Соавторы: Олег Самойлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 258 (всего у книги 329 страниц)
Софи и Кэт сидят на светло-бежевом диване. Новая леди Фолл – силуэт в строгом тёмно-кофейного цвета платье – рисует: у неё на коленях деревянный планшет с альбомом, в руке – тёмный карандаш. Волосы собраны в высокую причёску, в ушах поблёскивают длинные серьги. Она красива; её руки – на левой тяжёлый обод обручального кольца, правая, свободная, лёгкая, порхает над альбомом; на бумаге возникает из пустоты их маленький особнячок, окружённый садом. Софи рисует так, словно он и впрямь медленно проявляется из тумана. Дочь чуть хмурится, смотрит внимательно. Глаза блестят, губы нетерпеливо поджаты. Обе слишком увлечены и отрываются от рисунка только тогда, когда он садится в кресло, ставя рядом принесённый пакет.
– Папа вернулся, – Кэт первой поднимает голову. Холодный свет из окон и отсветы лампы скользят по её гладко расчёсанным тёмным волосам.
– Ты раньше, чем мы думали, – Софи слегка приобнимает её свободной рукой и легонько подталкивает в спину. Но девочка уже сама соскакивает с дивана, подлетает к нему и обхватывает за шею.
– Я тоже рад тебя видеть, Кэтлин, – Джон старается улыбаться, даже неловко обнимает дочь в ответ, правда, тут же отпускает. Он не умеет быть хорошим отцом. Нет, не умеет. И девочке куда лучше с Софи, хотя они и знают друг друга месяц. – Сегодня можем погулять по саду или сходить до берега. Сильного ветра не должно быть.
Кэт разжимает объятия.
– Па, мне выйти? – спрашивает, слегка хмурясь. Догадалась по его тону.
– Да, ненадолго. Разговор серьёзный.
Софи кидает на него мимолётный и почти безумный взгляд. Глаза её темнеют – делаются почти чёрными; альбом тут же оказывается отложен на стол.
Девочка вздыхает и уходит, прикрывая за собой дверь. На пороге оглядывается, недовольная, сердито поджавшая губы. Будет потом выпытывать у Софи, что такое случилось.
Приносят чай; Джон разливает по кружкам, подаёт одну женщине.
– Частные школы – обывательское пуританское зло, – произносит леди, как бы невзначай возвращаясь к их вчерашнему разговору – они обсуждали, стоит ли отдавать Кэт в среднюю школу или продолжить обучение на дому.
Софи пробует чай, чашка тихо звякает о блюдце. Джона уже не раз удивляло её умение держаться. Она поняла, что он привёз какие-то новости – и теперь так тщательно скрывает отчаянное нетерпение.
– Я не согласна отдать Кэт ни в одну из них, – продолжает негромко, – какие бы рекомендательные письма мне ни присылали. Девочка получит прекрасное домашнее образование, а что до общения – я знаю несколько семей с детьми её возраста.
– Согласен, – Джон кивает, наслаждаясь горячим чаем. Декабрьская промозглая сырость на улице определённо не улучшает настроения. – Да и ты лучше в этом разбираешься. Я просто предложил.
Софи отставляет чашку, складывает ладони на коленях. Прямая, как свечка.
Джон отрицательно качает головой.
– Из особняка пока нет новостей. Сегодня утром Джеймс обещал туда съездить. Он позвонит, а если что-то появится, приедет. А я… – Подтянуть к себе пакет, – привёз то, что ты просила. Репродукции и фотографии.
Из пакета на свет появляются две папки формата А3 с мультифорами – одна толстая и тяжеленная, на триста штук, другая совсем тонкая, всего с тремя разворотами.
Софи подтягивает к себе по столу толстую.
Триста фотографий, сделанных Пером во время жизни в особняке. Их было больше, но Джеймс и Лайза отобрали самые выразительные, впрочем, Файрвуд только сидел и слушал мнение искусствоведа, сам особо не вмешивался. Хотел запретить вставить в папку некоторые с собой, но Лайза настояла. «Там, где начинается искусство, личные соображения должны отступать», сказала почти наставительно и вместо отобранных фотографий сунула Файрвуду чашку с кофе. Он тогда, вроде, хотел настоять, даже не слушая искусствоведческих соображений, но отчего-то промолчал…
Джон мотнул головой, возвращаясь в реальность.
После нескольких пролистнутых фото тонкая рука женщины замирает, не перевернув последнее просмотренное. Возвращается к предыдущему. Софи слегка качает головой.
– Я зря начала с этого, – тихо признаётся. Закрывает папку. – Совсем забыла, кто делал эти фотографии. Чтобы оценить столько фотографий Саймила так, как они достойны, мне нужно выделить целый день, и чтобы ничего не отвлекало. Пожалуй, я так и сделаю. Кстати, ты, – поднимает взгляд, – будешь мне нужен весь этот день, если понадобятся пояснения. Выдели, пожалуйста, на неделе.
– Я вернулся на два дня, – Джон тянется за оставленной было чашкой. – Так что можем начать завтра.
– Отменю на завтра встречу с художником.
От поворота головы длинные серьги качаются, бросая пляшущие блики на её шею. Она протягивает руку за второй папкой.
Пока возвращался, за рулём думал, стоит или не стоит предварять просмотр папки пояснительным комментарием, даже хотел придумать, и вот – папка уже в руках Софи, а он молчит как рыба и даже не может нормально отхлебнуть чаю. Значит, уже поздно.
Джон не доносит чашку до губ. До сих пор нет сил смотреть на эти – пусть всего лишь фото, репродукции, суррогат – картины. Там их три: на первом развороте фотография картины, где оба лица, сам Джон и Зеркало; на следующем – уцелевшее чудом фото Арсеня, запечатлевшее второе, уничтоженное кислотой полотно с Кукловодом; и на третьем – фотография с большой картины в бальном зале. И она, эта третья, до сих пор в Вичбридже, в закрытой на бронированную кодовую дверь комнате.
Хуже, чем было у Дориана Грея с его портретом.
Софи медлит открывать папку, может, чувствует. Как у художницы и избранницы Арсеня, у неё должна быть хорошая интуиция. Медиум с другими не связывается.
– Его картины, – только и хватает сказать хрипло. Джон всё-таки глотает остывающий чай, смочить пересохшее моментально горло.
– Надо же… – Тонкие пальцы с нажимом проводят подушечками по краю обложки. Медленно открывают и замирают на весу.
Софи смотрит на картину, изображающую их с Кукловодом, встревоженно и серьёзно – меж бровей пролегает морщинка, делающая её похожей не на чопорную леди, а на живого человека.
– Это не похоже на всё, что делает Саймил, – твёрдо. – Совсем не похоже, я знаю его стиль.
Джон возвращает опустевшую чашку на поднос. Машинально трогает лепестки одной из роз – на столике рядом стеклянная ваза с дюжиной белых. Кожей ощущается прохладная, чуть бархатистая поверхность цветка.
– Результат того, что сделало с ним – и со мной – проклятие. – Только через минуту заметить, что протёр пальцами лепесток насквозь. Убирать руку от вазы. – Он писал соответственно ситуации и на грани нашего общего безумия.
– Он очень старался.
Она касается поверхности мультифоры осторожно, будто даже нерешительно. Потом становится понятно – пытается узнать. Но узнать здесь её Саймила сложновато. Подушечка пальца скользит по фотографии, касается руки развалившегося Кукловода, ведёт по диванной ткани к колену Джона. Останавливается на нём.
– Хорошо подобрал цвета, – говорит, наконец. – Я вижу тьму и двойственность. Вижу страсть. Вижу желание художника. Для его уровня почти профессионально.
– Он рисовал первую под давлением, сидя на цепи, – Джон понимает, что с этой женщиной можно быть только откровенным и никак иначе. Потому медленно сцепляет пальцы перед собой в замок, чтобы не начать барабанить по подлокотнику. – Мой… альтер-эго знал, как издеваться. Рассказывал… Люди, которым Арсень был дорог, и которые были дороги ему, считали его мёртвым. Джим, его брат, ещё одна девушка, Джейн… Кукловод расписывал их страдания, пока Перо работал над картиной. Бил током при попытках заткнуть уши. Иногда лишь выпускал меня. Так Арсень мог видеть нас двоих. Я был тенью, готовой исчезнуть.
– Он уже прошёл через это, когда был здесь?
Всё ещё на него не смотрит. Смотрит на его изображение – на подлокотнике.
– Да. Как и через вторую картину. Третьей в его реальности ещё не существует, скорей всего.
Софи рассматривает картину недолго. Ну да, сделано грубовато, и нет ещё того, что появилось во второй – демонизма.
Она переворачивает страницу.
Кажется, ужасается. Так, как может только леди – глазами. Прослеживает ими напряжённые пальцы уходящего во тьму Кукловода, его сумасшедшие глаза, а потом – внимательно рассматривает обугленных марионеток.
– А вот это… рисовал не Саймил.
– Наполовину, – Джон слегка откашливается. Гулкая тишина библиотеки давит на уши. – Половина – его, половина… Ада. Он заключил со своим демоном контракт. Тот дал ему недостающие умения – достаточной практики, как у профессионального художника, у Арсеня не могло быть… – Пальцы всё же ложатся на обивку, но не стучат, впиваются в мягкую ткань. – Ад дал ему мастерство, но то, что он видел и передал, то, что сумел ухватить… Прости, но это его. У меня нет сомнений.
– Я тебе верю, – она качает головой. Снова красиво бликуют серьги. – Я о том, что это работа не того Саймила, которого я знала. Это малоизвестный мне сумасшедший гений. В этой картине прорва тьмы, прорва жестокости, она изображает демона. Не романтического, а настоящего. Саймил… не был жесток. Он бывал твёрд, решителен, жёсток, но не жесток. Настолько – никогда.
Джон еле слышно вздохнул. Она слишком улавливала суть, или чувствовала, и это порождало в ней страх. И в сотый раз – то, чего не сумел мысленно: попытаться подобрать слова, но теперь «на чистовик».
– Он отразил жестокость Кукловода… – Взгляд на пальцы, неслышно отстукивающие ритм своих же слов, – практически растворив себя в нём, чтобы быть достоверным при написании картины. Мыслил как демон, дышал как он. Преломил… только не свет, а тьму, как призма, спроецировал на холст… Сделал картину реальнее, чем был сам Кукловод. Отдал больше, чем взял. Часть его самого осталась там, кровью оказалась вмешана в краски, равно как и кровь демона, и моя. А после уничтожил портрет. Плеснул на него кислотой. Кукловод был ввергнут во тьму, из которой пришёл, а мы с ним… потеряли часть себя. Но тьма…
Джон умолкает, понимая, что не сможет сказать всего. Не сможет объяснить, что было между ними – Кукловодом и Художником-химерой, проклятая связь, тянущаяся из глубины столетий, та, которую оба они обращали раз за разом, жизнь за жизнью, в чистое, лишённое каких-либо нравственных границ искусство. Потому говорит только:
– Ты же помнишь его, вернувшегося. В Арсене тьмы уже не было, разве что отголоском.
– Нужно руководствоваться чем-то очень важным, чтобы уничтожить часть себя.
Она выдыхает воздух. Тихо. Потом поднимает взгляд.
– Скажи мне, что на следующей. Если там всё пропорционально хуже, я не уверена, что в моём положении это стоит смотреть.
Джон кивает, а внутри будто становится чуточку легче. Он сам не хочет, чтобы она перевернула страницу. Не сейчас. Этим вечером ему не придётся снова увидеть ад.
И я не желаю делить его с кем-то ещё.
– Закрывай, если так. – Фолл откидывается в кресле, закидывает ногу на ногу. Едва заметно улыбается. – Я тоже не горю желанием её видеть. А вот один забравшийся в особняк ещё в две тысячи третьем энтузиаст предлагал мне за неё баснословную сумму. Даже не вывозить, продать вместе с особняком. По некоторым причинам... картину вывезти невозможно. На подлиннике есть подпись Арсеня, в левом нижнем углу. Думаю, это его и заинтересовало… С фотографии я сказал её удалить.
– На сегодня закончим.
Закрыв папку, Софи протягивает её Джону. В глаза не смотрит.
– Это безумие, – признаётся тихо. – Я… не уверена, что буду знать человека, вернувшегося из прошлого в следующий раз.
Джон принимает папку. Знает, что вечером, оставшись один, всё равно раскроет третий разворот, потому кидает на нижний ярус журнального столика, к газетам и ноутбуку.
– Может, тебе лучше отдохнуть? Или можем выйти на прогулку, – кивает на окно, за которым уже начинают хмуриться ранние декабрьские сумерки. – Ветер, кажется, утих.
Софи задумывается разве что на секунду. Потом согласно наклоняет голову.
– Пожалуй. У меня есть некоторые идеи по смене дизайна здешнего ландшафта.
Следующим днём она позволила себе вольность. Распорядившись с утра насчёт занятий Кэт, через дворецкого передала лорду Фоллу просьбу навестить её в спальне, захватив фотографии.
То, чем они собирались заняться, было в разы интимнее, чем секс. Да и знакомиться с жизнью и чувствами Саймила на период заключения в особняке хотелось не в образе леди Фолл. Хотелось на время превратиться в себя прежнюю, только-только влюбившуюся в экстравагантного русского.
Софи переоделась в изысканный светло-кофейный пеньюар, распустила успевшие изрядно отрасти волосы, а вместо сапфировых серег, надетых к утреннему туалету, вдела в проколы аккуратные длинные жемчужины.
Спальная комната обливалась светом: купалась в нём, сверкала отблесками окон и зеркал. Ночью в них же проскальзывали адские сполохи, крючились пальцы маньяка, изламывались в огне безгласные марионетки. Не спалось, просыпалась несколько раз за ночь, и видела это.
Что же видел художник, писавшей собственной кровью и душой?
Измученная этими мыслями, женщина почти чувствовала тепло кисти, обливающейся кровью в своих пальцах, её, полусонную, захлёстывало волнами тёмной страсти.
Тогда же она решила распорядиться на неделе поставить в комнате мольберт. В такие ночные побудки гораздо легче писать, чем не писать.
И вот, после душной, в адовых сполохах, ночи – холодное искрящееся утро. Даже имеют наглость чирикать птицы, шуршит ветер, стучащийся в стекло.
Софи оглядела себя в зеркале.
Похудела. Уже заметен живот. Дают о себе знать полубессонные ночи, приступы тошноты по утрам (вид больной), выливаются в общую бледность и нездоровый блеск глаз.
Скоро станет неприлично выходить в свет, и Кэт придётся курировать гувернантке.
Потом практически не останется сил для управления художественным салоном и галереей, нужно до этого передать дела в руки Фолла. Хотя он уже сейчас вникает в бумаги и особенности контрактов с художниками и поставщиками. Справится.
А вот ей надо обязательно известить гинеколога, наблюдающего женщин семьи Блэкхэм. Зная её с младенчества, доктор Стокман был гораздо надёжнее любого специалиста из навороченной клиники.
Лорд Фолл в комнату постучался, дождался её разрешения и вошёл. Тяжеленную большую папку он нёс легко, будто невесомую. Положил её на столик у окна, сам подошёл к подоконнику.
Тёмный взгляд тут же оказался прикован к стеклу. Он вообще часто смотрел в окна, словно там, за границей стекла, располагался тайный и никому более не видимый мир, в который, впрочем, и сам Фолл попасть не мог; потому с затаённой тоской смотрел на ветви деревьев и потёки дождя. Софи иногда почти ощущала его желание коснуться пальцами холодного стекла и пройти куда-то сквозь.
– Выглядишь так, словно мы и впрямь счастливая семейная пара, – сказал Джон с тонким намёком на иронию. – Наверно, когда-то я мечтал видеть такой свою будущую жену.
– Мечты сбываются, как видишь.
Помедлив ещё немного у зеркала, она легла в кровать и накрылась одеялом, опираясь спиной о подушки.
Джон стоял, выжидая. Софи указала рукой на кровать.
– Располагайся как тебе удобно. Нам предстоит провести здесь немало времени.
– Может, мне распорядиться подать чай?
– Да, это будет замечательно.
Софи кивает и чувствует, как качаются жемчужины, слегка оттягивая мочки.
Джон отсутствует минут пятнадцать, возвращается уже с подносом, который устанавливает на тумбочку возле неё. Она давно заметила, что лорд Фолл не чурается делать многое сам, без прислуги. Впрочем, если вспомнить его рассказы об особняке...
Он переносит папку, скидывает домашние туфли, без стеснения забирается на кровать со своей чашкой. Устраивается близко, касается плечом плеча. Кладёт тяжёлый «фолиант» себе на согнутые колени.
– Листать будешь сама? – интересуется, касаясь обложки ладонью.
– Да. – Она тоже осторожно кладёт пальцы на обложку. – После вчерашнего я и не знаю, чего ожидать.
– Здесь то, что сумела увидеть фотокамера. Много, но не так страшно. Ни призраков, ни проклятия.
Первое фото – особняк. Нисколько не изменился, скорее всего, то самое фото, ради которого Саймил и поехал в Вичбридж. Серый, мрачный – погода, видимо, стояла та ещё. Софи почти видела русского гипотетически вернувшимся: перемазанная в грязи одежда, замызганные чехлы фотоаппарата и штатива, и широченная улыбка на всё лицо.
– Самое начало, – комментарий Джона. – Сфотографировано уже постфактум, первое фото он сделать не успел.
– Думаю, он мог сфотографировать лучше.
Софи перелистывает, рассматривает фото внутреннего двора. Это из прошлого, ещё не так обвалилась кладка, не так заросли дорожки. Следующее – охотящийся на взъерошенных воробьёв чёрный встопорщенный кот. Вот это – хорошее фото, в нём есть атмосфера, душа и движение. То, что так любил запечатлевать Саймил.
– Там был кот? – Поднимает глаза на Джона.
– Он и сейчас есть, – Фолл даже улыбнулся, задумчиво погладив поверхность фотографии кончиками пальцев. – Это зверушка Райана и наш посыльный из прошлого. С ним мы получаем записки.
