Соавторы: Олег Самойлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 84 (всего у книги 329 страниц)
Как же не хотелось разговаривать.
Джек как будто понял. Молчал. Смотрел на валяющиеся по кровати листы дневников. Долго, может, минут пять или даже дольше, Джим уже успел два раза перечитать последнюю страницу.
– Я тебе… – брат зашуршал рядом. Вытянул из сумки небольшой светлый предмет. Протянул. – Диктофон. Как обещал.
– Спасибо. – Джим принял не глядя и положил к себе в сумку. Его сейчас не особенно интересовали ни технические параметры, ни мощность, ни память. Как будто и не ему требовалось. – В обмен, помню.
Младший снова замолк, за что док ему был даже благодарен.
Сидел почти неподвижно, только скрёб ногтем по коленке, по краю дырки в джинсах, да изредка шмыгал носом.
Минуты через четыре зачем-то сказал:
– От батарейки работает. Хватит месяца на два.
Значит, не уйдёт.
Джим аккуратно сложил лежащие на коленях листки, переложил их на тумбочку и придавил близлежащей книгой. После тихо вздохнул – говорить всё ещё не хотелось, – и внимательно уставился на брата.
Тихий какой…
– Джек, ты пришёл ко мне ночью, когда даже самые дурные проходильщики спят, вряд ли надеясь застать меня бодрствующим, чтобы просто отдать мне диктофон?
– Нет… да… то есть… нет, не просто. – Судя по взгляду, короткая внутренняя война была выиграна, но радости это брату особой не принесло. – Джим, – он снова стал смотреть в пол. Ещё и пальцы сцепил на коленях. – Это же… я виноват. Я один.
Ну вот что с ним делать?
Джим себе не врал – да, виноват был Джек. Но даже сейчас, в самые тяжёлые приступы тоски, он не мог рассердиться на брата, обвинить его, или ещё что-то подобное. Брат для него всегда был существом неподсудным.
– Ты виноват. – Старший с трудом держал голос ровным. – Ты действительно виноват, хоть и не один. И что думаешь делать дальше?
– Буду вытаскивать нас отсюда, – последовал ожидаемый ответ. – Не хватало ещё, чтобы маньяк добрался до Дженни или Зака. Или до тебя. – Джек встретил его взгляд. – Мне ртуть нужна, Джим. Как можно быстрее. Сделаешь?
– Дело недолгое, реактивы есть, – Джим пожал плечами. – Но я не совсем об этом. Ты собираешься и дальше себя винить?
Младший передёрнул плечами.
– Да какая теперь разница,– буркнул тихо. – Давай весь психоанализ потом, когда выберемся.
– Когда выберемся, поздно будет. – Джим откинулся на спинку стула и прикрыл глаза. Щипало в них так, будто песка насыпали. – Да и какой психоанализ… ты, наверное, забыл, что уж кто-кто, а я могу тебя понять. Из-за меня умерло даже не десять – больше человек. Прямо под скальпелем, или позднее, какая разница.
– Вот именно – какая. Нормально всё. – Джек поднялся, привычным движением закинул на плечо сумку. Покосился на стопочку дневников, лежащих на тумбочке. – Ты только больше к маньяку не лезь.
– Полезу. Ровно так же, как ты полезешь… куда-то. Погоди, не уходи. Дай руки перевяжу.
– Не надо, – совсем тихо, уже у порога. – Я испытаний не проходил сегодня.
Младший ушёл, забыв закрыть за собой дверь.
Джим потёр глаза и потянулся за дневниками.
========== 14 декабря ==========
12:25 PM*
Кожа… тёплая… под пальцами…
Даже без сознания – такой тёплый…
Кукловод ведёт кончиком носа вдоль шеи бесчувственного Пера. Он не может насытиться – жизнью, материальностью, ощущением тепла и запаха – всё это будто всасывается внутри него в своеобразную чёрную дыру. Промелькнуло – и исчезло, оставив после себя ощущение ещё более голодной пустоты.
А и можно ли этим насытиться?
Руки, дрожа, оглаживают разлохмаченные бинты на руках Арсеня. Осознание, что эти бинты впитали его кровь, боль от проколов, частичку пьянящей жизни, заставляет нутро лихорадочно сжиматься.
Арсень…
Ар-се-ний – живой.
Даже такой – живее всех остальных марионеток.
И уж точно живее самого Кукловода.
Прижаться ухом к груди: сердце бьётся с трудом, еле слышно. Пульсирует, сжимается, перекачивая драгоценную кровь. Кукловод помнит запах этой крови – металлический, будоражащий, сводящий с ума и побуждающий – попробовать, хоть слегка коснуться языком.
Арсень безраздельно властвует над своим телом. Это видно по тому, как он проходит испытания, тренируется.
Его дух и его тело если не едины, то точно действуют как хорошо слаженная команда.
Потрясающе…
С огромным трудом Кукловод заставляет себя оторваться от Арсеня. У него мало времени, нельзя оставлять мониторы без надзора более чем на час.
А ещё привести в порядок мысли и дыхание.
Раз-два-три… – мысленно до двадцати, вдох, и – работать.
2:00 PM
Циферблат часов мерно отсчитывает секунды под невидящим взглядом.
Зачем я это сделал? Я – позволил.
Десять… уже одиннадцать секунд.
Тик-так.
Если быть откровенным – меня и не спросили. Меня поставили перед фактом. Вот я – сижу в старом кабинете, там, выше – мониторы, в спальне... лежащий Арсень. В комнате матери.
Пальцы правой руки отстукивают ритм, ровный, в такт тиканью. Это непроизвольно.
Повернуть голову – к настенной картине, где изображена повозка с лошадьми.
Отец никогда не пускал меня за свой рабочий стол. Я мог только сидеть на диване и наблюдать. Он вообще был щепетилен по отношению к вещам и их принадлежности.
Арсень – в спальне Кэт.
Его бы обратно утащить, да Он разозлится, снова заберёт. Да и зачем утаскивать? Смысла нет.
Я успокаиваю себя?
Как же я устал…
12:20 PM
Пленник без сознания.
Загоняли.
Замучили.
Как смели?
Было у них право?!
Медленный вдох через нос, глубокий выдох. Раздражает, но ничего не попишешь – сейчас нельзя терять самоконтроль как никогда.
Арсень спит. Приходил в сознание пару раз, пил, отрубался.
– Ар-се-ний… – чужие буквосочетания неудобно выталкиваются языком изо рта.
Но в паспорте так и написано. Ar-se-ny. Как же хочется называть его правильно, его настоящим именем, но буквы – чувствуется – не те, акцент не тот.
Бесполезно.
Перо – имя услышал – повернулся, выдохнул что-то невнятное. Быстро-быстро: вскочить – на полу сидел – замереть рядом, прислушиваясь, но нет.
Уже замер.
Сколько ещё так будет?
И Джон скоро выйдет. Надо выпустить. Дальше его держать – себе дороже.
Хотя он ослабел…
Наклониться к Арсеню ближе…
Ближе…
Дыхание прослушивается с трудом, слишком истощён, слишком обессилен. Его руки пахнут кровью, слегка – мазью дока. Когда Кукловод только принёс его сюда – не удержался, исследовал всего.
Слишком долго ждал, слишком долго. Желал получить, привязать, присвоить, и вот – получил. Принёс, свалил на кровать, а после – трогал: руками, взглядом, вдыхал его, пил – жадно, захлёбываясь, пил его запах, тепло, присутствие.
Как с водой в жару – чем больше пьёшь, тем больше хочется.
Та пара минут, когда Джек выбежал из библиотеки, оставив товарища одного, была подарком свыше. Кукловод, осознав возможность, будто выпал из реальности, а когда очнулся – уже нёс бессознательное тело сюда по закрытой части коридора. Нёс, не чуя тяжести – да и Арсень похудел изрядно – а сердце колотилось как бешеное. Лицо горело, грудную клетку сжимало почти спазматически. Его, Кукловода – сердце, лицо, грудь, потому что Джон не способен испытывать подобное.
3:10 PM
Это спальня матери?
Джон растерянно осмотрелся. Он не заходил сюда довольно давно, чертежи спальни как испытательной комнаты были готовы пока только набросками и он довольствовался записями с камер.
Давно не заходил.
Это не может быть её спальней. Кэт никогда не допустила бы… когда она приезжала, она постоянно что-то меняла в своей комнате. Не выносила однообразия. Каждый раз часами убеждала Уильяма, что очередной ковёр-стол-тумбочка ей просто необходимы. Выдумывала псевдоразумные объяснения, а на самом деле, падкая как сорока на модные вещи, просто хотела новизны.
Джон кинул взгляд на лежащего на кровати Арсеня. Покачал головой.
Худой.
Бледный. Щёки впали, под глазами – синеватые тени.
Или серые больше?
Губы на лице не выделяются.
Трупы и то посимпатичнее бывают.
Нечего тут больше делать. И приходить-то не стоило.
3:20 PM
Кукловода колотило. Один за другим исчирканные идеями новых режимов и ловушек черновики рвались, сминались и выкидывались по направлению к урне.
На секунду всего секунду увидев Арсеня глазами Джона, он понял, насколько пленник истощён.
А всё они.
Они!
Марионетки!
Чёртовы марионетки, привыкшие бороться за свободу чужими руками!
Руки лихорадочно чертят на листке верёвочную петлю, конец которой уходит под шкаф, к механизму. Марионетка запинается, её ногу стягивает, и тащит к стене. Очень-очень быстро. Это и шок, и растяжение, и об стену приложить может…
Два предыдущих плана: иголки со слабым ядом в обивке мебели и те же иголки, выстреливаемые из замаскированных дырочек в стене, уже отлетели измятыми к урне.
Джон, видите ли, не желает.
Не хочет.
Арсеня чуть не загнали до смерти, а Джон, сын суки и верблюда, совершенно не желает мести.
Он-не-желает. Намерение ясное. Никакой платы за то, что Арсень…
Не сдерживая отчаянного рыка, Кукловод яростно рвёт очередной план.
Очередной листок – выдернут из отработанных Джоновых набросков – пригвождается к столешнице острым кончиком грифеля, и Кукловод замирает.
На листке картинки нет. На остальных – смазанные наброски тюрьмы, побега, раз несколько могила Кэт, а тут – нет картинки. Два слова, жирно, на всю страницу.
– Хочу уйти, – читает вслух, и, не веря, по слогам, – хо-чу-уй-ти.
Да, ради такого стоит подождать
И не мстить стоит
Кукловод откидывается на спинке стула.
Он смеётся.
2:50 PM
Если бороться с Кукловодом, если выиграть – то что? Снова – сны? Назойливый шёпот в ушах – отзвуки прошлого, голоса умерших тут людей. Джон смотрел в их мёртвые глаза тогда, он продолжал смотреть в них и сейчас. Видел помутневшие радужки каждого.
Здесь каждая стена пропитана их смертями, в каждую ручку двери вместе с кровью всосана частичка их души. Иногда они приходят – во сне, а в последнее время и просто, когда закроешь глаза. Смотрят, шепчут, силятся дотянуться до сердца осклизлыми пальцами.
Им не нужна жизнь Джона. Она не вернёт им собственную. Им не нужна месть. Они просто хотят ощутить тёплую, живую кровь на своих ладонях.
Джон думал о самоубийстве. Но не захотел пополнить их голодные ряды, чтобы смотреть в души живым пустыми глазницами.
А если жить – зачем? Он отомстил за мать ещё в первом акте. Кто-то из умерших там точно был её убийцей, все факты указывали на это. И ему больше нечего тут делать. Кукловод и то более жив, чем он – с целью, с желаниями, со своим неутолимым голодом. Пусть боль, пусть ярость, что угодно – эти чувства делают его живым.
Джон если и жив, то по инерции.
Рука выводит на очередном листке набросок. Пустые глаза. Это была девушка, циркачка. Когда Джон забирал её ещё тёплое тело из комнаты, он даже не стал закрывать ей глаза.
Тогда ему казалось, что так он подарит ей несколько мгновений на свободе, вне особняка. Перед тем, как класть в яму.
А я хочу уйти.
Я уже ушёл, живу в прошлом, а настоящее проносится мимо смазанными снами. В ней – повзрослевшая Джейн, сумасшедшие Файрвуды и белобрысое Перо, которое почему-то бесконечно нравится Кукловоду. И он – Кукловод – правит в этой реальности.
Здесь никому не нужен последний отпрыск семьи Фоллов.
Хочу уйти.
Рука размашисто пишет это на очередном листке. Пишет, а после – жирно обводит каждую букву.
Хочу уйти.
Пусть даже в посмертии он вечно стоит на коленях перед могилой матери. Пусть смотрит в глаза девушки, мельком, урывками, пока копает ей могилу. Тогда он ещё хоть чего-то хотел.
Комментарий к 14 декабря
В Англии используется 12-ти часовой формат времени. Полдень обозначается как "12:00 pm" - "12 после полудня", а далее нумерация соответствует обычному счёту: 13:00 - 1pm, 14:00 - 2:00pm, и т.д.
========== 17 - 18 декабря ==========
Ошейник натянулся сильнее. Металлическая полоса, спрятанная под слоем мягкого материала, впилась в кожу. Подсунутая под ремень ложка вдавилась черенком в позвоночник и начала гнуться.
Будь ты проклят алюминий
Заточить бы
Арсений захрипел, но ещё сильнее надавил на черенок ложки. В глазах потемнело, он завалился на спину, в промежуток между вытертым подлокотником красного дивана и странной механической бандурой.
Хрипение сделалось глуше. Плотная кожаная полоса ошейника врезалась в горло. Арсений задёргался под звон цепи, усиливая нажим. Ложка дёрнулась в последней попытке прорвать ремень и согнулась окончательно.
– Ы-ы, твою ж… – просипел подпольщик, зажмуриваясь. Жадно хватая воздух раскрытым ртом, вытащил из-под ремня согнутую пополам ложку и отшвырнул в сторону. Орудие ударилось об картину предположительно восемнадцатого века, висевшую над массивным письменным столом, и грустно упала куда-то вниз. Кожаная полоса перестала вгрызаться в горло. Арсений кое-как сел, просунул палец под плотный ошейник, проверяя.
Хоть бы чуть ослаб
Он снова лёг на пол, на этот раз на живот, и пополз. Нужды в этом особой не было, но так, на полу, можно было увидеть куда больше полезных предметов, а времени мало. Уже точно около полуночи, маньяк мог вернуться в любую минуту.
Бумаги, стопки газет, лампы – три штуки, торшер, провода… провода старые часы, показывающие половину второго всегда половину второго – проползя мимо них, Арсений снова услышал тихое-тихое мерзкое тиканье внутри плоского корпуса, – книги, странная табуретка на трёх тонких ножках, чайник, болтающийся провод от телефона, статуэтка кого-то явно древнеримского, фикус в горшке, снова книги, ручка, уроненная им ещё утром кисть в засохшей краске…
Арсений схватил кисть, дополз до края ковра и сунул рукоять под ошейник. Через десять секунд обломок деревянной ручки улетел куда-то к книжному шкафу, а подпольщик растянулся на полу.
– А ведь хорошая была кисточка. Прости меня, хорошая кисточка…
Досчитав до десяти – силы без лишней нужны тратить не стоило, – он пополз в дальний угол комнаты. Туда, где стояла трёхногая табуретка. Цепь предупреждающе натянулась; пришлось распластаться по полу. До предела вытянувшись, подпольщик кое-как зацепил растопыренной пятернёй одну из ножек стула. Табурет грохнулся на пол, угодив ребром сиденья по его предплечью. Арсений зашипел, выдёргивая из-под него руку, но тут же перехватил ножку, подтягивая стул к себе. Выполз вместе с ним на середину ковра, между мольбертом и столом, по пути прихватил из пачки салфеток (маньяк притащил, сморкаться и чихать) три штуки.
Усевшись, Арсений первым делом затолкал салфетки под ошейник, обеспечив дополнительную прослойку. Потом лёг на спину, вытянув шею, прижал табуретку к груди, и, запрокинув голову, начал медленно вводить тонкую ножку табурета под ошейник. Когда торец упёрся в верхнюю часть шеи, подпольщик кое-как перехватил ножку, запустив пальцы между ней и собственным горлом, и потянул стул от себя. Ошейник врезался в несчастные шейные позвонки, как будто никаких подоткнутых салфеток и не было. Оставалось только стиснуть зубы и зажмуриться.
Рядом что-то неприятно щёлкнуло.
Давай ещё раз
Он порвётся точно порвётся
– Я вижу, трёх предупреждений тебе недостаточно, Перо.
Первый разряд тока. Арсения встряхнуло, тихо клацнули зубы. Вчера он так прикусил язык и шепелявил полвечера.
– Продолжить? – мягко осведомился Кукловод.
– Н-нет… нет. – Подпольщик опустил руки, позволив маньяку забрать у себя табуретку.
– Зря ты так, Арсень. – Мучитель спокойно водрузил табурет к столу и сел на него, облокотившись о столешницу. – А я хотел порадовать тебя новостями…
– Сначала, – подпольщик, тяня время, сел на ковре, пригладил растрепавшиеся грязные волосы, – где мои корнишоны? Я тут что, зазря работаю, что ли?
Кукловод, усмехаясь одними губами, приподнял с пола притащенную сумку. Судя по тому, как натянулась ткань, внутри было что-то тяжёлое. Он медленно запустил руку в тряпичное нутро и вытащил наружу литровую банку, полную маринованных огурцов.
– Нет уж, – поцокал языком, убирая консерву от протянувшихся рук марионетки. – Оставить тебе банку? Никогда. Если ты умудрился почти что задушить себя ножкой от стула, то осколком разбитой банки точно проткнёшь горло в попытке перерезать ошейник. Так ты не горишь желанием узнать последние новости?
Он отвинтил крышку и стал вилкой неспешно перекладывать корнишоны в неглубокую железную тарелку.
Арсений подавил желание заткнуть уши. За этим действием, как пить дать, моментально последует разряд тока – пройдёт по цепи, по гибкой металлической полосе на внутренней стороне ошейника… и будет больно. Очень.
