Соавторы: Олег Самойлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 319 (всего у книги 329 страниц)
Кукловод не реагирует. И, выложив инструменты, Мэтт обходит его кругом.
Переворачивает песочные часы.
– Две минуты пошли, – как-то неуверенно.
Секунду медлит.
Замахивается.
Бьёт Кукловода по лицу. Замирает, и, уже смелее – снова по лицу, по другой стороне.
Ухмыляется как-то неуверенно. Райан вспоминает, что Обезьяна никогда не любил встречаться с врагами лицом к лицу. Яд – да, нож в спину – да, но чтоб в глаза смотреть…
А за стеклом Стабле входит в раж. Лупит Кукловода по лицу, бьёт локтями в грудь. Мэтт выбрал неудобный способ – из этого положения не заденешь ни почки, ни печень. Разве что…
А, ну да. Предсказуемо. Мэтт додумался до удара в солнечное сплетение, и Кукловода крючит. Вот теперь – да: задыхается и хватает губами воздух.
Обезьяна трясётся, радостный.
Восстановив дыхание, Кукловод выпрямляется. Что-то говорит негромко, из-за чего Мэтт становится ещё довольнее.
Избиение продолжается. Песок в часах пересыпается медленно, может, там и не две минуты. Скорей всего не две.
– Он же… – Уоллис неуверенно указывает на стекло, – то есть, будет бить, пока…
– Пока кто-то из вас не займёт его место, – подтверждает макака. Он запыхался и весел. Избиение тех, кто не сопротивляется, всегда внушало в него уверенность в себе.
Песок в часах перестал сыпаться.
– Уроет ведь, – кто-то сзади.
Учитель начинал сдавать. Мотал головой, когда Стабле заносил кулак. Вжимался в кресло. Лицо заливала кровь.
– Помните… куклы. Позволите ему умереть – получите… своё… противоядие.
Мэтт задыхался от счастья. Ещё немного – взлетит к небесам.
– Стой. Я пойду.
О, остановился.
Хватит с меня этого балагана. Достало.
– Тогда прошу, – Мэтт хихикнул. – Меняетесь местами.
Стабле нырнул в боковую дверь. Запищал разблокированный замок.
– А ты зря вызвался, Дракончик, зря. Это же сначала идёт самый дешёвый лот, да. А после всё дорожает. Тебе достанется то, что досталось ему, и ещё добавится своё. Чтобы следующему было интересней тебя выкупать. Я не предупреждал, чтобы вам был сюрприз!
– А ты оптимист, мартышка, – Райан отстегнул окровавленного Кукловода и сел на его место. – Если думаешь, что в это кресло попадёт кто-то ещё.
Мэтт издевался над Райаном с видимым удовольствием. Сначала, как и обещал – программа Кукловода, избиения, потом – ток. Будто в напоминание об Исами.
Хотя Мэтт не мог этого помнить. Тогда правил бал Трикстер.
Избитый Кукловод, опираясь спиной о стену, наблюдал за учеником. И за тем, как зарисовывает происходящее Арсень – рисунки с избиением Кукловода лежали у него под рукой.
– Совершенно безрассудно так относиться к своему здоровью, Френсис, – прогнусавил Энди громе обычного.
На той стороне Райан поднял голову. Нос разбит, подбородок заливает кровь, хотя нет, кровь везде.
Мэтт оборачивается.
Руки у него тоже в крови, в одной – пульт.
Он сделал что-то вроде поклона и ухромал в боковую дверь.
Кукловод смотрел, как Энди, высоко подняв голову, заходит в комнату. Он совершенно спокойно отвязал Райана и сел в пыточное кресло так, словно ему любезно предложили мягкий и удобный стул.
– У вас большое будущее, молодой человек, – гнусавил монотонно, пока Райан его привязывал дрожащими руками. – Скоро всё это закончится.
Кукловод нашёл в себе силы подойти к Арсеню.
Побои – не страшно.
В тюрьме бывало хуже.
Боль терпима. Скоро всё опухнет, и будет хуже.
А быть со своим Художником казалось необходимым, как воздух. Заодно вытащил из-под его руки зарисовки себя и начал рассматривать. Нарисовано было с душой, хотя, на вкус Кукловода, не хватало красного. Избиваемый он, а от Мэтта – только руки. Обезличенные.
Лучше уж никакой личности, чем такая жалкая
Арсень берёт у Джима тряпку, едва смоченную водой, и промокает кровь. Без осторожности, просто стирает её с лица.
Райан заваливается в комнатку, отстраняет руки тех, кто пытается поддержать. Файрвуд заставляет его сесть на пол, на чью-то куртку, и тоже даёт тряпку.
Пищит замок, Мэтт вываливается из боковой двери.
Кукловод отстраняет руку Арсеня с выпачканной в крови тряпкой. Смотрит на наброски, потом опять на стекло.
Мэтт подносит к предплечью старого учёного раскалённый на газовой горелке нож. Стекло скрадывает большую часть звуков, но Обезьяна, видимо, для устрашения, включил передачу на динамик со встроенного микрофона. Крики слышно. Его голос через гарнитуру – чётче.
– Дракончик и не думал, что кто-то за него вступится, да, а вот поди ж ты…
Ножом Обезьяна не режет, только обжигает. Он склонился, возбуждённо сопя, над Уокманом. Сопение динамик доносит очень чётко, и кажется, Стабле дышит в ухо. Мерзкое ощущение.
Позади ахает Оливия. Жалеет бедного старого человека, хотя этот бедный и старый ещё на её могиле спляшет. Что-то негромко бурчит себе под нос Нэт, осознавшая, что её желудок уже ничего не исторгнет. Им всем страшно – это разлито в воздухе, носится флюидами. Кукловод чувствует.
Следующим сплохело Джеку, и он дёрнул вазу у Нэт.
– Ты знал о мечте художника? – негромко спрашивает Арсень на фоне остальных звуков. Смотрит при этом за стекло между прижатым листом бумаги и собственной рукой. Взглядом он там, в пытке. – О том, чтобы перестать быть марионеткой.
Обратиться взглядом за стекло, молча провожая песчинки в часах на столе.
– Ты неправильно начал.
Старик корчится в судорогах, а на лице Мэтта щенячий восторг. Торжество детской мечты – безнаказанная жестокость.
– Я даже не знал, что он считает себя марионеткой.
Сбоку тихие всхлипы и шёпот. Громче. Кукловод кидает взгляд – Уоллис. Арсень тоже смотрит.
– Нет! – почти визжит Дженни.
– Джен, солнышко, – Джим ловит её руки, пока Джейн отчаянно хватается за отвороты его куртки. – Послушай. Просто не иди за мной. И не смотри. Ты понимаешь? Мне надо продержаться десять минут. Всего десять. Вы получите противоядие, всё будет хорошо.
– Н-ничего не… Не… Джим!
Она плачет, некрасиво кривя рот, Нортон грубоватым движением приподнимает её голову за подбородок.
– Просто не иди следом. Не иди, – повторяет с нажимом, глядя в глаза. – Поняла? Обещаешь?
На них смотрят уже все. До людей начало доходить, что для них собираются выкупить противоядие. На лицах вперемежку – облегчение, стыд, у Райана – безразличие.
– Всё, солнышко, две минуты. Пошёл.
Нортон с силой отстраняет Джейн от себя и громко объявляет, что он выкупает Энди.
– У… – Рой давится словом, – удачи.
И отворачивается.
Пищит разблокированная дверь.
– Может, я осознавал чуть больше, – заговорил Арсень, глядя на захлёбывающуюся всхлипами Дженни. – Ну… все мы, четверо – марионетки проклятия, произнесённого тысячу с лишним лет назад. Даже если нам кажется, что мы обладаем собственной волей. Воплощение за воплощением он… я… осознавал это и стремился полностью перенести тебя на холст и заставить… перестать существовать в качестве марионетки.
– О, ты об этом…
Пауза, и в ней профессор сменяется на Нортона. Бледный Энди со следами краснеющих ожогов на лице и руках присоединяется к сидящему на полу Райану. Над ними вьётся старший Файрвуд. За стеклом к Нортону подходит Стабле. Он не спешит переворачивать часы, примеряется к инструментарию на столе. Синий огонёк горелки бьётся и бросает блики на металл.
– Художник, может, и марионетка, – заговорил Кукловод. – Я себя ей не считаю. Я часть проклятия, его воля – моя воля.
– Мы – существа, порождённые от соприкосновения иного измерения с нашим. – Арсень убрал руку со стекла и вздохнул, очень по-человечески. – Проклятие принадлежит этому миру. Оно может отнимать нашу волю. Тебе кажется, что ты – его часть. Ты его кукла. Так же, как Элис, Трикстер и я. Это моя тоска, если хочешь, трагедия моего существования. Стала моей.
– Ну-с, Нортон… – Обезьяна готов приплясывать. Кукловод уверен. – Что мы с тобой сделаем?
Ему не отвечают, поэтому, перевернув часы, тот приступает. Сначала – бьёт с ощутимым злорадством. С самозабвением бьёт, даже, если не фальшивят динамики, повизгивая от удовольствия. Помнит, кто его подстрелил.
Вопреки предупреждению Нортона, к стеклу прилепляются все, кроме раненых и Файрвудов. Старший занимается пострадавшими, младшего тошнит над вазой. К пристекольной компании присоединяется и Дженни.
В углу продолжает петь Лайза.
Мэтт за минуту превращает лицо Нортона в кровавую маску. Он тяжело дышит.
– Ну, ещё? Или перейдём к чему поинтереснее, сука?
– А он выдержит десять? – вполголоса Рой. С сомнением.
Мэтт бьёт жертву током. Подпольщика дёргает в путах, Джейн прилипает к стеклу, беззвучно плача. Отросшие ногти скребут по стеколькой поверхности. Будто процарапать пытается.
Ток быстро сменяется на железяку. Мэтт щипцами держит её над огнём горелки и, не прокалив как следует, прикладывает к Нортону. Тыкает как придётся. Вжимает в кожу. С жадностью.
– К чему ты ведёшь, Арсень? – Кукловод оборачивается к Перу. – Это же не просто философская беседа?
– Желание Художника – перенести тебя на стену. – Арсень тоже повернулся к нему. В полумраке комнаты он казался больным. И говорил так же – как больной в лихорадке, горячечным шёпотом. – Чтобы ты мог прожить одну жизнь в качестве произведения искусства, недосягаемый для лап проклятия. Совершенное творение, видишь ли. И в этом качестве… – Пальцы горячие, страшно горячие, обхватили лицо, шёпот прервался тяжёлым сглатыванием, – ты будешь собой. Таковым, каким тебя вижу я.
– А собой, тем, какой есть, я буду, а? – Положить руку на его пальцы. Прекрасные пальцы Художника. – Куда денутся части, которых нету в твоих глазах?
– Они здесь – все. Я живу твоей жизнью. – Его взгляд ощупывал, лихорадочно что-то искал – в лице, наверно, в глазах – и не находя. – Из века в век. У меня давно не осталось желаний других, кроме этого и тех, которые диктует проклятие. Мы слишком долго – его куклы. Зачем бы мне было становиться химерой, как думаешь? Почему было бы не занять это тело самому, выпихнуть… человека… как делают остальные? Думаешь, срастись… было прихотью?
– Хотел обрести козырь? Половину, проклятью неподвластную?
Рядом заламывает руки Дженни, утешает её Зак. Песок в часах отсчитал две минуты. Матерится Нэт, неуверенно уговаривают отойти Джен от стекла Рой и Оливия. Боятся, что она выкупит Нортона. Боятся не получить свою гарантию жизни. Мэтт наигрался с железом и теперь, разрезав на подпольщике одежду, льёт на кожу… раскалённое масло, кажется. Всё выше, от предплечья к шее.
Это фон, как и надрывные стоны Нортона – назойливый, шумный фон. Реальность – в безумных, голодных серых глазах Художника. Кукловод чувствует их на коже и под ней.
– Говори, – тихо, говорить больно, кожу тянет начинающей засыхать кровью, – чего хочешь? Скажи мне.
– Я – залог своей свободы. В такой форме. Я могу идти против него. Могу… запечатлеть тебя на стене. И себя. Мы останемся там… и когда-нибудь… осыплемся штукатуркой и перестанем быть. Проклятие не успеет быстро вырастить новых марионеток, на нас у него ушла тысяча лет. Но частью своей, – он порывисто схватил руку сухими горячими пальцами и приложил к своей щеке, – мы останемся здесь. В двух людях. Перо и Джон Фолл. Проживём с ними одну человеческую жизнь. Этого будет более чем достаточно.
Перестать быть
Тоже свобода
От бытия
– Я так сильно хотел быть, помнишь? – Кукловод сжимает его пальцы прямо на щеке. Чувствует горячечное тепло. – Боролся за это. Предлагаешь перестать быть ради свободы от его воли?
– Это единственный способ обрести свободу. Иное – остаться куклой.
– Я иду вместо него, я иду! – кричит Дженни отчаянно. Кукловоду всё равно.
– Ты одержим свободой, всегда был. – Вторую ладонь на его щёку, и пальцами – вверх, в волосы. – Обещай мне, что мы проживём яркую жизнь, чтобы небытие стало достойным окончанием.
– Иначе не будет. Я же… Перо, – он усмехается и прикрывает веки. – И всегда буду рядом с наследником семьи Фолл.
– Четыре минуты, Уоллис! Ты продержалась четыре минутки! – кричит Мэтт. – Слабовато для подружки убийцы, не находишь? Ну да твой выбор. На то он и аукцион.
– Сгорим и рассыплемся пеплом. – Кукловод отпускает Арсеня. Он чувствует жажду творить – прямо здесь, в комнате, полной перепуганных марионеток. Будто самоубийство – лучшее, что мог ему предложить его Художник.
Из комнаты им не выйти, бумаги мало.
Зато есть ручка и светлые обои. Этого достаточно.
Марионетки разочарованы и перепуганы. Мимолётная надежда сменяется на прежний ужас. Дженни отвязывает Нортона, путаясь пальцами в ремнях.
Теперь она не плачет. Привязывать сам он её не может, и вместо него идёт Рой. Он же доводит подпольщика до дверей.
Вскоре Уоллис остаётся одна в пыточной комнате, в то время как едва живой Джим-подпольщик корчится на полу. Кожа на верхней стороне руки от запястья до ключицы слезает белёсыми хлопьями. Файрвуд ставит ему укол – какая-то ампула, рвёт куски ткани, требует воду, сколько есть.
– Это только четвёртый…
Оливия отходит от стекла на трясущихся ногах.
– Кому-то надо это выдержать, – бормочет Рой. – Кому-то надо, чтобы все не умерли, надо…
– Либо делай это сам, либо заткнись! – рявкает бледный Джек, после чего его опять рвёт.
Его братец получает фляжку. Драгоценная вода выливается на тряпки, которые он накладывает на ожог Нортона. Часть стекает на пол.
Арсень прижимает к стеклу чистый лист. Проводит первую линию; решительно, чётко. Это не будет наброском.
За стеклом Мэтт переворачивает часы.
Арсений рисует. Частью своей ликуя: свобода. Свобода для его лорда, столько столетий управляемого нитями проклятья. И он согласен.
Разве не этого Художник хотел всё своё осознанное бытие?
Теперь я могу сделать тебе подарок, Кукловод
Лучше этого подарка сейчас не выдумать
– Милое личико, – хрипло доносят динамики. – Бить тебя не по-человечески, малышка.
– Ты и не человек, – бросает Джейн. Теперь она – Джейн. – Подавись собственным языком, тварь!
Рука с карандашом замирает. Арсений закусывает карандаш и тянется к фотоаппарату.
– Ну-ну. Грубая какая. Плохо воспитанная девочка.
Мэтт обходит вокруг Дженни. Ножом распарывает ей рукав платья – тоже левая рука, как у Нортона. Берёт со стола зажатый щипцами прут. Медленно тянет полосу железа к синему огню.
– Твоего дружка я облил маслом. Но как-то непоследовательно, согласись. Как варвар. С тобой будет умнее. С тобой я сначала зарубочки оставлю, как на мерительном стакане… Ну-ка…
Раскалённая полоса прижимается к запястью.
Арсений вскидывает фотоаппарат. Привычно – настройки, быстро – несколько первых кадров, и он смещается на шаг, толкая кого-то.
Когда Мэтт заканчивает процедуру, рука Джен вся в багровых полосках, включая пальцы. Кисть расчерчивает тройка полосок. Дженни, закрыв глаза, тяжело дышит. На щеках блестят слёзы.
Объектив ловит мерцание света от горелки.
– А теперь можно и маслица, – хрипит Мэтт. Дрожит. Заливает масло – обычное подсолнечное. Часть проливает на стол. Зажатая щипцами железная посудинка ходит ходуном над огоньком горелки.
Песок сыплется.
Мэтт льёт медленно. На каждой из отметок даёт крошеную передышку, когда крики Дженни затихают.
На четвёртый что ли заход её рвёт себе на колени.
Позади чертыхается Джим.
– Морфия только ампула, воды нет. У меня не хватит на всех, если Мэтт будет и дальше баловаться с ожогами.
И тебя. Опять.
Твоя боль – моя. На этот раз. Возьму сколько смогу
Две минуты тянутся. Стекло не позволяет фотографировать со вспышкой.
– Чтоб ты сдох… – шепчет Оливия.
Джек оставляет вазу и неверным шагом подходит к стеклу.
– Я…пойду, как песок…
Но едва песок перестаёт сыпаться, Зак первым и очень громко орёт, что пойдёт следующим.
– Любишь милую Джейн? – Мэтт, скалясь, перестаёт лить масло, хотя посудинка в щипцах всё ещё задумчиво накренена. – Готов за неё всё вытерпеть, герой? Не спеши, может, передумаешь. А то будет больно, сильно больно, хуже, чем у дантиста. Ну?
На руку Дженни падает с края посудины капля, но то ли она остыла, то ли Дженни уже не в состоянии реагировать.
Арсений делает кадр на увеличении, успевая её поймать.
Зак бьёт кулаком в стекло. Молча.
– Точно уверен, малыш?
– Зак, не д… дури, – Джек, бледно-зелёный в тусклом свете, оборачивается к нему. – Я сам пойду. Слышишь?
Закери бьёт ещё. Впечатывает кулак. Стекло тихо гудит. При таком ударе он должен был расхлестать костяшки в кровь.
Мэтт ухмыляется.
После третьего удара на стекле остаётся смазанный след крови.
И Обезьяна всё же уходит.
Джек закрывает глаза и опускает голову.
Пищит сигнал разблокировки, Закери влетает в комнату, тормошит Дженни. Отстёгивает ремни и фиксаторы, зовёт её по имени.
Джен.
Дженни. Солнце. Прости меня
Арсений передаёт фотоаппарат Джеку.
– Снимай просто вслепую, – свой голос далеко, со стороны. – Щёлкай, и всё. Мне нужны руки.
Джек кивает.
Дженни подхватывают у порога. Она в сознании, трясётся и скулит. Но едва её усаживают рядом с Нортоном, тут же тянется вслепую руками, ощупывает его спину.
