Соавторы: Олег Самойлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 85 (всего у книги 329 страниц)
– Джек наконец-то перестал носиться по дому в поисках твоего бездыханного трупа, – светским тоном заговорил маньяк. – Правда, разбивать кулаки о стены в своей комнате не прекратил. Интересно, сколько там уже кровавых пятен?.. Утром он перематывает руки, чтобы не было видно распухшие костяшки. А сегодня ночью даже стенки бить не стал, – новый корнишон с прилипшей веточкой укропа шлёпнулся в тарелку. Кукловод улыбнулся. – Просто сел, обхватив колени, и просидел так всю ночь.
Ещё два корнишона – один за другим – были медленно стряхнуты в тарелку. Кукловод проводил их невидящим взглядом.
– Билл перед лицом всей фракции требует с него распотрошить твою комнату и заняться сбором паззлов ещё не открытых тайников. Джек – вот же преданность! – готов ночевать там на пороге, но не пускать крыс в твою обитель. К слову, он почти собрал паззл чердака и зачем-то стянул железную дорогу у брата. Ты не в курсе, Перо, зачем? После того, как ты за каждый игрушечный вагон лично пролил столько крови…
Огурцы перекочевали в тарелку. Кукловод задумчиво оглядел опустевшую банку, убрал её в сумку, потом неспешно поднялся и перешёл в другой конец комнаты. Выключил верхний свет (чёрный прямоугольник не заколоченного окна резко выцвел до мутно-серого цвета), оставив только лампы, необходимые Арсению для работы. Зажёг свечи, стоящие за спинкой дивана и на полу, сам улёгся среди подушек, в привычную уже позу. Расстегнул воротник рубашки, взял в руку марионетку. Слегка повернул голову, поймав взгляд Арсения.
– Неужели ты думаешь, Перо, что я стану ждать? Возвращайся к работе. И тогда, может быть, я не продолжу.
Продолжишь, тварь.
Арсений покорно уселся за мольберт, перекинув цепь через плечо, чтоб не мешалась. Продолжит. За шесть дней заключения пытка повторялась уже третий раз. Рассказывал маньяк нарочито медленно, иногда будто бы забываясь и умолкая. То, чего он не хотел слышать и одновременно ждал – хоть какие-то новости о своих, считавших его мёртвым. Он так и не решил для себя, что лучше – знать или не знать.
Краска выдавлена из тюбика на палитру, пальцы, привычно скрючившись, берут кисть. В первые два дня хотелось выть, ладони, ещё недавно изрезанные в кашу, потеряли всякую чувствительность, пальцы почти не гнулись.
– Дженни всё ещё грустит, – мягко продолжил маньяк, повернув голову в нужное положение. – Ты знаешь, я же тут ненадолго выпустил второго, посмотреть, что он будет делать. Так вот, он подкинул марионеткам ёлку. Сказал, скоро Рождество. Праздник. Бедняжка не знала, как быть, когда утром в прихожей нашла эту ёлку. Потом села у нижних ветвей и долго-долго сидела на полу, одна. Как думаешь, эта милая девочка всё ещё оплакивает тебя, или же тем утром она страдала о судьбе срубленного дерева? На пол натекла смола. Жаль, камеры не передают запах. Мне кажется, смола пахнет ничуть не хуже крови…
Кисть, выписывающая блики на волосах маньяка, сорвалась. Арсений торопливо подобрал лишнюю краску. Он старался не слушать. Но Кукловод и не стал продолжать. Замолчав, он задумался о чём-то.
Арсений молча и сосредоточенно работал, вкладывая в картину всю свою концентрацию. Чтобы, даже когда маньяк снова заговорит, не услышать его. Или хотя бы не слушать.
Свечи мягко мерцали, разгоняя мрак старой комнаты, отражаясь в полированной мебели, в бронзе подсвечников, бросая отблески на маньяка.
А ведь у тебя седина. Пряди… Как же я в первый раз не заметил
Мысли потихоньку становились всё дальше от реальности. У него получалось уходить в картину на целые часы, и тогда не надо было думать. Работа была на стадии завершения – правка, прописывание мелких деталей, блики, уточнение рефлексов. Кукловод дошёл до того, что три раза выпускал под свой контроль Джона Фолла. Чтобы Арсень смог дорисовать его тень.
Подпольщик сосредоточился на этой мысли – соотношении Джона и Кукловода, и окружающий мир начал потихоньку распадаться.
– Джим… – задумчиво выговорил маньяк.
Не сработало. Сознание махом вернулось в реальность, сердце подпрыгнуло, стукнувшись о рёбра, а после его как ледяной лапой сжало. Арсений дёрнулся под прикрытие мольберта, уткнувшись взглядом в левый нижний угол картины.
Заткнись не говори молчи
– Изматывать себя работой он не прекратил, напротив. Выглотал весь запас кофе. Не знаю, как Подполье будет обходиться без допинга. Но кофе, кажется, перестал действовать. Док недавно нормально заснул впервые за шесть суток. И даже не сидя, как все последние дни, нет. На своей кровати. Во сне метался, скинул все покрывала, потом прикусил губу. Хоть какая-то кровавая плата, а то, кажется, он слишком привык рассчитываться за свою свободу и свободу брата твоей кровью…
Краска на кисточке закончилась, Арсений тёр по одному и тому же месту сухой кистью. Опомнился, подцепил комок краски, торопливо замазал протёртый участок, кинул взгляд на свою модель, сверяясь.
Маньяк слегка улыбнулся.
– А ты знал, что он разговаривает во сне, Перо?..
Арсень рисовал, а Кукловод вбирал взглядом каждое его движение, каждый взгляд и, особенно – каждую реакцию на то, что ему рассказывали.
Эта жгучая чистота эмоций, этот накал, эта боль во взгляде! Кукловод пил её, даже тогда, когда Арсень прятался за мольберт – эти прятки давали даже больше эмоций, чем слегка сжатые губы, чем морщинка между бровей. И каждый всплеск – как глоток свежего воздуха, который вдыхался полной грудью, до боли в расширяющихся рёбрах.
Эта марионетка определённо стоила всех потраченных на неё усилий. За эти несколько дней Кукловод научился перевязывать руки, разбираться в заживляющих и обезболивающих мазях, антибиотиках и тому подобное. Первые дни, пока Арсень ещё не приходил в себя, пришлось научиться делать инъекции глюкозы: даже ему, слабо знакомому с потребностями организма, было понятно, что лежащему без сознания Перу нужна подпитка.
Добывал лекарства – дорогие, качественные – через знакомых поставщиков фармакологии.
Вчитывался в инструкции к применению: по часу, до рези в глазах и тупой боли в голове. Но зато – понял. Смог.
Самых больших трудов стоило ему понять, что нельзя требовать рисовать у еле приходящего в себя Арсеня. Поначалу всё втискивал в его скрюченные пальцы кисти или карандаши и постоянно выходил из себя, когда Перо ронял их на пол...
И вот результат – сидит перед ним, рисует, прячется за мольбертом от информации о своих ненаглядных паразитах. Страдает.
И надо не упустить ни кванта его эмоций.
– Да, можешь себе представить? Я вот раньше за ним такого не наблюдал… – Кукловод, трепеща внутри, втянул в себя воздух. Очень медленно, смакуя, как будто вместе с воздухом в него вливались человеческие чувства Пера. – Кстати, можешь о нём особенно не переживать. Он, кажется, уже смирился.
Арсень молчал, как будто полностью уйдя в работу, но Кукловод чувствовал – притворяется. Кукловод чувствовал боль.
– Джим даже продолжает руководить фракцией. И перестал донимать меня разговорами, что не может не радовать. В общем, я бы не сказал, что его поведение поменялось. Правда, в следующей поставке снова придётся дать кофе... Не лишать же доктора любимого наркотика. Мне доставляет огромное удовольствие наблюдать за ним. О, если бы ты видел…
Кукловоду захотелось закрыть глаза от удовольствия. Несмотря на то, что наблюдение за Джимом было не непосредственным, он иногда перехватывал глазом камер его тёмный, почти сумасшедший взгляд. И это было потрясающе.
– У меня хорошее воображение.
– Не сомневаюсь.
Дальше рассказывать Кукловод не стал, да и не было надобности. Дальнейшее описание только затрёт краски только что выписанной картины. А так – небольшая недосказанность плюс действительно неплохое воображение Арсеня.
Он позволил себе расслабиться на диване.
Вокруг столько живых людей. Все они, будь даже глупые, слабые – чувствуют: переживают, страдают, бывают счастливы. Кукловод же лишь иногда ощущал отголоски испытываемых Джоном переживаний, свои – никогда. Только изредка – упоение, либо азарт охотника, иногда торжество. Всё. Весь спектр. Оттого острее ощущалась сосущая пустота внутри, ощущение не-живости, оттого упоительнее было наблюдать за чувствами других людей, пить их всеми перцептивными органами, наслаждаться каждой секундой их переживаний.
В такие моменты Кукловод даже чувствовал себя живым.
Арсень, на секунду показавшись, опять нырнул за мольберт, и взгляд Кукловода, готовый сомкнуться на его шее, поверх ошейника, промахнулся, цапнув задник деревянной подставки.
Пустота внутри недовольно засипела, разевая голодную пасть.
– Сколько тебе осталось, Арсень?.. – ласково поинтересовался Кукловод. – Помнится, ты говорил, что не так много.
Арсень поднялся с табурета. Позвякивая цепью – её он носил, словно кашне, перебросив через плечо и так же небрежно, – отошёл от мольберта на несколько шагов. Некоторое время рассматривал картину.
– Час. Мне нужен час, чтобы всё довести до ума, и перерыв сейчас. Я не вижу ошибки. К слову, можешь и сам взглянуть, твоему взгляду я доверяю больше. Из нас двоих профессионал в живописи явно не я.
Джон тихо втянул в себя воздух. Да, насморк всё ещё присутствовал – что не удивительно. Вряд ли Кукловод в своей портретной гонке пил хоть одно из лекарств. Салфетками только пользовался исправно, мусорное ведро переполнено, несколько скомканных валяются на полу.
В комнате темно и душно. Арсень, как всегда в этот час, за мольбертом. Он рисовал Кукловода только по ночам.
– Дай мне пару минут. – Джон сел, разминая затёкшие руки. – Я немного устал лежать в одном положении. Не самую удобную позу ты для портрета выбрал, знаешь?
– Так это и не твоя поза, – понимающе хмыкнул Арсень, вытирая руки смоченной растворителем тряпкой. – Отдыхай, конечно. Я вот намерен опустошить тарелку с корнишонами, это ж моя художественная зарплата.
Джон встал и пару раз качнулся с пятки на носок. Ноги тоже затекли. О чём думал Кукловод? Об эффектности?
– Да, моя мне нравится больше. Не поделишься корнишоном?
Расценив кивок Арсеня как согласие, он осторожно, стараясь не шагать слишком резко, подошёл. С другой стороны стола. Маленький пульт, регулирующий подачу тока на ошейник Арсеня, под рукой, конечно, но практика показала, что реакция у подпольщика потрясающая.
Джон выбрал из тарелки самый маленький корнишон, так, на попробовать.
– Ничего особенного, – с хрустом откусил сразу половину. – Ты, конечно, часто это слышишь…
– Я это и до особняка частенько слышал, – Арсень, хитро косясь на него, хрустел огурцами совсем по-другому. Вкуснее хрустел. Задумавшись, Джон отправил в рот вторую половинку.
– Они даже не особенно вкусные. Обычные огурцы с солью.
– Это как посмотреть, – возразил подпольщик. – К примеру, тут ещё есть укроп. А это уже отличает их от просто огурцов с солью. Ещё присутствует уксус, чеснок – при хорошем консервировании ещё и хрен, листья смородины и вишни, а также приправы для засолки. Согласись, просто огурцом это уже назвать сложно… Да ты бери ещё, не стесняйся.
– Благодарю. Мне не нравится. – Джон осмотрел испачканные в рассоле пальцы, стряхнул капли и немного воровато вытер их о штаны. Потом прошёл к окошку и открыл форточку – от свечного нагара было чересчур душно; в кабинет тут же ворвался свежий запах сырой декабрьской ночи, огоньки тревожно заметались от сквозняка. – Кстати, а почему кетчуп? – спросил Фолл от подоконника. – В бутерброде, который я нашёл в твоих вещах, был майонез.
– У-у, – Арсень замахал надкушенным огурцом, потом проглотил и всё-таки договорил нормально, – потому что мне его сделала одна замечательная девушка… которая ненавидит кетчуп. А я недолюбливаю майонез, ты ж видел, я бутерброд не доел… Был бы с кетчупом – ты бы его не нашёл.
– Хмм… – Джон вспомнил, с какой скоростью Арсень уплетал бутерброды собственного приготовления, и кивнул. – Пожалуй, ты прав. А ты балагуришь потому что рад, или… почему?
– Потому что моя тоскливая морда ничего в текущей ситуации не поменяет. – Он со вздохом выловил из тарелки последний огурец. – Ошейник не треснет, Кукловод меня не отпустит, своих я не увижу, и даже мировое зло от моей тоски не подохнет. Впрочем, тебе я действительно рад. С тобой интересно разговаривать.
– Спасибо, конечно… Но повод радоваться у тебя и впрямь есть. – Джон кинул прощальный недоумённый взгляд на уже пустую тарелку, подошёл ближе, снова невольно скользнув рукой по пристёгнутому к поясу пульту, и пододвинул к себе мольберт. Взгляд прошёлся по картине, углубляясь в детали – техника хромает, но свет хорош, композиция выше похвал, да и идея реализована грамотно. – Скоро допишешь… да, действительно скоро, – задумчиво проговорил Фолл. Доводки, на его взгляд, оставалось даже не на час, на полчаса. – И он тебя выпустит. Успеешь помочь с приготовлениями к празднику.
– Праздник… – Арсень кривовато ухмыльнулся. Явно не верит, что его отпустят. – Ну да. Кстати, пока можно спросить: зачем ты подкинул ёлку? – парень взглянул на него с хитрым любопытством. – Я так понял, в прошлом году такого не было.
– Что-то вроде прощального подарка. – Джон провёл пальцами по ребру картины. – Что ты думаешь дорабатывать?
Арсень на секунду задержал на нём пристальный взгляд, потом обернулся к своей работе.
– В общем фон – видишь, тут кое-где не прописано, плюс самые мелкие детали, вроде того же шнурка на шторе, – он несколько раз провёл рукой над холстом, как ведущий прогноза погоды над доской с картой. – А ты сам? Как тебе это недошедеврие?
– Для первой работы маслом это очень и очень неплохо. Видел бы ты мои первые работы. – Джон улыбнулся, – пока что мазок неровный, но это уже дело опыта. Мою фигуру можно вообще не трогать, мне нравится, что она теневая.
– Да, твоя и должна быть такой… – Арсень взял кисть. – По крайней мере, если учитывать приоритеты заказчика.
Джон захлопнул форточку, вернулся к дивану и сел в свою позу. В частности для того, чтоб Арсеню было удобнее рисовать, в частности из-за её удобства. Сел и принялся наблюдать за рисующим Арсенем.
Красиво он рисовал. С чувством, отдаваясь процессу целиком – как, наверное, всему, что он считал важным. Это и на мониторах ранее было видно – проходил ли подпольщик испытания, черкал ли наброски, разговаривал ли с кем-то небезразличным, готовил свои фирменные бутерброды или же просто спал. Теперь, когда Кукловод не отвлекал его, Арсень оказался в работе весь, ухнул в неё с удивительным самозабвением.
Полчаса прошли в тишине, только шуршали по холсту сменяющиеся кисти.
– Арсень, думаю, тебе стоит знать, – заговорил Джон тихо, чтобы не спугнуть художника. – Я решил оставить это тело Кукловоду. Вас ждут не лучшие времена.
– Да, я уже понял, – Арсень выглянул из-за полотна, буднично кивнул. Прищурился. – О причинах, полагаю, дознаваться бесполезно?
– Отчего же. На мой взгляд, Кукловод нужнее и… достойнее того, чтобы жить. Я и так затянул, нужно было давно это сделать. Тогда он, кстати, так не злобствовал бы.
– Может быть. Но его диктатура означает, что многие из нас не выживут.
– До сих пор выживали, – Джон покачал головой и отметил красиво лёгшие тени на Арсене. – Он жестокий, но слово держит. Соберёте паззлы – выйдете.
– Точнее – я соберу. Отчего, кстати, ты или он решили подкидывать двадцать четвёртые куски только мне? Есть какая-то причина?
– Раньше подкидывал другим. Но, видишь ли… – нужные слова подыскивались с трудом, – они даются только тем… я плохо умею объяснять такие вещи. Кукловод сказал бы – тем, кто достоин. Я не совсем согласен с формулировкой, но и другой предложить не могу.
– Так значит, они есть ещё у кого-то. Кого-то из тех, кто тут появился раньше Джима, потому что он уверен, что двадцать четвёртых нет. Если скажешь – буду благодарен, не скажешь, обойдусь… не это важно… А вот что: даже этим «достойным», выходит, в тайниках не доставались ключи от входной двери.
– Лайзе паззлы доставались… до тайника подвала, мне кажется. Но тебе это уже незачем. А ключи да, мы не давали их, пока не были уверены в… достойности. А ты очень быстро себя показал.
Джон опёрся спиной о спинку дивана и расслабился. Позировать не нужно, а говорить можно и так.
– Значит, у меня есть неплохой шанс вытащить отсюда всех, – Арсень явно задумался. – Ну, если вдруг резко не перестану быть «достойным» или не подохну в какой-нибудь ловушке.
– Первое – вряд ли, а вот над вторым ты работаешь. Но, думаю, всё будет хорошо, если ты не разозлишь Кукловода… и не дашь разозлить его Джиму. На выходки Джека он уже давно особенного внимания не обращает.
– С Джимом сложнее. – Арсень отчеркнул что-то кистью на холсте, отошёл на два шага, кивнул. – Я на него повлиять не могу… Да и никто не сможет. Ты его припугни, пока не ушёл, вдруг выйдет. Сомневаюсь, что ты желаешь его смерти.
– Он меня не слушает, – Джон сокрушённо покачал головой. – А Кукловод и не хочет, ему интересно, как далеко Джим готов зайти.
– Ладно, ты не одинок. Джим Файрвуд никого не слушает. Но я всё-таки ещё попробую.
– У них это семейное, кажется. Я чрезвычайно счастлив, что в моём особняке только двое Файрвудов. Что было бы с тремя – и представить не могу. Наверное, три фракции.
