вопрос не ответил. Что случилось вдруг? Я тебя три года не мог из оцепенения вытащить, а тут ты сам из него выпрыгнул, теряя штаны.
Джим молчит некоторое время, будто раздумывая, стоит ли говорить. А потом медленно начинает:
– Кажется, я просто… осознал, что Арсений умер. Полностью.
– О...
Джека разом перестаёт интересовать пригоревший кофе. Радоваться или нет – не ясно; три года брат жил в оцепенении, только работой, и теперь вот... Как показывал жизненный опыт, глобальные перемены быстро не происходят. А если и да, то это что-то типа землетрясения, в общем – ничего хорошего.
– Это, конечно, хорошо, но... Что-то натолкнуло на мысль?
Опять молчание. Недолгое.
– Сон приснился.
– Сон, значит...
И что говорить – тоже непонятно. Джек разливает несчастный переваренный кофейный шедевр брата по кружкам. Отхлёбывает из своей. Даже такой дрянной кофе всё равно – кофе. Особенно в такую слякотную холодину.
– Ну... у тебя же всё в порядке?
– Нет, – брат как отрезал, принимая кружку в руки. – Я не в порядке. У меня три года назад умер любимый человек, и…
Замялся. Чуть сжал губы.
– Видеть эротический сон с его участием… это ненормально.
– Ну... – Джек поморщился, то ли от попытки представить, то ли от вкуса кофе, сам не понял, – может, тебе к психологу сходить... Не знаю там. Или попробовать найти себе кого-нибудь.
– Будет как десять лет назад. Я… – Джим отставляет кружку, мучительно хмурится, трёт переносицу. – Видел сон, что он не умер. Что просто… вернулся, а потом нас… развело на три года. Я пытался, даже нашёл себе кого-то, а потом просто встретил Арсения в парке… и всё, коту под хвост. Я не смогу быть с кем-то. Я всё…
Он осекается, придвигает к себе кружку. Кажется, у него слегка подрагивают пальцы.
– До сих пор жду его.
– Твою мать, вот так и знал, что ничего не хорошо. Старший, ты не молчи, главное, как эти три года. Ладно, ждёшь, ладно, может... Я не психолог, и...
Джек отставляет кружку – до этого вертел её в руках.
– Но ты хотя бы говорить начал. Реагировать. Хочешь, перееду к тебе временно? Я со своей последней... всё равно расплевался. Кота она тоже забрала, в общем... Могу пожить у тебя. Хоть питаться начнёшь нормально.
– Переезжай, – пожимает плечами, обхватывая кружку плотнее. Смотрит сквозь пар. – Кажется, я зациклился. Арсений обещал, что мы поедем в горы. Ещё в особняке. Мы вспоминали это обещание, когда было совсем плохо. И во сне – снова. Предлагал уехать. С ним. Может быть… правда, мне стоит сменить обстановку, а? Отвлечься. Я рехнусь.
Джек постукивал пальцами по столу, пока он говорил. Слушал. Потом в голове промелькнуло – резко, чёрт знает, может, на каком-то эзотерическом сайте выцепил, когда ещё верил, что в интернете можно найти на эту тему хоть что-то стоящее. Сколько он этой дряни перелопатил в своё время – подумать страшно. Информация, как оказалась, осталась и теперь вот заскребла тревогой по мозгам.
– Вот с этого места, Джим, – рука потянулась к блокноту, висящему на холодильнике, дёрнула лист и ручку. – Эротику можешь опустить. Про "пойдём со мной". Подробно.
– Дословно, что ли? – В голосе старшего злость. – Сидели на ковре, который в моей гостиной. Он сказал, что хочет увезти меня из Лондона. Сказал предупредить своих, собрать вещи. Я ответил, что поеду куда угодно. Потом эротика. Что непонятного?
Он резко, чуть не расплескав нетронутый кофе, отставляет кружку, сцепляет пальцы до побеления костяшек.
Джек быстро записывает на блокнотный лист "собрать вещи", потом – "предупредить". Первое зачёркивает. Срывается с места и орёт уже из зала:
– Глиняная чашка есть? Керамика. Широкие края.
– Ты в курсе всей посуды, которая у меня есть. – Голос Джима из прихожей. Твёрдый. – Я в этой метафизике не участвую.
– Да чёрт бы тебя...
Джек залетает обратно на кухню, хватает из шкафа единственное глиняное – большую чашку-супницу, которую сам же притаскивал себе под глинтвейн. Плескает в неё воду из-под крана. В зале садится на ковёр (стараясь не думать, что тут вытворял астральный отпечаток Пера с его братом), вглядывается в водную поверхность. Старший злобно фыркает на кухне. Пусть. Джек не уверен, что увидит даже самого призрака, ошивайся он тут, тем более след – если уже ушёл.
– Ты же сильный медиум. Был, – тихо в пространство, продолжая поглаживать воду. – Как-нибудь, пни там, урони что-нибудь... Мне надо знать, заберёшь ты его или нет.
Бесполезно. Через полчаса Джек сдаётся и идёт с кружкой в кухню. Выплёскивает воду в раковину.
– Из меня так себе экстрасенс, разве что совсем рядом призрака учую, – сказал спине брата. Джим стоял у окна, неподвижный и прямой как палка. – Так что не знаю. Такие сны во многих верованиях означают, что... мёртвый пришёл за живым. Если учесть, что сон ты видел яркий и впервые за три года, я...
Джим будто прямее становится. Замирает – даже дыхание.
– Ты к тому, что он меня заберёт?
– Да не знаю я. – Джек опускается на стул, проводит по лицу ладонями. И опять: старые шрамы. Джек их ненавидит вместе с памятью об особняке, забравшем его друга. И теперь вот. Почти отчаяние. Поверил. – Знаю только, что есть такая трактовка. Предупреди своих... Это что-то вроде "попрощайся", так его слова интерпретировало твоё восприятие. У нас сознание современной культурной парадигмой запрограммировано бояться смерти. При контакте с призраком сообщение шифруется. Так "разберись со своими делами" стало "пакуй вещи", или как там было, а "простись навсегда" – "предупреди об отъезде". Ну и сама смерть заменилась на... отъезд этот самый.
Джеку горько и страшно. Пальцы нервно стучат по крышке стола. Мизинец слегка боком и с шишкой на месте перелома, как Мэтт изуродовал, так кость правильно и не срослась.
– Арсень был очень сильным медиумом. И просто так... я... к чёрту. Я просто хочу надраться и не думать.
– А давай, – вдруг предлагает брат, не оборачиваясь. – Мы с тобой никогда не надирались.
Они засыпают вповалку, не разбирая дивана. И просыпается Джим – с похмелья, рано, едва светать начало – уткнутым головой прямо в спину младшего. Неудобно и болит шея. И голова. Ещё пить хочется.
Он с трудом сползает с дивана. Джека не будит – раз может спать, пусть спит. Полезно. Приняв вертикальное положение, направляется в сторону ванной, когда запинается о какие-то баулы.
Их тут
Не было
Мысли ворочаются с трудом. А баулы при ближайшем рассмотрении оказываются дорожными сумками.
Из полумрака прихожей появляется Арсений, закидывает себе на плечо набитый рюкзак. Оказывается, дверь квартиры настежь на лестничную клетку.
– Почти всё нужное перетаскал уже. А то как ты без своих книжек-то будешь, – сообщает весело. Оглядывает его с головы до ног. Присвистывает. – Ну ничего себе, вы вчера... отметили отъезд. Голова сильно болит?
– Приемлемо.
Джим потирает виски. Щурится, рассматривая Арсения в неверных утренних сумерках.
– Думаю, можно считать, что я с ним попрощался.
– Хорошо. – Тон Арсения меняется на более глубокий. И говорит он тише. Отставляет рюкзак, подходит ближе. Обнимает. Пальцы – тёплые – скользят по лбу, и головная боль стихает. – Хорошо всё, Джим. Ты только реши – тебе правда эти сумки нужны? А то таскать замучаемся, а лучше до рассвета выехать. Первое правило путешественника.
– С чего ты вообще взял, что мне нужны сумки?
Джим обвивает рукой его поясницу, смотрит в глаза. Теперь, когда голова не болит, выходит даже улыбнуться.
– Ты же их сюда наставил, не я, – он тепло фыркает. Касается губами виска. – У меня только рюкзак с кое-какой памятью... ну, по правде, там куча фотографий, блин, моих. А ты, кажется, решил запомнить вообще всё.
– Ну наставил. Но брать не буду.
Джим прикрывает глаза. Теперь, когда Арсений рядом, когда всё уже решено, ему легко. Только один вопрос зудит на языке:
– Почему ты младшему не ответил? Вы всегда были друзьями.
– А... Он что, пытался связаться? Меня же тут не было, я тебе время дал, разобраться. Наедине с собой. Контакт, значит...
Арсений щурится, прикладывает палец к губам и на цыпочках пробирается в гостиную. Джек спит на диване, сопя в подушку. Арсений спокойно берёт со стола лист и карандаш. Рисует что-то быстро, кладёт рядом на подушку. Хмурится. Наклоняется куда-то за ручку дивана и достаёт бутылку с водой.
– Настоящую не подвину, силёнок маловато, но по отпечатку образа он минералку быстро найдёт, – посулил Джиму, пока тот разглядывал рисунок. Бровь приподнималась всё выше. Арсений нарисовал их двоих, обнимающихся и счастливых до приторности (себя в фате и с венком из розочек), а на заднем плане самого Джека, которого, кажется, тошнило в ближайший куст.
