Соавторы: Олег Самойлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 131 (всего у книги 329 страниц)
– Не… тут, знаешь, понимать надо… – Арсень подтащил к нему своё полотенце – Джон заметил ещё, что оно в уточках – и выставил руку с растопыренными пальцами. – На голову одно, да? – Дождавшись кивка, палец загнул. – Вот… и бёдра обмотать. Знаешь, как неудобно штаны мокрым напяливать?
– Арсень… ты что-то странное…
– Погоди. Это парню. А девушке чтоб обмотаться, нужно полотенце большое. Вот щас холодно? – Сам себе кивнул, – холодно. И в полотенце она замёрзнет. Значит, на зиму нужны ванные пледы. Вот чтоб вытерся – и в пледе ходишь. Каково?
Согласия на ванные пледы Арсень не выторговал – хотя старался – зато выторговал обещание подумать на эту тему.
Этому наглому типу было крайне тяжело отказывать.
В пять утра они уже сидели на полу у камина, на подушках, подтащенных Арсенем с дивана, и дожаривали остатки хлеба. Арсень травил детские страшилки, перевирая и вводя в канонные сюжеты неудобоваримых персонажей. А Джон опёрся спиной о разогретый камень, улыбался и хрустел поджаристыми хлебцами. У него самого получалось жарить плохо, поэтому он сгрузил это на Арсеня.
Хмель почти выветрился. Две бутылки на двоих, вся ночь – опьянеешь тут. Но всё равно было удивительно хорошо.
– Тепло… – Арсень, с неудовольствием повозившись в пледе, встал. – Но идти, наверное, надо.
– Думаю, да. Не хочу вызывать вопросов, а комната слишком долго закрыта. – Джон кивнул. – Один вопрос только. Ты запертую комнату-то открывать собираешься?
– А-а, ты про это… – Арсень, уже прихвативший с кресла адресованный себе рисунок, остановился и почесал лохматую голову. – Вообще-то, в гостях хорошо, а на воле больше чего фотографировать можно… Короче, это ж новый паззл и тайник? Если да, то я всеми лапами.
– Именно. Так что советую тебе найти пульт. Насколько я понял, ты его потерял, и конкретно.
– Так, стоп. – Арсень передумал уходить и уселся на подлокотник кресла. – Вроде как, чтобы что-то потерять, надо сначала его приобрести, а у меня никаких пультов нет и не было… Ни одного, клянусь.
Джон нахмурился. Между ними явно возникло недопонимание. Он-то считал, что пульт попросту завалялся где-то в грудах хлама арсеневской комнаты.
– Так, начнём сначала. В тайнике чердака был пульт. Так?
– В тайнике чердака была марионетка, листы дневника… – Перо принялся загибать пальцы, глядя при этом в потолок, – паззла не было, но это и не удивительно… Слушай, – Арсень опустил голову, уставившись на него, – а ведь если подумать, я саму коробку видел только раз, потом её утащил Джек. Нас тогда уже не волновали тайники и прочее… перед взрывом.
– Пульт был, так что тебе стоит расспросить Джека. Как применять, думаю, сам догадаешься.
– Да поди…
Арсень с явным сожалением сложил плед на кресле, махнул остающемуся Фоллу рукой.
Джон разблокировал дверь. Ненадолго, только чтоб подпольщик вышел, а самому ему – убрать вещи, бутылки, разбросанные карандаши.
Не Перо, а сплошные проблемы, – думал он с улыбкой, провожая взглядом исчезающую за дверью спину Арсеня. – Ещё и пульт потерял…
Обычно Джим просыпался по внутреннему будильнику. Срабатывал какой-то звоночек в сознании, что до рабочего времени остаётся час, и глаза открывались сами собой. После этого он шёл умываться – стараясь не глядеть на развалившегося в кровати Арсеня.
Недотрах, как-никак, скоро за две недели перевалит.
В этот раз пробуждение было каким-то особенным. Джим поначалу не мог сообразить, что его разбудило: тепло, удобно, темно ещё. После понял, что проснулся он от того, что его мягко – но вполне настойчиво – гладят по бедру, прямо поверх одеяла.
Арсень?
Вернулся?
И что ты…
Джим ему ясно сказал – никаких постельных сцен, пока швы не зарастут приемлемо. Арсень не спорил, только понимание приемлемого зарастания швов у них различалось.
И вот таким элегантным способом подпольщик, видно, решил добиться своего.
– Арсень... – голос спросонок хриплый. А ещё нужно очень стараться не думать о том, что рука Арсеня уже заползла под одеяло и гуляет где-то в пахово-бедренной области.
– Ага, я за него, – тёплым насмешливым шёпотом выдохнули ему почти в ухо. В дыхании подпольщика явно прослеживался винно-колбасный оттенок.
Джим стиснул зубы.
– Руки же… чёрт тебя…
– Меня, может, и чёрт, а я – тебя, – тем же шёпотом. В придачу к гладящей руке теперь – лёгкие поцелуи в шею, в плечо, там, где сползла спальная футболка. Арсень залезает под одеяло – прямо так, в одежде, и наваливается на него всем телом.
Невозможно сопротивляться, к тому же, самому уже хочется до боли в яйцах.
И член как-то очень активно реагирует на происходящее.
Джим сдаётся. Скользит ладонями под джинсы подпольщика, сжимает ягодицы.
– Во, так бы сразу, – короткий поцелуй в губы, и лохматая – Джим не видит, знает по опыту – голова ныряет под одеяло.
На овсянку, что ли, себя посадить?
Не дай бог, швы потревожит.
Убью.
========== 13 - 14 февраля ==========
Это, конечно, важный праздник, Дженни знала. В особняке люди тоже влюблялись или находили друзей, вопреки всяким там маньякам и страхам, а такой день – повод напомнить об этом, поздравить и поддержать друг друга.
Надо было что-нибудь обязательно испечь, а девушки из обеих фракций сегодня после завтрака собирались на кухне, готовить валентинки. Лайза – теперь уже подпольщица – нашла картон и цветную бумагу, выпросила у Арсеня карандаши и клей. Ему сейчас и так тяжело приходилось, замотался совсем, даже не понял, зачем ей, так и отдал. Марго сказала, знает, где взять тесьмы и лент – осталось, когда она ещё к лету одежду шила.
Открытки, пирог… И Джеку бы что-нибудь особенное, порадовать. А ведь и вправду… Едва не забыла. И Арсень из сил выбивается, и…
Ох, Арсень… А как они с Джимом… они тоже будут друг другу что-то дарить на праздник?
А как это у таких пар?
Дженни помотала головой. И без того, как о них подумает – краска в лицо бросается. Она ведь и раньше про такое слышала, слышала же? Но всегда думала, что это где-то далеко, то, что бывает не здесь, в настоящей жизни, и вот… и вот то самое утро второго февраля, и все только и говорят, что Перо и единственный доктор особняка – пара…
И как же они… ой.
Дженни, рассердившись сама на себя, решительно встряхнула покрывало. Оно распрямилось, закрывая кровать. Разгладить складки и вот – хорошо, кровать заправлена. Сверху бросила шаль – скоро надевать, без неё из комнаты выходить зябко. Мельком глянула на себя в зеркале, поправила завернувшийся воротник платья. Нэн высунулась из вазы на тумбочке, пошевелила усами.
– И тебе доброе утро, – Дженни улыбнулась, взяла крысу на ладошку. Тяжёлая, разъелась. Дженни давно подумывала показать её Джиму – вдруг малышка лишнего набрала, и надо бы на диету посадить, – но как к Джиму подойдёшь с такой ерундой, когда с Джеком беда?
Дженни покачала головой. Опустилась на кровать, усадила Нэн рядышком. Крыса тут же сунула нос в складки её лежащей шали, заползла под них. Голый хвост втянулся следом.
И вроде надо идти – уже седьмой час, – а так в тёмный коридор выходить не хочется! И холодно, и тени всё, тени… Леонард сказал – это призраки, они безобидные, да и вправду – никому ничего эти тени не сделали, но жутко-то как…
Даже когда спать ложишься, иногда тянет с головой одеялом накрыться.
Дженни вздохнула. Ну не теперь же раскисать, когда надо к празднику готовиться!
Она решительно поднялась с кровати, когда в дверь постучали.
– Да, входите! Ох, что же я…
Торопливо оправить складки на платье, руки порхнули к волосам – после операции стала собирать в косу, до сих пор непривычно.
В комнату Эрика заглянула. За дверь зацепилась и голову просунула.
Дженни с ней мало приходилось говорить – кудрявая тихоня всё сидела у себя в комнате и что-то рисовала. Испытания всегда только вместе со своим парнем проходила, стаскивала к себе игрушки и сувениры. И говорила всегда странно так, будто бы не с тобой разговаривает, а вспоминает что-то вслух.
Да ещё и так рано пришла, в седьмом часу…
– Привет, – сказала Эрика тихо. Глазищи огромные, тёмные, и блестят так странно. Ещё и смотрит в упор…
– Привет. – Дженни растерянно махнула рукой на кресло. – Зайдёшь? Тебе моя помощь нужна?
– Угу… Завтра же четырнадцатое. А в поставке было молоко.
– Ну да, – совсем растерялась Дженни.
Эрика уставилась в потолок. Глаза у неё, оказалось, не просто тёмные, а почти черничные.
– А в Японии в Валентинов день любимым людям и друзьям дарят самодельный шоколад… Его в такие формочки заливают. В виде сердечка. А у нас формочки для кексов есть.
Дженни тихонько охнула. Спасительница! И действительно, какао у них есть, масло тоже, и формочки… пускай и не в форме сердечек, но неважно. И обрадуются все. Шоколад точно все любят!
Дженни сама не заметила, уже была у двери.
– А ведь можно и украсить, в коробочки упаковать, а под крышку – открытку с пожеланиями! – ей хотелось захлопать в ладоши. – Как же ты здорово придумала! А ты умеешь варить?
Эрика моргнула пару раз.
– Угу. Ещё можно белой глазурью надпись сделать…
Дженни без дальнейших расспросов метнулась к кровати за шалью.
Давай, говори, зараза, – злое, внутри. Невыносимо слушать этого белобрысого придурка, но когда он что-то там бормочет, не так страшно становится.
А без этого – страшно. Нет, Джек уже привык к тому, что шарканья-шуршанья теперь нужно идентифицировать только по звуку, нельзя повернуть голову, посмотреть, что происходит. Только звук. Из-за темноты под веками особенно чёткий, громкий, и всё же звук. Нет, Джеку страшно, что эти шуршания ему только слышатся, что на самом деле никого рядом и нет.
Когда Арсень говорит, в том, что он рядом, не усомнишься. Глюки не несут столько чуши и на отсутствие соломинки не жалуются.
Самое страшное, когда один остаёшься. Внутри всё страхом скручивает, аж до жара, а темнота – как живая – сама шуршит. Шуршит, скотина, пощёлкивает чем-то внутри стен, иногда завывания ветра снаружи слышатся.
И тогда бывший лидер Подполья до напряжённых спазмов где-то внутри черепа вслушивается в то, что в коридоре происходит. Шаги, голоса, что угодно. Лишь бы не эта живая тишина. Она, шурша и пощёлкивая, ввинчивается через уши в мозг холодными, липкими щупальцами, и шурудит, поглаживает внутреннюю поверхность черепа, мозговую корку.
Нет, лучше уж слушать чушь Пера.
Иногда приходят подпольщики. Они говорят что-то, как будто это всё ещё важно плевал я на ваши новости, спрашивают так осторожно, блять, нежненько. Жалеют. Хочется заорать: «Да скажите уже, что вам насрать, а пришли только чтоб добреньких да жалостливых из себя построить!».
Но Джек не говорит этого. Он молчит, и, через некоторое время – обычно быстро – Арсень ненавязчиво выпроваживает посетителей.
Он молодец, бывший – от этого слова всё внутри тоскливо сжимается – зам. И выгоняет так, что как будто не выгоняет, а они всё равно уходят. И не жалеет Файрвуда-младшего. Общается как раньше: обзывается, бурчит, стебётся, городит что-то о несправедливо отнятых соломинках. На брата жалуется, дескать, тиран и деспот. Заставляет тут сиднем сидеть, уколы делать, а его чуть ли не с ложечки кормит.
Это похоже на него. На Джима. Он бы всех залечил до смерти, а кто за здоровьем не следит – на эшафот...
Арсень упорно шуршит у стола.
Да говори уже
Самое классное, это когда старший приходит. Тогда он ворчит на Арсеня, Арсень ворчит на него, а Джеку можно представить, что он сам глаза закрыл и на воркования этих голубков смотреть не хочет. И общается с ним брат как обычно. Как будто он не калека, а как раньше, руку порезал или ногу ушиб.
Пока эти двое перепираются, живой тишины нет. Она прячется, уползает. Перестаёт давить на мозг.
Но брат приходит только утром и перед сном.
Скажи чего-нибудь, скотина! – Джек готов взвыть. А всё потому, что Арсень уже минут пятнадцать пыхтит в углу над очередным рисунком и не говорит с ним.
А что самому говорить?
Эй, Арсень, у меня столько грёбаных новостей накопилось, пока я тут дохрена сколько пластом лежу, не хочешь обсудить? Так, что ли?
Ему-то хорошо, он хоть иногда выходит.
Хотя, Джек тоже с утра… попробовал. Героически вис на Арсене и пытался перебирать ногами. А этот – вот же дури не меряно – мало того что его тащит, так ещё и стебаться умудряется.
Падла…
– Ар… – отвыкшее говорить горло не сразу выплёвывает звуки, – Арсень…
– А? Чего? – отвлекается. Грифель скрипеть перестал.
Удивительно. До слепоты Джек и не подозревал, что в мире столько звуков, да ещё и так слышимых.
– Я это… как выгляжу хоть? А то забываю уже.
– Да как-как, – шуршит одеждой. Шаги по полу, скрип, шуршание, плюхается на стул у кровати. Голос нахальный. – Лысый и страшный. Как вся моя жизнь.
Джек злится. То ли на наглый голос, то ли на дурацкий ответ, то ли в целом на то, что бывший зам видит, а он – нет.
– А ты? – вяло поддевает свою «сиделку».
– Ой, засмущал… Та-акие вопросы с утра задавать, я ж непричёсанный…
Джек тянется к своим коленям, поднимает оттуда небольшую запасную подушку и кидает в нахала. Тот радостно ржёт.
– Дебил. Лучше расскажи чего-нибудь.
– Чего рассказать-то? – тянет и слегка скрипит стулом – раскачивается. – Ну вот сегодня ночью, например, я сначала вёл долгую и интеллигентную беседу с Кукловодом, а потом трахался с твоим братом…
– Всё, можешь заткнуться. – Джек поперхнулся бы, да нечем. Слушать про брата и этого… непривычно до зубовного скрежета.
Это без учёта того, что Файрвуд-младший всё ещё помнит о любовных похождениях зама.
Скотина…
У меня брат такой… такой… а этот…
– Сам же просил.
– Про другое расскажи, придурок. Мне вообще насрать, что вы с моим братом… как у тебя ещё совести хватает, а? После того, что ты…
– Что я что?
– С Майклом ты, вот чего.
– Да нифига не было, ну говорю ж тебе, – опять скрипит стулом, – просто малец берега попутал. И ты, блин, затихни уже на эту тему, а? Лучше оклемайся, подерёмся один раз и всё, если уж тебе так задницу жжёт…
– Скотина. – Джек ворочается недовольно. Но тема и вправду закрыта. Выздоровеет, выбьет Арсеню парочку зубов, и всё.
Но нахрена до сих пор к брату клеится, если…
В Арсеневскую версию насчёт попутанных берегов не верилось упорно. Джек Майкла помнил – мелкий ещё, девятнадцать только, но в целом тип адекватный. Не будет чушь на пустом месте пороть.
– Не знаю, расскажи что-нибудь, про Сид расскажи, – голос ещё злой, но Джек уже взял себя в руки. – Я там только Леонарда помню.
– Был там Леонард. Но я про Сид не хочу. – Только что голос Пера весёлый был, а теперь резко меняется. Серьёзный и какой-то немного злой.
Значит, и правда на эту тему не стоит.
– А тогда про что?
– А про пульт.
– Пульт?
Что-то в голове воспоминанием промелькнуло. Вроде до взрыва, на новый год… что-то почти…
– А, этот, жёлтый такой… – Джек разочарованно отмахивается. Темнота шуршит. Шуршит и заползает в голову через уши.
Не свихнуться. Вот только не свихнуться.
То-то маньяк рад будет
– Вот именно, – Арсень опять поправляет на нём одеяло. – Ты где одеяло успеваешь сбивать, а? Не отвечай, я такие страшные вещи знать не хочу. Короче, пульт как-то связан с комнатой, от которой сейчас Билл и Алиса ищут ключ.
– Комната… это которая под чердаком прямо, да?
Джек помнит. Таинственная запертая комната. Он сам на неё сколько облизывался, да, видимо, не судьба. Опять Билл перехватит. А Арсень ему помогать будет, никуда не денется.
– Пульт, ага. Типа им она открывается?
– Да маньяк его знает. – Ножки стула скрипят. Арсень опять раскачивался. – Ну так что, помнишь, куда его сунул?
– Разобрал.
Ножки стула грохнули об пол. Становится смешно. Вопреки шуршанию темноты. Очень уж хорошо сейчас представляется ошарашенная рожа Пера.
– Разобрал?
Джек морщится.
– Арсень, ты его просто не видел. Сигнал слабый, только если в упор тыкаешь, то действует. Корпус как у игрушки, пластмассовый, а батарейка – на два плевка. Издевательство, а не пульт.
– Это что, – Арсень его опять не слушал, – составные части пульта теперь валяются где-то в моей комнате?..
– Ну да…
– Да я ж их хрен найду теперь!!!
– Э, Перо, погодь. – Джек сел, поёрзал, пристраиваясь в подушках. – Если вскроешь новую комнату – будет новый ключ, так?
– Вроде.
– Ключ – это хорошо… – задумчиво, – валить отсюда надо. Давно надо.
Ага. Давно – было надо. А куда я щас? Кому нужен? Лучше б сдох.
– К тому и веду. – Арсень не двигается, не издаёт, кроме голоса, никаких звуков, и Джек снова слышит шуршание темноты.
Что угодно, что угодно, только бы не слышать его больше.
– Могу попробовать объяснить, как его собрать заново.
– А…
– И из чего собрать. Короче, тащи сюда всё.
– Вообще всё, что ли?..
– Ну или тащи меня туда.
– Ага, щас. Джим нас уроет.
– Ну, так тебе и надо.
– Ладно, лежи. Щас притащу.
Перо поднимается и уходит. Сначала слышно, как он топает по коридору. Потом шаги стихают.
Остаётся шуршащая темнота.
Когда Джим пришёл с очередным обходом, выяснилось, что Арсень и Джек разложили на джековом одеяле кучу механически-электрических примочек и вовсю ругались. Джим не признался, но от этого зрелища у него полегчало на сердце, больно уж оно походило на их предвзрывовое общение.
