Соавторы: Олег Самойлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 206 (всего у книги 329 страниц)
– А что, ревнуешь? – Арсений посмотрел на него с теплой усмешкой, приподняв голову и чуть откинув корпус вбок, словно любовался картиной. Между ними плавал, медленно растворяясь, дым.
– Да щас, ага, – Джек сплюнул с крыльца в кусты. – Ничё умней придумать не мог…
– Да тебе ничего и не светит, – продолжил подначивать Арсений, – Лайзе девушки нравятся. Хотя, знаешь, один раз мы с ней переспали…
– С-сука, заткнись, а? Уебу ведь нахрен! – Джек чувствительно толкнул его в плечо. Арсений едва не упал и не выронил сигарету и расхохотался. Уж больно у Джека был набыченный вид.
– Придурок, – сказал он уже тише, – вечно куда не надо лезешь…
– А может, куда надо. – Арсений затянулся, с сожалением понимая, что хватит ещё на две затяжки, не больше. – Я вот ей чай обещал заварить, может, вместо меня заваришь? Принесёшь, всё такое. У тебя все эти чайные штуки здорово получаются, и ей, думаю, приятно будет.
– А ты чего?
– А у меня ещё дела есть. Я же Перо. – Арсений досмолил сигарету и ловко швырнул окурок с крыльца в урну. – Ну так что?
– Ладно. Если ты занят. – Джек отвернулся от него и стал щуриться на фонарь.
– Вот и ладненько, – Арсений встал, хлопнул его по плечу. – Бывай, я работать пошёл.
Ухмыляясь, он вернулся в дом и пошёл на чердак – надо было перехватить Райана хотя бы до трёх ночи.
Хвостатого не было на месте. В ожидании Арсений плюхнулся в его кресло и даже отпил пару глотков из початой бутылки, притулившейся у крайнего монитора.
– Всё, уже встаю, – заверил, заметив в чёрном отключенном экране отражение вернувшегося Райана. – Ну как не посидеть-то было.
Он поднялся с кресла, и хвостатый молча занял своё место.
Арсений прислонился к углу, скрестив на груди руки. Хвостатый почему-то не спешил включать систему. Вместо этого он несколько секунд сидел спиной к Перу, потом крутанул в его сторону кресло.
– Не мог сдохнуть в том аквариуме, Перо? – поинтересовался с прежним своим ядом. Но Арсений заметил, как он хищно сощурился, как слегка расширились ноздри – как у зверя, вышедшего на охоту и теперь тянущего воздух с запахом добычи. Длинные пальцы сжались на подлокотнике.
– Что тогда?
– Тогда я получил бы чёткий приказ убить Мэтта, а не размазанное «его надо устранить из особняка», – ответил Форс резко. Помолчал, едва заметно нахмурившись. – Я отключил прослушку чердака, можешь говорить.
Арсений не стал спрашивать, как он догадался.
– Мне нужна кислота. Да вот хотя бы та бутылка, винная. Можно не полную. Взамен – что угодно.
Райан сощурился чуть сильнее. Длинные пальцы выстучали неслышный ритм.
– Будет, – сказал, наконец. Поднял на него золотисто мерцающий взгляд. – Взамен ты отвлекаешь Кукловода. Как угодно, но работе он мешать не должен.
– Вы взялись за сборку?
Форс крутанулся обратно к мониторам, пошарил под столом, запуская системник.
– А ты что, с Гордоном ещё не виделся?
– У меня нет желания особо крутиться на виду. Послезавтра всё равно ухожу.
– Да, мы взялись за сборку. – Длинные пальцы привычно отщелкнули по клавишам.
Арсений отчего-то понял, что слежка с этой минуты для хвостатого – просто дань традиции. Райан прекрасно знал, что Мэтт теперь не появится на мониторах.
– Я помню про список. Завтра займусь, – сказал Перо в спину хвостатому. – Когда…
– Завтра к вечеру.
Арсений хмыкнул, но развернулся на выход. Хвостатый всегда умел дать понять, что желает остаться в одиночестве.
Отбегав полтора часа во дворе, Арсений подобрал на крыльце свою сумку и сразу пошёл в душ. Всё остальное ждало. Вечером, перед тем, как начать доставать его вопросами о Кукловоде и портрете, Лайза притащила записку от Джима. Обняла его сзади, вроде как соскучившись, а сама сунула украдкой в задний карман его джинсов листок, очень ловко, на взгляд Арсения. Он потом перепрятал в сумку.
Любая записка, читанная на виду у камер, даёт Кукловоду лишний повод что-нибудь сделать Джиму. И попробуй вот объясни, что ты сейчас порвал на восемь частей и съел всего лишь безобидную записку от Билла с просьбой найти целые шнурки, потому что больше никто во всей фракции этого сделать не может, а вовсе не любовное послание.
У Кукловода было трепетное отношение к тому, что он признал своей собственностью.
Арсений заперся в ванной на первом этаже, включил воду и сел на коврик. Свет включать не стал, и теперь пришлось держать фонарик в зубах, разворачивая сложенный в восемь раз листок бумаги.
Под грохот воды, падающей на чугунное дно, кое-как справился непослушными пальцами с листом, пристроил фонарик на бортике ванны и принялся читать.
«Арсень, я тебя люблю. Люблю и верю. Но я всё равно очень благодарен тебе за твою записку. Теперь мне легче будет переносить наш разрыв, пусть и формальный.
Мне тебя не хватает. Джеку тоже, хотя он ни за что не признается. Он, кстати, всё ещё спит со своим синим котом.
Я с нетерпением жду окончания этой ужасной истории с портретом. Выживи, Арсень. Очень тебя прошу, любой ценой – выживи. С остальным мы справимся.
Теперь насчёт дела. Кеторол или Найз, они достаточно сильные. Но без наркотического эффекта. Не знаю, зачем тебе анальгетики, а ты не признаешься. В любом случае – принимай их осторожно. Очень осторожно, у сильных анальгетиков слишком много побочных эффектов. И прошу тебя, почаще обрабатывай раны. У меня сердце болит из-за того, что я не могу сделать этого для тебя самостоятельно.
Не думал, что скажу это, но не увлекайся овсянкой. Ты же не ешь её целыми днями? На месте Кукловода я был бы недоволен.
За меня не переживай. Я много волнуюсь, и поэтому стал так выглядеть.
Мы с Джеком ждём тебя, Арсень. Мы все тебя ждём.
С любовью,
Джеймс Файрвуд.
P. S. Записку не жги, у Кукловода точно есть датчики дыма. Есть тоже не советую. Будет идеально, если ты размочишь её в воде и смоешь в унитаз».
Дочитав, Арсений едва не взвыл.
Всё? Почему-то я думал что больше будет
И что ещё за плохо выгляжу потому что волнуюсь?! Чего за детский сад, он правда думает, что обманул так, что ли?
И что с ним?
Но записка, само собой, молчала. Ей было плевать на странные подозрения о состоянии Джима.
Перо даже перевернул листочек на другую сторону, но увы. Перечитал короткий текст ещё раз. Запомнил названия анальгетиков, перечитал на пять раз фразу «я тебя люблю» – в этом была надежда и надёжность. Скривился, зацепив взглядом «выживи». Поскрёб пальцем нижнюю строчку, сам не понял зачем.
Поднял лист на просвет к фонарику.
В нём, в этом листочке, было слишком мало Джима. Много и всё равно мало. Мало его ровного красивого почерка, мало тепла его руки, касавшейся листа.
Зато отпечатков завались. И компромата. Уничтожить записку надо
Арсений положил полусмятый листочек на пол, сам улёгся рядом, на коврике. Здесь грохот воды по чугунному днищу был катастрофический, эхом отдавался от кафельной плитки, отталкиваясь от стен, множился и менял форму, как узор в калейдоскопе. Перо вжался щекой в резиновый коврик.
Положил руку между собой и запиской и стал фокусировать взгляд то на ней, то на своих пальцах.
Внутри, под горлом, тянуло тоской.
Хотелось Джима. Неважно где, хоть на чердаке, хоть во внутреннем дворе, хоть в коридоре, хоть здесь. Но здесь бы он не согласился, на холодном полу.
Да какая разница
Хотелось убедиться, что с ним всё в порядке без всяких неуклюжих намёков, любить его, выцеловывать тёплую со сна кожу. Гладить, медленно раздевая. Бормотать какую-нибудь чушь о плесени, захватывающей мир, или о Табурете, который разросся до размеров среднего дракона и развалил стенки особняка, да чёрт ещё знает о чём, Файрвуд-старший любил слушать его ересь.
Джима было мало и хотелось так сильно, что в горле тянуло почти до боли.
В моём мире… – Арсений протянул руку чуть дальше и потрогал шероховатый лист – всё что он мог себе позволить, – в моём мире хоть кто-то остался не сумасшедшим? Джим сходит с ума. Я схожу с ума. Окружающие нас люди. Этот дом сходит с ума.
Он полежал так ещё, затем со вздохом поднялся и принялся рвать записку на мелкие клочки, смывая в слив ванны.
Комментарий к 13 - 14 апреля
*Энсел Истон Адамс (англ. Ansel Easton Adams; 20 февраля 1902 — 22 апреля 1984) — американский фотограф, наиболее известный своими чёрно-белыми снимками американского Запада (справка из "Википедии"; Арсений даёт неточную его цитату - "Любой фотограф, не зря проедающий свой хлеб, делает десятки тысяч отвратительных снимков".)
========== Проклятие ==========
Арсений зашёл в детскую в сумерках. Не думал, что найдёт её тут, но Исами ждала, сидя в кресле.
На столе стояла маленькая плитка – на ней японка обычно грела воду для чая. Спираль ало горела в сумерках, еле слышно шипел чайник, смутно блестя вычищенным эмалированным боком.
– Я думала, ты придёшь раньше.
Он отрицательно качнул головой. Руки после двадцати семи испытаний ныли и горели, говорить не хотелось. Он искал какие-то медные пластины для вырывания ионов, потом какие-то вещества, которые понадобятся Джиму (он тоже работал вместе с бригадой, собирающейся снимать отпечатки), потом его послали найти большую стеклянную банку… ещё что-то…
Правда, на семнадцатом испытании к нему присоединился Джек. Предметы искать он не мог, но закрывал двери и тем самым избавил Арсения от лишней потери крови. При этом упорно молчал, а на вопрос, знает ли Джим, что он тут режется о дверные ручки, пробормотал, что это не его дело. Джима или самого Пера – Арсений так и не понял.
Перо плюхнулся в свободное кресло. Исами что-то насыпала в маленькую чашку, залила полутёплой водой из чайника, после чего вернула чайник на плиту. Уютное шипение наполнило комнату. Исами размешала воду в чашке небольшой деревянной палочкой и протянула ему чашку на двух ладонях.
Арсений взял. Чай на вкус был странный, к тому же, сильно пенился, но Исами вечно заваривала странные чаи. Этот он пил у неё и до того, как отправиться к Кукловоду, и привык к горьковато-землистому вкусу пены, собирающейся поверх чашки.
– Я все эти дни готовилась к ритуалу, – заговорила Исами, потирая запястье правой руки ладонью левой. Арсений поверх чашки заметил на её руке те самые чётки-браслет. – Сегодня ночью мы можем его провести, я впущу Аластриону в своё тело. Но начать следует тогда, когда в коридорах станет тихо. – Она обернула к Перу голову. – Ты ещё можешь воспринимать две реальности?
Арсений кивнул, и она отвела взгляд.
Более того, живя у Кукловода, он частенько после восьми-девяти часов работы над портретом видел вместо снов Сид. Для этого не приходилось даже закрывать глаза. Потому он почти не спал, даже лёжа рядом с Кукловодом после изнурительных игрищ, всё болело, ныло или чесалось, и спать было невозможно, плюсом к тому болела голова. С потолка в логове свисали нити призрачной паутины, а в голубоватом падающем из окна свете кружились несуществующие пылинки. Арсений часами лежал, глядя в потолок, завороженный переливами призрачного никогда не меняющего положения света.
Ещё там были завалы книг, чемоданов, старой одежды, тряпок; имелся даже сундук.
Иногда туда приходили двое мальчишек, один постарше и темноволосый, другой светлый. Они рылись в старых вещах, играли и особенно любили вытаскивать из угла коробку со старинными ёлочными игрушками.
Арсений, если случалось лежать на боку, широко раскрытыми глазами наблюдал, как они осторожно вынимают хрупкие стеклянные фигурки из устланного ватой картонного ложа, восхищённо разглядывая полых прозрачных ангелов, крылья которых были выполнены с необычайным изяществом, снежинки, хрупкие колокольчики и шары с множеством граней, и как стекло сверкает в густом падающем из окна свете. Краска с них облупилась, кое-где блеск стекла скрывала густая пыль, но игрушки эти хранили историю. Надо ли говорить, что братьям находка казалась почти волшебством?
Он видел, как они привели сюда за руки высокую красивую женщину, в которой Арсений, припомнив старые фотографии в спальне, узнал Кэт Фолл, и как она сказала, что это, конечно красиво, и замечательно, что мальчики отыскали старые игрушки, но на ёлку они не годятся – такая рухлядь!
И женщина уводила братьев, говоря, что они с Нэн отправятся в магазин к Рождеству и непременно купят новые, если уж им мало игрушек, хранящихся на чердаке.
А потом Арсений поворачивал голову, и всё исчезало, кроме руки Кукловода, собственнически лежащей на его истерзанной коже. Или же он начинал видеть стоящее у пульта кресло маньяка, обвитое шипастыми стеблями. Отдалённо они напоминали сильно искривлённые ветви боярышника, но почему-то нехорошо шевелились; потом приходил один из двух братьев – светловолосый, присаживался рядом на стул, улыбался и подпирал щёки кулачками.
– Ты хороший, – говорил Арсению, протягивал руку и гладил его по голове, после чего Арсений начинал неизменно думать о своей психической адекватности, измеряя её по шкале от одного до десяти где-то в районе минус единицы. – И Джон хороший. Просто он совсем запутался. Но ты ведь ему поможешь, да?
Перо молча смотрел на призрак, пока тот не бледнел и не растворялся – обычно это означало, что вот-вот наступит рассвет. Из стены выходила та самая тень, она неизменно выходила из одной стены, той, на которой окно, выползала из-за шторки, пересекала комнату и исчезала в другой стене, перед этим вяло растягиваясь на полу. Она протягивала иногда руки и трогала висящую на потолке лампу.
Перо обычно замирал и старался не дышать, боялся, что она услышит биение его сердца – в этом случае произойдёт что-то непоправимое… жуткое.
Он чуть прикрывал веки, но к этому времени мозг был уже настолько измучен, что Арсений…
Просыпался и открывал глаза. Он никогда не мог уловить тот переход, когда видения с открытыми глазами обращались в сны.
– Арсений?
Перо вздрогнул. Он совсем забыл, что сидит в детской напротив Тэн и пьёт странный пенящийся чай. К слову, кружка в его руках опустела.
– Да, я вижу… видел Сид там. Во сне, но… я не спал при этом… – он потёр ладонью нижнюю половину лица, пытаясь собраться с мыслями, – я вообще не спал нормально уже чёрт знает сколько.
– Хорошо… – Исами слегка покусала губы и отвернулась, уставившись себе в колени. – То, что ты не утратил способность видеть, очень хорошо.
Арсений отставил опустевшую чашку на поднос. Чайник между ними тихо булькал. Исами отключила плитку, но раскалённая спираль должна была ещё долго алеть в густеющей тьме.
Исами поставила на стол чашу. В тишине слышно было её дыхание и ещё капли, падающие на дно раковины.
– Ты ослаб, потому… Можешь не спускаться в Сид, смотри через чашу, – её пальцы самыми кончиками потревожили воду в сосуде. В отражении вздрогнул блик тусклой лампы.
Арсений, только что прошедший испытание, сел за стол, огляделся. Кухня без Дженни была не тем же, что кухня с Дженни, и казалась отражением себя самой в тусклом зеркале. Бурые тени зыбились по углам, мутный свет лампы бросал ржавый овал на выскобленную поверхность стола. Столовые приборы, кастрюли и мытая посуда на маленьком столике были всего лишь плоскостными рисунками, прогнанными через фильтр-сепию. У плиты стояла корзинка с раскрашенными яйцами, дальше, в тени, возвышался поднос с печеньем в форме маленьких уютных зайцев. Дженни хотела сделать праздник – не смотря ни на что.
Вот и на холодильнике смутно белела игрушка – плюшевый кролик. На шее его был повязан бантик.
А в Германии дети верят, что пасхальный кролик несёт крашеные яйца
Перо, усмехнувшись, придвинул чашу к себе.
– Она здесь, – констатировал спокойно. Отражение в воде до тошноты быстро стало зеркалом в иную реальность. Стены с облупившейся краской потемнели, покрываясь плющом. Голова слегка закружилась, и Арсений сильнее вцепился в чашу.
– Ты слышишь меня, мудрая? – обратилась Исами в пустоту. Арсений понял, что она не видит. – Я пришла выполнить твою просьбу.
Женщина протянула руку и так, прикрыв глаза, опустилась у стола на колени. Через некоторое время Арсений услышал её тихое пение. Поднял голову от чаши. Пространство кухни расширялось, и тошнотворный ржавый свет проваливался в голубоватую клубящуюся мглу.
Ēastre cume*, – прошелестел тихий голос над его ухом. – Я смогу освободить тебя, Видящий. В эту ночь.
Арсений резко обернулся. Клубящийся туман густел, обволакивая кухню. Трава у колодца, покрытая инеем, сохранила хруст невидимых шагов.
Здесь всегда зима. Всегда холод.
Я ждала тепла, когда Ēastre сходила на продрогшую землю.
– Исами? – позвал он осторожно. Поднялся из-за стола, пошатнувшись. Ухватился за край.
Её нигде не было. Арсений сделал два шага вперёд, туман послушно расступился.
– Разожги костёр. Я хочу ощутить тепло…
Он повернулся на голос. Исами стояла позади него. В тёмных глазах застыла невыразимая тоска.
– Я хочу увидеть огонь… Живой огонь.
– Уговор был, что ты простишь, отпустишь проклятие…
– Я прощу! – крикнула Аластриона, метнувшись от его протянутой руки. – Дай увидеть огонь, дай ощутить тепло!
