Соавторы: Олег Самойлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 89 (всего у книги 329 страниц)
– Кому ладно, а кому потом кровищу от покрывала отстирывать, – назидательно проговорил Арсений, вытаскивая початый бинт. – Давай быстро, да я буду дорисовывать.
– Чего хоть рисуешь-то? – Джек навис над письмом, разглядывая наброски. – Девушка ничего. А эта морда кто?
– Маньяк. – Арсений, вздохнув, протянул соседу сухарь. – Как видишь, после нервного потрясения я активно сублимирую и борюсь с гипотетическими ночными кошмарами, рисуя своего мучителя.
– Главное, стокгольмский синдром не заработай, – хмыкнул крыс. – А то точно решу, что ты от брата заразился.
– Я не дам тебе заснуть, Перо. Не надейся.
Другая комната. Вместо кровати с балдахином – тяжёлый стол и тёмно-красная обивка диванов.
Ровная огневая боль в правой ладони взрывается ослепительной вспышкой. Остаётся только хрипеть, орать нет сил. Он падает на твёрдый подлокотник кресла, перевешивается через него. Звякнув, натягивается цепь, ошейник сдавливает горло. Кукловод с силой разжимает его скрюченные пальцы, вкладывая в них тяжёлую тёмную кисть, снова сжимает их на лакированной рукояти.
– Давай, Перо, – шепчет, ведя его трясущуюся руку, подсовывает под неё лист.
Хватка нечувствительных пальцев разжимается, кисть падает на пол. По цепи проходит разряд.
– Я попробую обойти нехватку куска, – Джек продемонстрировал неохотно оторвавшемуся от письма Перу схему, которую он чертил второй час подряд. – Если всё же свезёт и соберём чердак – сверим по образцу.
– Да чего показываешь-то? Моих познаний в электронике только и хватит, чтоб на схеме среди всего остального узнать резистор.
– А учиться? Ну ладно, ладно, не грузись. Пойду в библиотеку, может, откопаю чего на тему. Всё ж таки перепроверка…
– Угу.
Арсений возвращается к письму.
– А, ещё, – уже у двери вспоминает Файрвуд. – Дженни теперь всех отлавливает и заставляет делать гирлянды к новому году. Они там весь чердак вверх дном подняли, ищут игрушки на ёлку. Так что лучше на глаза ей не попадайся.
– Понял.
– А ты ёлку-то хоть видел?
– Потом посмотрю, – Арсений махнул на него карандашом. – Иди уже.
«Я некоторое время провалялся без сознания. Кажется, сначала была одна комната, потом другая. Таскал он меня сам. Ничего так физподготовка, а? Рисовать я смог только на третий день, до этого он обрабатывал мои руки. И перематывал сам».
Перед обедом завалилось несколько «правых» подпольщиков – в гости, узнать о состоянии недавней жертвы, рассказать новости и, как оказалось, попробовать заманить его обратно во фракцию. Они, вроде как, и Джека рады были бы вернуть – Билл ни дня спокойной жизни не даёт – да только уже не получится. Но он-то, Перо, не в опале. Наоборот, со вчера, как живым от маньяка вернулся, даже «левые» поговаривают, что надо бы его зазвать в подвал.
– Знаю, зачем я им нужен в подвал, – хмыкнул Арсений, оглядывая по очереди Нэт, Джима-подпольщика, Джулию, Закери и Рича. Кто-то пристроился на тумбочке, кто-то на полу, девушки заняли притащенный Джеком ящик. – Им надо, чтобы я за них испытания проходил, вот и всё. Они ещё дойдут до того, что предложат Джеку вернуться на правах обычного подпольщика. Что касается прохождения испытаний – мы с ним почти наравне.
– А я говорила, – фыркнула Нэт. – Без политики здесь не обошлось.
– Да кто ж с тобой спорил-то… – пробормотал из своего угла Ричард.
– Без неё никогда и нигде не обходится. – Арсений оглядел компашку. – Да ладно, может, мы с лидером и на пару сообразим чего на тему свободы.
Они ещё немного посидели у него – перебрасывались мало значащими фразами. Под конец, когда уходили, Джим-подпольщик, стараясь сделать это незаметно, положил на тумбочку апельсин.
Арсений подумал и припрятал фрукт до вечера – чтобы потом подкинуть Джеку и посмотреть на его реакцию.
– Отдохни, – Кукловод, сделав ему инъекцию обезболивающего, отошёл к столу. Арсений кое-как проглотил гемостимулин и скорчился на диване. У подножия валялись листы с кривыми линиями – плоды его судорожных попыток возить кисточкой по бумаге.
Маньяк долго шуршал чем-то на столе, потом вернулся. Опустился на пол около него. Некоторое время сидел рядом, потом нерешительно протянул руку и взялся за его запястье. Подержал так секунду, выпустил.
– Если ты не можешь работать, я перевяжу, – сказал тихо, принявшись разматывать плотный белоснежный бинт.
Арсений, потихоньку приходя в себя, смотрел, как маньяк обрабатывает и перевязывает его ладони. Неловко, ошибаясь и постоянно делая ещё больнее, чем было. В проясняющемся сознании всплыло воспоминание – он по заказу одного художника проводил фотосессию под рабочим названием «слепые эмоции». Художнику было нужно нечто на тему ощущения слепыми людьми реальности. После изрядной ломки головы были приглашены две модели и отснят большой старинный дом с заваленным чердаком. Арсений, за отдельную, правда, плату, попросил девушек два часа до съёмки посидеть с завязанными глазами. Обе друг о друге не знали. По истечении двух часов он снял повязки, но запретил открывать глаза, и завёл на большой чердак сначала одну, потом вторую. На чердаке были навалены во множестве разные вещи – вроде скульптур, мешков с хламом, старых рам, ящиков, старинных предметов мебели, одежды, игрушек. Некоторые были мокрыми, другие покрыты лаком, на третьи он налил сироп, на какие-то была приклеена наждачка. Он сказал девушкам просто осторожно, желательно не падая, исследовать комнату минут пять-семь, пока он приготовит свет и сделает несколько пробных снимков. Справились они замечательно – не ощущая себя под прицелом объектива, щупали предметы, о назначении которых не догадывались, а он бесшумно ходил вокруг и фотографировал их эмоции, проявляющиеся от соприкосновения с теми или иными поверхностями и попыток угадать, что именно оказалось под ладонями. Самое интересное было, когда они наткнулись друг на друга. К тому времени, как, по их мнению, должна была начаться сама фотосессия, работа уже была окончена. Художник остался в восторге, но суть не в этом.
Кукловод сейчас напоминал этих девочек с закрытыми глазами, которые в первые секунды, наткнувшись на какой-нибудь странный предмет, отдёргивали руки, затем с недоверием, осторожно, касались снова и, наконец, принимались настороженно ощупывать.
Только у маньяка было ещё и желание касаться. Желание и… страх.
– Ты будешь рисовать, Перо… – голос Кукловода дрожит. Может, дрожит он сам. Пальцы – кажется? – благоговейно скользят по запястью, касаются забинтованной кисти, слегка надавливают на плотные белые витки на ладони. Слабая вспышка боли. – Будешь?..
Тебе нужно было, чтобы кто-то признал тебя, а не его. Ты сам мог хоть сколько нарисовать своих портретов – художник… И неизрезанными руками. Но почему именно я? Разве ты не мог найти любого профессионального художника, притащить в особняк, заставить работать…
– Арсень… – Дженни, дождавшись кивка, проскользнула в комнату и устроилась на краешке кровати. – Тут такое дело… Ты извини, конечно… Когда ещё тебя не было, Райан вдруг решил передо мной извиниться за то, что тогда ударил дверью… Он не специально, конечно, но… Да что же это! – девушка всплеснула руками. – Я тебе о том, что его «подарком» – она тщательно закавычила это слово, – оказалась флэшка с программой. Она для слежения за людьми – даёшь фотографию, и…
– Понял. – Арсений в который раз отложил письмо.
– Программа была заблокирована. И я взломала блокировку…
– Чего? – Арсений вытаращился на это неземное создание. Дженни разгладила на коленках складки платья.
– Ну да, я же десять лет после аварии сидела дома, вот и изучила программирование от скуки. Да и случай там несложный был. – Девушка хихикнула. – Кажется, Райан не думал… Ну ладно. – Вид у неё моментально стал слегка виноватым. – Я вчера случайно услышала, что ты говорил Джеку. На кухне ты сказал всем, что не видел Кукловода, а ему…
– Просто решил, что покоя мне после этого не будет.
– И я подумала… Мы с тобой можем собрать систему слежения! Джек наверняка поможет, да и сами справимся, если что…
– И что – выследить Кукловода по портрету?
– Ну конечно! – Дженни так и сияла от воодушевления. – Нарисуешь? Надо совсем небольшой, как фотография. Главное – чёткий. Как тебе идея?
Арсений вздохнул. После всего ему хотелось бы хоть день не думать о маньяке.
– Попробуем. Только давай хотя бы дней через пару-тройку.
– Ну конечно, отдыхай. – «Фея» слегка поёрзала на месте. – И вот ещё о чём хотела поговорить – рождество уже через неделю, а у нас не хватает украшений для ёлки…
«В общем, всю неделю я рисовал. Номер два не скупился на лекарства для моих ладоней, притащил их столько, что девать было некуда. За расходом не следил. Кормил три раза в день по высшему разряду – в поставках такого не найдёшь. Принёс кучу рисовальных материалов – над разбором я сидел целый вечер. Я даже выпросил у него за работу корнишоны. В последний день, целую банку.
Один раз нарисовал меня сам. Попробовал, точнее. На середине не выдержал, отбросил рисунок, сказал «мало» и ушёл. Потом меня пробовал нарисовать первый. Второй, когда вытеснил его, разорвал рисунок.
Иногда мне казалось, что он задыхается. Серьёзно, когда он начинал свой сеанс трогания моих рук – дыхание делалось прерывистым и… как будто судорожным. Пару раз мне казалось, что припадок начнётся. Не знаю, что он в этом нашёл. Но каждый раз напоминал мне слепого, попавшего в незнакомую комнату. Или ребёнка, которому завязали глаза. Было в этом что-то отчаянное. Когда забывался, шарил по мне точь-в-точь как слепец. Будь у меня что искать – подумал бы, что он это ищет. Иногда, если лучше себя контролировал, ещё брался касаться моей шеи возле ошейника, ключиц. Тогда его трясло. Колотило. Потом он уходил на свой диван. Сидел минуту-две, успокаивался, ложился и заставлял меня рисовать.
Но таким он был от силы несколько минут в день. В остальном – хладнокровный маньячина, как и положено. Издевался, заставлял работать, бил током для профилактики. Часто заговаривал о смысле искусства и его соотношении с действительностью, хоть Шопенгауэра вспоминай. В споре был необычайно и изящно логичен, если не скатывался в сарказм.
На следующий день… или ночь… всё повторялось. Опять трогал мои руки и трясся.
Док, если будут идеи, что это за такое, обязательно расскажи. Мне ж интересно.
Мои рисунки прилагаются. Это я так искал слова для описания, мало ли, вдруг тебя на какую-то мысль натолкнёт.
P.S. Фотки один не пересматривай».
Арсений в обход помарок и зачёркиваний перечитал окончательный вариант записи. Никаких призраков, видений, указаний на то, что творилось с ним в первые дни заключения. Ни тёмных образов, ни тоненькой девушки, так отчаянно напомнившей ему Софи.
Он сложил лист в четыре раза.
Можно было отнести письмо Джиму.
========== 20 - 25 декабря ==========
– Фотки… один… не пересматривай… Нда, ну и почерк. – Джим, мягко улыбнувшись, сложил письмо вчетверо, прогладил пальцами сгибы и засунул листок в карман брюк, намереваясь перечитать сегодня хотя бы пару раз.
Итак, что мы имеем…
Кукловод сам обрабатывал раны Арсеня. То, что Кукловод снабдил подпольщика медикаментами как раз таки неудивительно, ему было выгодно как можно более быстрое восстановление рук. Но обрабатывать сам…
Мог же он просто дать лекарства, а там выкручивайся как хочешь? Это было бы логичнее.
Да, Арсень явно уже не был для Кукловода рядовой марионеткой. Возможно, он вообще перешёл из ранга марионеток в… какой-нибудь другой, но это уже домыслы.
Карандаш замер над листком блокнота в нерешительности. Пораздумав, Джим решил, что эта его мысль в записи не нуждается. Сам он точно не забудет, а если запишет, могут и прочитать. Такой возможности исключать нельзя, та же Алиса в приступе любви к Учителю вполне может выкрасть. Уже смотрит голодными глазами.
Снабжение хорошей пищей так же не выбивалось из общей картины. То, что выздоравливающему человеку нужно куда больше ресурсов, вполне логично, и это не мог не понимать даже тот, у кого напряжённые отношения с телом.
А следующий факт – ощупывание. Джим чувствовал, что, если опираться на слова Арсеня, в этом не было ничего намекающего на половые отношения. Похоже на страсть, но на страсть с совершенно другим зарядом. Жажда, одержимость – вполне вписывается в концепцию любви к материальному и телесному как продолжение желания овеществиться самому.
Но вот вопрос – щупал ли Кукловод тело? Или он щупал Арсеня?
Быстро накарябав на листке «тело или Арсень?», Джим два раза с силой подчеркнул запись. Это казалось ему важным. А записанное таким образом не представляло никакой возможности для дешифрации посторонним человеком.
Учитывая то, что Кукловод пытался нарисовать… А то, что он порвал рисунок Джона, можно считать проявлением ревности?
Размышления начали принимать характер бездоказательных гипотез. Осознав это, Джим захлопнул блокнот, кинул на кровать, рядом с сумкой.
Рисунки он пока изучать не стал – осмотрел мельком, подивился изобразительному таланту подпольщика и положил в Меннингера. Всё равно дочитал. А если положить в сейчас читаемого Фрейда, то они истреплются – нарисованы на тонкой бумаге.
Если подводить итоги…
Кукловод получался психопатической личностью, предрасположенной к маниакальной одержимости, зато Джон – почти что адекватным человеком.
И если Джон решил раствориться, его нужно разубедить в необходимости этого. А если у него нет мотивации – дать.
Но это позже.
Джим накинул белый халат и повесил сумку на плечо.
Сейчас Кукловод должен находиться во взбудораженном состоянии, и тревожить его – всё равно что пускать платника в очередь льготников. Шума много, а результат предсказуем и неизменен. Поэтому Джим выждет… с недельку, и потом, потихоньку, осторожно…
Файрвуд улыбнулся своим мыслям. Джон, несмотря ни на что, ему нравился. Тем больше хотелось ему помочь.
Ещё задолго до Рождества в доме уже с утра до ночи царило предвкушающее оживление. По крайней мере, так с сарказмом выразилась Лайза, которую неугомонная Дженни в компании Зака послала найти цветную бумагу для гирлянд. Дженни по секрету сказала Арсению, что тот самый притащенный Джимом-подпольщиком апельсин был из рождественской поставки, и это она посоветовала передать. Девушка, светясь, шёпотом (дело было во время обеда) поведала, что поставка превосходит все ожидания, и что теперь-то праздник точно получится, но говорить остальным она пока не хочет – чтобы был сюрприз.
– А может, Кукловод и не такой плохой? – зашептала она с надеждой, перед тем, как порхнуть с кресла к плите, – ёлка, подарки…
Арсений только пожал плечами и постарался соорудить улыбку. В этой праздничной поставке, как и в гигантской пушистой ели, теперь занимающей пространство от камина до рояля, отчётливо ощущался широкий прощальный жест Фолла.
Арсений с Джеком в эти дни собирали корпус бомбы. Плавить железо вагонов было негде, потому приходилось деформировать молотками и гнуть плоскогубцами, и всё это – по двадцать минут в день, не больше – ровно столько действовала глушилка, которую крыс ставил на камеру в комнате. По истечении срока рабочий инструментарий запихивался под кровать, до следующего дня. В первый день Джек бухтел, что курочить такую железную дорогу – преступление и вандализм, после чего Арсений тихо сказал, что на одном из вагонов была кровь убитого младшего брата Джона Фолла.
– Почему ты думаешь, что его? – спросил нахмурившийся Джек.
– Джим сказал, эта версия соотносится с дневниковыми записями.
– А если тех, кто был в особняке до нас? Может, это их кровь.
– И действительно.
Оставшиеся десять минут они не говорили. Потом Арсений подкинул в коробку с деталями апельсин и принялся вовсю делать вид, что понятия не имеет ни о каких подброшенных апельсинах. Джек, не особо расстроившись по поводу его неведения, быстро оставил от фрукта только спиралью счищенную кожуру, с минуту сидел с задумчивым видом, потом вскочил, заявив «это может быть только новая поставка» и вылетел из комнаты. Арсений, крайне заинтересованный, кинулся следом. Крыс завернул на кухню и принялся трясти перепуганную Дженни.
– Человеческий мне апельсин! – требовал, по пятам ходя за хозяйкой. – Джен, ну побудь милой и доброй, от яблок и печенья тошнит, а из-за этого самого пропавшего куда-то даже днюхи моей не было…
«Самый пропавший» стоял у стеночки и ухмылялся.
Дженни отделалась от Джека обещанием жареной картошки с грибами и, пока крыс балдел от счастья, сунула ему под нос тазик, нож и полведра нечищеного картофеля, потом заметила скромно ухмыляющегося Арсения и послала его в гостиную, помогать Лайзе и Заку делать гирлянды.
У самой гостиной его поймал Джим. Последователь был серьёзен, взгляд внимательный, из чего Арсений предположил, что его намерены допытывать о деталях письма.
