Соавторы: Олег Самойлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 327 (всего у книги 329 страниц)
Они знали друг друга, они сливались каждый раз в безумной жажде воссоздавать в красках – и убивали друг друга, это был смысл всего искусства как жизни, и Арсений его постиг.
Перо.
Ты был таким
Ты понял
Ты осознал
Софи чувствует его присутствие, сердце колотится у горла, дыхание перехватывает – это почти цвет, почти осознание, готовый образ, мучающий её уже третий год подряд, и… она приходит в себя на коленях, жадно вглядывающаяся в отражение картины.
Поднимается, задвигает шторы на зеркале. Отряхивает колени от прилипшей пыли. Завязывает на волосах платок. Выключает свет.
Зал с картиной погружается во тьму.
– Будь ты проклят, Самойлов, – шепчет, глотая слёзы и судорожно набирая на закрывшейся металлической двери шифр.
За пределами особняка, уже на подъездной дороге (и вдали от мрачного Форса), дышится легче. Зелёные деревья по сторонам, умытые дождём, мягко шумят, из рощи тянет живой майской сыростью. Софи забирается в машину, торопливо захлопывает дверцу.
– Мам, ты долго! – Кэт высовывается с заднего сидения. Вид у неё встревоженный.
– Всё в порядке, – Софи незаметно вытирает последние слёзы в уголках глаз и клянётся себе больше не ездить в особняк.
– Айри уснул, – продолжает Кэт, – а я читала. Ту сказку на французском.
– Хорошо, – Софи берёт себя в руки. Проверяет, как там младший господи, спасибо, что он не похож на Саймила, только глаза, но он и вправду спит, пристёгнутый в своём кресле, в обнимку с плюшевым котом. Устал за день.
Кэт пристёгивается сама.
Софи дожидается, пока она устроится, и поворачивает ключ зажигания. Мягкое урчание мотора успокаивает. Она вообще любит водить автомобиль и любит скорость. Конечно, не с детьми в машине и не по дороге из Лондона с полным багажником покупок.
Картина понемногу отпускает. Но не образ. Впрочем, она и не надеялась.
– Когда будем на трассе, – говорит заёрзавшей Кэт, – можешь кратко мне её пересказать. Сжатое изложение, как на прошлом твоём уроке.
Парк сер и неприветлив. Джим проходит под металлической чёрной аркой – вход, ступает по размоченным дождём дорожкам. Лужи мокро шлёпают от шагов, уводят за собой в глубину, дальше. К озеру.
Джим поздно замечает, что у озера есть ещё кто-то. Взгляд плавает по веткам деревьев – на них еле держатся последние скукожившиеся листы. Попутно – мысли о том, что холодно, что определённо собирается дождь, что следовало взять зонт – его синева мелькает между свинцовых облаков.
Зябкий ветер.
Стоять рядом с безликим кем-то не хочется, Джим уже собирается обойти берег озера по дуге, чтобы даже на периферии зрения не маячил, но он – оборачивается.
Спокойный серый взгляд, волосы в высокий хвост, руки в кармах кожаной куртки, рюкзак. Серые джинсы, явно удобные ботинки – в таких лужи нипочём. Встретить его тут – неожиданно.
Джим хмурится. Они слишком долго не виделись. Джек… Джек, кажется, всё говорил, что Джим Арсению теперь не нужен. А Джим что? Поверил. Слишком часто и сам думал о том, что нужен ему после особняка не будет.
– Здравствуй. – С губ срывается прежде, чем успевается осознать.
Короткая секунда узнавания сменяется пониманием.
– Джим? Чёрт... – Арсений мотает головой и трёт переносицу. Растерянно усмехается. – Я знаю, что ты с нашими расплевался, ну... кто же знал, что пересечёмся.
– Расплевался? – Джим поднимает брови.
Взгляд уже ищет в Арсении знакомые черты. Вот шрамы на ладонях. Длинный рот, который от усмешки кажется ещё длиннее. Жёсткие волосы даже этот ветер еле колышет.
– Я ни с кем не расплёвывался. Я продолжаю общаться с братом и Джоном.
Теперь хмурится.
– А Джек говорил, что ты ушёл в работу. Что даже пытаться тебя увидеть... – В сером взгляде медленно поступает радость. Ещё неверящая, но парк разом становится не таким серым и холодным. Арсений резко подходит, хватает его за плечи, встряхивает, – Джек врал?! Вот всё это время... Я раз двадцать думал найти тебя, поговорить, и к чертям всё, но твой младший так упорно... чёрт...
– Кажется, он врал не только тебе.
Джим понимает, что должен чувствовать радость. Она будто прогрызается сквозь одеревенелые мышцы лица, пытается разгореться где-то глубоко в груди. Но очень медленно. Неохотно. Даже недоверчиво.
– Как ты здесь оказался? – Вместо всех слов, которые сейчас надо бы говорить. О том, как скучал всё это время. Как жил один, загибаясь с тоски в пустой квартире. Как работал на износ – клиника, преподавание в университете – лишь бы поменьше времени проводить дома.
– Да мимо проезжал, дай, думаю, заверну в парк, пару кадров с прудом... – кивает на свой рюкзак через плечо, где, видимо, фототехника, – а что-то ни кадров, ни даже уток в пруду. Представь, – щурится, в уголках глаз едва заметные морщинки. Чешет нос, шмыгает (на запястье какой-то браслет из мелких бусинок), – выходной насмарку. Никакого желания фотографировать. А тут смотрю, ещё какой-то шиз выбрался в такую холодину к озеру... и кто же знал... что это ты.
– Я живу неподалёку.
Джим делает полшага вперёд, обнимает Арсения. Его куртка мокрая и холодная, и пахнет…
Не сразу выходить распознать запах. Кажется, дым.
Да, точнее (ещё несколько втягиваний воздуха) – дым, осенний холод (не удивительно – в парке), слабый химически сладкий запах ароматизатора из салона автомобиля. Курево немного. И, кажется, сладкий кофе и сандвичи с копчёной курицей и свежими огурцами. Или это уже фантазия разыгралась. Не может же, в самом деле, от кожаной куртки пахнуть огурцами.
Арсений обнимает в ответ. Тыкается холодным носом в ухо.
– А я скучал сумасшедше, – тихо. – Чтобы ещё раз... неважно. На чай пригласишь? А то замёрз, устал, а до дома часов пять ехать.
До дома пять часов
Где ты живёшь
Почему так долго
– Конечно.
Джим теряется в его близости. В запахе, в теплоте – сквозь куртку уже тёплый – в голосе. Отстраняется с трудом, оглядывает, впитывает его взглядом.
– У меня дома овсянка. И чай. – Потом, после секундного раздумья, – ещё полпачки спагетти. Всё.
– Ну, сделаем крюк, заедем в магазин, – Арсений обнимает его за плечи, подталкивает, – пойдём. А то щас уже наяву грезить начну о горячем кофе со сливками. Не будешь против запечённой форели в травах с кабачком и спаржей?
– Я буду против кофе, если тебе интересно.
– Даже против, если его буду пить я? – с усмешкой уточняет Арсений и на секунду чуть крепче прижимает его к себе. – Ну и тиранище. Святой потолок, Джим, я... даже по этому скучал, – заворачивает с обезоруживающей теплотой.
Арсения много. Он шуршит между стеллажами с продуктами, скидывает в тележку яркие пакеты. Разговаривает – Джим почти не слушает его, очередное трындение без определённой темы. В магазине играет негромкая привязчивая музыка. Потом – промозглая серость улицы, пакеты исчезают в багажном отделении джипа. Салон, тёплый и удобный. Тусклое жёлтое освещение подъезда. Холод ключей в руке – провернуть два раза, открыть дверь. Пропустить Арсения с сумками (заупрямился, что потащит один), указать, где кухня.
С его приходом квартира будто оживает. Так же медленно и недоверчиво, как сам Джим. Сразу же нарушается привычный порядок вещей (куртку не повесил, а кинул на тумбочку, рюкзак – тут же), становится много звуков. Из кухни – тёплый свет в полутёмную прихожую. Гремит кухонная утварь.
– Быстрорастворимый кофе – апофеоз падения замёрзшего человека! – заявляет оттуда Арсений под булькание кипящего электрочайника, – поэтому присоединяться даже не зову. А ужина подождать придётся. У тебя во что переодеться будет? Что угодно, третий день не вижу домашних шмоток. Одичал как одинокий мамонт, затерявшийся в ледяной... вот так... – звук вливаемого в кружку кипятка, – пустыне.
– Если ты не будешь против халата.
Полчаса, пока Арсений, переодевшийся в махровый длинный халат (Джим не помнит, откуда он взялся) приплясывает у плиты. Со стоической физиономией прихлёбывает кофе из кружки Джима, переминается с ноги на ногу, шинкует продукты, засыпает приправы, помешивает. И не затыкается.
Рассказывает, как живёт, как ездит фотографировать по всей стране и периодически неделями живёт в гостиницах или в своём джипе ("это не считая палаток в горах" – уточняет), рассказывает, как сотрудничает с разными журналами, про свой домишко (судя по дальнейшим рассказам, "домишко" – настоящее трёхэтажное оборудованное логово фотографа в деревеньке достаточно далеко от Лондона), про то, как приезжал к Дженни и её семейству гостить, про то, что отпускает призраков (мимоходом, как о незначащем), и что одно время даже жил у Джека – они вместе по ночам ездили в Вичбридж и играли в охотников за привидениями, выпутывая оставшихся в городке призраков из разрушающейся паутины мёртвого проклятия.
– У твоего младшего такой бардак, что даже мне не снился, – противень отправляется в духовку, и Арсений, выставив температуру и режим запекания, наконец-то плюхается на стул, смотрит на Джима так, будто наглядеться никак не может, – Леонард бы ногу сломил, клянусь. И ещё он постоянно этот свой сериал смотрит про космос, – помахал рукой в воздухе, хитро улыбаясь, – а я же вижу, что там между двумя главными персонажами далеко не дружба. Начал его по этому поводу подкалывать, так в меня чуть чайником не прилетело...
– О, Стартрек… даже не думай, он никогда этого не признает. – Джим протягивает руку к Арсению, находит его пальцы, сжимает. – Когда он сходил в кино… на второй фильм новой экранизации, ты бы видел, как возмущался.
Тёплые пальцы. Горячие даже. Джим чувствует их, сжимает, перебирает слегка. Вот теперь до сознания начинает доходить: Арсений – здесь. Рядом.
– А, да, он упоминал что-то такое там, про пальцы какие-то и поцелуи. Но с меня и сериала хватило, – смеётся негромко. Замолкает, и уже тише, другим совсем тоном: – Твою мать, только подумать... зачем Джек врал нам обоим? Это что, такая месть за Алису?
– Возможно. – Воспоминания приходят неохотно. – Или его высокая мораль. Когда ты начал приходить в себя, я не мог каждый вечер после работы приезжать. Попросил Фолла держать меня в курсе твоего выздоровления, перестал мотаться туда-обратно. И Джек решил, что я сбежал, потому что… я так и не понял, почему, как он считал, я мог сбежать после десяти лет ожидания, Арсений.
Чуть притянуть к себе его руку, прижать к губам переплетение их пальцев.
Сейчас становится ясно, насколько всё это время Джим скучал. Как человек, который дорвался до воды, понимает со всей остротой, как мучился жаждой до этого.
– Я понимаю, что... ему тяжело, наверно... Но, блять, три года без тебя. А для тебя – тринадцать. За что, спрашивается...
По голосу слышно, что злится. Потому что говорит спокойно и жёстко.
– Мне он говорил, что ты без меня прекрасно живёшь. Поездки, романы, карьера. Это логически обосновывало то, что я не должен вмешиваться. Мои сорок против твоих двадцати, когда впереди – жизнь.
Джиму сейчас хорошо. В этот, конкретный момент. Но злость на младшего – холодная чешуйчатая ярость – сворачивается внутри леденящим кольцом.
– А меня заверял, что ты ушёл в работу и не вылезаешь из поездок по конференциям, – Арсений обнимает его, прижимает голову к своему плечу. – Так, – резко, – давай оставим, а то я поеду менять ландшафт физиономии твоего младшенького прямо сейчас. А ты без меня рыбу нормально не допечёшь.
– Верно. Я её выключу и сварю овсянку. Овсянку я не испорчу.
Джим прикасается губами к шее Арсения прежде, чем осознаёт это. Сначала – случайно. А потом – пальцами провести от подбородка Арсения ниже, по шее, прижаться губами к сонной артерии, потом – лбом.
– Джим, я сегодня никуда не уеду. – Тихо над ухом. – И точно тебя накормлю ужином. Будем считать, что это моё партийное задание.
– Не уезжай, – тихо хмыкнуть, обдавая его ухо тёплым дыханием. – Только…
Отстраниться.
Совсем забыл.
– Я люблю тебя. – Спокойно. Глядя в его серые внимательные глаза. – Это не поменялось.
– Ну вот и хорошо, – он улыбается всё ещё зло. И смотрит, отстранившись, в сторону. Явно сдерживается. – Глядишь, после ужина и пары бокалов вина я разомлею и тоже признаюсь, что сходил по тебе с ума три года... или уже признался.
– И я не соблюдал целибат. Как и обещал.
– Правильная позиция, что, – он поднимается со стула, подходит к подоконнику и трогает одинокий кактус. Кто-то притаскивал в подарок, лет восемь назад. И кактус парадоксальным образом выжил, хотя Джим вспоминал о нём раз в три-четыре месяца. – Ты рассказывай, я через пару минут успокоюсь. Просто слегка досадно за бесцельно прожитые годы.
– Кстати, возможно, Джек и за это на меня злился… в общем, последние полтора месяца у меня что-то вроде постоянных отношений. Странная пародия, но есть.
Джим чувствует, что поступает верно. Но верно поступать не хочется.
– Так ты, вроде как, занят? – Он оборачивается с другой улыбкой, широкой, выставляет перед собой ладони (взгляд цепляют невольно шрамы, оставшиеся от гвоздей), сильно щурясь, – о'кей, док, больше не подкатываю.
– Это достойный человек, поэтому бросать его по телефону я не хочу.
Сознание буквально воет. Арсений рядом, он скучал, безумно, как и сам Джим, и – нельзя. Даже поцелуя.
– Изменять тоже. Поэтому завтра встречусь с ним, объясню, что вместе мы не будем.
– А... – Арсений, кажется, растерялся, но только на секунду. – То есть, – выразительно приподнял брови, поводя пальцем в воздухе, – до завтра тебя?..
– То есть, до завтра я – нежная принцесса, которая до брака – ни-ни.
Джим улыбается. Арсений, умница, всё понял правильно. И даже от этого чёртового взаимопонимания уже хочется наплевать на все недоотношения, обнять его, провести ладонями по колючим щекам, и целовать.
И вот – вместо поцелуев – горячий полезный ужин. Джим разве что по привычке удивился тому, как люди из тех же плоти и крови, что и он, умудряются творить такие вещи из тех же продуктов. У самого Файрвуда получилось бы неудобоваримое месиво. Горячий чай (себе Арсений всё же сварил кофе, бухнул туда две огромных ложки мороженого с улыбкой довольного камикадзе), приглушённое освещение, разговоры.
Арсению интересно всё. Его привычки – изменились или нет. Работа. Успехи, неудачи, отношения с коллегами. Поездки на конференции. Изучение немецкого языка. Испортившийся почерк. Они разговаривают негромко, иногда соприкасаясь пальцами за столом, даже мерзкий запах кофе, витающий в воздухе, не отвлекает. Или отвлекает. Но не сильно. А потом Арсений перегибается через стол, чмокает Джима куда-то в макушку, и заявляет, что посуду мыть не будет. А сам – помоется.
Когда посуда помыта, а пышущий влажным жаром фотограф появляется из ванной в облаке пара, оказывается, что единственный спальный диван не разбирается. Применение силы, смекалки и прочувствованная лекция Арсения: «Ах ты бездушный предмет мебели», – бессильны. В итоге – Джим с кружкой чая (свежесогретого) размещается на диване, а Арсений – на прилегающем ковре.
Его, кажется, это не расстраивает.
Он лежит на локте, подпирая голову ладонью, постукивает ногтем по краю почти пустого бокала (как и хотел, с вином, уже второй), и еле слышный, тонкий и нежный звенящий звук кажется почти сказочным, игрой воображения.
– Пособие для чайников: как продержаться одну ночь рядом с человеком, которого любишь и хочешь до безумия, не трахнувшись, – произносит иронически, тепло глядя на Джима.
– А представь, – Джим не отпускает его взглядом. Не может наглядеться. – Что ты тринадцать лет сходишь с ума по наваждению из прошлого. Оно рушит все попытки полюбить кого-то другого. Врывается в сны. Дразнит кажущейся близостью, утекает сквозь пальцы. А по истечении этого срока – вот, на расстоянии вытянутой руки.
Пальцы уже бездумно скользят по запотевшему ободу кружки. Джим сейчас сам не отказался бы от вина, но тогда он точно не сможет сохранять «расстояние вытянутой руки».
– Такой близкий. И между нами уже нет времени, нет недопониманий. Только вытянутая рука.
Он качает головой:
– Звучит... мифически.
– Да, – качнуть головой в ответ. – Ты же завтра никуда не едешь? Мне не хотелось бы отпускать тебя сейчас.
– Нет, как раз надо бы... – Арсений обхватывает верх бокала пятернёй, переставляя на другое место, пристально наблюдая за процессом. Переставил, убирает пальцы. – Надо бы, – повторяет утвердительно, какой-то констатацией для себя понятного факта. Вскидывает голову. – Хочу взять тебя с собой. Прочь из Лондона... и куда хочешь. Можем в моё, как ты назвал, логово, можем... Да куда угодно. Весь мир открыт.
– Ты серьёзно?
Пальцы, прекращая скольжение по ободу кружки, начинают по нему постукивать. Джиму – удивительно – но весело. Арсений предлагает человеку с устоявшейся жизнью бросить всё и пойти за наваждением тринадцати лет.
– Полностью, – Арсений смотрит пристально, слегка щурясь на свет настольной лампы. – Я не предлагаю таких вещей кому попало или ради шутки. Предупредишь своих, чтоб не теряли... Соберёшь вещи. И поедем.
