Соавторы: Олег Самойлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 277 (всего у книги 329 страниц)
Третий призрак они нашли на лестнице. Он шёл, осторожно неся на подносе какие-то склянки. Поскальзывался на верхней ступеньке, ронял поднос, скатывался невнятной грудой к подножию и там распластывался у нижней, похожий на большую изломанную куклу. Шея, вывернутая под неестественным углом, криво запрокинутая голова, разметавшиеся чёрные волосы. Тёмные глаза невидяще глядели в потолок, из приоткрытых губ стекала струйка чёрной крови.
Это так напомнило работу в хронике, что Арсения сквозь все слои реальности слегка замутило. Отголоском.
Но хуже было то, что этот Перо оказался связанным с Джимом: в гостиной они нашли кучу предметов, которых касались эти двое. Джек выудил из шкафа набор химических склянок-колб-пробирок, Энди (к вящему своему счастью) отыскал целых три не дневника даже – журнала с записями, где чередовался красивый летящий почерк Джима с ровным и тяжёлым почерком незнакомого химика.
– Исследования, – Джеку хватило минуты, заглядывать через плечо Энди. – Они вместе что-то разрабатывали. Тут и схемы, и реакции, и аппаратура...
Исами нашла на столике у дивана две чашки чая и маленький заварочный чайник. Потом – целый выводок сделанных из бумаги журавликов. Оказывается, Адам Рихтер любил их сворачивать, чтобы собраться с мыслями. Пытался научить Джима. Часть журавликов, самые кривые, были попытками доктора освоить древнее искусство оригами.
Но главное – они были друзьями. Настоящими. Вместе с азартом разгадывали историю Кукловода, вместе искали ключи, вместе осаживали Алису, если она начинала совсем уж доставать обитателей. Джим, вовсе не выглядящий замученным или измотанным, как в начале второго акта, называл Рихтера своим заместителем по делам фракции. Адам был первым Пером, кому Кукловод начал подкидывать свои дневники.
Погиб восемнадцатого мая совсем недавно при правлении Кукловода (в этой реальности Мэтт где-то запоздал или его и вовсе убил Форс). Перо нёс из верхней комнаты поднос с реактивами и не знал, что Дженни вымыла полы в коридоре и лестницы. Поскользнулся, скатился с лестницы. Сломал шею. Смерть была быстрой.
– Мы его не отпустим, – Исами покачала головой, глядя на старое воспоминание, где двое друзей после трудного дня сидели на диване в гостиной. Рядом на подносе исходили паром чашки с чаем, Джим перематывал Перу руки, и попутно они, изредка скатываясь на незлобное переругивание, обсуждали возможные способы очистки в этих условиях кустарно полученного пенициллина. – Даже не поймём, что было нужно мистеру Рихтеру от жизни и этого особняка, и что именно отняла у него смерть.
– Да. – Арсений присел рядом с ножкой стола, опустив голову. Вспомнилась некстати та фраза Джима «у меня не было друзей, да и не нужны они были». А вот судя по этим картинкам, что сейчас рисует разбуженной памятью предметов туман, очень даже нужны. Пусть не друзья, друг. Один, кто понимает.
Японка подошла, присела рядом.
– У тебя будут силы это сделать? Протянуть сюда Джеймса?
Арсений поднял голову. Позади маячил хмурый Джек, а Энди ушёл куда-то в туман и там шелестел памятью лабораторных журналов.
– У нас выбора нет. Заодно сахара поедим. А то самих нас вытаскивать отсюда точно некому.
Джим выслушал Арсения. Потрогал его выше запястья. Еле теплится.
Отказываться не стал. Глупо. Поднялся вместе с ним и младшим в комнату, где сидела Тэн и в углу что-то записывал в блокнот Энди. Троица Джек-Арсений-Исами уже привыкла погружаться в кельтский мир мёртвых. А каково придётся ему?
Джим сел на кровать, где были разложены пучки сухих трав. Они поредели. Часть запасов теперь уходит на чай.
Джек переминается с ноги на ногу.
Исами водит пальцами над огоньком свечи.
Арсений присаживается рядом, берёт за руку. В этом прикосновении нет тепла. Потому что у Арсения на любое тепло – будь оно метафорическое или настоящее – сил нет.
– Я не протяну троих. Джек или Исами… Пусть кто-то из вас останется.
– Ладно уж, – Младший. Зашуршал чем-то. – Толку от меня там немного будет в этот раз. Лучше чай смастрячу к вашему возвращению.
– Молодые люди! Позвольте напомнить, что проблема моего призрака так и не решена, – прогнусавил Энди из своего угла возмущённо. – А между тем, именно с этой проблемой…
– Джим, – Перо на ухо, тихо, – не отпускай мою руку, иначе туман проглотит и не подавится. Всё, что увидишь, не принимай близко к сердцу. И старайся спрашивать только самое необходимое. Слова на той стороне отнимают силы, как и мысли. Я буду тебя держать, Исами – страховать нас. Ничего плохого случиться не должно.
– Я справлюсь, – кивнуть. – Веди.
Снова захлёстывает холодом, глубокой синью. Синь морозит глаза, обжигает руки. Тянет истерзанное Леонардом сердце, тяжело дышать. Джим еле удерживается на ногах, пока японка прыскает чем-то льдисто-холодным ему в глаза. Потом силком заставляет разжать губы, и от провалившегося внутрь почти отмерзает язык.
Зато здесь, на призрачной стороне, рука Арсения кажется тёплой. Джим цепляется за неё, откашливаясь и стараясь дышать. Арсений переплетает свои пальцы с его, сжимает крепко и тянет куда-то вперёд, в глубь тумана. Образы плывут и рассыпаются, мерцают чьи-то силуэты, распадаясь на клочки тумана прежде, чем глаза успевают сфокусироваться; через некоторое время из тумана выплывает прихожая. Вверх уходит лестница, над головой – пыльная тусклая люстра. Сквозь туман она мерцает бледно-голубоватым.
– Ждём, – тихо произносит Исами. Её голос раздаётся сразу в голове, минуя слуховые каналы.
Арсений кивает. И опять-таки, это не зрением, это ощущением доходит до сознания.
Перо сжимает пальцы, прижимается плечом к его плечу.
– Держи сознание. Если появится чувство, что начинаешь задрёмывать – сразу говори. Иначе за тобой придётся нырять.
Джим помнит, что говорить нельзя. Наблюдает за ними, сжимает губы – чтобы не возникало искушения. Кивает.
Адам. Это имя не вызывает никакой реакции памяти. Но он смог стать ему, Джиму, другом. И другу нужно помочь. Хотя бы в смерти, раз уж не вышло быть вместе в жизни. Для этого нужно учиться, очень быстро.
Как говорить? Громко думать? Посылать мысль как слово?
После того, как выходит сказать первое: «Арсений», становится проще. Ранее враждебный холод растекается по венам тонкими иголочками, шуршит под ногами окутывающий комнату иней. Главное – не думать о том, что всё это – антинаучная ересь. Воспринимать как сон. Тогда проще. Потому что если не сон – сознание бунтует.
Ему честно сказали – как отпускать Адама, неизвестно (каждое произнесение имени отдавалось в сознании тоскливо; единственный друг, и тот где-то вне реальности), так что придётся импровизировать. Войти в его воспоминание и дать надежду на исполнение… желания, мечты, цели. Чего угодно.
Пришлось пару раз просмотреть, как тот умирает. Черноволосый, невысокий, с характерным немецким горбоносым профилем, с умным и проницательным взглядом. Глупо, нелепо – расшибиться на мокром полу.
Руку тянет – Арсений ведёт его ближе. Ближе, пока поскользнувшийся химик не налетает на них вместо того, чтобы расшибиться на ступенях. Бесшумно скачут по полу склянки, всасывается в заиндевевшее дерево влага реактивов.
– А, Джи… – Тот отряхивается, отстранившись от них, – я... сплоховал, как видишь.
– Главное, жив остался. – Джим берёт себя в руки. Улыбается. В конце концов, они друзья. Можно же этим насладиться. – Да и забудь, потом уберём. Пойдём к тебе?
Потом они болтают в комнате Пера. Адам полулежит на кровати, Джим сидит рядом, разувшийся. Что интересно – Арсения и Исами Адам отчего-то не видит, хотя они находятся здесь же. Зато беседа становится куда приватнее.
Друг-химик оказался честолюбив. Мечтал по выходу опубликовать результаты исследований, которые они тут проводили с Джимом, прославиться, получить премию или грант, чтобы можно было продолжать эксперименты. Но и это не суть, главное – признание.
– Подыграй и сворачивайся. Ты остываешь, – тихо сказал Арсений, чуть пожав пальцы Джима. Он прав. Прикосновения, раньше материальные даже в этом гиблом месте, теперь едва ощутимы. – Попробуй убедить, что всё будет так, как вы оба мечтаете.
Не хочется. До жути. Но…
Джим врёт напропалую. Что Кукловод ему сказал, где находятся последние ключи. Что оценил их работу. Что согласился после выхода из особняка провести их по комнатам и рассказать о доме. Адам доволен, улыбается, щурится куда-то в потолок, закидывая руки за голову. После этого – рассказ о мифическом друге, который работает в издательстве и поможет им опубликовать исследование. Главное – говорить так, будто это уже произошло, будто всё издано, признано оппонентами.
Тихий вздох проносится по комнате. Холодный даже для них, остывших. Адам закрывает глаза и растворяется в окружающем пространстве. А обессилевший, почти засыпающий Джим цепляется за Арсения, наваливаясь на его плечо.
– Уводи меня, – не размыкая губ.
Его обхватывает уже двумя руками и тянет вверх, прочь из холодной липкой пустоты. Но даже после, когда кожа ощущает на себе тёплое прикосновение обычного воздуха, а обоняние улавливает терпкий смолистый аромат благовоний из можжевельника, Арсений его не отпускает. Помогает только лечь на кровать, но и сам ложится рядом, а руку убирает только чтобы натянуть на них двоих плед.
– Пока Сид тебя не выпустит до конца, придётся побыть так, – вполголоса. – Не против валяний в кроватке посреди бела дня, а? – и, уже куда громче: – Джек, оставь пока чай, иди сюда. Будем отогревать твоего старшенького. Я не шучу.
– Да понял, вообще-то.
Недовольное сопение, и спиной ощущается, как приткнулся забравшийся под плед младший. В отличие от Арсения, тёплого, но ещё не согревшегося после Сида, Джек кажется горячим. Облапил неловко, засопел над самым ухом.
– Не только… – Джим осознаёт, что пытается говорить без участия голосовых связок, как в Сиде. Разлепляет ссохшиеся губы и хрипит: – Не только меня. Ты тоже горяч до невозможности.
– У меня произошла адаптация. – Голос у Арсения довольный. – А теперь слушай меня. Пока что не засыпай, даже если очень хочется. Утянет обратно.
Слегка пружинит матрас, к ним подсаживается Исами. Тянет запахом чая.
– Сахар, – Кажется, протягивает Перу на ладони. Под пледом тесно, и Арсений кормит его сахаром сам, втихую отгрызая у одного кусочка уголок.
Если приоткрыть глаза, можно его увидеть – худющего, растрёпанного и с неподвижным взглядом светлых глаз. Джим смотрит, не отрываясь. Даже когда раскатывает по языку очередную сахарную россыпь.
Сзади возится и сопит младший.
– Джим, ты вот веришь, что всё там – правда? – спрашивает тихо. – У нас же нет об этом памяти.
– Моя правда – здесь, я вторую не потяну, – негромко в ответ. – Это… что-то вроде «а если». А если бы я делал тебе на завтрак яичницу, а не овсянку, а если бы поступил на нейрохирурга…
– Я бы нормально завтракал, а не давился этой склизкой молочной ересью, а ты был бы классным нейрохирургом… Ну вот зачем ты сказал про завтрак, – младший вздохнул.
– Позвольте объяснить, Джек, – тихо заговорила Исами. – Большинство людей не помнят событий своего раннего детства. Однако никто из них – из нас – не скажет, что этого периода в его жизни не существовало. Другая реальность была пережита духом как опыт, и послужила его формированию. Ваша душа, Джек, помнит все восемь реальностей, так же, как помнит события вашего детства. Даже если вы сами не отдаёте себе в этом отчёта. Это может проявляться во снах, неожиданных озарениях, навыках, которые вы у себя не подозревали и которые проявляются в стрессовых ситуациях, в чувстве дежавю. Вдруг в памяти всплывают лица людей, которых вы не можете вспомнить – ни кто они, ни где вы могли бы их видеть. Это память духа. И потому всё, что мы видим в Сиде – такая же реальность, как и эта, – она изящным жестом обвела пространство перед собой. – Просто сознанию, привыкшему к одной реальности, тяжело это воспринимать.
– Тэн, всё, что вы говорите, замечательно ложится на теорию. – Ощутив прикосновение прохладных арсеньевских пальцев к губам, Джим послушно открывает рот и позволяет пропихнуть последний кусочек сахара. – Я практик. Мне удобнее воспринимать это не своей жизнью, а её вариантом. И я так и сделаю.
– Главное, воспринимать всерьёз, – заверила японка. – А слова – это лишь слова, как ни посмотри.
Четвёртый Перо, Ларри Брайт, был бизнесменом до мозга костей. Оказавшись в доме, предлагал Кукловоду выкуп за себя. Когда не получилось, принялся проходить испытания с целью нагрести побольше предметов, а после выменивал за них у обеих фракций жетоны или кроветворное на выгодных для себя условиях. Паззлы таким образом собирал с рекордной скоростью – один в три-четыре дня. Только двадцать четвёртых кусочков не хватало, потому что в тайники этот Перо соваться не рисковал. Однажды, задремав в подвале, проснулся от шума и увидел, как Билл тайком копает свой подкоп. Решил, что старик делает это только для того, чтобы сбежать самому, и пригрозил, что расскажет всё Кукловоду, если Гордон не возьмёт его в подельщики. Так они копали тоннель вместе ночами, и поиск ключей Ларри совсем забросил.
Он оказался ещё суевернее, чем был вор. Из каких-то пёрышек, монеток, веточек и спичек изготавливал талисманы, привязывал к ниткам и носил на шее либо обматывая вокруг запястья. Так привязался к своим фенечкам, что даже под подушку их подкладывал на ночь. Пока этот мусор был с ним, Перо был уверен, что ему чертовски везёт. Так оно и было. Стоило ему пройти одно испытание, как недостающий кусок паззла или ценная находка, которую по нескольку дней кряду не мог кто-нибудь найти, оказывалась в его руках. Ну а дальше барыга заламывал за неё нехилую цену. В ловушки не попадал, хотя особой грациозностью и реакцией не отличался. На драки не нарывался.
В тоннель, который становился всё глубже, Ларри тоже не лазил без оберега. Крохотный колокольчик с привязанным к нему пёрышком от подушки, на остриё пера были надеты две бусины. Эта деталь отчего-то всем бросилась в глаза, когда стояли у зева подкопа; Перо пришёл туда один, обмотал фенечку вокруг запястья, захватил лопатку и фонарик и полез в тоннель.
Кто знает, чего не рассчитал далеко не инженерный ум Билла; сам старик в эту ночь бухал в своей комнате и на «копательные работы» не явился. Ларри забрался в тоннель, как всегда с усердием принимаясь за работу, а обратно уже не выбрался: сломав одну из деревянных подпорок, на Перо обвалился крупный участок земляного свода.
Из чего Энди, пронаблюдав всю картину дважды, гнусаво (даже в Сиде!) заявил:
– Ну теперь-то, молодые люди, вы понимаете всю опасность суеверных заблуждений?
Призрак «откопали» Джек и Исами. Последняя даже не удосужилась объяснить, что делает в подвале в три часа ночи с лидером Подполья, бросив «это не ваше дело, мистер Брайт». Убедив Ларри, что ему опять несказанно повезло – откопали до того, как успел задохнуться – призрака отпустили с миром.
Точка была поставлена, а Арсений иронично пообещал сам себе никогда не лазить в тоннели, обмотав вокруг запястья какую-то хренотень с перьями и бусинками.
Пятым был тот самый докучающий Энди призрак. Дневник его нашли, но ни имени, ни фамилии, только возраст: сорок девять. Райана при выборе Перьев явно бросало из крайности в крайность. Этот унылый и вечно чем-то недовольный тощий тип практически не проходил испытаний, сваливался раза три с простудой, видел призраков, ненавидел Леонарда и ныл. Часто, оставшись наедине, вслух костерил оставшуюся на воле супругу, утверждая, что это из-за неё всю жизнь горбатился бухгалтером в захудалой фирмишке и в конечном счёте, в апофеозе всех своих бед, угодил в какой-то сырой дом с маньяком. После чего – удивительно – тосковал по детям, тоже вслух. Называл их имена и рассуждал, что они сейчас могут делать, скучают ли по своему папке. Заканчивал короткой молитвой и просьбой к небу беречь весь выводок. Он собрал три ключа, а однажды ночью, никому ничего не сказав, повесился у себя в комнатке. Сначала пытался на дверце шкафа, потом всё-таки обратил внимание на люстру. Люстра оказалась крепкой, а Кукловод не вмешался: он никогда не любил нытиков.
С этим пришлось повозиться. Наконец, Исами «случайно оказалась в коридоре, услышав шум» и провела с ним душещипательную беседу о том, что надежда умирает последней, а его дети, когда история с маньяком завершится, будут рады увидеть живого отца, а не узнать, что он повесился в плену.
Энди ходил туда-сюда за дверью, пока отпущенный призрак, обретший цель и смысл жизни, не растворился. А после «вышел из тумана», сказав, что с него прогулок по загробному миру на сегодня достаточно.
Может, так оно и было.
