Соавторы: Олег Самойлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 153 (всего у книги 329 страниц)
– Он вот такой и был… – Арсень со странной улыбкой покачал головой. Он уже был явно пьян. – Волосы светлые, глаза тёмные, пальцы… Джим, у людей иногда бывают просто шикарные пальцы. Не знаю, как так природа делает. И голос такой… тёплый… Мы разговорились и пошли гулять. Проговорили всю ночь, просто ходили по городу. Он рассказал, что его отец – фотограф со стажем, а он тоже мечтает, да только плёнку зря переводит. Не даётся и всё тут. Я заверял, что могу научить, он отнекивался… позвал к себе домой. Утром мы проснулись рядом, на одном разобранном диване. Просто рядом уснули, ничего больше. Неделю так было. Встречались и бродили по городу, иногда заваливались к нему в квартиру спать. Потом он меня заставил несколько моих лучших фотографий распечатать и притащил к своему отцу. Кажется, я был не первый, кого эта добрая душа пыталась пристроить. А папаша его был редактором журнала, в котором я теперь работаю… работал. Наверняка за полгода уже выперли. Он сначала даже смотреть не хотел, а потом… хороший старикан, Джейк Стивенсон. Ругался всегда как чёрт с подожжённым хвостом, дымил похлеще Билла. И фотограф не из последних. Короче, Алан его уговорил глянуть портфолио… А старина Джейк возьми и разгляди в этих фотках моё будущее. Алан тем временем, ну, пока он папку смотрел, всё про меня рассказать умудрился, и что из России, и что фотографией просто болен, и что денег нету… Короче, я и опомниться не успел, как был уже на внештатной работе в одном из крупнейших лондонских искусствоведческих журналов. Старик меня взял под опеку и чуть ли не в ученики, наставлял в фотографии, говорил, у меня, как у фотографа, потенциал огромный. Фотографии, мол, не пустые, не просто красивые картинки. Но вот в штат устроить не мог, всё-таки я был иностранец, да к тому же – с очень шатким положением. Но я и так уже был доволен.
А с Аланом мы сошлись. Стали жить в его квартире. Я в этом парне просто растворялся, Джим, весь… Любил, как проклятый… Бросил пить, баловаться «травкой», перестал таскаться. Вообще. Ударился в изучение теории фотографии, Джейк меня натаскивал по азам, рассказывал, как и чего в мире фотографии, на кого ориентироваться, а кому просто славу раздули, гонял на выставки и за литературой, знакомил с некоторыми известными фотографами. Он, кстати, знал, что мы с его сыном встречаемся. Алан был у него единственным родным человеком. Жена умерла много лет назад. Короче, старик в наши отношения не лез, кажется, даже рад был, что у сына постоянная пара появилась. Алан же наивный был, доверчивый, почти как ребёнок, а я вроде как не дал бы ему пропасть… Он в том же журнале работал, разметчиком. Больше всего любил вылазки на природу и ещё смотреть, как я фотографирую… – Арсень впервые за долгое время поднял взгляд на Джима. – А вот щас, док, будет хреново. Мне.
Джим молча пододвинул к нему бутылку.
Он уже понял, почему Арсень о прошлом рассказывать не любит.
Подпольщик выглотал едва ли четверть. Алкоголь, кажется, уже нехило ударил ему в голову. Арсень отдал бутылку обратно. Навалился на подушки. Нашарил и подтянул сумку. Вытащил сигареты – всё с закрытыми глазами. Джим заметил, что руки у него дрожат. Несколько раз щёлкнул зажигалкой, кое-как подпалил зажатую в зубах сигарету. Затянулся, запрокинул голову. К темноте под балдахином призрачными извивами потянулся дым.
– Его убили, док, – выговорил хрипло между двумя затяжками. – В сентябре мы начали встречаться, а в апреле его не стало. По пути домой с лекции, он вечно таскался после работы на открытые лекции, то по физике, то по культурологии, то по китайскому языку… любознательный был, реально как ребёнок… Ну и возвращался обычно поздно. Ну и… был у нас знакомый… я б на него и не подумал даже… гомофобом оказался… подкараулил Алана в подворотне… он нас видел целующимися у подъезда, вот и… выследил… чёртов…
Голос задрожал и сорвался в едва различимый сиплый шёпот. Несколько судорожных затяжек, и Арсень усилием воли заставляет себя продолжать:
– Живого места не оставил… мразь… Мы в закрытом гробу хоронили…
Слова прерывались тяжёлыми попытками сглатывать. Дрожащие пальцы поднесли к губам сигарету.
– Суке этой… – снова затяжка, выдох почти судорожный, – дали то ли пять, то ли семь лет… и то… адвокат доказал, что была самозащита, вроде как… Алан сам на него напал… или спровоцировал ли… вроде даже свидетели… А после суда…
Арсень зажмурился и с дрожью втянул воздух сквозь сжатые зубы. Пальцы свободной от сигареты руки вцепились в наволочку.
– Я себя проклинал… что не сам… попался… Поклялся убить…
Он резко сел, спустил ноги с кровати. Сгорбился, уперев руку с дымящейся сигаретой локтем в колено. Его трясло.
А Джим не отрывал от него взгляда. Да, плохо Арсеню сейчас, но большее, что Файрвуд может для него сделать – слушать. Слушать внимательно и запомнить на всю жизнь.
– Джейк меня чуть ли не силой держал…. Говорил, что потерял сына и теперь не хочет потерять ещё и ученика. А я был бесправен, я же вообще… иностранец… Старик мне сказал, что с квартиры я могу не съезжать, остаться тут жить, и… В общем, я опять начал пить. Только теперь уже по-страшному. Раньше-то только на выходных, когда совсем хреново было, а тут… Света белого не видел…
Сигарета прогорела. Арсень вдавил её в край тумбочки, затушенный окурок бросил на пол.
– Трезвым был только на работе, фотография для меня всегда была… чем-то вроде храма. В храме на пол не плюют. Чтобы время забить, стал ещё подрабатывать на пару журналов, один по туризму, другой каким-то там проблемам экологии посвящён, что ли… Можно было уезжать из Лондона на природу. То на побережье фотографировать, то в лесах, то… короче, где я только ни был, пешком наматывал мили в одиночестве. Неделями дома не бывал. А возвращался – и опять бухал как чёрт. Ещё писал письма сестре. Описывал, где побывал, как здорово в Англии и как у меня всё хорошо. Получал в ответ её письма, не читал, скидывал в коробку на столе. Старик за меня переживал, приходил мне мозги чихвостить, а я не слушал. Иногда надерусь до полусмерти, а приду в себя… на кладбище. Прямиком у могилы. Как туда попадал – дьявол знает… И так несколько месяцев. Где-то в этом же угаре Андреа встретил. Молодой начинающий художник, юный фаворит публики. Я фоторепортаж делал от журнала на его выставке, а после банкета мы с ним поехали прямиком в его особняк за городом. Тут особо рассказывать нечего… три недели мы только и делали, что трахались, я его фотографировал, он меня рисовал… Вечерами выезжали на светские сборища. Наша связь была скандалом. Не я гонялся с фотоаппаратом, за мной гонялись. А так… выпивка, марихуана, кокаин… Безумные фотосессии, непонятные гостиницы… нас друг по другу тащило со страшной силой. Он рисовал так же, как я фотографировал. А ещё впервые после смерти Алана я себя чувствовал живым. Только продлилось всё недолго. Андреа взбрело в голову уехать в Египет, вроде как в поисках вдохновения… И он решил, что я буду его лучшей моделью. Что-то там связанное с фоном из пирамид и ощущением древности. А когда я сказал, что не хочу бросать работу, закатил истерику. Натуральную такую истерику с воплями и… всем прочим. Сам понимаешь, я просто ушёл. Три дня даже переживал разрыв, лежал дома на диване, смотрел в потолок и слушал нотации старикана Джейка. Он меня поил чаем, материл на чём свет стоит, дескать, полный я уёбок – губить ещё не начатую как следует карьеру фотографа на какого-то там второсортного художника, который всё равно долго на пике славы не продержится…
Арсень снова взял паузу, притянув к себе бутылку.
Джим нахмурился, осознавая.
Наркотики. Он знал, что наркотики вызывают зависимость. Не ту, о которой школьникам рассказывают, нет – хотя и её тоже. Психологическую зависимость и на всю жизнь. Это с первого же раза. При более частом употреблении человек становился одержимым, в буквальном смысле, как на старинных гравюрах. Насмотрелся на таких – лежат по уши в гипсе, родственниками со всех сторон обвешались, а в глазах – тоска и глубоко-глубоко – огонёк безумный.
Джим даже догадывался, о чём они думали.
– Потом было… нормально, – голос Арсеня, пьяный, слегка смазывающий отдельные слова, вывел из оцепенения. – Самый спокойный период. Я работал, учился – да, за всё это время я умудрился не вылететь из университета, фотографировал безумно много. Снова бухал. Старался дома не появляться – наваждение по Андреа схлынуло, и снова вернулась тоска эта чёртова… Короче, я фотографировал, пил и шатался по улицам. А потом вот так же, по работе, на выставке, увидел Софи. Это было в августе.
Внутри неприятно дрогнуло.
Софи, да?
– Ту самую док, о которой тебе рассказал. Мне даже не она сама – образ ударил в голову, как… убойная доза спирта залпом. Она разглядывала картину, платье чёрное, строгих линий, закрытое, в руке – бокал шампанского. Невысокие каблуки. Волосы в высокой причёске, и длинные серьги. Как же ей шло… чертовски. Я уже отснимал по работе и просто вондылялся по залу, потому сразу подошёл к ней и с ходу, просто обалдев, предложил… короче, фотосессию без всякой одежды, только с украшениями. Когда представил, как будет на её лодыжке смотреться золотой браслет… Думал, пошлёт меня лесом, – Арсень усмехнулся. Вытащил ещё сигарету, закурил, но на сей раз спокойно. – Одна ночь фотографии. Потом месяц – она назначала мне встречи на выставках или в парках. Разговаривала со мной о понимании искусства, заставила показать свои работы. К тому времени я уже был, кажется, влюблён по уши, и только и ловил возможность её сфотографировать. И где-то тут же меня приняли в штат журнала. Постоянная работа, я о таком и мечтать не мог. Оказалось, это её рук дело было. Много позже я узнал, что она из знатного аристократического рода, и половина её родственников – так или иначе, какие-то шишки в правительстве. Естественно, им не могла нравиться связь дочери с каким-то оборванцем из России. А Софи было безразлично. Она вытребовала с меня рассказ о прошлом – так же, как ты. Потом исчезла на четыре дня. На пятый, когда я уже спокойно ничего не ждал, просто приехала ко мне посреди ночи, разбудила, сказала, что собирается со мной жить. Но сначала мне нужно было пройти полное обследование, просто от и до. Причём уже оплаченное. Из меня там в больнице только что душу не вытрясли… нашли вроде бы дырку в зубе, тут же заделали. Короче, полностью здоров. После чего я переехал к Софи… Огромная квартира в Мейфере, с видом на тихий сквер, своя мастерская… я не говорил, что она художница? У неё ещё собственная небольшая галерея есть, досталась по наследству от отца. Их семья славилась тем, что поддерживала подающих надежды молодых деятелей искусства. Эта девушка сделала для меня столько, что, ощущай я себя должным, век бы не расплатился. Таскала по выставкам, подтягивала знания в разных областях искусства… в финале познакомила с несколькими людьми… не вдаваясь в подробности – у меня на момент попадания в особняк был свой сайт с широким портфолио, парочка премий и несколько контрактов с не самыми последними журналами.
Свой сайт?
Джим расширил глаза. Чтоб целый сайт и одного человека.
Это нужно было быть очень… очень известным.
И почему я тогда о нём не слышал?
А, ну да… работал…
– Обо мне заговорили как о фотографе, и это было… это было круто, Джим. Я впервые ощущал себя по-настоящему на своём месте, пахал как зверь, всего себя выкладывал в работе. Сам заработал на новый фотоаппарат, один из лучших, какие в профессиональной линейке предлагали на рынке, на всю фототехнику, оборудовал в старой квартирке небольшую студию, чтобы фотографировать для души в свободное время…
А ещё я дарил Софи кольца. В шутку. Она загадала число, и сказала, что на кольце, соответствующем этому числу, она выйдет за меня. Всего я подарил ей шестьдесят с чем-то колец, от золотых на заказ до дешёвых сувенирных колечек-хамелеонов, какие туристам впихивают. Один раз даже сам сплёл из проволоки. И какими только способами я ей их ни дарил... От сопливых романтичных до экстремальных. Один раз я вообще свешивался с карниза верхнего этажа, соседи едва полицию не вызвали. Всякое бывало. Она их хранила в специальной отдельной шкатулке, иногда вытряхнет на покрывало все, и мы вспоминаем: одно из такого-то города, с этим такая история связана… Что-то вроде калейдоскопа. Это было нашим… обычаем, что ли…
Мы прожили вместе чуть меньше года, расставаться не собирались. Правда, я сильно сомневаюсь, что её родственники позволили бы нам заключить брак. Урождённая английская аристократка и студент по обмену из России… короче, мы вместе только пока меня не выпнули из страны. Хотя и не представляю, что будет в этом случае.
Джим завозился в пледе.
Я им выпну…
Арсень докурил. Забрался обратно на кровать, навалился на подушки с глубоким вздохом. Поболтал в бутылке остатки виски, отхлебнул.
– А, да, – махнул Джиму бутылкой, – ещё из скелетов. Последние два года жизни в Англии меня преследовал странный тип с зонтиком. Зонтик синий, пальто с высоким воротником. Но он не нападал, ничего, всегда держался на расстоянии… Вот. Вроде бы всё рассказал, как есть. Если что-то забыл, то не специально.
– Это Лондон. – Джим отобрал у него бутылку. Нервы-нервами, но делиться надо. И так почти всё один выпил. – Там почти все мужчины ходят в пальто и с зонтиками. Разве что не с синими.
– Да, так что этому мы припишем ещё и отсутствие вкуса, – невнятно хмыкнул Арсень, доставая очередную сигарету. Рассказав всё, он расслабленно навалился на подушки и теперь мутным пьяным взглядом смотрел на Джима из-под полуприкрытых век. Дым окутывал пространство под балдахином, причудливо вился в свете лампы. – Ну да… ещё особняк… Здесь из скелетов, – он поднял свободную от сигареты руку и принялся загибать пальцы. – Я трахался где-то с четвертью обитатающих здесь – раз. Два – в их числе была Алиса. Ещё до моего вступления во фракцию. Три… первые три… да, где-то так, месяца жизни тут я был влюблён в твоего брата. Раз ночью сжёг целый альбом с рисунками… короче, это были милые, добрые и а-а-абсолютно непошлые рисунки. Ну и четыре, на сладкое – на данный момент я рисую новый портрет Кукловода.
Арсень прищурился. Дым мешал точно разглядеть выражение его лица, но отчего-то оно показалось Файрвуду довольным.
– Ну как, док?.. – поинтересовался подпольщик развязно, с насмешливым вызовом в пьяном голосе. – Достойна моя биография отдельного романа?
– Двух. – Джим поморщился, отмахиваясь от дыма. Он, конечно, понимал, что его брат – замечательный, харизматичный человек, но не мог уместить в голове факт влюблённости Арсеня в оного. – Теперь я понимаю, что ты имел в виду, говоря о насыщенности своей жизни вне особняка.
– Ну да… – тот небрежно мотнул зажатой в пальцах сигаретой. – Эт я ещё не рассказывал, как папарацци работал. Вот там… Ну да ладно, как-нибудь в другой раз. И того, подведём итоги: к двадцати двум годам я – бухарик, наркоман, убийца и шлюха. Ничего себе сочетаньице, а?
– Я только рад, что… Софи, – говорить имя было немного неприятно, но всё же эта женщина была выбором Арсеня, значит, достойной уважения, – заставила тебя пройти обследование. И ума не приложу, как ты оказался здоровым. Сердце, печень…
– Щ-щёрт пойми, – Арсень пожал плечами. Затянулся в последний раз и снова придавил окурок о тумбочку. – Они меня ещё на психический адекват гоняли ж… Все тесты норму показали. Ва-аще. Знаешь, мне кажется, я где-то в детстве умудрился душу дьяволу заложить, только сам этого не помню…
– А взамен что получил? – Джим иронично изогнул бровь. – Прекрасную внешность? Богатство? Власть над миром?
– Свободу, Джим, – подпольщик закрыл глаза и широко, почти умиротворённо ухмыльнулся. – Кастанеду читал когда-нить? Вот это «путь, в котором есть сердце»... Нет… ну и не читай. Так вот, смотри: у меня нет предрассудков, нет идиотских моральных запретов… большинство людей ими убивает себя как личностей ещё до двадцати лет… Это точно. Нет привязки к религии, стране, дому, лозунгам, призывам. Есть только люди, которые мне дороги и ради которых я реально наизнанку вывернусь, если потребуется. Потому что сам так решил. Есть творчество, любимое дело, работа, которая – как и у тебя – часть жизни, а не сплошное противоречие ей. И я не жалею о своём прошлом. Ни о чём из того… что тебе рассказал… Боль испытываю… но не жалею. У какого процента людей на земле – так же, как думаешь?
– А, ну тогда да… – нехотя согласился Джим. – Только что-то мне подсказывает, что свобода не входит в компетенции дьявола.
Холодно.
И поздно, скорее всего – хотя не разберёшь с этим освещением.
Джим, откинув плед с ног, принялся расстёгивать рубашку.
