Текст книги ""Санта-Барбара". Компиляция. Книги 1-12 (СИ)"
Автор книги: Генри Крейн
Соавторы: Александра Полстон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 193 (всего у книги 332 страниц)
Уверенность в бессмертии. Признание. От кошмарных воспоминаний можно избавиться только вместе с жизнью. Модель самолета в картонной коробке. Телевизор ни в чем не виноват. Ночной разговор в автомобиле под шум дождя и блеск витрин.
За столом в гостиной дома Марии Робертсон царило гнетущее молчание.
Женщине уже было все известно о последней выходке Мейсона. Ей позвонил Питер Равински и они полчаса говорили о Мейсоне.
Доктор не сказал женщине ничего утешительного, он не видел никаких путей спасения Мейсона.
А из его слов выходило, что Мейсон становится все более и более неуравновешенным человеком, что уверенность в его бессмертии делается все более маниакальной.
Дик время от времени бросал на Мейсона короткие испытующие взгляды, ведь он слышал разговор матери и психиатра.
А Мейсон как ни в чем не бывало, ел, улыбался и делал вид, что совершенно не понимает, почему на него так пристально смотрят Мария и мальчик.
– Вы что‑то хотите мне сказать? – спросил он, закончив ужин. – Если хотите, я могу ответить на любые интересующие вас вопросы, но мне кажется, что вы не сможете меня понять. Дело в том, что я и сам не могу объяснить, почему я делаю то или это, почему я совершаю тот или иной поступок.
Чтобы как‑то разрядить обстановку, Мейсон повернулся к Дику и бодро спросил:
– Дик, а чем ты занимался в школе?
– А–а, все то же, – протянул мальчик. – Сегодня мы изучали Америку и Европу.
– Это, наверное, очень интересно?
– Да ничего интересного, как всегда. На прошлой неделе мы изучали Африку и Азию.
– Но тогда ты должен знать, где живут слоны.
– Слоны? – мальчик настороженно посмотрел на Мейсона.
– Ну, если вы изучали Африку, то я думаю, что тебе должно быть известно, что там живут африканские слоны. Они немного меньше по размеру, чем слоны, которые проживают в Индии.
– Конечно, известно, – мальчик поднялся из‑за стола.
Он понял, что сейчас его начнут расспрашивать о школе, о занятиях, об отметках. А ему очень не хотелось сейчас разговаривать на эту тему. Поэтому он пожелал всем «Спокойной ночи» и ретировался в свою комнату.
А Мейсон и Мария остались сидеть за неубранным столом.
Мария резко поднялась из‑за стола, стул чуть не упал, но Мейсон удержал его рукой.
– Я хочу поговорить с тобой, Мейсон. И поговорить очень серьезно.
– Пожалуйста, я тебя слушаю.
– Объясни мне, что происходит с тобой?
Мария расхаживала рядом со столом, и Мейсон слышал запах ее духов.
– Я слушаю тебя, Мария.
– Я хочу знать, что с тобой происходит. Ведь я не посторонний для тебя человек.
– Я уже это слышал.
Мейсон произносил слова абсолютно спокойно, даже равнодушно.
– Мейсон, я искренне хочу тебе помочь. Знаешь, меня очень насторожил этот разговор с Питером Равински.
– А зачем ты слушаешь всяких психиатров? Что они могут объяснить?
– Он рассказал мне очень много.
Мария остановилась за спиной у Мейсона.
– И если быть предельно честной, то я очень испугалась за твою жизнь. Вначале ты взобрался на крышу и отплясывал там, потом тебе захочется броситься под автомобиль, поезд, спрыгнуть с моста. Мейсон, к чему это? Зачем ты испытываешь судьбу, зачем ты подвергаешь свою жизнь риску?
– Я бы никогда не делал этого, если бы был уверен, что все может кончиться плохо. Наоборот, я знаю, моей жизни ничего не угрожает.
– Ты напрасно так думаешь, ты же живой человек. А всему угрожает смерть – и от этого никуда не денешься. Смерть подстерегает человека повсюду и не стоит лишний раз искушать судьбу, не стоит. Мейсон, ты должен понять и меня.
– Почему? – пожал плечами Мейсон.
– Но ведь ты живешь в моем доме.
– Ты меня упрекаешь этим, Мария?
– Нет, но согласись, это выглядит довольно странно, ты приехал ко мне и получается, что я за тебя в ответе. Психиатр звонит мне, расспрашивает, что я о тебе знаю, какой у тебя характер…
– Если тебе не нравится, Мария, я могу уехать. Хотя, честно говоря, мне бы этого не хотелось. Мне у тебя спокойно. Тем более, что я люблю разговаривать с твоим сыном.
Мария немного смягчилась, но все равно была полна раздражения.
– Я благодарна тебе за это. Но в нормальной жизни люди так не поступают, нужна какая‑то определенность. Почему ты позволяешь себе такие выходки, не считаясь ни со мной, ни с моим сыном. Он очень расстраивается, когда с тобой что‑то случается. Для него это настоящая драма. Мейсон, ты не должен забывать об этом – тебя окружают живые люди и, если ты считаешь, что твоей жизни ничего не угрожает, то так не считаю я, не считает Дик. Мы все боимся за тебя.
Мейсон тяжело вздохнул.
– Но как же вы не можете понять, что я отдаю себе отчет в своих поступках и ничего странного в этом нет. Ведь ты, Мария, спокойно переходишь улицу, хотя это тоже опасно. Я знаю, что для меня ничего страшного нет в том, чтобы отплясывать на парапете небоскреба.
– Мейсон, ты мне не безразличен. И потом хватит того, что погиб Дик. Вы два дорогих мне человека, вы часть моей жизни. И я не хочу, чтобы исчез и ты.
– Да, Мария, я согласен с тобой, но я не понимаю причины твоего беспокойства.
– Мейсон, но как можно не понимать? Ведь я когда‑то любила тебя, ты когда‑то любил меня, мы не виделись столько лет и неужели ты приехал сюда ко мне только для того, чтобы умереть, погибнуть здесь?
– Я не могу погибнуть, – спокойно произнес Мейсон.
Марии сделалось не по себе от этой холодной уверенности.
Мужчина и женщина замолчали, они пристально смотрели в глаза друг другу. Каждый ждал признания, но ни один не решался сказать первым слово.
Наконец, рука Марии медленно заскользила по столу навстречу руке Мейсона. Их пальцы соприкоснулись и на какое‑то мгновение они замерли, словно бы вновь ожидая, кто первым решится взять руку другого в свою ладонь. Они сделали это одновременно, их пальцы переплелись, освещенные ярким светом льющимся из абажура.
– Ты помнишь? – прошептала Мария.
– Да, помню, – ответил Мейсон, уже зная, о чем она спросит.
– Ты помнишь, как мы катались с тобой на велосипеде?
– Да, вдвоем, – прошептал Мейсон. – Я помню, как сверкали спицы в колесах.
Женщина смотрела поверх его головы, а Мейсон продолжал:
– Я помню, какой смешной была твоя тень, когда она скользила по бетонной дорожке. Все вокруг мелькало, а твоя тень неотступно была рядом со мной, она бежала у моих ног, потому что я бежал рядом с тобой, как собака бежит возле своего хозяина.
– Это было прекрасно, правда, Мейсон?
– Да, лучшего в жизни мне не приходилось испытывать. Я даже до сих пор помню шелест шин на шершавом бетоне.
Мария заулыбалась.
– А Дик, ты помнишь, что делал Дик?
Женщина улыбалась.
– Да, он стоял в конце аллеи и махал нам рукой. Его очки поблескивали.
– Тогда он завидовал мне, – сказал Мейсон.
– Откуда ты знаешь? – спросила Мария.
– А он сам мне признался вечером.
– Я так берегла этот велосипед, Мейсон. Но потом он все‑таки куда‑то исчез. Я даже не знаю, куда и когда. Может, его выбросил муж.
Мейсон улыбнулся.
– Тебе тоже всегда жаль старых вещей? – спросил он.
– Да, я никогда не могу выбросить старую вещь сразу. Мне очень их жалко, я складываю их на чердаке, в шкафах. Ведь с каждой вещью связаны какие‑то воспоминания, а выбросив вещь, ты как бы лишаешься их, обедняешь свою жизнь.
И вдруг Мейсон сделался жестким.
– Я не могу жить только теми воспоминаниями, Мария.
Он резко выдернул свою руку из ее пальцев. Женщина вся сразу сжалась.
– Мейсон, я за тебя в ответе. Я не могу тебе так спокойно позволить убить себя.
– А кто тебе сказал, что я собираюсь кончать жизнь самоубийством? Этот Питер Равински? Я просто хочу избавиться от кошмарных воспоминаний.
– Но не избавляться же от них вместе с жизнью, – возразила ему Мария.
– Мне кажется, – ответил Мейсон, – подобные воспоминания можно выбить еще чем‑то более сильным.
– Более сильное – это смерть, Мейсон. И ты не должен этого забывать. Ты хочешь, чтобы я тебе помогла? – напрямую спросила Мария.
– Конечно, – согласился мужчина с таким предложением.
– Но тогда ты должен впустить меня в свою жизнь, в свою душу. Я должна понять, что там творится.
– Пожалуйста, моя душа не закрыта для тебя, – развел руками Мейсон.
– Но подумай, Мейсон, у всех, не только у меня, такое впечатление, что ты обвиняешь все остальное человечество, что они не были с тобой в пылающем самолете, в том, что они не могли помочь погибающим. Я бы хотела быть с тобой в этом самолете, тогда мы бы говорили на равных, так, как ты говоришь с Мартой Синклер.
– А я бы этого не хотел, – энергично затряс головой Мейсон Кэпвелл, – я не хотел бы, чтобы ты все это видела, чтобы ты пережила даже маленькую часть того, что выпало на мою долю и на долю погибших.
– Но в твоих словах нет никакого смысла. Ты хочешь, чтобы я тебе помогла – и в то же время не пускаешь в свою душу, не даешь разобраться в том, что мучает тебя.
– А я и не хочу, чтобы во мне был какой‑то смысл, – зло бросил Мейсон. – Я говорю тебе правду, а уж как ты ее воспримешь – это твое дело. Если хочешь помочь – помоги.
– Но правда не есть истина, – возразила Мария.
– Я понимаю, – задумался Мейсон, – о чем ты говоришь. Ты намекаешь мне о боге, хочешь сказать, что во всем есть высший смысл, который объединяет мир. Но я выпал из этого мира, Мария. Я уже мертв.
Мейсон пристально взглянул на Марию.
– Или ты хочешь войти в жизнь мертвеца? – Мейсон невесело усмехнулся.
– Глупости все это, – Мария дрожащими руками теребила край скатерти. – Ты сам не понимаешь, что говоришь. Какая смерть, какой мертвец? Ты же жив, Мейсон. Самое страшное в том, что я не могу остановить тебя, если ты решил сам себя уничтожить. Ты не хочешь протянуть мне руку, чтобы я смогла удержать тебя на краю той страшной воронки, о которой ты говорил.
– С собой я справлюсь сам, – ответил Мейсон и прикрыл глаза.
Мария ждала, что он скажет еще что‑нибудь. Но Мейсон упрямо молчал.
– Что ж, Мейсон. Я хочу верить в то, что ты справишься с собой сам. Но извини, я не могу поверить в это до конца. Одно, что я могу тебе пообещать – это свою помощь. Знай, если ты только позовешь, я приду и помогу. Но если ты сам не захочешь этой помощи, то я, – Мария развела руками, – буду бессильна.
Мейсон ничего не ответил.
Мария встала и вышла из гостиной.
А он сидел за большим столом, все так же полуприкрыв глаза, и думал.
На следующий день Мейсон вел себя, как ни в чем не бывало, словно бы вечером не произошло между ним и Марией этого разговора. Словно бы они ни о чем не спорили и не пытались убедить друг друга в своей правоте.
В этот день Ричарду исполнялось двенадцать лет. Он убежал в школу, а мать пообещала ему, что к его возвращению все будет готово к празднику.
И Мария не обманула своего сына.
Полдня они с Мейсоном занимались покупками и приготовлениями к празднику. Они развесили в гостиной гирлянды флажков, съездили за праздничным тортом, купили свечи, напитки. Гостей должно было прийти довольно много – Ричард пригласил всех своих друзей и подружек.
А Мария пообещала устроить небольшое представление с танцами и песнями.
К вечеру собрались гости. Мария в новом шелковом платье, встречала гостей, представляла Мейсона. Тот приветливо всем улыбался.
Все в городке были наслышаны, что в доме Марии Робертсон появился интересный мужчина.
Женщины пытливо и придирчиво оглядывали Мейсона, как бы пытаясь найти изъян, чтобы потом посудачить о его недостатках.
Но Мейсон выглядел безукоризненно. С его лица не сходила добродушная улыбка, а глаза лучились весельем.
Дети, пришедшие на день рождения, как к магниту, тянулись к Мейсону. Они задавали ему самые разнообразные вопросы, порой очень каверзные. А Мейсон спокойно, как равным, как своим друзьям отвечал.
Дети улыбались и завидовали Дику. А тот расхаживал в белоснежной рубашке, с черным галстуком, как настоящий хозяин дома. Он выглядел как маленький артист на своей премьере.
Горели свечи, вспыхивали цветные лампочки.
Гости сидели за длинным праздничным столом. Мария Робертсон с тремя своими ученицами танцевала рядом с камином веселый танец.
– Девочки, старайтесь. Будьте посерьезнее, а то вы так хохочете, – обращалась она к своим помощницам.
А девочки весело кружились вокруг своей учительницы.
– А теперь давайте поклонимся.
Девочки выстроились перед столом и стали раскланиваться, как самые настоящие балерины. Зрители радостно зааплодировали.
Праздник был в полном разгаре. Звенели бокалы, дети веселились, танцевали, подражая взрослым. Взрослые радостно аплодировали каждой веселой шутке, каждой песенке.
Мейсона тронул за руку Дик.
– Что тебе, именинник?
Мальчик указал головой на дверь.
На пороге стоял с огромным букетом алых роз Ник Адамс. В руках у него была картонная коробка, перевязанная синей лентой.
– Но ведь он к тебе, Ричард. Наверное, Ник пришел поздравить тебя с днем рождения, – сказал Мейсон, но все равно поднялся из‑за стола, извинился перед гостями и направился к двери.
Ричард последовал за ним.
– Здравствуй, Ник.
Тот вежливо кивнул Мейсону и протянул руку. Но коробка выскользнула и, упав на пол, раскрылась.
У ног Мейсона оказалась искусно сделанная модель пассажирского самолета.
– О, извините, это я принес в подарок Ричарду, – Ник поднял самолет и подал Дику.
Тот схватил модель в одну руку, цветы в другую и радостно помчался к столу похвалиться подарком.
– Пойдем к столу, Ник. Хорошо, что ты пришел, – Мейсон положил свою руку на худое плечо мальчика.
– Я хочу сидеть рядом с тобой, Мейсон, – попросил мальчик.
Мейсон вдруг почувствовал, что когда‑то с ним уже было что‑то подобное, он вспомнил…
…Они, пропахшие дымом, исцарапанные шли по взрытому черному полю, вокруг ярко–зеленые изломанные стебли кукурузы.
Вдруг на поле появилась темная тень вертолета, послышался стрекот его винтов, который перекрыл исступленный крик Марты…
Его лицо сразу же утратило прежнюю веселость и спокойствие.
Мышцы дернулись, в глазах появилось отчаяние, от крыльев носа к уголкам рта протянулись глубокие складки.
Мейсон в одно мгновение постарел на добрый десяток лет.
Вдруг веселые голоса за столом смолкли. Из столовой Мария вкатила на никелированной тележке большой праздничный торт.
Все двенадцать свечей ярко пылали. Их огоньки колебались и тонкими голубоватыми струйками поднимался ароматный дым.
У Мейсона внутри что‑то перевернулось. Ему показалось, что его сердце, которое билось до этого ровно и уверенно, оборвалось и упало в какую‑то черную бездну.
Он прижал ладонь к груди и почувствовал неровное биение, судорожные толчки, казалось, сотрясали все его тело. Мейсон прижал вторую ладонь к груди и тяжело опустился на стул.
– Что с вами? – обратилась одна из школьных учительниц.
– Все в порядке, минутная слабость, у меня иногда такое бывает.
Мейсон попытался улыбнуться, но улыбка не получилась, он прикусил себе губу и ощутил во рту солоноватый привкус крови.
– Ричард, тебе дуть на свечи! – закричали друзья мальчика.
Ричард торжественно поднялся из‑за стола, подошел к торту, склонился над ним и, набрав полные легкие воздуха, смешно раздув при этом щеки, уперся руками в никелированные поручни, зажмурил глаза и изо всех сил дунул.
Свечи мгновенно погасли, раздались аплодисменты и в полутемной комнате потянулся шлейф сладковатого дыма.
Аплодисменты, которыми наградили Ричарда, показались Мейсону цепью непрерывных страшных взрывов.
Ник Адамс почувствовал что‑то похожее, он обнял Мейсона и крепко прижался к нему.
Мейсон, инстинктивно пытаясь защитить от этого грохота мальчика, резко повернулся к гостям спиной и прикрыл собой Ника Адамса.
К Мейсону и Нику Адамсу подбежал Ричард.
– Мейсон, извини, я хочу позвать Ника с собой.
– Куда? – коротко спросил Мейсон.
– Я хочу показать ему новую игру. Это очень интересно. Пойдем, Ник, – Ричард схватил Ника за руку и потащил в свою комнату.
– Что произошло, Мейсон? – испуганно прошептала Мария, заглядывая в глаза мужчине.
– Ничего, ничего, Мария, пока не произошло. Но мне нужно побыть одному.
Женщина пожала плечами.
Мейсон, даже не извинившись перед гостями, удалился.
Мария повернулась к гостям и, виновато улыбнувшись, развела руки. Дескать, извините, бывает.
Но через мгновение все забыли об исчезновении Мейсона. Веселье продолжалось, слышались радостные возгласы. Звучали тосты за здоровье Ричарда, за Марию Робертсон.
А Мейсон сидел на подоконнике и смотрел в темный сад. Он видел кроны деревьев, которые казались ему темными на фоне темно–ультрамаринового неба.
Еще ни одна звезда не зажглась над Сан–Бернардино.
И вдруг Мейсон услышал какой‑то странный звук. Он приближался, словно пчела летела к уху Мейсона. Мужчина приподнял голову и уставился вверх.
Наконец, он понял и тут же увидел – прямо над кронами деревьев светящейся точкой вспарывал вечернюю тишину и ледяное спокойствие неба пассажирский самолет. Мейсон разглядел даже два ярко–красных пятнышка на крыльях самолета.
И в это мгновение его бешено колотящееся сердце вернулось на место, оно словно перестало существовать. Боль стихла.
Но Мейсон почувствовал, что по его лицу струится холодный пот.
«А может, это слезы», – подумал Мейсон и приложил ладони к щекам.
Из комнаты Дика донеслись радостные возгласы детей, хлопки электронных выстрелов.
– Я его убил! Убил! – кричал Дик и вновь по дому разнесся детский смех.
Мейсон медленно поднялся и заглянул в комнату Дика, ребята сидели на полу с пультами в руках. Перед ними мерцал экран телевизора, там по этажам здания, изображенного в разрезе, мчался полицейский с пистолетом в руках. Он, повинуясь нажатиям кнопок, отстреливался от преследовавших его гангстеров.
– Я его убил! – прокричал Дик, показывая на пала ни не го гангстера.
На лице Ника читалось разочарование, но, улучив момент, он подкараулил полицейского, подвластного
Дику, и один из гангстеров со спины обрушил на голову полицейского кулак. Тут же фигурка перевернулась и полетела вниз, проламывая перекрытия.
– А теперь я тебя убил!
Мейсон поморщился и вырвал шнуры игровой приставки и телевизора. Экран замерцал и побежал сухой электронный снег.
Дик удивленно посмотрел на Мейсона.
– Зачем ты это сделал?
– Уберите эту чертову игру, иначе вы сойдете с ума.
Ник возразил:
– Но ведь это только игра. Я же не убивал по–настоящему.
– Уберите эту чертову игру, – Мейсон вырвал из рук ребят пульты, свернул шнуры и бросил их на кровать, – вернитесь за стол. Ведь гости пришли тебя поздравить.
Ребята непонимающе переглянулись. Мария, услышав шум в детской комнате, поспешила туда.
– Что произошло? – спросила она у Мейсона. Но не дождавшись ответа, повернулась к ребятам.
– Не знаю, – пожал плечами Дик, – он забрал нашу игру.
– Зачем ты это сделал, Мейсон? – удивилась Мария, в ее голосе не было ни тени упрека.
– Это плохая игра, – сказал Мейсон, – дети учатся убивать друг друга. Ты бы слышала, что они тут говорили.
– Интересно, что же они говорили? – уже раздраженно спросила Мария.
Но Мейсон ничего не ответил и вышел. Тогда в разговор вступил Ник Адамс.
– Это в самом деле, плохая игра. Мне не нравится убивать, мне не нравится, когда убивают меня. Извини, – обратился он к Дику, – ты жив, я не убивал тебя.
– Хорошо, – согласился мальчик, – считай, что и я не убивал тебя.
Они взялись за руки и пошли к столу.
Мария, растерянная, осталась стоять в детской, перед мерцающим экраном телевизора. Она машинально нажала кнопку и экран погас, но еще долго на нем светилась пронзительно белая точка.
Вечер прошел прекрасно, гости разошлись довольно поздно, довольные праздником.
Мария убирала в гостиной, Дик помогал ей.
Наконец, женщина посмотрела на часы и ужаснулась.
– Боже мой, уже полночь. Дик, тебе нужно спать. Иди, я уберу сама.
– Хорошо, мама, – согласился Дик.
Он уже устал носить грязную посуду и поэтому с радостью согласился идти в свою комнату. Мария убирала.
Мейсон, неслышно ступая, вошел в комнату к мальчику. Тот еще не спал, лежал, подложив под голову руки и глядел в потолок. Он сразу же сел в кровати, лишь только Мейсон переступил порог.
Мужчина стоял перед мальчиком, на его плечах был наброшен длинный плащ, а в руках он сжимал металлический кейс Ричарда Гордона.
Мальчик удивленно посмотрел на Мейсона.
– Ты от нас уходишь? – чуть слышно спросил он и, не дождавшись ответа, добавил, – ты уходишь навсегда? Ты уходишь навсегда, Мейсон?
– Нет, я обязательно вернусь. Мне нужно кое–кого увидеть.
– Хорошо, я буду ждать твоего возвращения. Только ты обязательно приезжай, – немного обиженно произнес Дик.
Мальчик лег, подтянув одеяло к самому подбородку и буркнул:
– И мама будет ждать твоего возвращения.
– Я обязательно вернусь, – Мейсон присел на край кровати и положил свою холодную ладонь на горячий лоб мальчика. – Ты извини меня.
– За что? – удивился Дик.
– За то, что я так обошелся с вашей игрой. Не нужно было мне вмешиваться.
– Но ты же ничего не сломал, – возразил ему Дик, – да я уже и забыл об этом.
– Нет, ты не забыл, – покачал головой Мейсон, – есть вещи, которые никогда не забываются.
Мейсон поднялся и, улыбнувшись Дику, шагнул к двери.
Он не видел, что на глаза мальчика навернулись слезы и тот, как бы стыдясь их, отвернулся к стене. На пороге Мейсон помедлил.
– Я уезжаю, – тихо сказал он. – А ты, Дик, позаботься, пожалуйста, о своей матери. Не причиняй ей никаких беспокойств, ведь она у тебя очень хорошая.
– Я знаю, – ответил мальчик, еле сдерживая плач. И это были последние слова, которые услышал Мейсон, покидая дом Марии Робертсон.
Мария мыла посуду и вдруг ее сердце кольнуло. Она беспокойно оглянулась, подбежала к окну, но единственное, что она успела заметить, это два рубиновых габаритных огня машины Мейсона, которые исчезали в ночи.
И эти две рубиновые точки сверкнули в ее увлажнившихся глазах и скатились со слезинками по щекам.
Мейсон вместе с Мартой Синклер сидели в его автомобиле.
Вокруг к машине подступала плотная ночь, капли дождя барабанили по крыше, по ветровому стеклу.
И мужчина, и женщина следили, как капли, сверкающие в свете фонарей, медленно текут перед ними.
– Мне кажется, что мы с тобой находимся подо льдом, – проговорила женщина.
– Да, – сказал Мейсон, – это лед.
Он коснулся кончиками пальцев холодного ветрового стекла, словно пробуя стереть с него капли.
– Сейчас оттепель и дождь барабанит по этому чистому прозрачному льду.
– Но мы никогда не сможем выбраться из‑под него, правда, Марта?
Марта перевела взгляд на узкое зеркальце заднего вида, закрепленное над их головами. В нем отражались ее глаза и темные полоски бровей.
– Послушай, Мейсон, тебе никогда не хотелось пережить все это?
Мейсон улыбнулся, глядя в черноту ночи.
– Да, в самом деле, все было прекрасно.
Они посмотрели в глаза друг другу.
В это мгновение в очередной раз вспыхнула реклама магазина, залив салон автомобиля мертвенным синим светом. Лица мужчины и женщины казались высеченными из двух кусков голубоватого льда.
– Значит, ты умеешь мечтать, – задумчиво проговорила Марта, глядя сквозь стекло на дождь.
– Ты тоже.
В машине воцарилось молчание.
– Ты один был в самолете? – внезапно спросила Марта, поворачиваясь к своему собеседнику.
– Нет, – Мейсон покачал головой.
– А кто летел с тобой?
– Мой друг Ричард Гордон, друг моего детства.
– Он погиб? Мейсон кивнул.
– Мы были очень привязаны друг к другу.
– Ты видел его мертвым?
Мейсон промолчал. А Марта как‑то слишком уж спокойно смотрела на него.
– Я узнала то, что хотела, – сказала женщина. – Мне пора.
Она отстегнула ремень безопасности, но так и не открыла дверь.
– Тебе пора? – Мейсон наклонился к ней и слегка коснулся губами ее губ.
Женщина даже не пошевелилась. Она смотрела на Мейсона каким‑то невидящим взглядом.
– Жаль, что тебе нужно уходить, – наконец, сказал Мейсон, – тогда бы…
– Что бы мы с тобой делали?
– Мы бы сидели с тобой целую ночь, смотрели, как зажигается и гаснет реклама, слушали бы, как капли дождя барабанят по крыше моего автомобиля…
И Мейсон Кэпвелл принялся барабанить пальцами по рулю.
– Ты чего‑то боишься? – улыбнулась женщина.
– Я ничего не боюсь, – ответил ей Мейсон, – ты это прекрасно знаешь.
– Я знаю, существует только одна вещь, которой ты боишься.
– Что же это?
– Ты боишься меня поцеловать.
– Я тебя уже поцеловал.
– Ты боишься поцеловать меня по–настоящему.
– Я не хотел бы, Марта, иметь над тобой какую‑нибудь иную власть, кроме той, которую имею, – Мейсон говорил абсолютно спокойно, избегая глядеть в глаза женщине.
– Ты прав, – вздохнула она, – мне и самой не хочется целоваться. Вот ты коснулся моих губ своими губами, а я не ощутила ровным счетом ничего, кроме благодарности тебе. И вообще, я ничего не чувствую. Это ты научил меня этому.
Марта Синклер распахнула дверцу, в салон ворвался свежий ветер и запахи ночного дождя.
Она тут же испуганно прикрыла дверь, оставив узкую щелочку.
– Ты боишься выходить, – улыбнулся Мейсон. – Думаешь, что растаешь, ледяная, под дождем.
– Нет, если бы можно было, я бы еще покаталась с тобой по городу.
– Хорошее лучше всегда оставлять на потом, иначе что мы с тобой будем делать завтра? К тому же я тебе очень благодарен, что не отказалась и пришла на эту встречу ночью.
– Для меня сейчас нет разницы, – возразила Марта, – ночь, вечер, день, утро. Все одинаково, всегда вокруг меня темнота. Но теперь вокруг меня и спокойствие. Ты научил меня по–другому смотреть на мир.
– Марта, а ты бы хотела, чтобы этот мрак рассеялся?
– Я не знаю, вдруг вместе с ним исчезнет и спокойствие. Станет ли мне от этого лучше?
– Ты подумай. Ты же жила раньше при свете, а теперь вокруг тебя темнота.
– Может быть, я и хотела бы, но я не знаю, как это сделать.
– Хочешь, я помогу тебе?
Женщина задумалась, она не спешила с ответом. И вдруг она сказала совсем неожиданное для Мейсона.
– Да, ты сможешь помочь мне в этом, я верю. Но кто тогда, Мейсон, поможет тебе? Ведь сейчас мы вместе, а тогда ты останешься совсем один. Один в темноте.
Мейсон пожал плечами.
– Ну, хоть ты выберешься из этого мрака.
– Я не хочу оставаться одна, даже если вокруг меня будет свет. Давай выбираться вместе.
Мейсон отрицательно покачал головой.
– Из этого ничего не получится. Я уже привык к темноте. К тому же, я не вижу для себя выхода, как ни пытаюсь его найти. Наверное, его просто не существует.
– Из каждого положения существует выход, – принялась убеждать его Марта.
– Из каждого, но не из этого. Ведь мы с тобой находимся подо льдом.
Марта приоткрыла щелку двери больше, и ветер снова ворвался в салон автомобиля, подхватил ее волосы и бросил на лицо женщины. Они прикрыли ей рот, нос, остались только глаза, и они преданно смотрели на Мейсона, женщина готова была последовать за ним повсюду.
В этих глазах не было любви в обычном ее понимании, но в них было что‑то большее.
И Мейсон, глядя в глаза женщины, улыбнулся. Его улыбка была по–детски наивна.
Марта уткнулась лбом в его плечо и тут же, отстранившись, вышла из машины.
Мейсон, не закрывая дверцу, следил за тем, как она поднималась на крыльцо, как исчезла за дверью. Он знал, что она обязательно выглянет в окно, он ждал.
Наконец, занавеска шевельнулась, отошла в сторону и к стеклу приник силуэт женщины.
И Мейсону подумалось, что Марта сейчас напоминает рыбу, замерзшую во льду, настолько неподвижной и безжизненной был ее силуэт.
Он медленно отъехал от дома.
