Соавторы: Олег Самойлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 188 (всего у книги 329 страниц)
– Да откуда ты такая умная мне на голову?! Кровотечение маточное хочешь? Заражение крови?
Девушка сидела на кровати, сжавшись, обхватив себя тонкими руками, и явно была на слезах.
Джиму стало её жалко. Он сел рядом, обнял её.
– Слушай, ты тут не одна. Тебе будут помогать. Прекрати истерику.
– Отстань, чёртов… – она соскочила с места, сверкая мокрыми глазами, – чёртов… педик… Тебе-то… Что тебе-то до женщин…
Он только слегка приподнял брови. Раньше её не волновала его ориентация.
Кэт продолжала пятиться к выходу.
– Ты… скотина ты… – она уже почти в голос плакала, – врач хренов… образование получил, крутой, да? Да мы все помирать будем, тебе насрать… только Джек твой… да Арсень… да чтоб тебя…
Девушка выбежала из комнаты, всхлипывая. Джим взял сумку, поднялся с места.
Ему приходилось выслушивать и не такое. А сейчас нужно было переговорить с Биллом и с Дженни – на обязательность перепуганной беременной женщины надеяться не приходилось.
Билл принял новость удивительно спокойно. Покряхтел, пососал трубку – он находился в подвале и пользовался своей привилегией там курить. Признался, что рано или поздно ожидал этого, Кэтрин вела крайне неразборчивую жизнь в плане половых связей, или, передавая точнее, «кого только не перебрала». Но, пообещал он, хоть отцовство они и «хрен установят», припряжёт всех потенциально виновных.
– Все попляшут, – пообещал он, пожимая доку руку на прощание, – в следующий раз неповадно будет.
Дженни, как и ожидалось, была в шоке. Джим не стал посвящать её в подробности, сказал только, что Кэт ждёт ребёнка и ей нужен будет хороший рацион. Обещания никому не говорить брать не стал – либо нарушит, либо будет мучиться. Да и смысла нет – всё равно скоро все узнают.
Сколько можно… – думал Файрвуд, направляясь, наконец, на место работы. – Ещё одна больная, да ещё и каким глупым образом…
Уже перед дефибрилляцией, последний раз, они с Джеком пробовали разбудить Тэн и Перо. Даже не особенно надеясь на успех. Лёд, похлопывания по щекам – затрещин больше не делали, уговаривания. Можно было ещё раз поцеловать, но не хотелось ужасно – Джим всё ещё чувствовал прикосновение ледяных губ к своим. Непередаваемое ощущение.
А разбудила подпольщика мелочь – сразу видно вредную натуру. Когда Рой и Фил, кряхтя, приподнимали кровать, а Нэт подсовывала под ножки резиновые прокладки, в комнату забежал Табурет. Помяукал претенциозно, и, видя, что внимание на него обращать не собираются, запрыгнул на грудь Пера. И – о чудо – веки того задрожали, приоткрылись, а губы дёрнулись в неком подобие улыбки. По крайней мере, хотелось в это верить.
Табурет поприветствовал проснувшегося пронзительным мявом.
– Чего… орёт… – Рой встряхнул немаленькую кровать Пера. С другой стороны старался Фил, но молча. – Слов других… нету…
– Сам заткнись, – непонятно к чему забурчала Нэт.
– Табу…рет… – Арсень попытался поднять руку, наверно, смахнуть Кота, но рука не слушалась, подёргалась только. Кот же между тем ткнулся носом прямо в его нос, обнюхал и лениво спрыгнул с подпольщика.
Джим мягко похлопал по спине кряхтящего и ничего не слышащего за своим кряхтением Роя.
– Всё.
– Схерали…
– Всё. Проснулся.
Кровать тут же грохнулась на пол, едва не отдавив бедолаге Филу левую конечность. Рой, широкой души человек, полез обниматься к Арсеню.
Над кроватью, гордый и довольный, стоял Джек.
Постепенно просыпалась потревоженная широкими жестами Роя Тэн.
А Джим закинул в рот пустырник, отошёл подальше от этого праздника жизни – ещё зашибут, и наблюдал за приходящим в себя Арсенем. Только предупредил радующихся, что если они повредят иглы и капельницы, он их всех посадит на овсянку без соли.
Сердце радовалось. Минуту назад сжималось тоскливо – не хотелось любимого человека током шарахать, а теперь – как отпустило. А ещё Джима очень, очень радовала мысль, что теперь Арсеня – ну, и Тэн заодно – можно с полным правом сажать на овсянку. Когда с парентерального слезут.
Тень
Глаза открылись неохотно. Реальный мир, мир живых, качался и плыл, подёрнутый туманом. Тянуло болью пересохшие губы.
Тень над всеми нами
Исами с усилием заставила себя не кануть в темноту – очень хотелось спать, – но и пошевелиться не могла. В тот последний миг, когда Арсений взял её руку, готовясь провести за собой в реальность сквозь слои Сида… Они оба увидели тень, страшную чёрную мглу, сгустившуюся в призрачном мире. Всё менялось, плыло, видения прошлого мерцали и распадались сухим холодным пеплом, одна она, мгла, оставалась неизменно. Она росла, ярилась, она билась в стенки прозрачного купола. В глуби её вспыхивали багровые искры.
Это был цвет безумного голода.
– Проснулся же! Арсень! Арсень, мать твою, слово хоть скажи! С какой-нибудь стороны покажи, что живой!
– Да отойди ты от него…
– Ну, очухаться дай бедолаге, видишь, сказать ничего не может!
– Накройте ещё одним одеялом. Обоих, – спокойный, ровный голос Джеймса. Тон, не допускающий возражений.
Шуршат. Мурлычет Кот. Четыре мягких лапки топчут плед. Исами смотрит в потолок. Веки полуприкрыты. Нет сил. Чудится, болит каждая косточка, вся кожа болит. Внутри звереет холод, бьётся вторым диссонансным ритмом рядом с сердцем. Только сильнее.
Голоса шумят в ушах, сливаются неясным гулом.
Эти люди не знают, что нависло над домом. Они не видели.
Сверху тяжестью ложится одеяло.
Женщина закрывает глаза. Под прикрытием одеяла тянет руку. Благо, недалеко. Ледяные пальцы находят – бинты, плотную обмотку. Слегка сжимают. Рука Арсения тоже холодная.
Но он знает, видел. Может понять.
Вот, слегка поворачивает кисть и слабо сжимает её пальцы в ответ.
Может, вместе не будет настолько страшно.
Все разошлись. Остался только Джек, снова затеявший пропиливать пол. Арсений полулежал на кровати. Рядом спала Тэн. Если прислушаться, слышно было, как она тихо дышит во сне. Правда, из-за пилы, вгрызающейся в пол, почти ничего не слышно.
Арсений косится в сторону. У кровати на стуле Джим. Не то дремлет, не то просто голова опущена.
– Джим… – тянет Перо хрипло, просто потому что надо кому-то сказать. – Джим, в Сиде там… хреново всё.
Джек перестаёт пилить. Голова высовывается из-за кровати.
– Да, я догадывался… – Джим не поднимает головы. – А что там?
– Там… дрянь какая-то. – Арсений укладывает голову на подушку. Сидеть ещё силёнок не хватает. Да ещё болят перемотанные ладони. – Чёрная… повсюду, над особняком, над… нами. Мы все в ней, как в грязи. Она растёт ещё… и вроде как жрёт нас, я толком не понял. И Леонард сказал, помогать не будет. Если кто погибать будет, он больше не придёт.
Джек за кроватью притих. Потом отложил пилу и забрался на кровать, устроившись так, чтобы не толкать Тэн. Японка тихонько вздохнула во сне.
– В общем, вот так, – хрипло подытожил Арсений, уставившись в потолок. Правда, не выдерживает, косится на Джима.
– Значит, одни мы остались… – Файрвуд поднимает голову. Смотрит на Арсеня, кажется, грустно. – И что, есть у нас шансы?
– Да чёрт пойми. Там… Проклятие. Девы, которая на кухне… Она прокляла весь род, там, походу, страшно всё… Может, и я попал сюда из своего будущего из-за этой дряни… Я не удивлюсь, во всяком случае. – Он повозился, устроился так, чтобы лучше видеть Джима. – Курить, блин, охота…
Джек позади слезает с кровати обратно на пол. Молча берётся за пилу. И опять железные зубья вгрызаются в старые доски. Арсений слышит сопротивляющийся скрип древесины. Пилить точно тяжело, но крыс виду не подаст.
Джим переводит тёмный, тяжёлый взгляд на брата, и перебирается на кровать, к Арсению. Берёт его руку в свои, тёплые.
– Боюсь даже представить, каково сейчас Джону, – говорит, наконец.
– Это… – Арсений в ответ слегка пожимает его пальцы. Насколько позволяют бинты. – Есть чем меня на ноги побыстрей поставить?
– Я и так ставлю, – Джим кивает на капельницы, тянущие свои щупальца к его и Тэн рукам. – Это до завтра, потом овсянка… а там и питаться нормально сможете. Плюс витамины есть.
– Хорошо, – Арсений тоже проследил взглядом тонкий прозрачный шланг, тянущийся от сгиба его локтя. – А то портрет простаивает.
Джим немного склоняется, прижимает их сплетённые пальцами руки к своему лбу. Молчит.
– Поставлю тебя так быстро, как смогу, – говорит негромко спустя секунд пятнадцать.
Алиса возвращалась к себе в комнату после очередного собрания. Воодушевления не чувствовалось. Она говорила этим недоумкам об Учителе, смотрела в их пустые глаза, и понимала – не слышат. Накатывало осознание – никогда, никогда они её и не слышали. Их не волновал Учитель, не волновали его уроки. Им нужно было только одно – гарантия безопасности. Вроде как – если быть за Кукловода, то Кукловод не тронет. Файрвуд-старший, какие бы идеи ни преследовал, никогда не искал у Учителя защиты ни для себя, ни для кого ещё. Честно работал в рамках своего понимания фракционного курса, честно выполнял долг главы и долг врача.
Нынче вороны обратились в кучку перепуганных воробушков. Алиса уже начинала сомневаться – достойны ли они того, чтобы учиться.
Алисе было противно. Она уже не могла благосклонно принимать ухаживания безмозглого Харриса, не могла беседовать с последовательницами насчёт крыс. Всё это было глупо, затёрто, и крутилось вокруг раздутого самомнения «Учеников Кукловода».
Кукловод не делал нас мессиями, – злобно думала Грин, шагая по коридору. – С чего они взяли? Мы лучше крыс, но лучше только тем, что мы – умнее. Мы – прилежные ученики Учителя. Мы, чёрт возьми, не можем опускаться до того, что…
Она не додумала. Толкнула дверь своей комнаты и зрелище, открывшееся ей, выбило её из колеи.
В помещении – темнота. А на тумбочке, на рабочем столе, расставлены свечи. Немного, только чтобы разогнать общий полумрак. Это было красиво, необычно, и… волнующе. Элис встрепенулась – её никогда не оставлял равнодушным огонь, даже в самых банальных случаях. Даже заходя вечером в гостиную, видя зажжённый камин, Алиса чувствовала характерные вздрагивания внутри.
А сама Алиса была по-женски растревожена зрелищем, и даже слегка раздосадована от этого. Не хотелось выглядеть банальной романтической барышней.
На кровати сидел Мэтт. Держал в руках стаканы, наполненные чем-то тёмным, неловко улыбался ей.
Стараясь не выдать своего состояния, Алиса зашла. Прикрыла дверь.
Ей никогда не устраивали подобного. За всю её долгую, вполне насыщенную жизнь. Самое романтичное, что у неё бывало – просидеть вместе до глубокой ночи у костра. И то случайно вышло.
– И по какому случаю? – осведомилась, может, чуть холоднее, чем следовало.
Стабле обиженно скривился.
– Ну как же, ты чего, а? – Он протянул ей кружку. – Я старался, понимаешь, вино вытащил… Думаю, отпраздную с моей милой Элис то, что Учитель позволил мне остаться. Я ещё цветок хотел…
Алиса приняла прохладную кружку из его пальцев. Поболтала жидкостью. Отблески свечей внутри растревожили Элис ещё сильнее – багровые переливы пламени в рубиновой жидкости.
Нутро маньячки Элис сладострастно задрожало, хотя ситуация всё ещё вызывала у неё опасливое и брезгливое недоумение. Мэтт ей слишком не нравился. Так же ей не нравилось, что тот позволяет себе произносить её имя.
– Ну это уже излишне… – переливы приковывали взгляд. – Хотя ситуация и правда стоит того, чтоб её отметить. Мэтт, у меня во фракции сплошная шваль…
Все вышло лучше, чем рассчитывалось. Алиса вполне себе повелась на свечки и вино. Сначала пили в её комнате, потом – ненавязчивое предложение перебраться в зимний сад. Там точно никто не потревожит.
Мэтт первым поднялся с кровати и подал Алисе руку. Так и довёл её до зимнего сада, ну там ещё и идти недалеко. С собой прихватили по свечке, а запас из трёх бутылок у него был припрятан за кадками с растениями. Глушилка тоже ждала своего часа: если Алиса разоткровенничается, Форсу и Фоллу слышать совсем необязательно.
Сидели на полу, под его любимым цветком. На спальнике, чтоб теплее было. Мэтт и сам бы не сказал, что ему так в этой садушке нравится. Разве что листья занятные, резные. Он опирался спиной на тяжёлый горшок, Алиса привалилась к нему, голову к плечу прижала. В руке – стакан с вином. Он не забывает, подливает вовремя. Понемногу, полегоньку, незаметно…
Его стакан давно стоит на полу у скинутых ботинок. В опустошённой наполовину таре плещется свечной огонёк.
– Да, я любила танцевать с лентами… – посусонно вздыхает Алиса, возя головой по его плечу. Она уже точно пьяная. Ей жарко, жар ощущается сквозь плотную ткань платья. Рука своя на её талии аж горит. Глаза у Грин прикрыты, пальцы расслаблены. Стакан бы не выронила. – А ещё…
– Помню, помню, – заверяет Мэтт в полголоса. За дверью чьи-то шаги, но нет, мимо. Пронесло. – А уж как веера тебе шли... И факелы. Кто-то тебя там огненным демоном прозвал, уж не Сэм ли? Точно не помню уж, но могла, чертовка… Дело ещё в Плимуте было, мы там на три недели застряли, помнишь?
– Огненный демон… Ох, Мэтт, ну… ну не серьёзно же она? Я… я не могла, понимаешь? Это всё она…
В голове путается, шумит, и голос Мэтта – как через туман. Бросает фразы, вроде, безобидные, а слова жалят в самое нутро.
Плимут, да… Самое начало. Первые вспышки ярости. Днём Алиса тренировалась с алыми лентами, а вечером Элис выплясывала с огненными веерами. Тогда у них было потрясающее взаимопонимание, Алиса даже ошибочно считала её своей гранью.
После… Огонь и кровь, кровь и огонь. Полыхающие дома, собственные окровавленные руки. Ужас, смешанный с бесконечным упоением жизнью, силой и властью.
Вспоминать это страшно. Алиса прижимается к Мэтту, старается выкинуть из головы чёрно-красные картины. Это на уровне рефлексов – не вспоминать прошлое, не будить Элис.
– Да, веера, – повторяет сбивчиво. – А… помнишь клоуна? Клоун… наш… он не любил клоунов…
– Нам там хорошо жилось, – Мэтт слегка прижимает её к себе. – И мне бы хорошо, если б не смерти эти… Ну прицепились же копы, чтоб их, ведь за нами как ищейки чёртовы шли! А ко мне так и вовсе. Если б не это, я и дальше бы с вами остался… А так вот в Саутгемптоне сойти пришлось…
Стабле тихо вздохнул и плеснул ещё вина. Немного, на глоток.
Нельзя… убийства…
Нельзя…
Алиса торопливо отхлёбывает из стакана.
– Убийства эти… – повторяет глухо, – убийства… По пути из Плимута, потом … я же сиделкой в Эксетере работала… там шестеро. Ты… был в Эксетере, Мэтт? Такой небольшой город… больниц мало… А эти женщины…
Ещё один торопливый глоток. Мэтт – друг, и если кому-то можно рассказывать, то ему.
Сладкая, отдающая алкоголем жидкость, медленно стекает по пищеводу, распространяя тепло.
Мэтт молчит и поглаживает её по спине. Уютно, хорошо. А нахлынувшие воспоминания огнём жгут нутро, от них больно и горько.
Это же не я…
Это Элис…
– У меня отец умер, Мэтт. – Алиса утыкается носом в его плечо. Элис, разбуженная воспоминаниями, наружу не рвётся, только нежится в её боли. – Отец умер, а мать… проституткой оказалась. Нас выставили. Она ненавидела меня, а я… – негромкий смешок. Лишь погодя, Алиса понимает, что это она смеялась. – Я её убила. Не жалею даже, такие, как она, жизни недостойны. Я ненавижу их, матерей, продолжающих жить так, как будто их детей не существует.
Собственный голос звучит глухо оттого, что говорит она в его плечо. Но Мэтт не двигается, только продолжает поглаживать её по спине.
Мир плывёт. Но вино хорошее, тошноты нет. Только звуки глуше, а собственный голос заполоняет весь мир, только его и слышно.
– Ребёнок – это существо, за которое… ответственность, понимаешь? Ответственность. Если мать не любит ребёнка, в итоге он ломается. Нельзя так поступать с людьми, нет… и ведь разумнее убить одну плохую мать, чем потом… она же не раз родить может… и на свете будут жить несколько изломанных людей… А я спасала их. Я сначала себя спасла. Потом стала спасать других. В больнице, и дальше…
– Так вот чего, – Мэтт так же расслаблен. Только прижимается щекой к её волосам. – Ты правильно сделала всё, девочка. У меня родители тоже дрянь были. Жаль, у самого храбрости не хватило… Знаешь, не только матери, и отцы бывают… Э, да чего там.
– Нет. – В голосе резко прибавляется жёсткости. – Матери. Сколько таких сук на свете…
Алиса отстраняется от его плеча. Глаза мокрые, и, скользнув щекой по ткани его свитера, она принимает, что там – мокрое пятно. Но плакать больше не хочется. Поэтому, отхлебнув ещё вина, она откидывается спиной на кадку и улыбается ему слегка безумно.
Под боком чувствуется ободряющее присутствие Элис.
– Да, Мэтт. – Алиса вздёргивает подбородок. – Я убивала их. Много. Вот этими, – поднимает кисти рук и демонстрирует ему, – руками. По-разному, и снотворным, и ножом. Один раз – скальпелем. А они кричали, эти бляди…
