Текст книги ""Фантастика 2025-168". Компиляция. Книги 1-34 (СИ)"

Автор книги: Илья Романов

Соавторы: Павел Барчук,Сергей Орлов,Марина Рябченкова,
сообщить о нарушении

Текущая страница: 251 (всего у книги 339 страниц)

Глава 13
Исповедь

Машина ещё не доехала до знакомой арки, а я уже почувствовал, что случилось что-то из ряда вон выходящее. У ворот метался Ярослав, как будто потерял не только покой, но и ориентиры. Он не стоял, не ждал – он именно метался, выискивая взглядом наш автомобиль. И как только машина показалась на повороте, он сорвался с места и рванул навстречу. Буквально влетел сквозь капот, как и подобает призраку, и оказался в салоне, заставив Гришаню недовольно поморщиться.

– Павел Филиппович, вам надо срочно домой, – затараторил бывший культист с такой скоростью, что слова сливались в сплошной поток. Потом замер, бросил косой взгляд на водителя и подозрительно уточнил:

– А он точно меня не видит? Уж больно морда у него хитрая.

Я приподнял бровь. Гришаня, как назло, кашлянул, но, судя по всему, от пыли. Ярослав всё ещё выглядел взъерошенным и неспокойным. Лицо у него было бледнее обычного, голос дрожал, хотя он и старался держаться.

И тут я окончательно понял: что-то действительно произошло. Что-то такое, что даже у мёртвых дрожат руки.

Я коротко попрощался с Гришаней, достал из бумажника пару купюр и протянул ему. Он привычно покачал головой:

– Не стоит…

– Именно столько стоит твоя работа, – отрезал я спокойно.

Он взял деньги неохотно и коротко попрощался.

Я торопливо вышел из авто, шагнул в сторону двора, чувствуя, как за спиной хлопнула дверца машины, и тут же бросил через плечо:

– Что произошло?

Ярослав шёл рядом, чуть сбоку, на полшага позади. Голос его прозвучал неожиданно спокойно:

– Арину Родионовну мы отправили домой.

Я сбился с шага.

– Зачем?

– Потому что так надо, – раздалось от порога.

Я повернулся. Козырев вышел на порог и, что редкость, был без своей обычной усмешки. Лицо у призрака было сосредоточенным, даже чуть жёстким.

– Потому как нам надо спасать ситуацию, – продолжил он, – а наша Аринушка может помешать…

Я остановился у крыльца, чувствуя, как в груди поднимается нехорошая тяжесть. А волосы на затылке начинают приподниматься.

– Что происходит? – спросил я уже без обиняков. Терпения на загадки не оставалось.

Из стены неспешно вынырнул Борис Николаевич, поправляя воротник, будто только что вернулся с важной встречи.

– Ничего особенного, – произнёс он с видом человека, который очень хочет сгладить острые углы. – Просто наша Яблокова решилась, наконец, разобраться со своими проблемами.

– В этом и беда! – не выдержал Василий и начав взволнованно махать руками.

Я вошёл в дом и почти выкрикнул в пустоту:

– Людмила Фёдоровна, прошу, помогите понять…

– Её здесь нет, – перебил меня Козырев. Его голос прозвучал на удивление сухо и негромко.

Я резко обернулся.

– Где она? – нахмурился, только сейчас вспоминая, что утром Яблокова ушла в город одна. Без сопровождения.

– Вы только не злитесь, – быстро заговорил Козырев, как делал всегда, когда понимал, что влип. – Я… ну, я вместе с Ярославом…

– Я не при чём, – тут же отрезал парень, появившись из-за стены. Он мотнул головой, как пёс, словно пытаясь стряхнуть с себя вину. – Он сам всё это затеял.

– Давай уже, – выдохнул я. – Признавайся.

– Я отрезал кусочек своего зеркала, – поспешно начал Василий. – И одну из крошек вложил в медальон нашей женщины. В тот, который она всегда носит на шее. Там ещё внутри фотокарточка, на которой ничего нельзя разобрать…

– Ближе к делу, – перебил я, стараясь не выдать тревоги. Лекцию о вторжении в личное пространство решил отложить на потом.

Козырев чуть выпрямился, заметив, что ругать его не собираюсь, и заговорил быстрее:

– Она странно себя вела последние пару дней, вашество. Всё время что-то бормотала себе под нос. Но не как раньше – не ласково, не по-домашнему, а зло, отрывисто. Будто с кем-то спорила. Я сначала подумал, что она… ну, того…

Он замолчал, покрутил пальцем у виска, намекая, что Яблоковой пора в дом скудоумия, потом добавил чуть тише:

– Но она была в себе. Просто… будто злилась. И не на нас. На кого-то другого. Или на себя.

– Давай уже к делу, – поторопил его Борис Николаевич. – Или мне рассказать?

– Не лезь вперёд батьки в пекло! – резко отозвался Василий и метнул в приятеля возмущённый взгляд. Потом повернулся ко мне и продолжил уже спокойнее:

– Я не собирался за ней следить. Просто подумал, что если положу кусочек зеркала в её кулон – ничего страшного не произойдёт. Ну, чтобы… если что, увидеть. Вдруг понадобится.

Он помялся, выдохнул и добавил:

– А теперь вот думаю, что пригодилось. Что-то может случиться. Точнее, уже почти случилось.

Призрак подошёл к большому зеркалу у стены и, не торопясь, провёл ладонью по стеклу. Поверхность пошла лёгкими волнами, словно покрылась изморозью, а потом – затянулась мутной дымкой. Через несколько секунд в зеркале проявилось изображение: незнакомая комната с высоким потолком, комодом у стены и занавешенными окнами.

– Что это? – я шагнул ближе, стараясь разглядеть.

– Это место, где сейчас кулон. Где она, – пояснил Василий.

Я не услышал продолжения, потому что в зеркале появилась Людмила Фёдоровна. Она возникла внезапно, как будто шагнула из пустоты. Очевидно, что мы смотрели на чужой дом сквозь зеркало, которое отозвалось на кусочек зачарованного стекла Козырева.

Яблокова подошла ближе, остановилась напротив отражения и на миг задержала взгляд на собственном лице. Осторожно, будто не хотела привлекать лишнего внимания, поправила волосы, закрывая шрам. Рука её едва заметно дрожала.

Глаза были другие. Не уставшие, а полные боли. Такой, какой я не видел в них даже в те минуты, когда она решилась умереть окончательно в то страшное утро у хрустального ящика с телом.

– Где она находится? – спросил я. Тихо, будто боялся вспугнуть её движение.

Коснулся стекла пальцами. Оно оказалось тёплым. Будто с той стороны его тоже трогали пальцами.

В этот момент в зеркале, позади Людмилы Фёдоровны, появилась другая женщина. Узнал я её сразу. Это была матушка Арины Родионовны.

– Что там происходит?.. – пробормотал я, чувствуя, как внутри всё сжимается.

– Она почти час ходила перед этим домом, не решаясь войти, – пояснил Ярослав. Говорил он спокойно, но я слышал в его голосе то же самое напряжение, что и чувствовал сам.

– Людмила Фёдоровна, – донеслось до нас из зеркала. Голос был мягкий, почти вежливый, но в нём чувствовалась отточенная многолетней привычкой формальность. – Я сообщила супругу, что вы пришли на приём. Он готов вас принять прямо сейчас. Простите, что не могу предложить вам ничего, кроме чая…

– Не стоит, – ответила Яблокова. Её улыбка была напряжённой, словно удерживалась на лице усилием воли. – Мне не нужны напитки. Только консультация лекаря. Я благодарна, что он нашёл для меня время. Знаю, что ваш супруг очень занятой человек.

Она держалась прямо, спокойно. Но я знал её слишком давно, чтобы не заметить – держится она на остатках сил.

– Родион Романович всегда готов помочь старым знакомым… ох, простите мою бестактность… – смутилась Ольга Ивановна и потупилась. – Я имела в виду…

– Всё в порядке, – спокойно отозвалась Яблокова, и даже усмехнулась коротко, добродушно. – Я и впрямь не особенно молода.

– Звучит странно, потому как вы выглядите чудесно, – с искренним тоном ответила Нечаева и сделала приглашающий жест в сторону коридора. – Прошу, проходите.

Людмила Фёдоровна кивнула и пошла вперёд, не торопясь. Движения у неё были ровные, размеренные, как будто она заранее знала, куда и зачем идёт. Изображение в зеркале едва заметно дрогнуло, словно воздух качнулся от жара.

Они шли молча, и каждая отражающая поверхность по пути: стеклянные абажуры, рамки с фотографиями, полированная дверная ручка – передавала их шаги. Отражения мелькали в нашем зеркале и сменялись, как кадры в старой киноленте.

Я смотрел, не моргая, с ощущением, что вот-вот произойдёт что-то, чего уже нельзя будет повернуть обратно.

– Зачем она поехала туда? – я нахмурился, не понимая, к чему всё это идёт.

– Я в любой момент могу войти туда, – тихо сообщил Василий, глядя на зеркало, будто проверяя его на прочность.

– Правда? – удивился я, чуть обернувшись к нему.

– Фома мне сказал, что вы проходили сквозь зеркало… – добавил он неуверенно.

Я смутно вспомнил тот эпизод. Как вырывался из межмирья в императорском особняке. Память подавала только обрывки: холод стекла, темноту, гул чужих голосов. Я тряхнул головой, словно стряхивая это всё с себя, и шагнул ближе к зеркалу. Припал к нему пальцами, уловил тепло и вслушался.

Из глубины доносились звуки: глухие шаги, легкое поскрипывание паркета, спокойный голос Ольги Ивановны. Я не мог разобрать слов, но чувствовал, что всё идёт куда-то не туда.

Кабинет был просторным: высокий потолок, книги вперемешку с полированными фигурками на полках и мягкий свет из абажура в углу. Всё здесь было устроено так, чтобы убаюкивать, располагать, отвлекать. Но Яблокова словно не замечала ни одной детали. Она стояла на пороге, сдержанная, но тревожная. Слишком прямая для человека, пришедшего за утешением.

– Дорогой, твоя знакомая… – послышался голос Ольги Ивановны.

Отражения в зеркалах показывали, как она мельком взглянула на Яблокову и чуть замялась у двери. Родион Романович, не спеша поднявшись из-за стола, коротко кивнул:

– Конечно.

Он подался чуть вперёд, чтобы разглядеть жену, и спросил спокойно, будто между делом:

– Ты собиралась к Арине?

– Верно, – кивнула Ольга Ивановна. – Она сегодня освободилась пораньше и пригласила меня к себе на чай. Я не знала, что у нас будут гости…

– Не стоит ради меня менять свои планы, – хрипловато отозвалась Людмила Фёдоровна. – Мой случай не настолько сложный, чтобы понадобилась помощь второго лекаря.

– Всё верно, – согласился Нечаев.

Он подошёл к жене и, не говоря ничего лишнего, мягко сжал её плечо. Простое движение и в нём было больше тепла, чем в сотне слов. Он улыбнулся, но в уголках глаз на мгновение мелькнуло что-то темная. Тень беспокойства.

– Езжай. Передавай привет дочери. Скажи… – он чуть замялся, – пусть соберётся к нам в выходные.

– Хорошо, – отозвалась Ольга Ивановна, немного задумчиво.

Она ещё раз взглянула на Яблокову, кивнула ей – вежливо, почти тепло – и аккуратно прикрыла за собой дверь. Остались только они двое.

Какое-то время Нечаев стоял спиной к ней. В отражении стеклянной дверцы я видел, как он медленно прикрыл глаза, как едва заметно дрогнули губы – будто он проглотил слово, которое не посмел произнести вслух.

– Люба… не ожидал тебя увидеть… – выдохнул он, не оборачиваясь.

– … живой, – закончила за него Яблокова и скрестила руки на груди. В её голосе не было ни дрожи, ни сомнения. Только твёрдость. – Конечно, ты не ожидал, что я переживу твое предательство.

Я замер. Внутри похолодело. Всё стало тише. Даже кровь в ушах зазвенела глухо, как в подвальном помещении. А потом снова послышался его голос, уже ровнее:

– Ты права. Не ожидал.

Он повернулся, и их взгляды встретились. Никаких жестов, никаких попыток приблизиться. Только прямой, открытый взгляд, будто он всё ещё не знал, как с ней говорить.

– Ты совсем не изменилась, – едва слышно прошептал он. – Будто только вчера…

– Будто только вчера ты убил меня, верно? – перебила она, и в её голосе прозвучало злое веселье.

– Люба… – он опустил голову, и плечи его чуть поникли. – Столько лет прошло. И не было дня, чтобы я не вспомнил…

– Хватит лжи, – оборвала она его и прошлась по кабинету, не спеша. Внимательно глядела на полки, будто вглядывалась в самую суть вещей, а не в безделушки. – Ты жил. А живые не думают о мертвых каждый день. Поверь, я знаю, о чём говорю.

Она замерла у книжной полки, коснулась пальцем фигурки собачки. Потом медленно повернулась к лекарю. Теперь в её лице было меньше напряжения, но и тепла там не прибавилось.

– Странно только то, что ты изменился, – сказала она, чуть склонив голову – Я проверила снимки. И поняла, что ты изменился до неузнаваемости сразу после того, как оставил меня бездыханную в моем доме. А потом… все эти годы выглядишь вот так, – она неопределённо махнула рукой, – будто время для тебя просто остановилось.

Нечаев не отводил взгляд. Не перебивал.

– Мне предложили изменить внешность. Сделать себя старше, – тихо сказал он. – Чтобы никто не смог связать меня и…

– … и меня, – закончила за него Яблокова и горько усмехнулась. – Никто бы не искал Родиона в теле взрослого мужчины. Тут ты прав. Тебе даже не пришлось менять имя. Просто взял фамилию жены и начал практику как будто ты опытный, умудрённый жизнью лекарь. Верно?

Он чуть склонил голову, но не ответил.

– Твои пациенты, наверное, восхищаются тем, как хорошо ты сохранился. Супруга… – она запнулась. – Супруга, наверное, тоже.

– Она ничего не знает о моем прошлом, – поспешно перебил её Нечаев. – Я познакомился с Оленькой позже. Она согласилась выйти за меня замуж, несмотря на видимую разницу в возрасте.

– Ты заплатил ей за этот брак, – холодно отрезала Яблокова. – Купил себе фамилию, положение, спокойную жизнь. Всё, что было нужно.

– План был такой, – согласился он, и голос его прозвучал почти отстранённо. – Именно так всё и задумывалось.

На миг повисла тишина. Он будто собирался с силами. А потом тихо добавил:

– Но мы с Оленькой… с Ольгой… – голос его сбился, он замолчал, опустив голову. Как будто признаться в чём-то дальше было бы уже не просто нарушением плана, а предательством самого себя.

– Если бы можно было всё вернуть назад… – тихо продолжил Нечаев. – Я бы никогда не…

– У жизни нет версии «если», – оборвала его Людмила Фёдоровна. – Мы живём сегодня. После того, что уже совершили. После боли, после ошибок. И я до сих пор не понимаю, как ты с этим продолжал жить все эти годы. Как можно смириться с тем, что ты предал того, кто доверял?

– Люба… – выдохнул он.

– Теперь у меня другое имя, – ровно ответила она. – Другая жизнь. Жизнь после долгих лет… после того, как ты меня убил. Я ведь тоже не могла отпустить прошлое. Только у меня не было выбора. Всё это время я была мертва.

– Не говори так, – попросил Нечаев. – Ты страдала, но время лечит. Оно сглаживает.

– Я была мёртвой, – повторила Яблокова, и её голос дрогнул. – Не в переносном смысле. Мёртвой. Моё тело всё это время лежало в подвале моего дома. В гробу. Одиноко. Безымянно. А моя душа томилась в ловушке. Я не могла выйти за порог, не могла уйти. Я жила в замкнутом круге из боли, из памяти, из твоего предательства.

Он попытался что-то сказать, но слова будто застряли в горле.

– День за днём я вспоминала, как ты ушёл, – продолжила она, – как оставил меня там, зная, что никто не спасёт. И это предательство – оно не отпускало. Оно держало мою душу за гранью. А ты… ты построил себе новую жизнь. Лекарь. Муж. Человек с чистой биографией.

В её голосе не было крика. Лишь суровая правда.

Мужчина побледнел, как будто только сейчас осознал, что всё это не дурной сон и не игра памяти. Он показался вдруг чужим в собственном кабинете. Попятился, не глядя на преграды, и тяжело опустился в кресло у стены.

– Одно из украшений… то самое, что я считала просто дорогой безделушкой… – тихо сказала Яблокова, – оказалось артефактом. Оно держало моё тело в стазисе. Все эти годы.

– Я не знал… – прошептал Родион, потрясённо глядя на неё, будто боялся, что она исчезнет.

– Иначе бы добил? – с усмешкой уточнила она, устало склонив голову.

На её лице промелькнуло страдание, почти неуловимое. Но исчезло мгновенно – как вспышка, которую успел заметить только тот, кто слишком хорошо её знал.

– Я жалел… – выдохнул он. – Все эти годы. Каждый день.

Он ударил себя кулаком в грудь – жест скорее отчаянный, чем драматичный. В глазах проступила влага, но он не вытирал слёз.

– Я был слабым, – выговорил он. – Мне надо было отказаться. Сказать: «нет». Но я испугался. Захотел выжить. Сохранить свою шкуру… ценой твоей жизни.

– А я думала, дело в деньгах, – спокойно произнесла Яблокова. – Всю свою посмертную жизнь я была уверена, что ты просто продал меня. Как ненужную вещь.

– Нет, – едва слышно пробормотал он. – Всё было иначе. Я связался с человеком… страшным человеком. Его звали Рипер.

Она приподняла бровь.

– Даже так?

– Он хотел, чтобы я помог ему. Но не сказал, в чём именно. Я дал слово… по глупости, по молодости… Он обманул меня. Сказал, что я должен буду лишь отвлечь одного человека, и всё.

– Меня, – твёрдо подтвердила она, губы скривились в холодной усмешке. – Ты отвлёк меня от защиты собственной жизни. Блестящая работа, Родион.

Он закрыл глаза.

– Я знаю, что прощения мне нет… И не прошу…

Вместо ответа Яблокова с силой смахнула с полки несколько фарфоровых фигурок. Те разлетелись по полу, крошась на острые обломки. Один из осколков прокатился почти до ноги Родиона и застыл. Но мужчина не пошевелился.

– Какого прощения ты ждешь? – прошипела она. Воздух дрогнул от жара. – Предатель. Подонок…

– Всё так, – признал он, выпрямляясь медленно, словно кости вдруг стали тяжелыми. Но всё же поднялся. Не сразу, с натугой он взглянул на неё прямо. – Я заслужил наказание. Ты имеешь право на месть.

Я не выдержал. Подступил ближе к зеркалу, почувствовал, как стекло нагрелось от напряжения – и прохрипел, почти не разжимая зубов:

– Василий. Протащи меня туда.

– Уверены? – тихо и, как мне показалось, слишком спокойно уточнил призрак.

– Я сказал…

Но Яблокова перебила и его, и меня – вдруг, неожиданным, горьким смехом.

– Месть?.. – переспросила она и качнула головой. – Я грезила об этом. О том, как однажды найду тебя и сотру в пыль. До праха костей. Без следа. Я мечтала об этом ночами, пока стояла в тишине своей гробницы, неспособная забыть ни твои глаза, ни то, как ты от меня отвернулся.

Её голос дрогнул, но она не позволила себе замолчать. В этом голосе не было истерики. Была боль – старая, но всё ещё живая. Боль человека, который слишком долго не говорил о ней вслух.

– Ты в своём праве… – глухо проговорил лекарь.

Она не ответила сразу. Лишь повернулась к ближайшему зеркалу – тому самому, в котором мы её видели, – и замерла, вглядываясь в своё отражение. Под глазами залегли тени, губы сжались в тонкую упрямую линию. Всё её лицо словно натянулось, заострилось. Секунда – и перед нами стояла уже не женщина, а та, что вернулась из мрака. Почти призрак.

– В своём праве, – повторила Яблокова, уже другим голосом. Будто разговаривала не с Нечаевым, а с самой собой. Как с кем-то, кто знает больше всех. Потом медленно обернулась и метнула взгляд через плечо:

– И ты даже не попытаешься спастись?

– Я хочу… – он осёкся, будто эти слова давались ему тяжелее, чем любое признание. – Я хочу написать признание.

Она вскинула бровь. В глазах – ни удивления, ни веры.

– Чтобы очистить совесть? Думаешь, это поможет тебе попасть на ту сторону и начать новую жизнь?

– Чтобы тебя не наказали за месть, – ответил Родион. Голос дрогнул, но не сорвался. – Я изменился. Я не тот, кем был тогда. И это не искупление… я понимаю. Но я должен сделать хоть что-то. Я тебе должен.

На миг в комнате воцарилась тишина. И только потом Яблокова чуть кивнула.

– А вот это правда, – сказала она тихо. – Ты мне должен. И именно за этим я пришла.

Нечаев нахмурился, но даже не потянулся к плетению, чтобы вызвать тотем. Он смотрел на Яблокову с настороженной обречённостью, как на человека, от которого ждал удара, но не собирался защищаться.

– Я тоже изменилась, – устало сказала она и носком туфли подвинула осколок фарфора, тот негромко хрустнул под каблуком. – У меня появилась семья. Настоящая.

– Я всё поясню в записке, – глухо проговорил Родион. – Ни один судья тебя не накажет…

– А говоришь, что изменился, – перебила она и едва заметно качнула головой. – До сих пор думаешь, что я стану, как ты. Ударю и молча уйду.

Он чуть подался вперёд, развёл руки, будто пытаясь удержать разговор в границах.

– Люба… чего ты хочешь?

– Никогда и нигде не говори о том, что знал меня, – проговорила она ровно, почти без эмоций. – Не вздумай даже упоминать, что мы когда-то были знакомы. Понял?

Он открыл рот, но слова застряли. А потом – как будто догнал. Лицо его изменилось, дрогнуло, на миг побледнело.

– Ты… ты всё это время оставалась в том доме… – прошептал он. – Там теперь живёт он… Чехов. Он вселился в него…

Пауза.

– Арина… она… моя дочь…?

Он едва не пошатнулся, и рядом с ним тут же, с глухим звоном активировался тотем. Ангел, высокий, светящийся, с развернутыми крыльями, заслонил собой всю стену. Но Яблокова даже не вздрогнула.

– Павлуша любит твою дочь, – заявила его Яблокова не впечатлившаяся тотемом целителя, который вполне мог попытаться заставить ее перестать дышать. – Она замечательная. Уж не знаю, как тебе удалось воспитать такую чудесную девушку. Но именно ради них я здесь.

– Что ты задумала?

– Я хочу оставить прошлое позади. Хочу, чтобы у детей была жизнь, в которой нет боли. Если я убью тебя, то Арина будет несчастна. И Павел тоже. И ради них ты принесешь мне клятву молчать обо всем, что случилось в том доме. Когда ты будешь видеть меня на семейных праздниках – делай вид, что не убивал меня в прошлом.

Нечаев вдруг будто потерял опору. Он закрыл лицо руками, опустил голову… и, как подкошенный, рухнул на колени. Беззвучно, без слов. Его плечи дрожали, сотрясаемые рыданиями, от которых он, казалось, сам ужасался больше всех. Словно до этой минуты не позволял себе ни капли слабости, а теперь не осталось сил держать её внутри.

Яблокова чуть качнулась вперёд, не сразу решаясь приблизиться. Несколько секунд она просто смотрела. Не на мужчину, а словно в прошлое. Потом медленно подошла. Осторожно положила ладонь ему на голову – почти как мать ребёнку – и произнесла тихо, но отчетливо:

– Мы имеем право на прощение. Особенно когда на кону стоит так много.

Он не ответил. Только чуть сильнее сгорбился под её рукой, будто её прикосновение обожгло сильнее любых слов.

Яблокова отняла руку, развернулась и шагнула к двери. Распахнула её, не резко, но уверенно. И спокойно вышла в коридор, не оборачиваясь.

Я всё ещё ощущал на себе чужую боль – в груди будто осталась тянущая нить, связывающая с тем, что происходило по ту сторону зеркала.

– Идём туда? – неожиданно спросил Козырев у самого уха. Я вздрогнул, не сразу поняв, откуда голос. Он стоял рядом и смотрел на меня, будто ничего особенного только что не произошло.

– Главное, не опоздать, – флегматично отозвался Борис Николаевич, медленно покачивая головой.

– А чего? – не унимался Василий. – Напугаем мужика. Скажем, что всё знаем. Он потом будет у нас шелковым!

– Вот вроде взрослый человек, а такую чушь несёт, – закатил глаза Ярослав.

Я не стал вмешиваться. Просто молча отошёл от зеркала и опустился на пол, чувствуя, как подгибаются ноги. Не потому что устал, а потому что слишком много всего вдруг навалилось. В отражении ещё виднелся Нечаев – всё так же на коленях, сгорбленный, с ангелом за спиной. И этот ангел смотрел прямо на меня. Внимательно. Он видел меня сквозь стекло.

– Закрой его, – выдохнул я.

Козырев молча кивнул и исполнил просьбу. Изображение растворилось в мягкой ряби, и стекло снова стало просто зеркалом.

– О том, что мы тут видели – никогда и никому ни слова, – тихо, но жёстко добавил я.

– Да мы…

– Это приказ, – отрезал я. – Никогда. И никому. Если хоть кто-то из вас проболтается – развею всех троих.

Призраки переглянулись. Без слов. Потом один за другим кивнули без возражений. И это было правильно.

На душе было мутно. Я подался вперёд, прислонившись локтями к коленям, и сжал пальцами переносицу.

– Чаю бы, – повторил я чуть тише, словно для себя.

– Сейчас сделаю, – отозвался Борис Николаевич. – Только без этих ваших новых сборов. Человеку покой нужен, а не эксперименты.

Он исчез в направлении кухни. Со второго этажа послышался звон посуды, стук дверцы шкафа.

– Может, она не расскажет? – негромко спросил Ярослав, устроившись на ступеньке. – Ну, про Родиона. Про то, что видела. Про то, что помнит.

Я не сразу ответил. В комнате повисла тишина, в которой слышно было, как кипит вода в старом чайнике.

– Вы бы ей сказали… что мы всё видели, – осторожно заметил Василий, снова оказавшись рядом. – Ну… чтобы по-честному.

Я покачал головой:

– Не сегодня.

Он кивнул и, поджав губы, скрылся обратно.

Я остался сидеть в гостиной, не двигаясь. Я думал о том, что не все знаю о мертвых, особенно если они воскресли и решили жить по-новому.