Текст книги ""Фантастика 2025-168". Компиляция. Книги 1-34 (СИ)"

Автор книги: Илья Романов

Соавторы: Павел Барчук,Сергей Орлов,Марина Рябченкова,
сообщить о нарушении

Текущая страница: 74 (всего у книги 339 страниц)

Я понимал, что таким образом Литвинов получил второй шанс. В ином случае он был бы вынужден наняться в охрану на какую-нибудь мануфактуру или в порт. Там бы его талант и сгинул. Про себя же я отметил, что сотником нужно поговорить. Или хотя бы попытаться.

Лиза посмотрела на стену, где в рамке висела свадебная фотография и глаза ее потеплели. Пара на снимке выглядела юной и немного смущенной. Волосы Лизы и впрямь были более светлого оттенка. Видимо, сейчас она их красила, чтобы не смущать учеников и их родителей.

– Когда Илья выздоровел, то направился к Потемкину и дал ему клятву крови. Князь принял его в личную дружину, а потом доверил свою дочь. Илья никогда бы не предал его.

– Понимаю.

– Некоторые сейчас поговаривают, что Илья продал своего прежнего князя, а теперь и нового, – женщина запнулась, словно подавилась словами.

– Люди могут говорить гадкие вещи, – сказал я, потому что пауза затянулась. – Нельзя закрыть рты каждому. Но уверен, что они замолчат, когда правда выйдет наружу.

– Илья невиновен, – вздохнула Лиза.

– Я вам верю, – мягко ответил я. – Иначе не стал бы браться за дело вашего мужа.

Литвинова взглянула на меня, и я заметил стоявшие в глазах женщины слезы.

– И пока все складывается нормально, – добавил я, стараясь успокоить собеседницу. – Но мне нужно уточнить некоторые моменты.

– Экспертиза указывает, что на месте, где похитили Софью Потемкину, был еще один, который владеет природной силой. У вашего мужа были такие друзья, не знаете?

Литвинова задумалась. Между ее бровей залегла тревожная складка.

– Нет, – протянула она. – У Ильи было немного друзей. В основном он общался с приютскими. Почти все они погибли.

– Почти? – быстро уточнил я.

– Илья говорил, что кто-то уцелел в той кровавой бойне в приказчиковой башне, – ответила Лиза. – Но кто именно я не знаю. Илья не любил говорить о том дне и называть имена не привык.

Я задумался. Вполне возможно, тот самый загадочный природник, следы которого нашлись в лесу, был приютским знакомым Литвинова. И если я его найду, то может быть он прольет свет на это темное дело? Ниточка тонкая и практически призрачная, но другой я пока не нащупал.

– Скажите, а в последнее время Илья вел себя как-то странно?

Литвинова нахмурилась:

– Вроде бы нет. Во всяком случае, я ничего такого не замечала.

– Быть может, он прятал телефон. Или как-то слишком нервно реагировал на сообщения, отходил подальше, чтобы поговорить?

– Ничего такого не было. Мы телефоны обычно оставляем на буфете. И если кто-то звонит, то я могу спокойно передать аппарат мужу. Ничего не изменилось в последнее время.

– Вы не обратили внимание, ему звонил незнакомый номер? Или кто-то из телефонной книги с неизвестным вам именем?

– Нет, Павел Филиппович, – она покачала головой. – Я бы заметила.

Я кивнул, допил чай и встал с кресла:

– Хорошо. Спасибо вам. Не стану больше вас отвлекать.

– Не за что, Павел Филиппович. Я ничем не смогла вам помочь.

– Может быть и нет.

Лиза замялась, а затем уточнила:

– Скажите мне правду. Есть ли шанс доказать невиновность Ильи?

– Я не могу давать гарантий, но я приложу все силы, чтобы с вашего мужа сняли все обвинения, – честно ответил я.

– Спасибо вам, мастер Чехов. Огромное спасибо. Вы подарили мне надежду, – запричитала женщина.

Я улыбнулся и положил ладонь ей на локоть:

– Позаботьтесь о детях. Вы им очень нужны сейчас. Когда вернется ваш Илья, его встретит семья.

– Вы правы… – протянула Лиза и повторила. – Вы правы.

Кое-что о хороших мальчиках

Я вышел из дома, где жила Литвинова, и направился к машине, прокручивая в голове, что делать дальше. Природник знал маршрут, по которому прогуливалась Софья. И напал в подходящем месте, далёком от посторонних глаз. Долго следить за домом Потемкина он бы не смог. Рано или поздно, его бы заметили. Значит, человек был либо знаком с Ильёй, либо с кем-то из дружины Потемкина, кто мог рассказать про маршрут прогулки.

– О чем задумались, вашество? – уточнил Фома, когда я подошел к авто. Питерский стоял у машины и лениво посматривал по сторонам. Но за расслабленным видом я заметил настороженность, словно парень в любую минуту ожидал подвоха.

– Думаю, как бы найти человека в Петрограде, – ответил я и устроился на сиденье.

Слуга обошел машину, сел за руль и произнёс, обращаясь ко мне:

– Ну, можно объявление в газету подать. Или на остановках расклеить. Написать «покинул дом и не вернулся».

– Идея хорошая, – согласился я. – А если за информацию еще и денег пообещать…

При упоминании о тратах щека Фомы предательски дернулась:

– Да и так расскажут, вашество, – торопливо произнес он.

– Расскажут, – не стал отрицать я. – Но за плату сделают это быстрее и охотнее.

Слуга вздохнул, видимо, признавая мою правоту. А затем уточнил:

– Куда едем, вашество? В газету?

– Зачем? – не понял я.

– Ну так объявление давать.

– А, нет.

Я вынул из кармана телефон, нашел в адресной книге номер Литвиновой, и нажал на вызов. Лиза взяла трубку быстро:

– Слушаю вас, Павел Филиппович, – послышался в динамике ее настороженный голос.

– Простите, я совсем забыл уточнить. Вы говорили, что друзья у Ильи были из приютских.

– Да, – растерянно произнесла Лиза.

– А в каком приюте воспитывался ваш муж?

– Приют святого Петра, – ответила Литвинова.

– Спасибо, – поблагодарил я собеседницу и отменил вызов. Убрал телефон в карман и обернулся к Фоме:

– Знаешь, где приют святого Петра?

Слуга кивнул:

– Так как же не знать? Почитай в центре.

– Тогда поехали, – распорядился я и Фома завел двигатель.

* * *

Приют Святого Петра и правда был почти в самом центре. Двухэтажное здание из красного кирпича спряталось за большим храмом, у ворот которого стоял величественный памятник, изображающий парня, который сидел на вставшем на дыбы коне. На всаднике был военный мундир, а в правой руке тот держал саблю.

Статуя была частью скульптурной группы, которая называлась «Великая Империя». В эту саму группу входили четыре фигуры, которые были расставлены у крупных сборов города. Эта статуя называлась «Рождение». Пётр вел объединившиеся дружины в бой за свободу и независимость.

Фома остановил «Империал» у ворот и обернулся его мне:

– Прибыли, вашество.

Я кивнул и вышел из салона. Потянулся, одернул полы пиджака и поправил узел галстука. А потом неспешно пошел по широкой, мощеной брусчаткой дороге к створкам ворот. Раздал просящим мелкие купюры, которые мне предусмотрительно выделила для подобных трат Виноградова, и вошел на территорию храма.

По старому закону Империи, ни одно строение Петрограда, посвященное Искупителю, не должно быть выше собора святого Луки. Но это здание было немногим ниже центрального собора города. Оно было возведено в честь окончания гражданской войны, в которой юный император Пётр смог объединить лояльные его семье кланы старого боярства и свергнуть с престола совет европейских ставленников. Это и было основанием Империи, которая стоит до сих пор.

Фасад собора украшали десять колонн, на которых были изображены гербы семей повстанцев – пять с каждой стороны от широких дверей, а венчал композицию большой, расправивший крылья ангел, который был установлен над входом. Ангел был повернут лицом в сторону севера. Глаза слуги Искупителя были завязаны отрезом ткани, что символизировало, что дети Искупителя слепо исполняют волю творца. А в руке у статуи был обнаженный клинок.

Огромные, во всю стену окна собора оказались сложены из разноцветных кусочков стекла, каждая из которых составляла собой сцену событий тех дней. На первой был представлен совет бунтовщиков. За столом собрались представители десяти семей, которые позже получат дворянство. Во главе стола сидел молодой парень лет шестнадцати, который был поразительно похож на молодца с памятника.

Вторая мозаика изображала мятеж, когда лояльные Петру бойцы пробивались к зданию Совета, где уже собиралась гвардия и верные совету семьи. И наконец на третьей мозаике был изображен тот самый парень с мечом на коне. Где-то впереди были видны убегающие на север интервенты и прислуживающие им семьи, которым повезло выжить в городской бойне. А над правым плечом юноши красовался расправивший крылья ангел.

Панорама завораживала, и без слов передавала то лихое время, в которое жила страна. Впрочем, оценить красоту летописи тех дней пришел не я один. То здесь, то там, по широкому двору сновали стайки экскурсий. А гиды на разных языках пересказывали слушателям эту историю. Те же кутались в широкие рясы, выданные им ушлыми торговцами, которые уверяли, что всем иноверцам стоит именно в таком виде посещать храмы.

Я обогнул громаду собора, прошел по дороге к огороженному приюту, потянул за ручку калитки. Петли ее протяжно заскрипели, заставив меня скривиться, словно от зубной боли. Затем я прошел в тенистый сквер, в центре которого виднелось двухэтажное здание из красного кирпича.

– Вы к кому, мастер?

Окликнувший меня вежливый голос оказался не женским. И я обернулся. В нескольких шагах от меня стоял мужчина лет сорока в черной рясе Синода.

И лишь пару секунд спустя я заметил нашивку охраны.

– Меня зовут Павел Филиппович Чехов, – ответил я, вынул из кармана удостоверение, раскрыл его и показал охраннику. – Мне нужно поговорить с матерью-настоятельницей.

Мужчина удивленно поднял бровь:

– Вот как? О чем же? Наше заведение является образцово-показательным, так что вряд ли нашему воспитаннику потребовалась помощь адвоката.

– Я приехал по поводу вашего выпускника, – ответил я и пояснил. – Ильи Литвинова.

– А, как же, наслышан, – произнес охранник, помрачнев. – Идемте, я вас провожу.

Он указал рукой в сторону дверей и направился ко входу. Я последовал за ним.

Внутри приют сильно отличался от заведения, где росла Райская. В здании только недавно сделали новый ремонт, в холле стояли кадки с цветами, а на свежеокрашенных стенах висели рисунки и поделки воспитанников.

У входа нас встретили еще двое бойцов с нашивками на рясах. И я удивленно поднял бровь: интересно, что это за приют, раз территорию охраняют трое бойцов?

– Это школа подготовки княжеских дружинников, – произнес провожатый, словно прочитав или мысли. – Мы собираем одаренных детей со всего Петрограда и готовим детей к службе. После выпуска почти все бойцы получают рекомендации и поступают в дружины.

Теперь понятно, почему приют выглядит так пристойно. Скорее всего, аристократы всего Петрограда, которые имеют право владеть своей дружиной, делают щедрые пожертвования заведению, за возможность набора лучших бойцов. Само собой, правило это негласное.

– Но где дети проходят подготовку?

– Весну, лето и осень дети живут в казармах на полигоне. Сюда воспитанники перебираются только на зиму и тренируются в залах. Раньше они жили в приюте круглый год, но после Смуты собор сделали памятником исторического наследия, а полигон портит вид. И туристам много знать не стоит. Да и тяжело тренироваться, когда на тебя целыми днями смотрит множество людей. Дети же это не звери в зоопарке.

– Но мать-настоятельница…

– Мать-настоятельница занимает в нашем приюте должность кастеляна-управляющего, не более. Она решает многие вопросы, но тренирует детей и следит за порядком человек из боевого монашества.

– Позвольте спросить, вы давно тут служите? Быть может помните Илью Литвинова?

– Как ни странно, господин Чехов, я и впрямь помню этого юношу. Он был очень упорным и не жаловался. Тренировался усердно. И когда кто-то из команды проявлял слабость, он брал на себя нагрузку приятеля.

– Он умел дружить? – с невинным видом поинтересовался я.

– Этот талант был ему свойственен, – кивнул мужчина. – Мы все гордились им, когда стало известно, что Илья защищал своего князя до конца. Мало кого после произошедшего взяли бы в другую семью. А Литвинов оказался достоин подобной чести. Не покрыл себя позором. Даже Разины признали его заслуживающим жизни и не стали мстить.

Мой провожатый свернул направо. Коридор был широким и привел к единственной двери, на которой красовалась золоченая табличка с именем. Монах трижды постучал в створку, и дождавшись приглушенного «войдите», приоткрыл дверь:

– Мать-настоятельница, – вежливо поклонившись, произнес он. – К вам прибыл адвокат Павел Филиппович Чехов. По делу Ильи Литвинова.

– Пусть войдет, – ответила женщина.

Мужчина обернулся ко мне, и я кивнул:

– Благодарю за беседу и экскурсию.

– Будьте здравы, княжич, – он обозначил поклон и направился прочь.

А я вошел в помещение. Кабинет настоятельницы Иоаны совсем не походил на тот, который я посещал некоторое время назад вместе с Зиминым. Тут комната было куда просторнее и выглядело намного богаче. Потолки возносились высоко и были украшены лепниной и тяжелой люстрой, которую наверняка кто-то начищал. Потому как бронзовые рожки, в который были вкручены лампочки, благородно сияли.

Звук шагов приглушал ковер, едва истертый по центру, но еще совсем не старый. Мебель была добротной, массивной, покрытой лаком. Полки заслоняли стеклянные дверцы, за которыми рядами были уложены картонные папки с указателями в виде букв и цифр. Стол хозяйки кабинета, обитый зеленым сукном, расположился напротив входа. На нем стояла лампа с атласным абажуром, канцелярский набор из полупрозрачного камня. На стене висел портрет Императора и Искупителя. Последний странным образом перекликался с ликом правителя. Чуть ниже виднелись рамки со снимками храмов и настоятельниц прошлого, о чем свидетельствовали надписи под каждой фотографией.

В углу топорщился лаптастый цветок с пятнистыми листьями. Рядом на небольшом столике высился аквариум, в котором лениво покачивали плавниками длиннохвостые золотистые рыбы.

Два кресла были обтянуты бархатом, а диван был прикрыт клетчатым пледом. Поверх него лежал здоровенный полосатый кот. При моем появлении он приподнял морду, приоткрыл один янтарный глаз и окатил меня презрением, на которое был способен только представитель кошачьего племени. Затем отвернулся и глубоко вздохнул.

Иоанна строго нахмурилась, потом сняла очки, растерла переносицу ребром ладони. Я отметил, что на ее ногтях был сдержанный, но вполне профессиональный розовый маникюр. Также на ее запястье звякнули браслеты из желтого металла. На указательном пальце оказался крупный перстень с красным камнем. Настоятельницам не запрещалось носить украшения, но я впервые видел на матушке подобное.

– Добрый вечер, – начал я. – Простите, что так поздно.

– Ничего, – ответила женщина, и ее голос, как мне показалось, прозвучал устало. – Проходите, Павел Филиппович. Присаживайтесь.

Она махнула ладонью в сторону свободного кресла, и я пересек кабинет. Женщина не была старой. Стройная, невысокая, с серыми глазами и острыми чертами лица, она была облачена в белую рясу, подпоясанную шелковым шнуром. Ее волосы были собраны в свободный узел на затылке, вокруг лба была обернута лента, по краю которой были вышиты знаки Искупителя.

– Я уже наслышана, что произошло, – начала Иоанна, как только я сел. – И не верю, что Илья мог так поступить. Я помню его еще мальчишкой. Он был честным, смелым и никогда бы не совершил подлость. Наше заведение имеет безупречную репутацию, и за всю историю существования приюта, ни один из выпускников-дружинников не нарушил данную клятву крови. Даже во времена смуты, когда в Империи гулял ветер анархии, и многие из тех, кто еще вчера был дружинником, стали бандитами, наши выпускники были верны долгу и клятве. Илья стоял насмерть, защищая честь семьи Шереметьевых. А тут…

– Я тоже думаю, что мастер Литвинов невиновен, – заверил я женщину. – Поэтому я и взялся за его дело. Все его друзья были в основном из ребят, с которыми он рос в приюте.

– Ну, наше заведение закрытого типа, – ответила Иоанна. – Поэтому все знакомства в основном начинаются в этих стенах.

Я кивнул, понимая, к чему подводит Иоанна. Обычно в приютах военизированного типа создают что-то вроде братства. По типу студенческих братств, которые организовывают аристократы. И боец, который дает клятву крови и семье, дослужившись до десятника старается рекомендовать людей из своего круга.

– Скажите, а среди друзей Ильи были особенно ему близкие? – уточнил я.

Иоанна ненадолго задумалась. Поднялась на ноги и прошлась к окну. Сдвинула штору, чтобы выглянуть наружу.

– У меня хорошая память, Павел Филиппович. Дети уходят, время идет, а я порой закрывая глаза вспоминаю их попытки спрятать сбитые колени.

– Их наказывали за это?

– Никто не любил попадать к лекарю, который обязательно старался выяснить, где они упали и кто в этом виноват.

– Понимаю, – для приличия ответил я.

Женщина бросила на меня короткий взгляд и вновь отвернулась.

– У нас не приняты наказания. Мы не порем детей розгами, не запираем в темных подвалах. Мы воспитываем в них достоинство и уважение к себе и друг другу. Но если кто провинился, то ему надлежит отправиться в часовню и молиться. Илья часто туда ходил. И не потому, что совершал проступки, а из-за того, что брал на себя чужие.

– Он так любил молиться?

– У него получалось сидеть на лавочке, свернув руки на груди и при этом спать. А со стороны казалось, что он бодрствует. Я частенько замечала это, но не будила мальчишку.

– Вы добрый человек, – отчего-то смущенно произнес я.

– Мне казалось, что если отрок спит перед образом Искупителя, то совесть его совершенно точно чиста. Да и от молитвы мало проку, если тот кто молится не выспался или голоден.

– Хорошая мысль.

– В этом доме много детей. Их воспитывают воинами. А мне остается обеспечивать их едой, постелью и крышей. И еще я надеюсь, что судьба будет к ним добра. Дружбу между воспитанниками мы поощряем. И у Ильи были друзья.

– А не было ли среди них природника?

– Природников в тех годах было немало, – ответила она с охотой. – Хотя сами понимаете, такая сила часто используется в другой работе. Но среди лучших друзей Ильи я природников не припомню. Но не могу быть в этом уверена. Некоторые дети не выделяются из ряда остальных.

Я кивнул:

– Я был бы очень вам благодарен, если бы вы составили список людей с этим талантом, которые могли дружить с Литвиновым.

– Для чего вам это нужно, Павел Филиппович?

Отчего-то мне не хотелось лгать этой женщине. Быть может дело в ее мягком голосе или в открытом взгляде. Но я честно признался:

– Проверьте, это может помочь Илье.

– А второму навредит?

– Вероятно так и будет. Но я хочу лишь восстановить справедливость. Я должен оправдать невиновного.

– Должен, – повторила женщина и качнула головой, словно соглашаясь сама с собой. – Вы часто обращаетесь с Искупителю, мастер Чехов?

– Редко, – я пожал плечами.

– Это не страшно, – Иоана не стала меня осуждать. – Я слышала о вас. И мне кажется, что за вас молится много людей. Быть может этого достаточно, чтобы вы могли спать в это время.

Она подошла к столу и сняла трубку с рычагов телефона.

– Но вы должны понимать, что это были времена Смуты, так что не всем удалось пережить эти годы.

– Понимаю.

– Лет прошло уже много, так что дела сданы в архив, – добавила женщина. – И вам придется подождать.

И я снова кивнул, соглашаясь со словами настоятельницы. В окно проник луч солнца, отраженный от какого-то предмета и ряса женщины засветилась, чтобы затем вновь стать обычной тканью.

Мясная лавка

Ждать пришлось несколько часов. Благо, Иоанна оказалась очень интересным собеседником. А чай, который подавали гостям в этом месте, был вкусным. Но когда секретарь Иоанны принесла список всех природников, которые были воспитанниками приюта, я понял, почему хитрый Иванов решил не искать его самостоятельно. Всего в списке оказалось пятьдесят два человека. Рядом с каждым именем и фамилией стоял адрес государевых квартир, которые полагались приютским детям при выпуске. Если у них не было собственного жилья.

– А… – уточнил было я, читая фамилии, но секретарь, видимо, догадалась, что именно я хотел спросить:

– Все из братства, в котором состоял Литвинов, отмечены значком, – пояснила она, и я заметил небольшую букву «б» рядом с фамилией.

Это сильно уменьшало список, но имен все равно оставалось достаточно. Восемнадцать. Их нужно было проверить в первую очередь.

– Спасибо… – произнёс я, глядя на стоявшую неподалеку секретаря.

Женщина была сухенькой, невысокой, в серой рясе. Темные глаза смотрели внимательно, а губы сложились в приятную улыбку.

– Нюра, – подсказала женщина.

– Нюра, – повторил и убрал список в карман. Встал с кресла:

– И вам большое спасибо, матушка-настоятельница, – добавил я, обращаясь к сидевшей за столом Иоанне.

– Обращайтесь, молодой человек, – ответила женщина. – Если это поможет Илье…

– Должно помочь, – заверил ее я. – До встречи.

И я направился к выходу из кабинета.

* * *

Фома спал в машине. Но как только я сел на пассажирское сиденье, он мигом открыл глаза, потом обернулся ко мне и уточнил:

– Как прошла беседа, вашество?

– Продуктивно, – ответил я. – Пора ехать домой.

– Вам Арина Родионовна дозвониться пыталась, – произнёс Фома. – Но не вышло у нее.

Я вынул из кармана телефон. На экране и правда было несколько пропущенных вызовов. И виной тому, что их не услышал, был беззвучный режим, который я включил на аппарате перед тем, как войти на территорию собора. И я нажал на вызов. Секретарь взяла трубку быстро:

– Павел Филиппович, всех посетителей я перенесла на завтра, на вторую половину дня. Вам звонила Глаша, по делу Паулины Лопатиной. Уточняла, когда можно приехать для беседы.

– А где она живет и работает? – уточнил я.

– Секунду.

Секретарь положила трубку на стол и в динамике послышался шелест бумаг:

– Ага, Нашла. Живет она на проспекте Просвещения. А работает в мясной лавке Щепкина на улице Народных Героев.

Улица Народных Героев была недалеко. И я подумал, что если Глаша сегодня на работе, то может быть получится побеседовать с ней. Тогда завтра буду свободнее. А учитывая, что с утра я хотел съездить на место, где нашли убитую Софью, то лучше бы заехать лавку сегодня.

– Спасибо, Арина Родионовна, – поблагодарил я секретаря. – Ваш рабочий день уже закончен, можете ехать домой.

– Хорошо, Павел Филиппович, – ответила Нечаева, и я отменил вызов. Убрал телефон в карман и обернулся к сидевшему за рулем Фоме:

– Давай заедем в мясную лавку Щепкина на улице Народных Героев. Знаешь, где это?

Слуга кивнул. Завел двигатель, и «Империал» выехал на дорогу.

* * *

Лавка была добротной. На вывеске была указана фамилия основателя Щепкина и приписка, что мясом он торгует уже два десятка лет. Стеклянная витрина выставляла напоказ крупные керамические тарелки украшенные изображением ярмарки. На рисунках румяные девицы в нарядах с вышивкой, предлагали круги аппетитной колбасы и длинные гирлянды сосисок. Между тарелками стоял начищенный медный самовар. Внутри было чисто. Пол и стены покрывала белая плитка.

Справа под стеклом темнели лотки со свежим мясом, а напротив можно было выбрать полуфабрикаты. Небольшое объявление в деревянной рамке гласило: «Копчености и тушености готовим по заказу и доставляем прямо вам домой».

Рядом с кассой стояли корзинки со связками чеснока, глянцевыми красными перцами, коробочки со специями и пучками зелени. По другую сторону прилавка стояла невысокая круглолицая девушка в синем форменном платье, белом переднике. Из-под косынки выбивались светлые пряди волос. На бейджике на груди было написано «Глаша». И довольно улыбнулся: значит, ехали не зря.

При виде меня продавец подобралась и уточнила:

– Вы что-то желаете, господин?

– Я адвокат и прибыл по делу Паулины Ананьевны. Мы можем с вами отойти для разговора?

Девушка вспыхнула и оглянулась, словно опасаясь, что нас услышат. Но никто не обратил на нас никакого внимания, и потому она заметно расслабилась.

– Извините, господин, не могли бы вы подождать немного. Я попрошу кого-нибудь заменить меня у прилавка.

– У черного выхода вам будет удобно? – предложил я и девушка кивнула.

Я прошел в указанную сторону, едва не столкнувшись со здоровенным детиной, который тащил на плече половину тушки теленка. Тот оскалился крупными зубами и извинился, хотя взгляд его прошелся по мне топором. Словно я чем-то не угодил этому парню. У черного выхода стояли пустые ящики, между которыми нашелся прыткий мальчишка. При моем появлении он выбросил коричневый окурок под ноги, размял его подошвой галоши и шмыгнул мимо в дверной проем.

Глаша подошла ко мне через пару минут, нервно сжимая кулачки. Вновь оглянулась и негромко уточнила:

– Вы ведь тут по приказу Лопатиной? Она вас прислала со мной разобраться?

– Вы все не так поняли, Глаша, – я вынул свое удостоверение и развернул его. – Я адвокат, назначенный вам для защиты. Меня зовут Павел Филиппович Чехов.

– Чехов? Тот самый? – последние слова она почти прошептала и ухватила меня за руку, чтобы устоять на ногах.

Мне пришлось подставить девушке плечо и помочь сесть на один из ящиков. Рядом стоял здоровенный пень с воткнутым в него топором. Очевидно, что здесь рубили мясо. Об этом свидетельствовал и откормленный пес с черными пятнами на шкуре, который сидел на выходе из переулка и лениво осматривал нас.

Глаша вынула из кармана клетчатый платок, вытерла испарину со лба и принялась обмахиваться лоскутком ткани.

– Да неужто мне так повезло, что сам Павел Филиппович станет на мою защиту? Я ведь решила, что вы на нее работаете. На эту грымзину.

– Простите, Глаша, я должен был сразу все пояснить. Не ожидал, что вы примете меня за человека Паулины Ананьевны.

– Она грозила мне, что подошлет кого следует, – всхлипнула бывшая кухарка и громко высморкалась в платок.

– И кого же? – насторожился я.

Глаша развела руками:

– Да кто ж ее знает, барыню эту. У нее дворецкий остался. Здоровый такой мужик и злой как собака. Паулину он почитает за ангела и каждое ее слово ловит словно молитву. Слуги всегда его опасались. Потому как он нас за людей не считал. Мог толкнуть, накричать или… – она понурилась, – перед выходом с работы требовал вывернуть карманы или сумку вытряхнуть. Вечно подозревал, что мы что-то из хозяйского дома выносим.

– И часто он так поступал?

– Почитай постоянно. Потом я уже поняла, что ему нравится глумиться, и потому завела привычку ходить на работу в одежде без карманов. И вместо сумки брала с собой маленький ридикюль. А в нем кроме ключей, пары купюр да баночки пилюль ничего не помещается.

– Вы болеете?

– Успокаивающие пила, – пояснила Глаша. – С такой работой – сплошные нервы. Сама барыня всегда придиралась. То хлеб для нее недостаточно золотистый, то яблоки неспелые. А ведь сама экономила на всем. Продукты для кухни велела брать скверные, по скидке и не первой свежести.

– У Лопатиной финансовые трудности?

– Она же играет в карты каждую пятницу, – простодушно сообщила Глаша. – И чаще всего проигрывается. Хотя порой случаются у нее удачливые дни. Тогда она велит принести из погреба бутылку вина и ставит в патефон пластинку с жуткой музыкой, от которой голова болит. Но Паулина Ананьевна в этот день не придирается и даже отпускает слуг пораньше.

– И часто у нее бывают эти самые удачливые денечки? – уточнил я.

– Последний раз почитай месяц назад был. Барыня приказала подать жареную утку. Но той в запасах не оказалось. И она сподобилась согласиться на перепелок.

– Не дешевое удовольствие, – заметил я.

– Какое там, – девушка издала забавный смешок и наклонилась ко мне, чтобы доверительно сообщить, – Дворецкий ловит силками голубей и выдает их за перепелов. А я всегда готовила их так, что никто не отличал от благородной птицы.

– И Лопатина не догадывается об этом?

Девушка пожала плечами:

– Кто ж этих боярей знает? То экономит на сахаре, запирая его в буфете, а то нанимает экипаж с лошадьми, чтобы прокатиться по набережной.

– Это когда она такое делала?

– Недели две назад, – наморщив лоб, вспомнила Глаша. – Надела свое любимое похоронное платье, в котором она уже пять лет к почившему супругу на кладбище по четным субботам ездит, шляпку с вуалькой и кружевной зонтик… вроде я такого у нее раньше не видела.

– Она часто катается на экипаже?

– На моей памяти второй раз это случилось. А впервые она так чудила, когда выиграла в имперской лотерее. Тогда она праздновала дней пять, пока деньги не закончились. Еще пьяной из ружья мужниного палила в потолок. Потом дворецкий оружие припрятал в сейф и ключ от него от барыни спрятал.

– Чудно живет ваша бывшая хозяйка, – я покачал головой.

– Что есть то есть, – вздохнула девушка. – И не передать словами, как я рада, что больше не работаю в ее доме. Нехороший это дом, ваша светлость.

– Из-за чудачеств Паулины Ананьевны?

– И ее дворецкого, Проньки. Говорила уже, злой он. Как пес цепной.

– А почему вы решили уйти сейчас?

– Так место в лавке освободилось, – просияла Глаша. – Сеструха моя тут работала. Как раз за мясника замуж и выскочила. И понесла недавно. Мы с нею какое-то время не ладили. А тут встретились, и как вспомнили обо всем, из-за чего поругались. И решили, что больше незачем нам сторониться друг друга. Потом я рассказала, какая лютая у меня хозяйка. И сестра мне предложила сюда выйти да мясо продавать.

– И вы уволились без предупреждения? – догадался я.

– Да разве можно было заранее сказать этим изуверам, что я расчет попрошу? Надо знать Проньку. Он бы мне жизни не дал. Обязательно списал бы на меня протухшую рыбу какую, или сгнивший лук. Денег мне за последнюю неделю и так никто не заплатил, но могли б и штраф приписать.

– Такое уже случалось?

– Бывало, – подтвердила девушка. – Ушла горничная, которая работала в доме почитай лет десять. Да по простоте душевной заранее сказала, что уволится, чтобы помогать дочке после пополнения в семье.

– И что произошло?

– Пронька заявил, что она разбила вазу дорогую. Да только я точно знаю, что черепки он добыл, расколотив старую тарелку. Вот только никто меня слушать не стал. Еще и пригрозили, чтобы помалкивала. Барыня заявила, что требовать денег с той горничной не станет, но заставила почти месяц отрабатывать ту вазу. Но не просто так, а перестирать все шторы, вычистить все ковры, даже те, что на чердаке хранились со смерти хозяина. Выбить перины, перетянуть матрасы. И даже приказала вычистить гобелен, у которого хозяин помер. Только как его отчистить, когда он весь в хозяине.

– Это как?

– Так тот пьяным ружье чистил и выстрелил в себя. Вся стена была в нем, хозяине нашем. Пришлось поверх кровищи той недомытой обои клеить.

Я потер лоб, складывая в уме картину произошедшего:

– Ясно. А когда вы видели те серебряные ложки, которые пропали у Лопатиной?

Глаша нахмурилась, будто бы вспоминая:

– Давно. Где-то с месяц назад Пронька мне их выдал, чтобы натёрла до блеска. Я их начистила и завернула в салфетку, в которой они всегда хранились. И отдала дворецкому.