Текст книги ""Фантастика 2025-168". Компиляция. Книги 1-34 (СИ)"

Автор книги: Илья Романов

Соавторы: Павел Барчук,Сергей Орлов,Марина Рябченкова,
сообщить о нарушении

Текущая страница: 289 (всего у книги 339 страниц)

– Мистер Стоун, – зовет Берч. Всем видом дает понять своему клиенту: любые разговоры сейчас нежелательны.

Томас на мгновение задержал на мне взгляд тщеславия. Его цель не восстановить разрушенное, а мстить, уничтожив до конца то, что еще есть и живет в этом браке, – меня.

Глава 20

Час тянулся мучительно долго. Я имела возможность подумать о многом: о моей прежней жизни, о жизни настоящей и даже о будущем, которое делится на два четких направления – светлое и мрачное. Сейчас я на развилке этих путей и то, по какой дороге пойду уже завтра, зависит от этого дня.

Удар судейского молотка вернул меня в действительность. Я выпрямила спину и смотрю только на председательствующего.

– Истица Стоун, – непосредственно ко мне обращается председательствующий и у меня дрогнуло сердце. – Судейский состав считает возможным удовлетворить исковые требования и расторгнуть брак, но при условии: поскольку в ходе судебного заседания ваша финансовая самодостаточность была не доказана, решение в вашу пользу будет принято при условии, что обязательство опеки над вами возьмет лицо, отвечающее требованиям закона, – взгляд медленно переместился к моему адвокату. – Адвокат Джеферсон, вы занимались списком предполагаемых опекунов?

– Да, ваша честь.

– Адвокат Джеферсон, вам предоставлено право вызова, – председательствующий ударил молотком.

– Благодарю, ваша честь, – произнес Джеферсон. Поднялся с места, слегка обернувшись к публике:

– Мистер и миссис Лоуренс!

К трибуне очень медленно вышли родители Анны. Джина вцепилась в руку Бена, будто стоит ей только потерять связь с мужем, она рухнет без чувств.

Председательствующий внимательно смотрит на тех, кто вышел к трибуне, и очень четко проговорил:

– Мистер и миссис Лоуренс, вы готовы принять под свою опеку Анну Стоун?

– Нет, – резко бросила мать. Как будто эта женщина весь путь, что шла к трибуне, готовилась сказать это слово и вот, наконец, оставила тяжелое бремя.

Проходит некоторое время, а Бен, опустив взгляд, продолжает молчать.

– Мистер Лоуренс? – когда молчание совсем затянулось, председательствующий привлек внимание Бена к слушанию.

– Она наша дочь, – очень тихо проговорил Бен, обращаясь к жене.

Джина категорично мотает головой.

– Это неправильно, – говорит жене мужчина и переводит взгляд к судьям. – Я готов принять Анну под свою опеку.

В зале громко забормотала публика. После нескольких ударов молотком председательствующий обращается к Джине Лоуренс:

– Миссис Лоуренс, ваше решение окончательно?

– Да.

– Суд готов дать вам время обдумать до завтрашнего дня, – председательствующий поддался чуть вперед, а судьи в зеленых мантиях опять переглянулись.

– Мне не нужно… – поспешно и с тревогой выпалила женщина.

Не затягивая момент, председательствующий объявил:

– Решение принять опеку должно исходить от обоих супругов: если один не согласен, положительное решение другого супруга не может быть принято во внимание, – мужчина выдержал недолгую паузу. – Супруги Лоуренс отказали в опеке над Анной Стоун. Адвокат Джеферсон?

Патрик поднялся с места, оттянув края пиджака.

– На другой стороне улицы стоит темный «Прайд», – сказал он. – Уважаемый суд, прошу отправить конвортеров к машине для сопровождения на слушание Джона Хэнтона.

– Что? – не сдержался Том. Мужчина дернулся, но адвокат схватил его за запястье.

Публика заговорила в полный голос. Поднимается невероятный шум.

Сверху взрываются фотовспышки и их много.

– Джеферсон! Сюда! – кричит репортер.

– Повторите, мистер Джеферсон! Повторите имя! – кричит другой.

– Это возможно? – громко требует Томас, склонившись к своему адвокату.

Я не слышу ответ. Тишина в зале не восстанавливается, и никто из судей не торопится остановить все это. Председательствующий, о чем-то переговорив с коллегой в зеленой мантии, наконец поднял судейский молоток и под его стук потребовал порядка.

Когда наступила должная тишина, председательствующий вызвал конвортеров.

Позади судейской трибуны шестеро мужчин в синей форме поднялись с места, выстроились друг за другом и колонной прошли к судейской трибуне. Встали в ряд плечом к плечу, ожидая распоряжений.

– За нарушение порядка поведения в суде прошу вывести из зала представителей прессы за номерами 2 и 16, – сказал председательствующий.

Приподнимаю голову. К удалению определены те репортеры, что позволили себе выкрики.

На верхних рядах началась суматоха. Молодой репортер под номером 2 просит о снисхождении, а судья с силой бьет молотком по столу, призывая к порядку.

– Прошу сопроводить Джона Хэнтона в зал суда, – дал председательствующий конвортерам второе распоряжение.

Служащие выстроились в две колоны и покинули зал.

Определенные к удалению репортеры уже следуют к выходу, подчинившись требованию суда.

В задумчивости смотрю на Джеферсона. Мне сложно поверить, что все происходит именно так, как есть. Мне сложно поверить, что на это согласился сам Хэнтон.

Пока мой взгляд обращен к Джеферсону, чувствую на себе прямой взгляд Тома. Кроме него на меня смотрят много глаз, но его взгляд я чувствую особенно сильно.

Зал в ожидании уже десять минут.

Стоит тишина, и только размеренный ход больших настенных часов кажется очень громким. 16:55. День близится к концу, и солнце больше не бьет в окна зала.

За дверью послышался стук каблуков нескольких пар обуви, по мере приближения к залу шаги становятся громче.

Дверь открылась, и мое сердце будто остановилось.

Председательствующий, сложив руки на столе, вернулся в рабочий режим.

– Прошу занять место за свидетельской трибуной, – сказал он.

Сверху посыпались вспышки фотокамер, зал при этом остается непривычно тих.

Конвортеры вернулись на свои места, а Джон Хэнтон, преодолев две низкие ступени, поднялся к трибуне. На фоне угольно-серого костюма сталь его глаз обретает особый глубокий оттенок.

– Представьтесь, – говорит председательствующий.

– Джон Хэнтон.

– Джон Хэнтон, вы находитесь на судебном процессе, на котором слушается дело о расторжении брака супругов Стоун. Выслушав стороны и особое мнение представителей опеки и религиозной общины, суд считает возможным расторгнуть брак, но в силу финансовой несостоятельности истицы это возможно только под условием опеки, – уже громче председательствующий резюмирует главный вопрос. – Джон Хэнтон, вы согласны принять на себя опеку над Анной Стоун?

На вопрос председательствующего Джон ответил без сомнений:

– Да.

– Суд рассматривает кандидатуру опекуна в лице Джона Хэнтона, – сразу провозгласил председательствующий и ударил судейским молотком по подставке на столе. – Мистер Хэнтон, вы находитесь с миссис Стоун в родственной связи?

– Нет.

– В таком случае закон обязывает меня получить разъяснения о причинах, по которым вы намереваетесь взять на себя обязательство опекуна.

– Меня заботят ее жизнь и судьба. Такого разъяснения достаточно? – короткое выступление Джона больше походит на вызов.

Судьи делают записи, а строгий взгляд председательствующего уткнулся в Хэнтона. Истина не очевидна только глухому и слепому, причем одновременно.

Мы – любовники.

– Адвокат Джеферсон, – обратился к Патрику председательствующий. – Полагаю, выписка о состоянии банковского счета, справка о годовом доходе мистера Хэнтона у вас уже имеются.

По залу прокатился смешок, ибо финансовая состоятельность Джона – факт очевидный.

Секретарь принял документы из рук Джеферсона и передал их председательствующему. Быстро изучив их, мужчина в бордовой мантии отложил бумаги в сторону и обратился прямо ко мне:

– Истец Анна Стоун, прошу выразить свое согласие или несогласие касательно кандидатуры опекуна.

– Согласна, – мой голос прозвучал очень спокойно, но вот сердце едва не вырвалось из груди.

– Представитель опеки Форс, прошу подняться и на месте высказаться касательно кандидатуры опекуна.

– Возражений нет, – мгновенно прошепелявил Форс.

Председательствующий объявил окончание слушания. Судьи в полном составе удалились в совещательную комнату без объявления перерыва. Это значит, что все присутствующие остаются на местах в ожидании возвращения судей.

Джон занял место для свидетелей сразу у меня за спиной. Патрик обернулся к Хэнтону, поприветствовав его коротким кивком. Я тоже обернулась.

Предельно серьезный, мужчина все равно ободряюще мне улыбнулся.

В зале очень шумно.

Сверху взрываются фотовспышки, публика смотрит только на нас. Они говорят о нас.

Томас сцепил руки в замок, уставившись в одну точку прямо перед собой.

За несколько месяцев мы прошли долгий и нелегкий путь, насыщенный низменными и ужасными событиями. Брак – дело непростое? И вправду, очень!

Брачный союз семьи Стоун был обречен на провал с первого дня своего существования, и, возможно, уже меньше чем через час, наконец будет разорван. Ошибка Анны будет исправлена, и мне бесконечно любопытно, что со мной будет потом?

Судьи вернулись из совещательной комнаты, едва миновало десять минут с момента их ухода. Никто не встает, а я даже не дышу. Абсолютная тишина.

Судьи заняли свои места, а председательствующий поднялся. Я хотела встать следом по былой привычке, но Джеферсон вовремя меня остановил. Председательствующий заговорил:

– По результатам слушания по делу о бракоразводном процессе семьи Стоун, суд принял решение расторгнуть брак, – удар судейским молотком.

Окончательное решение объявлено, и по-другому уже не будет!

С моих губ вырвался громкий выдох облегчения. Крепко сжимаю кулаки, сдерживая невероятно сильное желание закричать от радости.

Посыпались фотовспышки.

Зал эмоций не сдержал, нашлись те, кто даже счел уместным громко аплодировать, вызвав тем самым неодобрительный взгляд председательствующего.

Ударами молотка председательствующий потребовал тишины. Продолжил:

– С настоящего момента истица утрачивает право носить фамилию Стоун, в связи с чем ей возвращается фамилия отца – Лоуренс, – удар судейским молотком.

Я улыбаюсь.

– Суд принял решение в силу недоказанной финансовой самодостаточности Анны Лоуренс назначить ей опекуна в лице Джона Хэнтона до достижения ею 26 лет. Опекун назначен, – удар судейским молотком.

Все!

Я поднялась с места, не в силах унять мелкую дрожь в своем теле. Посмотрела на Томаса, а он в упор смотрит на меня, понимает, что выполнить данное мне мрачное обещание уже не сможет.

Мужчина быстрым шагом уходит из зала суда, а ему вслед кричат репортеры:

«Мистер Стоун!», «Томас Стоун, сюда!», «Том Стоун!».

Вслед за Томом спокойным размеренным шагом к выходу из зала направляется Айзек Берч.

Я смотрю на Джона, с усилием сдерживая порыв броситься ему на шею.

Я знаю, как нелегко ему было сделать то, что он сделал для меня. Моя благодарность к Хэнтону безгранична.

– Спасибо, – искренне благодарю его я. В ответ на любимом лице растянулась теплая и немного рассеянная улыбка, как будто мысли Джона где-то еще.

Патрик Джеферсон собрал бумаги. Закрыв свой дипломат, юрист поравнялся с нами. Коротко обменявшись поздравлениями, мы втроем под преследующими нас фотовспышками и взглядами решительным шагом направляемся к выходу из зала суда.

Родители Анны стоят в стороне от выхода и оба смотрят на меня так, будто впервые видят. В Форклоде я боялась найти на их лицах именно такой взгляд. Только теперь, в эту самую минуту, глаза их не передают иного чувства, только сомнение в том, кто я такая?

Нас сопровождают конвортеры. Суровые лица выстроились вокруг нас в полной готовности уберечь от армии репортеров.

Перед нами открылись центральные двери, и лицо овеяло дыханием вечерней свежести. Я шагнула на величественное крыльцо Центрального судебного комитета под вопли нескольких десятков репортеров – существенное прибавление к первоначальному их числу.

– Хэнтон, сюда! – кричит парень из толпы. Джон слегка повернул к нему голову, в приветственном жесте поднял ладонь. На мгновение Хэнтон оказался в эпицентре фотовспышек.

Репортеры кричат. Я слышу их голоса, но в этом шуме я ничего не могу разобрать. По примеру Хэнтона и Джеферсона ничего не говорю; держусь между ними и улыбаюсь.

Втроем мы остановились у машины Патрика, предоставив репортерам возможность сделать наши коллективные фотографии. Во время фотосессии толпа репортеров продолжает выкрикивать вопросы, большинство из которых сливаются в единый непонятный вопль.

Мужчины еще раз жмут друг другу руки, и Джеферсон опускается в салон своего автомобиля. Джон торопливо ведет меня к своей машине. Конвортеры разошлись только в ту минуту, когда я и Хэнтон оказались в салоне темного «Прайда».

Автомобиль окружен репортерами и их фотообъективами. Отовсюду вспышки и непрекращающиеся вопли. С некоторым потрясением смотрю на людей, кажется, еще немного, и кто-нибудь из них догадается запрыгнуть на крышу «Прайда».

– Махни им рукой, – рекомендует Джон, и я сразу поднимаю запястье. Улыбаюсь, предоставив репортерам возможность сделать хорошие фотографии.

«Прайд» очень медленно пополз к дороге. А когда репортеры, их голоса и фотокамеры остались позади, я впилась в губы Хэнтона, обхватив ладонями любимое лицо. Ответная нежность не заставила себя долго ждать.

– Сэр, нас догоняют, – деликатно заметил водитель.

Секундами позже с нами поравнялась маленькая проворная машина. Молодой парень выбрался из окошка автомобиля, удерживая фотообъектив наготове, и жестко выругался, когда осознал, что сенсационный снимок сделать не успел.

Темный «Прайд» миновал небоскреб Хэнтона, промчался вдоль элитных районов города, оставив позади жилые кварталы. Машина пересекла границу частных владений, и теперь «Прайд» медленно движется по прямой грунтовой дороге к высокому белому дому.

Водитель открыл дверь для Джона, а тот в свою очередь помог из машины подняться мне. Мой подбородок сразу метнулся вверх, и я уставилась на трехэтажный белый особняк владений Хэнтона, принадлежавший когда-то его отцу. Он не так роскошен и грандиозен, как большинство особняков Данфорда, – этот меньше и скромнее – но все равно впечатляет. Первый этаж выше прочих, тяжелый карниз между первым и вторым этажами поддерживают четыре высокие колонны.

Жить теперь мне предстоит здесь.

В широких дверях дома появился мужчина в черном фраке.

– Мистер Хэнтон, – встречает дворецкий хозяина дома. – Мадам, – слегка склонив голову, приветствует меня он.

– Распорядитесь о легком ужине, – сразу сказал ему Джон.

Вступив на светлый мраморный пол в холле, я почувствовала, как сердце забилось чаще. Мебель здесь из темного дерева, на белых стенах большие картины, повсюду яркие персидские ковры. Поднимаю глаза к потолку – над головой небольшая люстра.

Джон провел меня через гостиную к столовой.

– О чем думаешь? – спрашивает он, заприметив мой легкий ступор.

Я медленно обхожу обеденный стол персон на пятьдесят. Провожу пальцами по блестящей лакированной мебели, смотрю по сторонам:

– Обедать здесь все равно, что в холле железнодорожного вокзала, – подразумеваю я размеры комнаты, наверное, самой большой в доме.

Я преувеличила, конечно, а Джон не скрыл улыбки.

– Я никогда не обедаю здесь. Идем, – сказал он, и я последовала за ним.

Хэнтон привел меня в небольшой округлый закуток при гостиной – уголок для завтрака с видом на сад. Так назвал это место Джон.

Без сомнений, здесь лучше.

Смотрю на мужчину, а он смотрит на меня. Вглядевшись в таинственный мрак немного уставших глаз, спрашиваю Хэнтона:

– Что тебя тревожит?

– Тебе не о чем беспокоиться.

– Ты жалеешь о чем-то? – все равно настаиваю я, и в глазах мужчины сверкнула сталь.

В ожидании ответа мне потребовалось усилие, чтобы не отвести от него взгляд.

– Рассчитывал, что моего вмешательства на слушании не потребуется, – прямо сказал он, а я вмиг почувствовала себя немного виноватой. – Но этого не случилось, и теперь мне предстоит столкнуться с проблемами, к которым я не слишком готов.

Хмурю взгляд.

– Мелисса?

Джон легонько кивнул. Когда я хотела говорить еще, мужчина всем своим видом показал, разговор лучше не продолжать. С очевидной неохотой поступаю так, как от меня просят.

На сад опустился сумрак: если приглядеться, то видно, как за окном сыпется редкий снег. У сада интересный рельеф: здесь, должно быть, очень красиво летом, когда цветут деревья и распускаются цветы.

Джон ждет меня у дверей гостиной, и я поспешила к нему.

В особняке Хэнтона везде горят лампы. Повсюду ходит прислуга, и я замечаю на себе их любопытные взгляды. С некоторым любопытством на этих людей смотрю и я.

Мне предстоит жить в этом доме. В его доме. Несколько лет.

У меня будет своя комната?

Вступившись за меня на суде, Джон подписался именно на это.

Я должна радоваться. Я победила в слушании и я свободна от Тома Стоуна! Я должна быть счастлива, но вместо этого мое сознание заполняет новое беспокойство.

Решение Хэнтона неизбежно повлияет на его отношения с Мелиссой Бауэр, отразится на самой Мелиссе и ее репутации.

Что теперь сделает со мной эта умная и опасная женщина?

К чему мне следует быть готовой?

От этих мыслей стало не по себе.

Когда Джону сообщили о телефонном звонке, он ненадолго оставил меня. Смотрю Хэнтону вслед.

Размышляя о его поступке на слушании, я вдруг поняла истину, которая была неочевидна раньше. Стал бы Джон Хэнтон делать то, что сделал сегодня, ради любовницы?

Зная Джона, его характер, его принципы и привычки, уверена, что нет! Любовнице всегда принадлежит вторая роль. Быть любовницей – значит быть готовой, что твоими интересами, твоими чувствами и желаниями всегда пожертвуют в первую очередь, встань за мужчиной такой выбор.

За Джоном Хэнтоном встал такой выбор, и этот мужчина принял неожиданное решение.

Его решение – не легкомысленный жест.

У этого решения будут последствия, и они самым непосредственным образом повлияют и на меня тоже.

Мне в голову пришла мысль, от которой по телу вдруг побежал холодок.

Это смело, это не вовремя и совсем преждевременно, но я думаю об этом прямо сейчас и ничего не могу поделать со своими мыслями.

Что, если только предположить… что положение дел изменится настолько, что однажды мне предложат стать обладательницей первой роли?

Учитывая, что произошло сегодня, такой расклад вполне вероятен.

Я неосознанно примерила фамилию Хэнтон и почувствовала себя так, словно меня окатили холодной водой.

Почему мысль эта так меня пугает?

Представляю лицо Джона – не страшно.

Представляю свою жизнь в этом доме – тоже не страшно.

Представляю кольцо на своем пальце – становится очень страшно.

Мне повезло отделаться от Тома, пойди что не так, отделаться от Джона будет невозможно…

Но я люблю этого мужчину. Очень!

Я обязана ему всем!

Джон вернулся. Я улыбнулась ему, а он с теплом смотрит на меня в ответ.

И все-таки, что, если этот мужчина предложит мне фамилию Хэнтон…

Как я поступлю?

Марина Рябченкова
Великолепная Лоуренс

Глава 1

Человек – это продукт своих собственных мыслей. О чем он думает, тем он и становится.

Махатма Ганди.

22 мая 1957 года в стенах судебного комитета города Конектик точно в 10:00 началось слушание дела о разделе имущества Дориана Гордона с бывшей супругой Евой Нельсон. Громкое слушание стало главным событием сезона, особенно после сенсационного развода семьи Стоун. Об этом постоянно пишут газетчики, об этом повсюду говорят люди.

В этот день в Данфорде, в Илсити, в Конектике, в Юдеско и даже в далеком Бертреке не найти радио, которое не было бы настроено на частоту приема из зала суда.

Домохозяйки торопливо собираются вместе, в гостиной или на кухне у одной из своих подруг. В красивых платьях, повторяющих силуэт песочных часов, за чаепитием или за рукоделием, сидя или стоя, они располагаются вокруг радио и внимательно слушают то, что раздается из него. Если одна из подруг в столь волнительный момент вдруг захочет поговорить о чем-то – на нее дружно шикнут! Если собака залает в доме – ее прогонят! Если дети будут мешать… что ж, для детей подготовлено много сладостей и телевизор доступен целый день. А как иначе, когда справедливости хочет добиться женщина столь необычной судьбы, как Ева Нельсон – брошенная в психиатрическую больницу собственным супругом, состоятельным бизнесменом!

Какая драма жизни!

В этот день радиоприемник становится самым важным предметом в любом доме и на любой улице. Даже в шумном и суматошном Данфорде не найти угла, где нельзя было бы услышать о Еве Нельсон и Дориане Гордоне.

К обеду подростки собираются под окнами какой-нибудь квартиры. Люди скапливаются вокруг припаркованных машин такси, где радио работает особенно громко и чисто. Весь день как безумный, а к закату, когда слушание подошло к концу, мир будто сошел с ума!

Шеф-повар в ресторане, уперев руки в бока, на долгие минуты оставил рабочий процесс на своей кухне. Официант торопится вернуться в кухню, едва не сбив посетителя с ног. А в автосервисе – совсем недалеко от того самого ресторана, – вокруг старенького радиоприемника столпились испачканные маслом и бензином рабочие.

Вот-вот объявят решение, и минуты к этому моменту тянутся волнительно долго.

В комнате отдыха офисного центра на Первой центральной улице серьезные джентльмены в деловых костюмах не отходят от большого и дорогого радиоприемника фирмы «Стокс». С чашками давно остывшего кофе эти люди не обсуждают свою жизнь, подруг или работу, они ждут решение судей по делу о разделе имущества бизнесмена Дориана Гордона и его бывшей супруги Евы Нельсон. Неужели возможна такая нелепость, чтобы целое состояние у мужчины увел не конкурент, не враг, а бывшая жена?

– Скоро объявят решение, способное перевернуть существующий опыт жизни в масштабах целой страны, – трещит торопливый голос из радио. – После ошеломительного успеха Анны Лоуренс победа Евы Нельсон станет событием особого значения. Если Нельсон победит – что-то будет!

В 16:35, когда репортер умолк и из радио донесся спокойный и строгий голос председательствующего, жизнь вокруг будто замерла и стало очень тихо. Растянувшись на стареньком коричневом ковре и уставившись в белый потолок, я тоже слушаю этот голос, тихо и внимательно, затаив даже дыхание, заперев на замок волнение и заглушив некогда необычайно громкие мысли в своей голове. Громким остается только голос председательствующего, и после нестерпимо долгого и напряженного ожидания этот голос наконец объявил решение…

Я дважды хлопнула глазами, но не шелохнулась, по-прежнему смотрю в потолок, осмысливая услышанное.

Я удивлена?

Я потрясена?

В чем сомневаться не приходится, так это в том, что мои чувства не в порядке.

Ева Нельсон получила долю компании бывшего мужа, квартиру в Илсити, квартиру в Конектике и 84 миллиона – одна треть всего, чем владеет ее бывший муж.

Из радио с треском раздался удар судейского молотка, и этот звук в одно мгновение привел меня в чувства. Я поняла, что улыбаюсь, ведь результат слушания превосходен!

Мир за окном опять стал шумным.

Поднимаюсь на ноги и тайком выглядываю из окошка квартиры Гроуза на Северо-западной улице в Конектике, что так любезно предоставил нам Майкл еще несколько месяцев назад. Вход в старенькое кирпичное здание стал настоящим эпицентром собрания репортеров со всей страны. Еву Нельсон ждут как кинозвезду.

Я тихонько смотрю на столпотворение с окон четвертого этажа – кроме репортеров на знаменитость собираются посмотреть любопытные. Не только соседи; по обе стороны дороги уже целый час растут цепочки автомобилей – люди съезжаются со всего города.

Опускаю белую занавеску и отхожу от окна.

Удивительно, какой непредсказуемой может быть жизнь! Ведь несколько месяцев назад никто не знал, кто такая Ева Нельсон. А что теперь?

На темную столешницу ставлю блюдце и чашку, бросаю ложку чайных трав, ложку сахара и все заливаю кипятком. Подношу чашку к губам – у чая есть легкий вкус корицы. Это не случайность. Просто Ева не нашла необходимым освободить емкость от остатков корицы перед новым использованием банки.

За окном чаще раздаются сигналы машин, толпа становится совсем шумной. Кажется, будто все это происходит не на улице, а где-нибудь за стеной в соседней комнате, и не закончится до тех пор, пока публика не встретит ту, ради которой собралась здесь.

Ох, Ева… Припомнив первую встречу с ней в холодных и серых стенах психиатрической больницы, усмехаюсь: я даже подумать не могла, что эта встреча приведет к таким невероятным последствиям. Могла ли одна из нас предположить в те мрачные времена, что настанет день, когда все будет вот так?

Когда стали слышны вопли репортеров, я вернулась к окну. Тихонько отодвигаю занавеску и украдкой выглядываю на улицу. Прибыла новая знаменитость.

Довольная гордая Ева поднялась из черного автомобиля. Со счастливой улыбкой на лице она машет своей маленькой ручкой репортерам и останавливается, чтобы дать им интервью. На ней красивое голубое платье с узкой талией, на ножках светлые туфли, а на руках белые перчатки – с высоты четвертого этажа она совсем как фарфоровая куколка, обворожительная и очень хрупкая. Но, в отличие от кукольной, ее улыбка счастливая и живая. Такого восторга я никогда не видела на ее лице, и кажется странным то, что привычно холодная и осторожная Ева теперь напоминает мне Гроуза.

Мои губы растянулись в слабой улыбке.

Без сомнений, Ева талантливая актриса, – так безупречно играет свою роль! Вряд ли у меня когда-нибудь получится так же. Даже завидно.

Армия репортеров не выпускает Еву из своего окружения по меньшей мере двадцать минут, а когда женщине все же удается прорваться и даже сделать это вежливо, она торопливо скрывается в дверях старенького арендного дома.

– Справедливость имеет вкус? – спрашиваю я, когда Ева переступила порог квартиры. Совсем не удивляюсь тому, как с ее лица спали следы былого счастья. Здесь нет судей, перед которыми нужно хранить непоколебимое выражение лица, здесь нет репортеров, которым нужно улыбаться. Это был тяжелый день, и если в ней остались силы хотя бы говорить – уже неплохо.

– Видела бы ты, как Дориан покраснел от злости… Как рак! – проговорила она. – Так что да, у справедливости есть вкус, лучший из существующих.

Она вымученно улыбнулась, а я не улыбнулась ей в ответ.

Поступки красноречивее всяких слов, и, когда последних не хватает, чтобы выразить всю глубину сильных чувств, жесты, как правило, успешно справляются с этой задачей. Я сделала два решительных шага и крепко обняла подругу.

Мне бы хотелось остаться в Конектике до тех пор, пока Еве нужно быть здесь. Но реальность такова, что я должна вернуться в Данфорд. Это условие Джона – и пусть прежние его запреты сняты, и я могу быть там, где вздумается, нерушимым остается одно правило – возвращаться.

День стремительно уходит в закат, и на город опустились тени.

Не дай бог мне нарушить правило Джона опять… Я хорошо помню, как опрометчиво решила остаться в Конектике на три дня. Тогда мне крепко досталось от Хэнтона, пришлось завоевать его доверие снова, а с этим мужчиной – это подвиг!

Мне не хочется оставлять Еву одну в такой день, но у меня нет выбора. Она это понимает и, кажется, с легкостью отпускает меня за двери своей большой и уютной квартиры. Но так только кажется.

Когда я вышла на улицу, от прежнего столпотворения ничего не осталось. Переговариваются несколько репортеров, местные жители – те немногие, кто задержался – уже расходятся по домам. Машин по обеим сторонам дороги почти нет. Улица на окраине Конектика вот-вот станет пустой.

Когда рядом со мной взорвалась фотовспышка, я заволновалась. Быть может, меня узнал кто-то из репортеров? Тихонько обернулась и с облегчением обнаружила, что мужчина в серой шляпе даже не взглянул в мою сторону: он сделал снимок того, как Ева Нельсон выглядывает из окон своей квартиры. Женщина улыбнулась мне. Когда репортер проследил за ее взглядом, я уже шагала по широкому тротуару мимо редких прохожих к центру города.

Конектик – молодой город. Именно здесь дед Гроуза поставил стилполотно и привел в движение первый в мире стилпоезд. Здесь же возник первый вокзал – в самом сердце поселения, вокруг которого всего за три десятка лет вырос крупный город.

Стальной путь от вокзала Конектика соединили с Данфордом, а затем с Илсити и так до тех пор, пока все города не вошли в эту гигантскую паутину транспортного сообщения. Так стальные артерии растянулись по всей стране.

Каким должен быть первый возведенный в истории вокзал для отправления стилпоездов? Грандиозным, как вокзал Данфорда, или непримечательным, как деревянное сооружение в Гринпарке?

Красное деревянное здание, во многом напоминающее красивую конюшню, и есть вокзал Конектика, и покуда он историческая гордость этого города и страны в целом, еще долго не поменяет свой странный облик.

На улице стало темно. На привокзальной площади зажглись фонари. В моем распоряжении остался последний стилпоезд на Данфорд, и он отправится меньше чем через час.

Я купила билет и спустилась в зал отправления. Здесь мало людей: в большинстве своем прибывшие в город, и только некоторые уезжают из него. Удары моих каблуков по твердому полу могло быть слышно очень хорошо, если бы не четыре гигантские машины на стальных путях – их двигатели работают очень громко.

На шестой платформе я вручила служащему свой билет и, ступив на лесенку-подножку, нырнула в сдержанную роскошь вагона первого класса. Тихонько прикрыв за собой дверь во второе купе, бросила накидку на диван.

Купе первого класса все равно что очень маленькая комната в дорогой гостинице. Здесь темные панельные стены, есть картины и ковер. На столе для меня приготовлены чай и сладости.

Раздался первый оглушительный гудок – красный стилпоезд готовится к отправлению в Данфорд. Механик в коричневом комбинезоне заканчивает осмотр высоких черных колес машинного вагона – легонько стучит по ним гаечным ключом и проверяет механизмы.

Со вторым гудком машину сняли с блокирующих тормозов, а с третьим громче заработали двигатели. Стилпоезд качнулся, и медленно-медленно большая многотонная гусеница выползла из крытого вокзала, проползла через весь город, а за его чертой, стремительно набирая скорость, стилпоезд помчался на восток.

Когда стемнело окончательно, в вагоне зажглись лампы, а по ту сторону борта – вдоль всего поезда – загорелись фонари. Погода портится быстро. Чем дальше от Конектика, тем сильнее бьет дождь по длинной полоске вагонного окна.

Я прислонилась лбом к холодному стеклу и попыталась разглядеть вдалеке очертания маленького Гринпарка. Вечер безлунный, а стекло мутное от дождя, но я все равно вижу огни этого города. Именно в нем началась жизнь, в которой мне предстояло стать Анной Стоун. Я не хотела этого. Я не просила об этом. И все равно это случилось со мной.

Мое настоящее имя – Виктория. По странной воле судьбы меня унесло на полвека в прошлое, и у меня не осталось другого выхода, кроме как попытаться стать человеком, чье место я заняла. С этой девушкой у нас одно лицо, но жизнь от этого не стала проще. Сыграть роль незнакомого мне человека в условиях не единых ценностей и разного опыта жизни мне не удалось. А когда я позволила себе опрометчивую вольность – быть собой – это решение едва не стоило мне свободы и жизни.