Соавторы: Олег Самойлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 221 (всего у книги 329 страниц)
После первого же разговора с проснувшимся русским, когда Джим чуть не проболтался о правлении Мэтта, как только Арсений заснул – Файрвуд вышел из палаты и быстро, по рассылке, послал смс-ки всем выжившим Второго Акта. Там же предупредил, что позволит навестить, пока Перо спит.
А они и так были в боевой готовности. Приехали, всей небольшой толпой, навезли еды, открыток, цветов, кто-то даже тетрис припёр. Замучили Джима вопросами (шёпотом). Вытолкать из палаты их было проблематично.
– Добрый день, – в настоящем Джим аккуратно прикрыл за собой дверь. Вдохнул.
Арсений рисовал. Яростно чиркал карандашами по плотному альбому. Карандаши торчали между пальцев. В его сторону даже не посмотрел.
– А, док. Заходи. Шоколадки ждут.
– Не люблю сладкое.
Джим присел на стул для посетителей, остановил взгляд на Арсении. Его хотелось хотя бы обнять. Но тогда сдерживаться станет совсем уж невмоготу.
А выздоравливать русскому надо было как можно быстрее.
И какой же он был родной… Лохматый, длинный, в бинтах, с цветастыми пятнами заживающих гематом по всему телу.
И сколько же хотелось ему сказать.
– Завтра тебя навестит Райан. Арсений, ты готов выслушивать информацию, или это оставить до лучших времён?
– Я готов уже дней восемь как, – за альбомом замелькал край тёмно-красного карандаша. – «Лучшие времена», док, не моя терминология.
– Хорошо.
Облокотившись на спинку, закинув ногу на ногу, сцепив пальцы на колене, Джим начал:
– Твоё появление уже наделало массу шума. Спецслужбы, консульство, газетчики, телевидение… всех не перечислишь. Но это всё забота не наша, с этим справятся Райан и Джон. Можешь ни о чём не беспокоиться.
– Как скажешь. – Арсений отложил карандаши. Взглянул прямо, холодно. – Когда я смогу вернуться в особняк?
– Сначала приди в норму. – Джим слегка закусил губу. Говорить было нельзя, а предостеречь – необходимо. – Там… поверь мне, хорошо? Там тебе понадобятся все силы. Я тебе с собой ещё лекарств дам, придумаем, как унести.
– Ты точное время назвать можешь? – повторил Арсений ровно таким же голосом.
– Ты пробудешь тут ещё несколько дней точно. Потом… Райан как-то отслеживает фазы активности временной петли… Тоже где-то так. Мне оставить тебя?
– Твоё дело, – Арсений равнодушно вернулся к наброску. – Сам же хотел разобрать завалы. Если перехотел – можешь идти, мне пофиг, что со всем этим будет. Медсестричке большую часть шоколада отдам, она добрая.
– Да, она молодец.
Осознавать, что тебе настолько не рады, было больно. Мысли о том, что Арсений сейчас может переваривать вываленное на него Софи, не помогали. Никакие мысли не помогали. Было просто больно.
Арсений, тебе настолько плохо?
Поэтому Джим подошёл к горе открыток, принялся медленно, механически собирать их в стопку. Перебирать фрукты, кажется, нужды не было. Особенно экзотичных там не наблюдалось.
– Док, ты не подумай, я тебе благодарен, – за спиной карандаш снова зашуршал о бумагу. – За то, что с того света вытащил. Это не шутки, в чужого человека столько сил вбухать. Хрен с ним, что обратно заслать хотите, я и сам бы пошёл, так что неважно. Но ты реально дофига сделал. Так что если чем отплатить могу, прямо говори.
Джим на секунду даже не поверил ушам. Медленно обернулся.
– Ты правда считаешь себя чужим человеком? – проговорил раздельно. Глаза лихорадочно выискивали в Арсении хоть малейшее опровержение этим словам.
– А что, нет? – Тот спокойно пожал плечами. Хмыкнул, вполне миролюбиво. – Не, ну спасибо, конечно, но если что, я в родственники не набивался.
– Я не могу считать тебя чужим, – твёрдо. Губы сжались в полоску. Спина выпрямилась. – Даже если я… тебе, но ты для меня – не чужой. Я пять лет наблюдал за тобой, чёрт возьми, пять грёбаных лет ждал, а потом – пять наблюдал! И да, никто не заставлял меня, я делал это, потому что хотел, но ты мне не чужой. Лучшей благодарностью будет, если ты сейчас заткнёшься. Потому что, кажется, ты можешь ещё многое сказать в подобном духе, а мне выслушивать не хочется.
Арсений присвистнул. Но взгляд стал встревоженный.
– Ладно-ладно, всё, я заткнулся, – заверил, слегка нахмурившись. Отложил альбом. – Не нервничай. У тебя же сердце. Вот, давай, сядь сюда.
– Я собирался забрать открытки и пойти к себе, – Джим вернулся к складыванию открыток. Не хотелось никуда садиться, хотелось прийти к себе в квартиру, и там надраться в одиночестве. – И я буду последователен. Я… многого не понимал, кажется. И теперь это нужно обдумать.
Не понимал, точно
Времени сколько прошло, а я не понял
– Не, ну как хочешь, конечно… – Арсений явно задумался. – Мне про пять лет никто ничего не говорил за все десять суток, что я тут валяюсь. Да ты оставайся. Там вот опять хренов дождь собирается. А так чайку в номер закажем, шоколадки и мандаринки на закусь…
Он дёрнул на себе сползшее одеяло и выдал зло:
– Может, спиртом тебя напоить, чтоб язык наконец развязался, а? В первый раз ты со мной начистоту заговорил, когда уклюкался.
– Про особняк ничего не скажу даже под спиртом. А моё ожидание – информация не особенно актуальная, знаешь ли. – Джим резко обернулся, засунул получившуюся стопку в тут же вспухнувший карман. – Арсень, десять лет прошло! Я тебя плохо помню. Трезвого, по крайней мере. Я до сих пор не привык, что ты меня узнаёшь. За что ты на меня злишься?
– За то, что молчишь как пень, – отозвался тот саркастически и помахал в воздухе перебинтованной рукой. – Я двадцатый день сижу без какой-либо информации. Привет, важный офигенный мистер Файрвуд, оглянись вокруг и хоть на секунду представь, каково это – приходишь в себя опять в своём времени после всей несусветной херни, что с тобой в особняке творилась, а вместо пояснений видишь только обиженную спинку своего главного информатора! Сам-то небось бы уже всем въебал, кто посмел от тебя что-то скрывать, нет?
– А нечего было тебя нагружать, пока ты в себя не пришёл, – Джим скрестил руки на груди и недобро прищурился. – Излишняя мозговая активность и стрессы ещё никому восстанавливаться не помогли. Вот завтра Джон с Райаном придут, тогда и получишь по полной. Потом друзья повалят. Я тебе всё равно ничего по делу сказать не могу.
– Я тебе не про дело, важный-офигенный-мистер-Файрвуд, – судя по злому виду развалившегося на кровати Арсения, он решил так называть его в ближайшее… сколько-то там времени. – Про твои сюси-пуси на тему пяти каких-то там лет. Я что, интуитивно должен был об этом догадаться? Или прочитать на вашей истинно английской морде? А может, – ткнул пальцем, распаляясь, – об этом мне тоже будет рассказывать Райан Форс? «Знаешь, Перо, я тебе говорить ничего не нанимался, а потому иди-ка ты ебись трансформаторной катушкой, если делать нехрен» – ну, я примерно что-то такое от него и услышу, знаешь, но всё-таки спрошу. Потому что от него я хоть что-то, мать твою, услышу!
– Интересно, – Джим поднял брови, – а ты не догадывался, сколько времени прошло? Или ты думал, я тебя, дурака такого, на произвол судьбы брошу? Или что, мне, как только ты пришёл в себя, надо было начать? Ах, Арсень, я ждал тебя пять лет, вытаскивал из баров и промывал желудок?
– Именно так и надо было! – рявкнул Арсений, уже по-настоящему в бешенстве. – В жизни всё может рухнуть за чёртову минуту, а ты говоришь про десять лет! Десять-сраных-лет! Дженни, Джек, Лайза, Исами – я даже о них ничего не могу спрашивать! Просто не могу узнать живы ли они! Что мне было думать, если я от тебя слышал за эти дни только «доброе утро», «спокойной ночи» и «как сегодня себя чувствуешь»?! Охуеть ценная информация!
– Я – тут. Значит, это, по крайней мере, не рухнуло. – Досадливо цыкнув, Джим сунул руки в карманы, повернувшись к выходу. – Чтоб тебя, придурка сентиментального… лежи, я сейчас.
Как дошёл до своего кабинета, он не помнил, помнил только, что от его вида младшие лаборанты аки голуби разлетались по разным сторонам коридора. Дошёл, открыл ящик стола, взял конверт. Вернувшись, сунул его тяжело дышащему от злости Арсению.
– Подарок.
Конверт рванули из его рук. Арсений жадно зашуршал бумагой. Вытащил фотографию. Одна-единственная, плохого качества, но вряд ли он не узнает себя и своего друга.
– Двадцатое января две тысячи седьмого, восемь утра. Хитроу, – медленно произнёс Арсений. Поднял голову. – Мне восемнадцать. Джим, ты сука.
– Абсолютная, – Джим старался сдерживать улыбку, но чувствовал, как его попытки терпят полный крах. – Это был один из самых счастливых дней в моей жизни.
Арсений пошуршал остатками разорванного конверта, со вздохом их откинул. Фотку, однако, не выпустил. Слегка прищурился.
– То есть, ты ждал все десять лет.
– С рецидивами, – Джим кивнул. – И никакого целибата, конечно. Плюс начал заниматься наукой, ездил на конференции…
– И по-любому дрочил на эту фотку, – уверенно кивнул Арсений. – Если других нет. – Протянул ему обратно. – На, не лишать же человека маленьких радостей жизни. А мне подай соломинку, она где-то тут валялась.
– Ты уже вполне можешь держать стакан, не юродствуй. – Джим с сомнением окинул гору съедобных и не очень презентов, наваленную на тумбочке. – Тебя всё ещё интересуют подробности моей насыщенной жизни?
– Соломинка – это тебе не просто предмет для питья! – взвыл Арсений, шаря под подушкой. «Не просто предмет» был благополучно извлечён оттуда. – Это концепт! И холодным лаймовым чаем я с тобой не поделюсь, даже не напрашивайся. Садись сюда, старый извращенец, и выкладывай. Можешь взять розового бегемота, если тебе так проще.
– Я на него смотреть не хочу, он вводит меня в стойкое недоумение. – Джим с неодобрением окинул взглядом баночку холодного чая, которую как раз старательно опустошал русский. Он не был уверен, что это Арсению можно, но протестовать было поздно. – Ну хорошо… Первые пять лет были вполне спокойными. Допросы, слушания, все выжившие некоторое время провели в психдиспансере, на реабилитации. Потом нам была выплачена некоторая компенсация, и, когда и журналисты успокоились, жизнь стала совсем хороша. Я устроился в эту клинику, сначала с испытательным, но статьи о том, как работал в условиях особняка, сделали мне хорошую репутацию – иначе и с испытательным не взяли бы. Чтобы забить свободное время, начал преподавать в университете. Арсень, не бери вторую банку. Я этому чаю не доверяю. Если хочешь, заварю тебе что-нибудь сам.
– Чай вкусный, бегемот клёвый, а ты зануда, – спокойно ответил тот, запуская соломинку во вторую жестянку. – Дальше.
– Если что, промою желудок, я привык, – Джим пожал плечом. – В общем, жил я спокойно. Один раз даже, когда совсем ждать невмоготу стало, попытался завязать отношения… ненадолго. А потом прилетел ты. Конечно, я рад был до невозможности, дрочил, как ты говоришь, на твою фотку… А потом оказалось, что жить спокойно ты не собираешься. Поэтому по выходным, когда ты уходил в отрыв, я за тобой следил, как последний сталкер. Вызывал, если нужно полицию. Если не нужно – вытаскивал сам, а там уже по ситуации: либо промывание, душ и сон, либо секс, душ и сон. Утром уходил. Видеть меня тебе нельзя было с твоей памятью на лица.
– Так мы задолго до особняка спали… – Соломинка зашвыркала во второй опустошённой баночке. За третьей Арсень не потянулся, взял маленькую пластиковую бутылочку, с водой. – То-то ты мне таким знакомым почудился, когда в первый раз трахнулись, в смысле, я сразу понял, как себя с тобой вести. Я тебе говорил, что кроме лиц, ещё и манеру человека в постели хорошо запоминаю? Нет? Ну… – минералка в бутылочке пошла на убыль, – а вот имена не могу. Вылетает из памяти на раз-два.
– Арсень, ты не запомнил моё лицо. Как мог манеру-то запомнить?
Наблюдать, как тот пьёт, было сущим наслаждением. Вода, как-никак, нужна для регенерации клеток. Пусть пьёт. Хорошо.
В ответ Арсений только фыркнул.
– Подсознание не в счёт? Или ты после маньяка психологией больше не увлекаешься?
– Не знаю… может, и было что…
Джим снова положил ногу на ногу, сцепил пальцы на колене.
– Кстати, я немного проспонсировал твой фотоаппарат, когда ты на него… зарабатывал. Так, в копилку добрых дел.
– А… тогда у меня опыта так себе ещё было. А не ревновал, не?
– Ну не сошёл же я с ума ревновать не своего Арсения к каким-то левым людям, на которых он зарабатывает, – Джим рассмеялся. Принялся слегка раскачиваться. Вспоминать было даже приятно, если не думать о периодических приступах депрессии. – Разве что следил, чтоб ты своим способом зарабатывать на какого-нибудь маньяка не напоролся. Как я по тебе скучал, не передать словами… Иногда казалось – рехнусь прямо на месте, не выходя из машины. А ты был ещё такой маленький, всё какие-то приключения на задницу искал.
– Вообще-то, я их и сейчас ищу. Твою ж… – он мрачно постучал костяшкой пальца по опустевшей бутылочке. – Только сейчас дошло. Ты мне по возрасту в папаши годишься.
– Да, вполне, – Джим с улыбкой покивал. Он-то эту мысль вдоль и поперёк обдумал, когда только с первой своей попыткой серьёзных отношений расстался. – Что? Пугает?
– Ага. Сейчас под кровать залезу. – Тихое насмешливое хмыканье. – Сюда давай. Ближе.
Джим осторожно присел на краешек больничной койки. Страшно хотелось прижать Арсения к себе, уткнуться носом в шею, вдыхать, ощущать под пальцами.
Но – сломанные рёбра.
– Я тебе больше скажу, мы довольно неплохие друзья с Джейком. Хотя поначалу он мне не доверял, конечно. А в последние два года, когда ты почти перестал напиваться, мне приходись следить за тобой в дождливые дни из-под синего зонтика…
Повеяло запахом мази и стерильных бинтов, после – перед глазами расцвеченное лицо Арсения, и губы чувствуют мягкое, тёплое прикосновение.
В голову тут же дало. Джим даже не успел вспомнить, что нельзя, что после этого только тяжелее сдерживаться будет – а уже отвечал, рвано, взволнованно, даже дыша через раз. Только через несколько секунд упёр ладонь в плечо Арсения и ушёл от целующих губ. Для этого, правда, пришлось повернуть лицо.
– Вот что ты… делаешь? – Дыхание сбилось, ни к чёрту, – сначала дышать начни нормально, ты…
– Знакомлюсь, Файрвуд, – вполголоса рядом. Бинты шершаво коснулись щеки, ладонь вернула его голову в прежнее положение, и Арсений, как ни в чём не бывало, продолжил прерванное.
Отказаться было невозможно. Руки не поднимались отстранить русского, невмоготу было встать и отсесть обратно, на стул. Джим целовал с упоением, стараясь только не нажимать губами сильно на недавно разбитые губы, обхватил ладонями его шею. Дрожал, ругая себя мысленно за то, что не дрожать не может. Каждое прикосновение было невыносимо знакомым, даже запах: Арсений, мазь, бинты. Знакомым, сумасшедше близким, настолько, что в это невозможно было поверить.
А главное – впервые за последние пять лет Арсений целовал именно его, а не странного незнакомого человека, вытащившего его из бара.
– Всё, – какая-то иррациональная сила позволила Джиму оторваться, упереться лбом о лоб русского. – Всё, Арсений. Не совращай меня.
– Полотенчик дать? – насмешливо и влажно дохнули у губ. – А то у меня есть. На случай если пироженкой уляпаюсь.
– Пироженки тебе нельзя, не... говори ерунды.
Джим отстранился, стянул резинку с волос, перетянул заново хвост. Дыхание помаленьку восстанавливалось.
– Ну вот… зачем? – Бубнил себе под нос, перевязывая. – Хотел мирно, спокойно, когда рёбра твои срастутся…
– Не хочешь – не надо, – резюмировал Арсений и потянулся к горке шоколадок. Вид у него был хитрый донельзя. – Никакой фантазии. Фотку не забудь, как пойдёшь. Вечером пригодится.
– А ты выздоравливай, выздоравливай, – Джим недобро заулыбался, впиваясь в него глазами. – Я тебе покажу никакой фантазии. Думаешь, я зря время терял?
В ответ Арсений печально вздохнул и зашуршал шоколадковой фольгой.
– Если попрошу – не сделаешь ведь. Как был садистом, так и остался… А душа требует.
– Арсень, если твоя душа требует пироженку, ещё одного бегемота или проперчёный стейк, то даже и не думай. А в границах разумного можешь просить.
– Какая нафиг пироженка? – он надкусил шоколадку и возвёл глаза к потолку. – Джим, я тебя хочу. Сегодня. Сейчас. И фотки у меня нету. А если бы и была, вот, – продемонстрировал руку, замотанную толстым слоем бинтов по первые фаланги. – Но если ты совсем уж прям стесняешься, я согласен на второго бегемота. Учти, он должен быть цвета фуксии. Иначе с первым сочетаться не будет.
Джим потёр переносицу. Шумно вздохнул.
– Кажется, ты вернулся, чтобы вить из меня верёвки…
Задумался. Прикинул расположение дежурств.
– Днём невозможно, в любой момент могут зайти. Ночью сегодня дежурит Дон. Поставлю ему бутылку хорошего виски, он меня пустит. А теперь говори честно – как себя чувствуешь?
