Соавторы: Олег Самойлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 254 (всего у книги 329 страниц)
Фонарик скользнул пятном света в дальний угол, над матрасом, и Арсений замер. Стена там была серая, запачкана углём – видно было, что художник несколько раз стирал и снова рисовал фигуру. Тело молодой женщины, изломанное, сквозь кожу торчит обломок ребра, руки вытянуты вверх, прошиты насквозь нитями. Она единственная прорисована очень тщательно – не острые, а плавные, сглаженные линии тела, даже подобие светотени на разметавшихся по полу волосах. Она головой к зрителю, и её голова почти у ног смотрящего. Женщина опрокинута на спину, будто лежит на покатой доске, склонённой к границе картины; раздвинуты согнутые в коленях ноги – но ей, пронзённой нитями, вряд ли есть дело до стыда. Голова, как и у многих, запрокинута, беззащитное горло, казалось, дрожит застрявшим криком. Изломаны страданием брови, раскрыты губы. Глаза зажмурены.
– Пытаться осознать – и ничего. Через неё смерть прорастает. Я видел, как она носила в себе смерть, а та прорастала сквозь горло, горло…
Арсений резко обернулся.
Тень стоял за его спиной, может, уже давно. Серый болванчик без лица. Вокруг мерцала глубокая багровая мгла. Сквозь неё размытым контуром виднелось окошко.
– Она тебе нравится. Мне тоже нравилась. Я её хотел. Но не так как эти уроды, не насиловать. Я хотел её красками. Знаешь такое?
Арсений медленно кивнул. Потом, подумав, что тень может и не видеть, ответил:
– Больше, чем думаешь.
– Я хотел её поймать. Прошить нитями, пропустить их через её руки. Увидеть, как через неё прорастает смерть. Понять её сущность. Суть смерти… Это было нельзя. Тогда я подстрою... сделаю! Чтобы девчонку... чтобы её избили. Скажу, Кукловод ей благоволит. За это не любят. Её изобьют, и я увижу... это ему надо, как смерть прорастает... сорняк...
Я нарисую…
Голос тени менялся. То низкий, уверенный, то отрывистый и высокий.
– А помешал, выходит, тот диабетик?
Тень едва заметно кивнул и заговорил высоким, рваным:
– Он мешает. Он защищает девчонку. Она должна стать произведением искусства. Зачем бинты? Зачем, они уродуют её кровоподтёки!
Тень пометался по башне, слепо вытянув вперёд руки. Потом бессильно их уронил, скорчившись. Арсений мельком понял, что вместо пальцев на концах рук бесформенные обрубки.
– Закончи за меня. – В тёмном, тягучем голосе тоска, страшная, безысходная, какая, наверное, была бы у сумасшедшего, глядящего в стену и верящего, что намертво в ней застрял, и не в человеческих силах его оттуда вытащить. – Ты хочешь того же, увидеть, как через них прорастает смерть. Знаешь, что ничего важней нет. Вы оба... Важно! – взвизгнул неожиданно, оборвав сам себя. – Смерть – важно! Если никто не поймёт… Сделай! Они внизу, мои краски внизу… Кукловод их даст. Он играет. Нельзя играть искусством. Я прячу под пол… Он заберёт, заберёт! Скорее прячь! Отнимет!.. Скорей!
Наваждение схлынуло. Перо стоял посреди комнатки, направив фонарик на рисунок умирающей женщины. Багровые пятна никуда не исчезли. Он мотнул головой. В башню через выбитое окошко просачивался ядовитый газ. Надо было торопиться. Быстро сделать фото рисунков со вспышкой – не до изящества, лишь бы запечатлеть. Много раз в башню не налазаешься.
И с каждым кадром, выхватывающим кусок «настенной росписи», ощущать, как просыпается всё то, что старательно давил в себе последние недели.
Это накладывает определённые обязательства.
…Он нашёл под наваленными досками люк, ведущий в крошечную комнатку под полом. Там валялись этюды в цвете, многие покрылись плесенью, на других ещё были различимы выписанные алым и чёрным мертвецы. Там же были тряпки, краски (три коробки непочатых), кисти. В зелёной бутылке из-под растворителя едва ли плескалось на дне.
Быстро погрузив всё в сумку и для верности запихнув туда же самую чистую тряпку, какая нашлась в завалах, он высунул голову из окошка.
– Сумку бросаю! – рявкнул вниз, швыряя сумку. Поймали в покрывало, Джим тут же её стянул, бросив себе к ногам.
…Спуститься удалось без происшествий, верёвка выдержала. Рой только проворчал сквозь зубы, что зря покрывало держали, но Арсений слишком устал для огрызательств. Болели пальцы, ободранные об кладку и стебли плюща, начало зверски рвать отходящие от обезболивающего ладони.
– Джим, – обратился к Файрвуду, едва оказавшись на земле и содрав тряпки с лица. – Я выяснил, что надо тени. Чтобы я вас всех убил и нарисовал, начиная почему-то с Исами.
– Мне надо знать всё, что ты знала о художнике.
Арсений сидел напротив Исами. Тигрица головы не поднимала; тонкие пальцы касались воды в чаше. В отражении колыхался огонёк свечки – в открытую дверь тянуло сквозняком.
Позади них расположилась остальная фракция. Кто молча, кто шепчась. Райан – с очередной бутылкой вот откуда он их берёт? Арсений показывал им фотографии, сделанные в башне. Выломанные изуродованные тела в холодном свете прямой вспышки казались ещё гротескнее, наскоро сделанные фотографии отобрали у линий загадочную погружённость в полумрак башни, оставив одну голую правду: рисовавший их и впрямь был безумцем. Извращенцем, больным на всю голову.
– Он хочет тебя уничтожить, через меня, – попробовал Перо ещё раз. – Ради картины.
– Чарльз… его так звали. Судебный художник. – Исами слегка взбаламутила воду. На дне всколыхнулся бурый кровавый осадок. – Мелочный, подлый человек. Иногда небеса совершают ошибки, и талант достаётся таким людям. Но они не умеют найти ему место. Это порождает зависть, боль, злобу. Он был таким. Пока я работала прокурором, не обращала на него внимания, мне и не полагалось по должности. Вспомнила его лицо только здесь, когда он стал меня преследовать. В особняке его ненависть к миру развернула крылья, поглотила слабую душу.
И ты не простила. Могла бы – убила бы ещё раз
Арсений подался вперёд.
– Но слабые люди становятся призраками, не помнящими себя. Он сохранил некое подобие рассудка.
– Опухоль мозга или энцефалит, – тихо добавил Джим, – его мозг явно разрушался.
– Я не знаю. – Тэн подняла голову. В тёмных глазах плескалось отражение свечи. – Он преследовал меня при жизни и, как ты говоришь, не успокоился после смерти. Но на гейс это не похоже. Он сохранил разум – тем хуже для нас. Но я не знаю, почему стала его наваждением.
– Верю, – Арсений пошарил в сумке. Вытащил оттуда обоину, исписанную исковерканными словами. Положил на стол рядом с чашей. Постучал пальцем по словам. – На стенах рядом с рисунками такие же записи. Некоторые из них полустёрты, сверху – линии рисунков. Значит, он писал на стенах до того, как начать рисовать. Почему тогда слова исковерканы, а рисунки такие, будто он только что вышел с академического урока? Если мы не разберёмся с этим…
– На стенах и на полу много кровавых пятен, – Джим, чуть нахмурившись, просматривал снимки. Арсений даже на секунду застопорился – как непривычно было смотреть, с каким спокойствием Файрвуд листает снимки на фотоаппарате будущего. На некоторых останавливается, тыкает зумирование кадра… – Если опухоль, постоянное повышенное внутричерепное давление… носовые кровотечения, из ушей… Галлюцинации, навязчивые идеи… Что? – поднял голову. – Я просто размышляю, не слушайте, продолжайте.
– Арсень, я смогу помочь. – К столу подсел Джон. – Мы с Кукловодом очень внимательно изучали каждое досье.
– Ну да… – Перо яростно потёр лоб костяшкой указательного пальца. – То, что не смог реализовать себя как художник – правда?
Фолл кивнул. В мерцающем свете свечи его образ слегка плыл, и – Арсению уже могло просто казаться от усталости – был окутан еле заметным багровым маревом.
– После академии художеств, оконченной с отличием, очень долго не мог устроиться по специальности. В академии «отлично» поставили с трудом – считалось, что рисует он крайне неровно. Кстати, это действительно так. То его работы потрясали даже преподавателей, то тянули не более чем на бесталанные почеркушки. Объясняли нервным расстройством, советовали пройти обследование, но он упрямился. Сидел на таблетках. И, скорее всего, покончил бы с собой – есть чек из аптеки на сильные седативные, но ему нашёл работу один из знакомых. Полагаю, из жалости. В суде проработал пять лет, рисовал портреты преступников для личных дел. Ему за это платили крохи, едва хватало на жизнь. Но на тот момент нанять фотографа было куда как дороже.
– А в особняке? – Арсения всё больше охватывало нетерпение. – Он рисовал при тебе?
– Он рисовал постоянно. Углём из камина, найденными карандашами, своей кровью – размазывал её с ладоней после испытаний. Мы с Кукловодом не особо верили в его виновность и потому «презентовали» краски. Он их куда-то спрятал, потом потребовал новые. Кукловоду это казалось забавным, а меня не обременяло, на тот момент мы считали, что свобода – это и свобода от собственных одержимостей тоже. И да, он действительно следил за Тэн и глотал таблетки. Мы не лишали его лекарства. Но пропустили момент, когда он начал сходить с ума, да и доктрина невмешательства в дела марионеток…
– На твой взгляд, он рисовал талантливо?
Джон секунды три внимательно вглядывался в его лицо. Потом качнул головой.
– Ничего не изменилось со времени его обучения в академии. То каракули, то шедевры. Выверенные построения, сложные перспективные ракурсы… Как эти рисунки, в башне, – Джон кивнул на всё ещё залипающего в фотографии Джима. – Нарисовать такое под силу только мастеру, этическую сторону мы опустим.
На заднем плане забулькало – Райан приканчивал вино. Хвостатому их разговоры были до лампочки.
– Значит, подведём итог, – Арсений мотнул головой, собираясь с мыслями. – Хоть какой-то…
– Зеркало, – перебила Исами. Отодвинула чашу. – Джеймс, позволите взглянуть на фотографии?
– Конечно.
Джим подошёл к ней с фотоаппаратом. Арсений поймал себя на мысли, что фотоаппарат в этих руках – зрелище прекрасное. И держит-то так умело, будто всю жизнь это делал.
Исами некоторое время рассматривала фото, потом кивнула.
– За него могло рисовать Зеркало. Это объясняет, почему надписи уже исковерканы – он был болен. Когда Зеркало захватывало тело, оно не обращало внимания на болезнь и рисовало его руками… – Тэн медленно положила руку на стол, глядя на собственные пальцы так, будто видела впервые.
– В пару к шизофрении и медленному распаду личности это объясняет, почему художник оставлял записки по всему дому, – Джим вернул фотоаппарат в чехол и сел на кровать рядом с глядящим в потолок Джеком. – Если он осознавал свою одержимость хотя бы урывками, то мог пугаться этого, а записки служили хоть какими-то маяками или якорями для его угасающего сознания. В любом случае, здесь ему никто не помог бы.
– Помочь типу, который убил человека чисто из вредности, а потом полюбовался на его труп… в кровавой… луже… и сделал картинку на память? – насмешливо и зло заговорил Форс из своего угла. Судя по голосу, он был изрядно пьян. – Файрвуд, ты… святой, чтоб не сказать краше.
– Можешь не стесняться, – Джим остался спокоен. – Я исключительно святой.
– Да-а-а… конечно. Святой он…
– Шизофрения, опухоль мозга и одержимость. Коктейльчик что надо, – присвистнул с кровати Рой, переводя тему. – А если того… ритуал экзорцизма провести? У нас священники есть?
– Донован был из семьи священника. Где же раньше была твоя светлая голова? – поинтересовался Джон.
Арсений подтянул к себе лист из-под пальцев Исами. Японка выглядела взволнованной, слегка закусила губу – такой Перо видел её только в Сиде, когда они подбирались к разгадке очередного гейса.
– Звучит красиво, кроме того, у него была правая рука сломана, – вспомнил Арсений. – Незадолго до своей смерти тот диабетик сломал нашему художнику правое запястье. То есть, мало того, что он рисовал сумасшедшим, он делал это левой рукой. Вариант с Зеркалом объясняет всё. Одна несостыковка – Зеркала вне этого дома существовать не могут, кроме Зеркала Алисы и твоего, Джон. Ваши древние, передавались... из поколения в поколение, они начало берут от Воина и Девы, потому сформировались в отдельные сущности и от этого места не зависят. Если художник стал одержимым Зеркалом здесь, то он до особняка рисовал бы исключительно хреново. Или приходится предположить, что разный стиль рисования у него был действительно от заболевания – нервного ли, шизофрении – не важно. И Зеркала тут ни при чём.
– Либо мы предположим… – Исами положила ладонь на руку Арсения, заглянула ему в глаза, – что его Зеркало не слабее.
– Да чушь какая-то, – Арсений мотнул головой.
– Арсень, очень тебя прошу, не повторяй моих ошибок, – Джон (удивительно) сердечно ему улыбнулся. – Я тоже многое из того, что не понимал, считал чушью.
– Предлагаешь исходить из фактов, а не из предполагаемых ситуаций? – тут же откликнулся Джим. Даже вытянулся слегка в его сторону. – У кого-нибудь есть подобие записной книжки? Моя закончилась.
– Завтра сошью тебе из оставшихся листов, – пообещал Арсений. Краем глаза он заметил, с каким выражением физиономии Райан смотрит на руку Исами, лежащую поверх его руки. – Мне проще поверить в одержимость художника. А это значит – у нас третье сильное Зеркало. Пока не докажем обратного.
– Три Зеркала, существующие автономно от основного проклятия… – Тэн таки убрала ладонь и выпрямилась.
– И мне нужна книжка, – Джим, подскочив, полез открывать люк в нижнюю комнату, – или хотя бы пара листков и карандаш. Так думается лучше.
Залез, зашуршал и, уже из-под низу:
– И Джека припашите к обсуждению! Ситуация должна хорошо перекладываться на модели физики!
– Не навернись, – посоветовал ему Арсений, растерянно почёсывая голову.
Сквозь начавшийся шум (переговоры, ворчание Джека, шуршание дока в нижней комнате) сумасшедший топот из коридора был услышан не сразу. Поэтому дверь распахнулась почти неожиданно, и в неё залетел растрёпанный Джим-подпольщик.
– Дженни, – выдохнул, сверкая сумасшедшими глазами, – Лайза… Мэтту сдала…
– Чего?! – Джек подскочил на кровати. За Джимом-подпольщиком в комнату вбежал ошалевший Зак.
– Обезьяна сказал – на чердак! – выпалил отчаянно. – Быстрей, давайте!
И унёсся обратно.
Арсений подскочил за ним, хватанув с кровати фотоаппарат. Сработало что-то в мозгу, старая, ещё со времён газетной работы привычка.
Мэтт отщёлкивает на клавишах, переключая сохранившиеся камеры. Люди стекаются на чердак тонкими струйками, напоминая вливающиеся в озеро реки.
Мэтт сегодня серьёзен. С утра – ни привычных ужимок, ни насмехательств над проходильщиками испытаний. Даже с Лайзой говорил по-особенному, как мог говорить настоящий Трикстер. И его, такого, серьёзного, Алиса особенно боится. Поэтому не садится рядом, а наблюдает за происходящим от кухонного стола – взяла на себя труд приготовить обед.
Жалко Дженни. Они с Алисой своего рода сёстры по несчастью – обеим не повезло с матерями.
Элис ласково сжимает коготками мечущееся сердце. Поддаться ей – и не будет страха, не будет чувства вины. Поддаться – и Мэтт перестанет быть опасностью. Они споются, любители чужих страданий.
Алиса стучит разделочным ножом, шинкуя маринованные шампиньоны.
– Что ты думаешь о Дженни, Элис? – Мэтт, крутанувшись в кресле, развернулся к ней. Пляшущие от неверного освещения (задвинул шторы) тени исказили его лицо, шрам, сделав похожим на фантасмагорическое божество.
– А я должна о ней думать?
– А разве тебя не интересует судьба малютки? Одна в пустой комнате, с этими шлангами… скоро очнётся и не сможет вспомнить, что произошло, как она там оказалась… Разве не жалко тебе её?
– Может, мне ещё и каждого обитателя пожалеть? – Воткнув нож в столешницу, Алиса поворачивается к нему полностью. Медленно, по капле, пропускает Элис в своё поведение. – А тебя, Мэттью, пожалеть не надо, нет? Ну так иди сюда, – улыбнуться, поманить, – пожалею.
– Лучше ты сюда иди, – он ухмыляется как довольный кот, похлопывая себя по коленке. Только за прищуром прячутся нисколько не добрые глаза. – Иди-иди. Не жалеешь – тем веселее тебе будет смотреть. Я старался сделать так, чтобы тебе понравилось.
– Подержи их, пока я доготовлю, – Алиса поворачивается к плите. Видимо, придётся смотреть. И участвовать, потому что просто зрителем Мэтт её не оставит. Для этого нужно собраться. – Мне только грибы сбросить, и будем смотреть кино под супчик.
– Нравится мне твоя фантазия. Сказала бы раньше – купил бы чипсы. В следующий раз так и сделаю. – Мэтт, довольный, отворачивается к экранам. Слышно, как он подвигает к себе микрофон, щелчок включения. Дальше его голос отдаётся в комнате лёгким эхом, возвращаясь через колонки и дублируя произнесённые слова. – Так-так, ну что, все в сборе? Да не напрягайтесь вы так, никаких голосований. Арсень, отпусти своих подопечных, нынче их никто не тронет. Если сами не полезут, конечно. Итак, я рад представить вам второй сезон игры «Охотник и жертва». Куда веселей и интересней первого…
