Соавторы: Олег Самойлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 329 страниц)
Весь узкий, душный и тесный мир.
Поэтому, когда сквозь хмельной туман к нему попытались пробиться посторонние звуки чужого голоса, он не сразу понял, что происходит. Сначала попытался отогнать мельтешащую перед глазами тень вялыми маханиями бутылкой.
Тень не отгонялась.
Какая упрямая тень.
В смутном раздражении Джим нахмурился – это ж надо быть такой доставучей – и попытался сосредоточиться.
– О… – он не помнил, что нужно говорить. Он и о самом факте говорения вспомнил с запозданием. Перед ним сидел кто-то знакомый, а значит, реагировать было надо.
Док отсалютовал ему бутылкой и, подумав, протянул её этому, знакомому.
А вдруг он тоже хочет?
– Ну, – тень хмыкнула, вроде как довольно, – кто ж от халявы отказывается-то.
Сильные пальцы почти что выдрали бутылку из его, ослабших.
– Вторая плохо идёт, – пожаловался собственный голос, глухо, как из тумана.
О говорю
Хе
Тень помельтешила перед глазами – Джим ещё порадовался, что назойливая-то назойливая, а дверью больше не хлопает. Звук неприятный, уши режет.
– Это с непривычки, – заверила тень. – Давай-ка мы тебя на кровать перетащим, а? На полу плохо. А там хорошо, мягко…
– С непривычки?! – звук собственного смеха оказался таким же неприятным, как хлопанье двери, и тут же оборвался. – Не, ну может…
Тело рывком поднялось вверх. Ноги, опасно расслабленные, потратили аж несколько длинных секунд на то, чтобы принять устойчивое положение.
Комната, до этого такая надёжная, тяжеловесная, предательски покачнулась.
– Не хочу, – его тащило вперёд, неприятно потягивая руку в локте, – чего мне… там? А?
– Там… тебе надо спать. Сам же знаешь, на полу сидеть вредно.
– А прлфрл… фрл…
Язык не слушался, болтался во рту как бельевая верёвка.
Мать на таких в детстве бельё сушила.
Резкий бряк на мягкую поверхность окончательно спутал все мысли.
– Не хочу спать, – героически преодолевая силу гравитации, Джим вернул верхнюю часть туловища в вертикальное положение. Свесил ноги с кровати. Оперся локтями о колени и опустил голову.
Если лежать, комната начинала вертеться. Будто на карусели кружишься. Неприятно, да и мутит в разы сильнее – всё-таки у него уже не молодой организм, чтобы алкоголь вообще без тошноты перерабатывать. Если закрыть глаза – та же история.
Вертолёты
Круть-верть
Надоели
– Я пьян. – Вырвалось непроизвольно, но после этого восприятие стало куда упорядоченнее. По крайней мере, самоидентификация перестала вызывать такие затруднения. Джим вздохнул и добавил: – В стельку.
– Да я как бы вижу. Может, воды притащить, а? Или там тазик. Ты не стесняйся, если надо, я принесу.
– Меня не тшрл… трлшл… – Пришлось сделать паузу и сосредоточиться. Слово не выговаривалось. – Тош-нит. – Он поднял голову, посмотрел в лицо собеседника, и снова её уронил.
Мир, до этого жужжащий и кружащийся, медленно покачиваясь, возвращался в статичное положение.
Кажется, он сделал последний глоток около получаса назад. Может, больше. Потом только сидел, смотрел в стенку и изредка покачивал бутылкой перед глазами – чтоб не заснуть.
А теперь рядом сидел Арсень – правда, понял это док только сейчас – и пристально смотрел на него.
До чего я опустился
– Мне бы… – попытка встать окончилась провалом. Ноги держать бренное туловище дока совершенно не хотели. – Мне бы… умыться. В…ванную мне.
– Пойдём, – мягко согласился Арсень, помогая встать. – Надо – значит, надо.
После нескольких выглотанных в ванной пригоршней воды, одной, плеснутой в лицо, и одной на макушку, стало намного легче. Ноги из ватных сделались как минимум пластилиновыми, голова перестала кружиться – не совсем, но всё-таки, сознание просветлело. Обратно Джим возвращался практически своим ходом, почти не повисая на костлявом плече Арсеня.
– Извини, – в этот раз он сел на кровать самостоятельно. Даже с ногами забрался. – Я так… не часто.
– Да у всех бывает. Так что извиняться не за что.
Джим пожал плечами. В словах Арсеня была доля истины, но ему всё равно было неприятно, что его застали в таком состоянии. Как будто сам себя со стороны увидел. А ведь хотел – тихо, спокойно, уйти в запой на денёк, на два, и чтоб потом как раньше.
Лучше, конечно, на денёк. Два – уже роскошь.
В комнате – раздрай, будто не у себя, а у брата оказался. Разве что у него другой ассортимент – меньше бумажек, больше металла. Химии – столько же, она в их деятельности поровну нужна.
Легче станет – приберусь, – Джим кивнул самому себе и снова обратил внимание на Арсеня.
– Ты просто так не приходишь. По делу?
Подпольщик пару секунд помялся.
– Да нет, забудь, – заявил решительно. – Сам перемотаюсь, не сахарный. Если тебе помощь не нужна, пойду.
– Останься. – Джим постарался улыбнуться. Сейчас ему не хотелось оставаться одному, того и гляди, снова сорвёт – намётанный глаз уже заприметил бутылку, отставленную ближе к шкафу. – Я делал перевязки и в совсем пьяном состоянии, никто не жаловался. Останься.
Арсень слегка пожал плечами.
– Хорошо. – Сбросил проходильную сумку, уселся на кровать. – Я даже могу говорить всякую чушь с совершенно серьёзным видом, – заверил действительно на полном серьёзе.
– Необязательно, можешь делать что угодно. – Джим поискал глазами сумку. Сумка валялась точнёхонько посередине комнаты: расхлябалась, полуоткрытая, а изнутри высовывается что-то белое и бумажное. Арсень, всё поняв без слов, быстро передал её в руки дока, чем заслужил ещё одну улыбку. – Я просто… не хочу наедине с собой, понимаешь?
– Понимаю. Док, только честно: это из-за того что мы с Джеком вытворили?
Бинты на руках Арсеня напоминали засохшую кровянистую кашу. Джим задумчиво коснулся пальцем самого свежего пятна, проскользил подушечкой к узелку.
– И да, и нет. Думаю, просто навалилось многое. И ненависть Джека, и усталость – очень устаёшь от моей работы, морально, правда, но всё же. И ещё один сюрприз выплыл… я не знаю, что меня так подкосило. – Бинты под пропитанной водой ваткой привычно размягчались, оставляли на белой поверхности ваты грязно-бурые подпалины. Запах крови, приглушённый было затвердевшими слоями, усилился.
Тёплая рука…
Несмотря на раны, тёплая…
– Не знаю насчёт остального, но Джек тебя точно не ненавидит, – заявил Арсень уверенно. – Он сегодня днём в гостиной с книжкой торчал, хотел убедиться, что с тобой всё в порядке. Ну или… – нахмурился и продолжил уже не так уверенно, – тебе видней. Твой брат просто так пришёл бы в гостиную сидеть на столе и читать?
– В детстве он так делал, когда я делал домашнее задание, – Джим усмехнулся. Это действительно походило на его упрямого братишку – делать вид, что безразлично, даже когда места себе не находишь от беспокойства. – Приходил в нашу комнату, садился на письменный стол – прямо на мои тетради, и демонстративно читал. Обычно это значило, что ему скучно, и он хочет со мной поиграть. Просить – не в его привычках, действовал так.
Тяжёлые окровавленные бинты – наплывы разной степени яркости и насыщенности, медленно отслаивающиеся с израненной ладони. Джим старался концентрироваться на них, но сознание всё равно сбивалось к расслабленным пальцам на его колене, переходило на запястье, на предплечье. Он осекал себя, усилием воли переводил взгляд обратно на повязку, чтобы через несколько секунд снова поймать себя на разглядывании руки.
Хорошо, что это не влияло на качество работы. Чистейшая механика, всё на рефлексах. Будь Джим лунатиком, он мог бы перевязывать ладони даже во сне.
– Ну, значит, точно никаких «ненавидит», – подвёл итог Арсень, внимательно наблюдая за процессом размотки бинтов. Улыбнулся. – Одной проблемой меньше. Что там дальше по списку, вдруг со всей твоей депрессией разделаемся?
– Работа, – спокойно напомнил Джим. После слов Арсеня действительно становилось легче. К тому же сейчас, промакивая смоченной перекисью ватой раздраконенную руку, он был вынужден концентрироваться на процессе. Это было привычно, даже успокаивало. – Но я не знаю, насколько это актуально. С предыдущего места, уверен, меня уволили. Я люблю свою работу, Арсень, очень люблю. – После ваты на коже оставались чистые, радующие глаз дорожки. Джим откинул старую, пропитавшуюся кровью, и потянулся за новой. – Наблюдать, как больной человек возвращается к жизни с твоей помощью – настоящее счастье. Но бумажки, которые для вышестоящих инстанций важнее десятков людских жизней, грызня за места… даже за больных грызлись, представляешь? Спихивали друг другу особенно трудные случаи. Да и сами больные… всякие бывают. Здесь, по сравнению с работой в больнице – настоящий рай, не пойми меня превратно. Мне страшно возвращаться. Не к кому, незачем.
Ещё одна пропитавшаяся кровью ватка. В этот раз ладони Арсеня пострадали особенно сильно.
– А что, обязательно возвращаться к чему-то? – уточнил подпольщик. – А просто на волю – не хочешь?
Джим задумался. Вопрос был не из лёгких.
– Я… не думал… – медленно начал он, осторожно вскрывая упаковку стерильных бинтов – специально не тратил свеженайденные для таких запущенных случаев. – Ни разу не думал о воле как… просто о воле. Что выходить не куда-то, а просто… Ты знаешь, наверное, хочу. Я любил смотреть на небо.
Воля как воля… – просвечивающие полоски охватывали рану слой за слоем, скрывая уродливые шрамы. – Какая она? Я её знаю? Чувствовал?
– Тут такое дело, – Арсень явно оживился, даже поёрзал немного, устраиваясь удобнее, – мы сейчас собираем план дома. И есть версия, что с ним откроется внутренний двор. Это дверь тут рядом, в трёх метрах от твоей комнаты. Представь, можно будет выходить на улицу! Небо там тоже будет. Не всё сразу, конечно, так просто отсюда не выйдешь, но хоть что-то. Я зарисовки буду делать с естественным освещением… – последнее слегка мечтательно.
– Буду выходить иногда, – Джим покивал. – Эти стены… скоро половина обитателей из-за них в депрессию уйдёт. И я с ними.
Файрвуд прикрыл глаза. Сейчас, когда впереди забрезжила возможность хоть ненадолго выходить отсюда, он начал понимать, за что борется его брат: за ветер, за небо, за миллионы возможностей, за открывающиеся дороги. Неудивительно, что раньше Джим не понимал его – он никогда не чувствовал ни этих дорог, ни возможностей. С самых двадцати лет.
– Опять же, – продолжал Арсень, чему-то довольно ухмыляясь, – можно будет там бегать. Или в солнечные дни книжки читать сидеть. Чем дома – всё лучше на улице. И у нас уже семнадцать паззлов. Семнадцать из двадцати четырёх, ты представь! Ещё немного, и будет тебе небо, док. И нам всем тоже.
Джим перебинтовал вторую руку. Теперь они обе, чистые, с почти светящимися белыми повязками, лежали на его коленях.
Тёплые.
Сильные.
В голову стукнулось старательно отгоняемое на протяжении последних десяти минут воспоминание: лестничная площадка, Арсень, и эти руки.
Не только руки, конечно.
Пришлось сделать глубокий вдох.
– Это действительно хорошая новость, Арсень. Самая лучшая за… не знаю сколько, не буду подсчитывать.
– Уже лучше. Что там ещё-то осталось? Вроде же три было.
– Отношения. – Пришлось сжать зубы, чтобы переложить забинтованные руки со своих колен на одеяло. – Мне тридцать. Да это и неважно. Я давно хочу… чтобы рядом был близкий человек. Приходить не в пустой дом, не проводить вечера в молчании, не перебарывать желание снова уйти в двухмесячный запой от тоски. Но… в общем, я распрощался с надеждой, что так будет.
– На мой взгляд, зря. – Арсень смотрел на него, слегка улыбаясь. Взгляд был спокойный. – Надо просто не ждать.
Джим почувствовал, что его слегка трясёт. Взгляд против воли зациклился на губах – чуть улыбающихся, близких – слегка наклониться, и всё.
Чёрт возьми…
– Ну что ты, я не ждал, – голос начал слегка срываться.
Сейчас не сдержусь…
– Я искал, пытался заводить отношения…
Губы…
Голова шла кругом. Привычного жилета нет, рубашка слегка расстёгнута, а жарко – будто в шубе. В самом центре груди, и лицо горит.
– Но с моей стороны бессовестно привязывать к себе девушку…
Сейчас заговорит…
Точно не выдержу…
Краешком сознания Джим даже поразился – и как Арсень до сих пор не заметил взгляда, будто примагниченного к его губам? А взгляд, скорее всего, тот ещё, несмотря на то, что Джим изо всех сил сейчас себя контролирует.
Арсень перестал улыбаться.
– А по-моему, ты просто боишься поверить, что твои мысли тоже имеют право на воплощение, – сказал негромко. – Поэтому и думать боишься. Я не прав?
– Прав, – с последней фразой неуверенность испарилась мгновенно, Джим почти слышал щелчок выключателя. Он чувствовал, что привычное движение улыбки странно стягивает вроде бы адаптированные к ней лицевые мышцы, пальцы, до этого сжимающие одеяло, разжались. – Ты – прав.
Не наклонился, нет – резко положил на затылок Арсеня ладонь, сжал волосы и дёрнул на себя.
Подпольщик стремительно – даже чересчур для не совсем протрезвевшего сознания Джима – дёрнулся, убирая голову из захвата ладони, нырнул под рукой и быстро вскочил на ноги. Взгляд из расслабленного сделался настороженным. Арсень прищурился, выставил перед собой ладонь, как бы призывая к миру.
– Если я перешёл границу, драться не обязательно, док, – заговорил спокойно, раздельно, не спуская с него цепкого взгляда. – Тем более тебе со мной. О нашем разговоре и так никто не узнает. Я не любитель разбазаривать чужие тайны. Если хочешь, просто сделаем вид, что вообще сегодня не виделись.
Джим встал.
– Ты не дал мне закончить. – Подошёл чуть ближе. Улыбнулся, мягко, слегка насмешливо. В глазах появился какой-то странный блеск. – Я не собирался с тобой драться. Честное слово. Просто дай закончить.
– Ну… хорошо, – согласился Арсень, слегка хмурясь. Судя по виду, он не очень верил в «не собирался драться». Взгляд всё равно цеплял каждое, даже самое незначительное движение. – Заканчивай.
Джим подошёл вплотную.
– Расслабься, – шепнул хриплым, чуть срывающимся голосом.
И, уже медленно, приник к его губам.
Чего?.. Сплю я, что ли?
Да нет. Во сне так ни от кого вином не разит
А он что…
А, какая разница.
Арсений против воли улыбнулся, слегка отстранил от себя, кажется, внезапно свихнувшегося Джима – по крайней мере, взгляд этот рядом, напротив, точно безумный, – отстранил почти незаметно, ровно настолько, чтобы была возможность тихо уточнить:
– Так вот что за депрессия, оказывается… А чего сразу-то не сказал, а?
– Арсень, я ничего от тебя не скрывал, – взгляд из безумного сделался насмешливым, – меня действительно подкосил поступок Джека. И уж тем более не скрывал ориентацию – сам о ней узнал недавно. А что я тебя хочу… – Джим медленно провёл ладонью по его груди, следя за движениями своей руки, – это всего лишь воплощение моих мыслей. Сам же сказал – имею право. Выпить не хочешь?
Арсений оставил смазанный поцелуй на губах не-свихнувшегося дока.
Какая теперь разница, как он узнал, как понял… и как решился. Это его дело.
Бутылка стояла недалеко – Арсений как раз в её сторону и отскочил.
Подошёл.
Поднял.
– И всё не пей, – голос сзади. Теперь его мягкие нотки буквально пропитались чем-то… похожим на вино. Сладковато-терпким, пьяняще-развратным.
Вот это он… другой…
Или это уже у меня крышу с недотраха несёт?
Усмехнувшись, Арсений сделал глоток. Вина оставалась целая бутылка – приступ депрессии ограничился одной, во второй было лишь слегка пригублено.
– Включи настольную лампу. – Он прошёл к выключателю. – Я люблю хорошее освещение.
Голову уже обнесло, и определённо не вином – предвкушением. Давно у него не было такой со вкусом обставленной ночи.
Без верхнего света комната была определённо уютнее.
Джим стоял у кровати, впиваясь в него тёмными, чуть прикрытыми глазами, и высвобождал из петли верхнюю застёгнутую пуговицу. Арсений вбирал в себя каждое движение его пальцев, линии ключиц, когда хотелось повалить, стянуть штаны и трахнуть. Без лишних изяществ.
Доку, он мог поклясться, хотелось того же.
Именно поэтому они оба действовали так тягуче и медленно.
Когда Арсений приблизился к остановившемуся на второй пуговице Джиму, тот, не отпуская его взгляда, скользнул пальцами по горлышку бутылки, слегка огладил держащую её руку Арсения, перехватил ниже.
Забрал.
Сделал глоток.
В каждом движении, во взгляде чувствовалась прорва с трудом сдерживаемого желания.
И эти тени – Арсений не смеялся, говоря, что любит хорошее освещение. Они очерчивали тело не хуже кистей Андреа, когда он, до или после секса, рисовал Арсения. Тогда его кисть оглаживала холст, как чуткие пальцы любовника оглаживают каждую мышцу партнёра, и Арсений, находясь по ту сторону холста, чувствовал эти прикосновения.
Сейчас тени точно так же оглаживали тело Джима.
