Соавторы: Олег Самойлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 292 (всего у книги 329 страниц)
Джек при этом переминался с ноги на ногу примерно шагах в пяти от них. Вроде сказать что-то собирался, но потом передёрнул плечами и отошёл подальше, в тень.
– А ну не заныкивайся туда! – позвал его Арсений. – Давай сразу, что собирался. Заяви, так сказать, миру и общественности.
Из тени его негромко послали в далёкое пешее путешествие. Зато теперь насторожился Джим. Ночью выражение лица не особенно видно, а поза – вопросительная. И руки на груди скрестил, и голову чуть склонил набок.
– Арсений, что у вас?
– Да так, младшенький твой собирался раскрыть секрет своего хмурого лика, – Внутри опять начала просыпаться весёлая злость. – Заодно и снять всякие сомнения, правда, Джек? Ну, чего ждёшь? Прекрасный шанс в лицо сказать брату, что о нём думаешь. Мне же не постеснялся.
Снова невнятный голос из темноты. Не особенно ясно, что именно говорит, но точно ругательное.
– Ну, раз ты мнёшься, скажу сам. Он решил, что мы его с тобой, Джим, считаем балластом и решили радостно сбыть куда подальше, чтобы заняться без помех любовными утехами на белых простынях, в перерывах кушая персики, попивая вино и высмеивая никому ненужного никчёмного полуслепого бедолагу. Сердце кровью обливается, чес-слово.
– Безусловно. Вокруг же одни только белые простыни да персики… и… заняться больше нечем…
Джима явно проняло – ответил заторможенно. Джек же как будто скукожился там в своём уголке. Уже потом, не выдержав паузы, дёрнулся будто и зашагал обратно, к навесу.
– Джим, говори с ним, – Арсений почесал лоб тыльной стороной ладони. – Меня он не слушает. А если щас упустить, опять залезет в свой колодец.
– Да тут… врезать только… слова не проймут, мне кажется…
Джим обернулся в сторону уходящего сгорбленного Джека. Кивнул.
– Ладно. Ты тогда спи иди, я тебе завтра руки обработаю. Мы подежурим.
– Я у костра посижу ещё, подсохну. А то из кустов этих весь… А, – Арсений махнул рукой и пошёл к светлеющему пятну костровища. Погреться и впрямь не мешало.
Младший был хмур, молчалив. По крайней мере, когда Джим позвал его дежурить, долго смотрел и не двигался. Но не отказался.
Стоя в темноте, поодаль от костра, смотря на затянутое тучами небо, Джим снова ощущал желание закурить. Бывает же так – один раз лишь попробовал, не понравилось, а хочется.
Джек стоял рядом. Руки в карманы, голова к небу.
Молчал.
Необычно для него – в такой ситуации молчать.
– Я не буду промывать тебе мозги и читать нотации, – произносит Джим спокойно, наблюдая за тем, как на самом краю горизонта тучи истончаются, открывая чернеющие провалы неба.
Младший слегка пожимает плечами.
– Отлично.
– Но что с тобой происходит, мне интересно. Обещаю не занудствовать.
Он вздохнул и поёжился. Опустил голову, сильно щурясь в сторону костра. У огня собралась небольшая группка желающих погреться. Кто-то – тёмным силуэтом – поставил на огонь котелок.
– Я уже понял, что был неправ. Арсень не зря орал. Так что забей.
– Пусть так, но я до сих пор не знаю, в чём ты был неправ…
Джим втягивает в себя холодный воздух. Это летний холод, мягкий, совсем не похожий на пронизывающий мороз Сида. Выдыхает наружу еле видимое облачко пара.
Надо же, я буду жить
Не успел к мысли о смерти привыкнуть, как на тебе
– Может, лучше не будем? – осведомляется младший. – Подожди.
Он уходит к костру. Возвращается минут через пять с двумя чашками чая. Подаёт одну Джиму.
– А то холодно, – тихо.
– Спасибо.
К холоду в лёгких, контрастом, присоединяется тепло в ладонях.
Джим делает глоток.
– Не будем, – соглашается. – Я же обещал не занудствовать.
– Вот уж точно… – не пойми к чему соглашается Джек. Держит кружку в обеих ладонях. В темноту поднимается пар. – Придумал уже, что будешь делать, если выйдем отсюда?
– Ну… государство же должно нам какие-то компенсации выплатить, да? – Втянуть в себя пар чая. Немного жаль отпускать ласковый холод летней ночи, но так, кажется, нужно. – Найду себе хорошую работу, параллельно, как всегда мечтал, буду учиться. А по тому врачебному опыту, который я тут приобрёл, можно несколько хороших трудов написать.
Младший кивнул.
– Хорошо.
И зашвыркал чаем. Джиму лишь оставалось сделать то же. Правда, когда кружка наполовину опустела, а облака на горизонте так истончились, что стали пропускать мерцающий свет звёзд, тихо признался:
– Мне страшно выходить, младший. И думать об этом страшно.
– Разберёмся, – он махнул свободной от кружки рукой. – Да и Стабле сначала по каске настучать надо. А у нас не очень-то пока получается.
– А, там тоже какие-то эзотерические сложности, в которых я не смыслю… – Джим качает головой, плотнее обхватывая кружку. – Я просто буду делать то, что умею. Лечить. Помогать обеспечивать тыл. Это ваша компания грудью на амбразуру лезет.
– Работа у нас такая, Джимми, – Джек неожиданно легко салютует ему кружкой. Хмурится и заглядывает в чашку. – Стынет на раз-два… Надо Арсеня выловить и вытрясти термос, а то до утра тут без горячего чая стоять…
– Тогда давай поближе к кустам переместимся, что ли… А то ещё и бегать туда каждые полчаса.
– Да вон, к лавке. А я за термосом тогда.
Джек переадресовывает ему свою кружку и идёт к навесу, засунув руки в карманы джинсов. На ходу он слегка сутулится и смотрит в землю.
Арсений сходил до Энди: он сидел с краю навеса, возле спящих вповалку людей, и опять что-то писал при свете фонарика. А у Пера перед ним должок.
– Профессор, – позвал негромко, присаживаясь на корточки у скамейки, – проклятие… Ад. Он не различает реальные объекты, и те, что нарисованы. Если поверить в то, что рисуемый объект… реален. Вложить в него достаточно… – попытался показать руками, – веры в материальность. Такое моё наблюдение.
Энди внимательно уставился на него и сквозь очки.
– Значит ли это, – загнусавил в своей обычной манере, – что любое произведение искусства…
– Совершенно верно.
Профессор кивнул.
– Благодарю вас, молодой человек. Сведения необычайно интересные… Я упомяну, что это вы, да…
И застрочил что-то с бешеной скоростью в свою тетрадку.
Арсений улыбнулся, поднимаясь.
Вернулся к костру, где к этому времени остался один Джим-подпольщик, решивший нести добровольную вахту у огня.
– Чай?
Перо не стал отказываться. Его второй день тошнило от любой еды, но чай-то... святое. Нортон зачерпнул отвара из котелка и протянул ему.
Арсений разглядывал его искоса.
Загадка века… Вот уж точно.
Джим-подпольщик тоже потягивал чай и ёжился в своём дождевике. Обычный человек. Кудрявые волосы взлохмачены, немытые, щетина недельной давности минимум. Смотрит куда-то в костёр, и в слабом свете видно – ресницы длинные и тёмные. Сидит, слегка ссутулившись, баюкает в ладонях чашку. Бинты намотаны кое-как, на правой руке так и вовсе развязался. А поди ж ты, даже так в нём есть… что-то сильное, спокойное… величие, мать его.
Арсений по привычке фотографа выделяет все эти детали, в воображении поворачивает кадр так и этак, по расположению света, чтобы суметь уловить вот это самое, к чему слова не подбираются.
Подпольщик ловит его внимательный взгляд и чуть ухмыляется.
– Интересно? – он издаёт странный звук, вроде кашля или смешка. – Ты ж любопытный.
– Я Перо. Бывший журналюга и фотограф, – поясняет свой интерес Арсений. – Что ты был на войне, знаю. Мне интересней, откуда такой кулинарный талантище.
Джим заглядывает в кружку, обнаруживает, что там закончился чай, и наклоняется зачерпнуть ещё.
– Тебе надо?
– Не, этот не допил.
– Ну… – Новая порция чая греет его перебинтованные ладони. – Война тебе точно не интересна. И мне. Так что не о ней. А после войны… Пустота. Я всегда думал, что стрелять так, как я могу – талант. Я был наёмником, элитой. Поручали задания, за которые остальные бы не взялись. Талант же грех зарывать в землю. Оказалось, проклятие. Сколько трупов на моей совести – считать не возьмусь. А убийство, Перо, человека раздваивает.
– Вот уж точно, – тихо проговорил Арсений, вспоминая, что чувствовал после своего. Иначе, как «раздвоением», это назвать сложно.
– Не у всех, – продолжал подпольщик. – Каким и легко даётся. А меня раскололо. Будто я, а будто и нет. Со стороны на себя смотрю и ничего не могу увидеть. Нет меня. Решил завязывать со своей военной карьерой. К псам её. Вернулся в Лондон… у меня тут от матери квартирка осталась. Что я умею, кроме как стрелять? Что делать? Вондылялся полгода, чуть не запил. Потом вдруг подумалось: строят же люди дома на пустырях. Пожар был, да, но возвращаются, тащат материалы, копают фундамент. И новый возводят. Может, лучше даже. Вот я и стал строить, как получалось. Много не требовал от себя. В газете о кулинарных курсах вычитал, недалеко от дома. Было всё равно, что делать, а тут… занятие мирное. Вот и… дальше – больше…
Арсений сам зачерпнул чаю, чтобы не отвлекать. Нортон рассказывал спокойно, неторопливо. Не забывал и про чай.
– Через два года уже устроился в хорошем ресторане, даже зарабатывал неплохо. Выше не лез, работал себе потихоньку. Понял, что дом-то уже и возвёл, для себя незаметно. Новый человек. Мне посетители благодарности передают – и больше ничего и не надо. Хорошо. На выходных к сестре съездить, её и племянников порадовать чем вкусным. Она со мной знаться не хотела, когда в наёмники пошёл. А тут… Работа, отношения с семьёй нормальные, жизнь не бессмысленная. Никаких убийств. И вот тут-то, как всё утряслось совсем, перед новым тысячелетием, за шесть дней ровно, меня и накрыл Кукловод.
Он обернулся на навес. Арсений тоже. Вышеупомянутый маньяк работал.
– Думал, дом не устоит, а он устоял. Ещё во многом благодаря Дженни. Когда её в январе Кукловод в особняк притащил… У некоторых людей внутренняя сила есть. Не только для себя, для других. Она такая. А когда на неё смотришь…
Джим улыбался. Арсений кивнул. Да, тут и без слов всё понятно.
– Вот и вся история. Нечего рассказывать. Сейчас из дома своего пришлось выйти, туда, на пустоту. Но как всё закончится – я в него вернусь и буду жить там с ней. Это самое важное – построить правильный дом.
Нортон выплеснул остатки чая в траву и поставил кружку в стопку других, у котелка. Носком ботинка подтолкнул выкатившийся крупный уголёк обратно к дотлевающему костру.
– Ты бы спать шёл, Перо. А то дело к рассвету. Тоже скоро пойду, как тепло от костра перестанет идти.
– Может и неплохой совет… – Арсений взглядом нашёл Файрвудов. Стояли себе у двери, о чём-то разговаривали. Вроде не ругались. – Спасибо за историю.
Джим-подпольщик кивнул и сильнее закутался в свой дождевик.
– Да не за что, чего... – И непоследовательно добавил: – Всегда перед рассветом мёрзну.
Элис – красное.
Она лежит на кровати, лениво поигрывая ножом. Тем самым, каким резала японку. На лезвии ещё остались следы засохшей крови. Элис водит по ним пальцем.
Улыбается задумчиво. Алое бальное платье – в последнюю свою вылазку в город добыл для неё – всё не помещается на кровать, складками опускается на пол. Ворохи алой ткани. Взрывы алой ткани. Куски алой ткани.
Когда-нибудь весь особняк оденется в алое.
А пока она пожелала увидеть, как будет мучиться Перо.
Лишить его сестры.
Лишить доктора.
Джека и не надо толкать в пропасть – достаточно было дать ему задание на сбор микрофона. О, Элис была довольна. Она смеялась, глядя, как убивается полуслепой калека, пытаясь в тёмных комнатах отыскать крохотные детальки. Как раздирает руки о шипы, молча, молча, гордо, напитывая бинты кровью безо всякой надежды.
Ломается.
Кажется, они могли слышать треск, с которым воля младшего Файрвуда переломилась пополам.
– Пусть живёт, – сказала Элис, откидываясь в кресле. – С него больше нечего взять.
И они оставили малыша Джека в живых. Ни Перо, ни Джим пока не догадались, что случилось.
Впрочем, Перо уже сходит сума – изрисовывает стены какими-то пятнами и линиями и ломает об них пальцы…
Трикстер улыбается. В комнате полумрак. Надо поглядывать на мониторы – куклы нуждаются в присмотре; а так он сидит на полу, скрестив ноги, и крутит бумажные розы.
– Так, лепестки вырезал… – он бросает взгляд на раскрытую книгу. Книга раньше принадлежала Уоллис, поделки из подручных материалов. То, что нужно, нашлась статья об изготовлении бумажных цветов. – Теперь всё надо надрезать…
Обрезки красной бумаги падают из-под ножниц на пол. Куча лепестков.
Музыка сюда почти не доносится, так, слабым отголоском. Прослушку они отключили. На центральном мониторе внутренний двор. Куклы вяло шевелятся под брезентом. Но даже там музыка должна взрывать им мозги.
Это пока не максимум громкости.
На тумбочке стынет чай; Элис иногда становится скучно, она тянется за чашкой и с ней подсаживается к мониторам. Доливает из чайника. Постукивает по клавишам пальцами, наблюдая за сменой картинок.
А хорошо, что электричество они берут от генераторов; в доме третий день нет доступа к интернету, и мало ли, вдруг и свет бы отключили. Фолл все очень хорошо устроил…
Элис прошуршала к монитору, плюхнулась в кресло. Палец щёлкнул по клавише.
Трикстер закрутил из проволоки стебель первой розы, обмотал толстой зелёной ниткой. Удерживая поделку на весу, чтобы не помять лепестки, потянулся к своей кружке. Чай остыл, кружка возвращается на пол. Не суть.
– Как думаешь, тридцати штук хватит? – спросил у Элис, демонстрируя полученный цветок. – Ему нужен большой букет, как-никак. По числу прожитых лет.
Она смотрит, и по намазанным алым губам взрезом проскальзывает улыбка.
– По числу лет? Хорошо придумано. Мне нравится.
– Да вот и лепесточков как раз нужное количество заготовлено. – Первая роза отправляется в подготовленное ведёрко. Ну не в вазу ж ставить их, в самом-то деле. Пальцы принимаются за сбор второй. Теперь подсказка из книги не нужна, он уловил принцип. – А остальное уж есть.
Трикстер поднимается, чтобы вернуть на третий монитор изображение с камер. Касается плеча Элис, тянет руку. Набирает привычно код.
Четыре картинки – кухня-прихожая-коридор второго этажа – коридор первого. Везде пусто, только на последней Нортон и Перо в прихожей, у двери во внутренний двор. Могут, конечно, просто планировать прохождение испытаний…
Но мне в это не верится.
Так оставлять нельзя – не с этой парочкой. Их следует держать на виду так же, как Кукловода и Дракона.
Роза отложена на панель.
– Кажется, пришло время сделать музыку погромче, моя милая, – нараспев произносит Трикстер, вглядываясь в монитор. Пальцы между тем уже бегают по кнопкам. – А то куклы начали скучать.
– Подожди пока измотаются, милый, – она поднимает руку и пробегается острыми холодными коготками по его кадыку. – Они привыкнут, подумают, что могут уснуть, а тут – раз, и громче становится. Разве не замечательно?
– Если только эти двое не задумали…
Пальцы замирают.
Оба подпольщика срываются с места, Нортон на бегу вскидывает пистолет.
– Кажется, придётся начать раньше, чем мы думали, – задумчиво произносит Трикстер. – А ведь я только начал крутить розы.
Разошлась кучка обитателей, попивающих чай у костра, последним ушёл Джим-подпольщик. Затух и сам костёр, последние угольки дотлевали в сероватой кашице золы уже далеко за полночь.
В траве стрекотали ночные насекомые. Уж им-то точно всё было нипочём.
Поблёскивала далёкими звёздами почти половина неба. Красиво. Но холодно, Джим предпочёл бы тучи и тепло. А сейчас, когда все, кроме них с младшим, уснули, и нельзя было даже посмотреть на эти греющиеся кучки, спасал только притащенный Джеком термос.
– Мне кажется, – ворчит брат с кружкой горячего отвара, – так в любой науке. Только начал изучать – всё просто, куча аксиом. А как углубился, так всё поплыло, поплыло, и ничего конкретного вообще не скажешь.
– А ты вспомни, как меняются научные парадигмы… – Джим сидит на лавочке. С неё вообще вставать опасно, остынет место, и остаток ночи будешь стоя куковать. – Казалось, всё только-только установилось, как приходит какой-нибудь Эйнштейн и ставит всё с ног на голову.
– На Эйнштейна не гони, – младший угрожающе наставляет на него палец, и Джим пожимает плечами.
– Ладно. Не Эйнштейн. Менделеев. Хотя на него мне самому грех гнать.
До ужаса напоминает ночные дежурства в больнице. Тогда персонал говорил о чём угодно, лишь бы не молчать. Замолчишь – заснуть недолго.
– А я про что? Вообще, начиная с древних греков в науке постоянно какая-то хрень происходит.
Младший безапелляционно суёт ему в руки термос. В темноте не видно, но вид у него сейчас должен быть очень решительный.
– На. А мне в кустики.
– Слишком много чая пьёшь, – обхватить пальцами прохладный цилиндр. Где-то там, внутри, загерметизированное тепло.
– И от кого это я слышу, – почти весело парирует младший уже откуда-то из кустов по другую сторону крыльца, – неужто от нашего чайного зануды?
