Текст книги ""Санта-Барбара". Компиляция. Книги 1-12 (СИ)"
Автор книги: Генри Крейн
Соавторы: Александра Полстон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 190 (всего у книги 332 страниц)
Разноцветная феерия под дребезжащие звуки рояля. Равински очень похож на одинокое дерево. Возвращение туда, где было хорошо. Что значит – наполнить человека чувством любви. Нелегкие проблемы психиатра.
Мария Робертсон давала урок хореографии в танцевальном классе школы.
Вокруг нее кружились девочки в легких кружевных пачках. Мария хлопала в ладоши, отбивая такты музыки, и давала команды.
Она радовалась тому, что девочки двигаются так слаженно и уверенно. Даже если бы она захотела, то не нашла бы ни малейшего изъяна в их сегодняшнем танце.
Но время от времени, скорее по привычке, она поправляла их:
– Выше головку.
– Тяните носок.
– Быстрее, быстрее.
– Слушайте музыку, – руководила Мария.
Довольные родители сидели вдоль стен на низких длинных скамейках и с умилением смотрели на танец своих детей.
Старое концертное пианино со смятыми деками наполняло огромный танцевальный зал резкими звуками. Но оттого, что это были именно танцы, а не прослушивание, поэтому дребезжащий звук инструмента казался здесь уместным.
Огромные зеркала на стенах отражали всю эту разноцветную феерию, сосредоточенные лица детей, взмахи их рук. Девочки, пробегая мимо зеркальной стены, бросали короткие взгляды на свои отражения.
Все были счастливы, довольны жизнью и самими собой.
Мария Робертсон, казалось, забыла обо всех проблемах.
Она остановилась у пианино и смотрела, как войлочные молоточки барабанят по струнам. Полированная стенка инструмента отражала распахнутое окно и залитый солнечным светом сад.
Мария смотрела на длинные пальцы концертмейстера, немолодого мужчины в темных очках. Тот не смотрел на клавиши, руки его привычно и уверенно летали над клавиатурой.
– Мистер Смит, – попросила его Мария, – прибавьте, пожалуйста, немного темпа.
Пальцы пианиста замелькали еще быстрее, а девочки, казалось, летали, оторвавшись от пола.
Дверь танцевального зала распахнулась, и на пороге возник психиатр Питер Равински. Но его никто не заметил. Мистер Равински стал осматриваться, словно выбирал, к кому бы обратиться.
Родители и сама Мария Робертсон приняли его за одного из отцов танцующих детей.
Пока Питер Равински осторожно пробирался вдоль стены к самому инструменту, Мария уже отошла в глубину зала.
Психиатр, пригнувшись к уху пианиста, почти прокричал ему:
– Где я могу найти миссис Робертсон?
Концертмейстер, не прерывая игры, неопределенно кивнул головой куда‑то за спину.
Питеру Равински пришлось продолжать поиски самому.
Он посмотрел в глубину зала и сразу же понял – Мария Робертсон – это та стройная приятная женщина в коротком спортивном платье, опирающаяся на поручень у зеркальной стены.
Он приветливо помахал ей рукой и улыбнулся.
Мария близоруко прищурилась и не очень уверенно помахала в ответ – она не могла припомнить, где видела этого мужчину.
Питер Равински попытался подозвать Марию к себе, но звуки музыки заглушили его голос. Тогда, сложив ладони рупором, он прокричал:
– Миссис Робертсон, мне нужно с вами поговорить!
– Что? – крикнула Мария с другого конца зала, но поняла, что объясниться им не позволит пианино.
Она громко три раза хлопнула в ладоши, и пианист снял руки с клавиш, а девочки еще по инерции продолжали танцевать.
А Питер Равински уже уверенно пересекал зал. Он остановился возле нее у зеркальной стены и, положив руку на поручень, представился:
– Я Питер Равински, врач–психиатр.
– Я слышала о вас, ответила Мария, – мистер Кэпвелл рассказывал мне о вас.
– Тем лучше, – психиатр осмотрелся по сторонам, – мы могли бы с вами поговорить в более спокойной обстановке?
– Подождите, я должна окончить урок. Ведь здесь столько родителей, детей. Мы готовим концерт, сейчас у меня нет времени на разговоры. Если вы согласитесь немного подождать? – Мария вопросительно посмотрела на него.
Мистер Равински пожал плечами.
– Что ж, я могу подождать.
– А еще лучше, – спохватилась Мария и заулыбалась, – если вы нам немного поможете.
– Помочь? Я? – психиатр явно растерялся.
– Ну, конечно, это не сложно. Если это вас не затруднит.
– Но я не умею танцевать, – развел руками Питер Равински, – я никогда не занимался хореографией.
– А вам и не нужно танцевать. Вы будете изображать, – Мария отошла от него несколько шагов и окинула его оценочным взглядом, – вы будете изображать дерево.
– Какое?
– Конечно же, зеленое и с листьями.
– Я? Дерево?
– Да, это не сложно. Я вам сейчас объясню, – и не дожидаясь согласия, Мария подозвала к себе девочек.
– Сейчас мы будем отрабатывать танец вокруг дерева. Вот это мистер Равински, он будет изображать одиноко стоящее дерево, а вы – ураган. Вы носитесь вокруг него, пытаетесь сорвать листья, обступаете со всех сторон, налетаете на него, как торнадо, и хотите вырвать с корнем.
– Не очень‑то веселая перспектива, – пробормотал психиатр.
Но Мария уже взяла его за руку и вывела в центр зала.
Мистер Равински, поднимите руки вверх.
– Но я смущаюсь, – растерялся психиатр.
– Ничего, это будет хорошая терапия для вас. Поднимайте руки.
Психиатр послушно поднял руки и растопырил пальцы.
– Отлично, вы похожи на дерево, – удовлетворенно произнесла Мария. – Девочки! Начали!
Она трижды хлопнула в ладоши, пианист ударил по клавишам, а девочки, взявшись за руки завертелись вокруг смущенного психиатра.
Он старался изображать из себя дерево, но это ему почти не удавалось.
– Выше руки! – почти приказала ему Мария.
Теперь Марии показалось, что девочки бегут не слишком быстро, она разомкнула их кольцо, схватила за руки и принялась увлекать по кругу.
Питер Равински смотрел, как мелькают вокруг него лица, сменяясь одно другим, у него начала кружиться голова. Ему казалось, что это не девочки носятся вокруг него, а действительно, летает ветер. Лица смазывались в одно, он слышал возбужденное дыхание детей, их смех, выкрики, радостные возгласы.
– А теперь обступаем, – скомандовала Мария, отпустила руки девочек и, вытянув вперед ладони, приблизилась к психиатру. То же самое сделали все танцующие.
Возле лица психиатра замелькали розовые ладошки с растопыренными пальчиками. Ему показалось, что их сотни. Он испуганно оглянулся, но лес ладоней обступал его со всех сторон.
– Сильнее, сильнее! Вы же торнадо! – выкрикивала Мария Робертсон, перекрывая музыку.
Девочки, прогнувшись, отступили и вновь волной подкатили к психиатру. Их пальцы извивались, трепетали возле его лица.
«Боже, я сейчас потеряю сознание от этого беспрерывного мелькания и кружения», – подумал Питер.
Он опустил руки и прикрыл ими лицо, а музыка продолжала греметь в его ушах. Он слышал распоряжение Марии Робертсон, слышал легкие шаги девочек, ощущал тепло их ладоней.
– Вы – ветер! Кружитесь, кружитесь!
И шум, и шуршание вокруг психиатра усилились.
– Вы же – дерево, – обратилась к нему Мария, – поднимите ветви!
Питер лихорадочно вздернул вверх руки и принялся ими махать из стороны в сторону, наклоняясь за руками и телом. Игра захватила его, он перестал стесняться, почувствовал себя раскованным, хотя и видел, как улыбаются девочки, глядя на его неуклюжие движения.
А Мария подбадривающе кивнула ему. И все началось снова.
Девочки кружились, ветер проносился по залу от их бега, а психиатр уже вполне сносно изображал из себя дерево.
Наконец, музыка стихла и раздались аплодисменты родителей. Захлопали и дети, а Питер Равински раскланялся на все четыре стороны.
– У вас неплохо получается, – подошла к нему Мария.
– Я старался, – ответил психиатр.
– Как жаль, что вы не сможете принять участие в нашем концерте.
– А почему бы и нет? – Питер задумался.
– Вы по возрасту не подходите. Роль дерева у нас должен изображать двенадцатилетний Эрик, но сегодня он, к сожалению, подвернул ногу. И вот вам пришлось его заменять.
– Жаль, я бы с удовольствием выступил.
Питеру Равински пришлось пережить еще один ураган, пока наконец Мария Робертсон не закончила урок хореографии.
Девочки отправились переодеваться, танцевальный зал понемногу опустел.
Мария набросила на плечи толстый свитер и завязала рукава на груди.
– Мы будем говорить здесь? – спросил психиатр.
– Нет, лучше выйдем во двор. Сюда могут войти и помешать разговору.
– Тогда ведите меня.
Мария Робертсон и Питер Равински проследовали в небольшой внутренний дворик школы. Здесь было очень тихо и солнечно.
Они уселись на ступеньки крыльца черного хода, и Мария посмотрела на психиатра.
– Вас, наверное, интересуют мои отношения с мистером Кэпвеллом? – улыбнулась она. – Иначе бы вы не пришли ко мне. Ведь я же, слава Богу, не попадала в авиакатастрофу.
– Конечно, – согласился психиатр. – Вы давно знаете мистера Кэпвелла?
– Знаю‑то я его давно, но мы очень долго не виделись и наша последняя встреча произошла совсем недавно.
– А почему он приехал именно к вам, миссис Робертсон? Ведь у него есть родственники. Кто‑то же беспокоился о его судьбе? А он почему‑то с места катастрофы отправился к вам.
– Не знаю, – пожала плечами Мария.
– А как он сам объясняет свое появление?
– Ничем не объяснял, просто появился в моем доме, как из небытия.
– Вы были удивлены.
– Конечно, но удивление прошло быстро, мистер Равински. Я вновь почувствовала себя его доброй знакомой, хотя мы не виделись очень много лет.
– Понятно, – кивнул психиатр, – он, наверное, попытался вернуться в прошлое, где был счастлив.
– Возможно, – задумалась Мария.
– Извините за нескромный вопрос, но вы были с ним когда‑то счастливы?
– Не знаю, если можно назвать детское увлечение счастьем, то да.
– Вас связывает только дружба?
Мария задумчиво посмотрела на раскачивающийся флагшток над крышей школы.
– Возможно, мне и хотелось бы, чтобы нас связывало что‑то большее, чем дружба, но…, – Мария не договорила.
– Хорошо, я понял вас, миссис Робертсон, – пришел на помощь психиатр.
– Неужели вы думаете, доктор, что он решил вернуться в детство? – забеспокоилась Мария.
– Бывает и такое. Но, по–моему, мистер Кэпвелл вполне отдает себе отчет, в каком времени живет. Он делится с вами своими мыслями? – задал свой очередной вопрос психиатр. – Вы знаете, о чем он думает?
– Да, он помногу и подолгу говорит со мной, с моим сыном. Но что у него на душе, я еще не могу понять. Разговоры эти какие‑то странные. У меня такое ощущение, что он уходит от главного ответа, – вздохнула Мария.
– А вы могли бы выразить его состояние каким‑то одним словом? Дать ему более точное определение. Попытайтесь сделать это, миссис Робертсон, это очень важно.
– А почему бы вам, мистер Равински, самому не спросить его об этом?
Мистер Равински улыбнулся.
– Я пытался несколько раз сделать это, но происходит что‑то странное.
– Что же? – удивилась женщина.
– В первый раз, когда мы с ним летели в самолете, мне казалось, все пойдет хорошо. Мистер Кэпвелл болтал со мной обо всякой чепухе, а я и не подгонял события, потому что рассчитывал на серьезный разговор в Нью–Йорке.
– И что же? Он ушел от разговора? – спросила Мария.
– Он ушел вообще. Представьте, сел в машину и уехал из аэропорта. А я, как дурак, остался стоять на тротуаре и не имел ни малейшего представления, где его найти.
– Это странно и не похоже на него, – задумалась Мария. – Мейсон обычно тактичен в обхождении с людьми.
– Я и не говорю, что нетактичен. По–моему, он просто забыл обо мне. Его захватили какие‑то проблемы, и ему не было никакого дела до того, что меня интересует.
– Но вы пытались заговорить с ним еще? Психиатр улыбнулся.
– Да, мы встретились в доме Марты Синклер. Эта женщина тоже пережившая авиакатастрофу и потерявшая там ребенка. Она не хотела жить, я пытался разговаривать с ней. Она не отвечала и просила лишь об одном, дать ей спокойно умереть. Но появился мистер Кэпвелл.
– И что же произошло?
– Произошло чудо, – просто ответил психиатр, – он поговорил немного с женщиной, которая несколько дней до этого не поднималась с постели, та встала, и они поехали в храм.
– Даже так? – удивилась Мария.
– И это не все. После этого они поехали кататься по городку, и Марта вернулась домой другим человеком. Я выбежал на крыльцо, чтобы поговорить с ним. Но он вновь сел в машину и уехал. Вы не знаете, миссис Робертсон, где я могу его сейчас найти?
Мария пожала плечами.
– Он звонил мне, говорил, что скоро приедет, но ничего конкретного не обещал. Это «вскоре» может быть и день, и два, а может, он и сейчас уже в моем доме.
– А чем он занимается у вас?
– Чаще он очень подолгу разговаривает с моим сыном.
– О чем? – спросил психиатр.
– О разном. О детских играх, мистер Кэпвелл рассказывает о себе, а мой ребенок внимательно его слушает.
– Как вы думаете, эти разговоры идут на пользу вашему ребенку? – поинтересовался психиатр.
– Да, конечно, – глаза Марии просияли, – мальчик стал совсем другим – более взрослым, более серьезным. Причем это произошло так быстро, что я даже удивилась. Я не ожидала подобного эффекта от обыкновенных разговоров, на первый взгляд, даже бессмысленных.
– Нет, скорее всего, в этих разговорах есть смысл. Мальчик почувствовал это. Ведь вообще‑то, психиатрия и сводится к разговорам.
– Не знаю, удобно ли об этом говорить, – сказала Мария Робертсон, – но у меня такое чувство, что мой сын потянулся к мистеру Кэпвеллу просто как к взрослому мужчине, как к отцу. Ведь мой муж оставил нас, когда мальчик был еще совсем маленьким.
– Это вполне может быть, – кивнул психиатр.
– А можно, мистер Равински, я задам вам несколько вопросов?
– Конечно, я для того сюда и пришел, чтобы поговорить.
– Вы не подскажете, кто она такая эта Марта Синклер? Мистер Кэпвелл говорил мне о ней, но как‑то сбивчиво. А у меня такое чувство, что судьба этой женщины небезразлична ему. Он словно бы чувствует себя обязанным перед ней, может быть даже в чем‑то виновным.
– Это очень сложно, вздохнул психиатр, вы представьте себе, что значит потерять ребенка в авиакатастрофе. Он погиб, а вы остались живы. Не каждая мать может пережить такое.
– С ней очень плохо? – участливо спросила Мария.
– Да, я даже думал поместить ее в психиатрическую клинику, настолько тяжелым было ее состояние. Но потом, я вам рассказывал, произошло чудо. Несколько фраз, сказанных мистером Кэпвеллом, подняли женщину с постели. У нее пропало желание умирать, хотя желание жить еще очень неустойчивое. Она стала другой, и теперь я больше беспокоюсь не за судьбу Марты Синклер, а за судьбу мистера Кэпвелла.
– Вы, доктор Равински, считаете, у мистера Кэпвелла не все в порядке с психикой?
– Да, у меня есть на этот счет серьезные опасения.
– И в чем же они заключаются? – испуганно спросила Мария Робертсон.
– Я понимаю, – сказал психиатр, – если я скажу вам сразу, то вы мне не поверите, но попробуйте проанализировать. Человек, который чуть было не погиб в авиакатастрофе, видел множество смертей, отказывается ехать поездом, а берет билет на самолет, как бы вновь пытаясь пережить предыдущую трагедию.
– Да, это конечно странно. Но может, он просто очень смелый человек и хочет сам себе доказать, что ничего не боится.
– Нет, миссис Робертсон, ведь никто же его к этому не принуждает.
– Так в чем же тогда дело?
– По–моему, мистер Кэпвелл считает, что он бессмертен.
– Бессмертен? – переспросила Мария, – разве такое бывает? Разве можно возомнить себя Богом?
– Нет, Богом – это слишком сильно сказано. Увериться в собственном бессмертии можно разными путями. В моей практике были подобные случаи. Солдаты, ветераны вьетнамской войны видели много смертей вокруг себя. А когда иной человек видит, что вокруг погибают, а он остается жив, он начинает верить в собственное бессмертие.
– Теперь я начинаю понимать, что происходит, – Мария наморщила лоб. – Он звонил мне и рассказывал про встречу с Мартой Синклер.
– Интересно, что он вам сказал?
– Он говорил несколько сбивчиво, но я смогла понять только то, что он помог этой женщине, что он как‑то повлиял на нее. Я помню одну его фразу. Мейсон сказал, что сумел наполнить ее чувством любви. Что это означает, доктор Равински? Может, мистер Кэпвелл влюбился в эту женщину?
– Нет, в обычном смысле этого слова, так сказать нельзя. Это не любовь между мужчиной и женщиной, это совсем другое.
– Что же? – спросила Мария, в ее голосе чувствовалось волнение.
– По–моему, мистер Кэпвелл хочет спасти ее.
– Но доктор, – возразила ему Мария, – мистеру Кэпвеллу самому нужно помочь, а помогать пассажирам, пережившим катастрофу – это ваша обязанность. Кто спасет самого Мейсона? Ведь, поверив в свое бессмертие, он будет подвергать свою жизнь опасности. Почему вы не заботитесь о нем?
Психиатр попытался возразить.
– Я хочу с ним поговорить, но он убегает, уходит от разговора.
– Значит, вы должны действовать по–другому, – настаивала Мария. – Вы должны разубедить его, вернуть к настоящей жизни. Ведь бегство в детство, вера в собственное бессмертие – не лучший выход из ситуации.
– Я хочу это сделать, но не знаю как. Поэтому я хотел бы заручиться и вашей помощью, поэтому я и приехал к вам, чтобы поговорить.
– А что могут дать эти разговоры, если я сама не понимаю, что происходит с Мейсоном? А вдруг ему захочется подвергнуть опасности мою жизнь? Жизнь моего сына? Не подумайте, мистер Равински, что я чего‑то боюсь, я просто стараюсь быть предусмотрительной и поэтому задаю вопросы вам.
– Не беспокойтесь, миссис Робертсон, я думаю, вашей жизни и жизни вашего ребенка ничего не угрожает.
– Вы уверены в этом?
– Абсолютно, – с некоторым колебанием произнес психиатр. – И вообще, понимаете, миссис Робертсон, человеческий мозг – очень сложный механизм. Он настолько сложен, что это даже невозможно представить. И процессы, которые в нем происходят, почти невозможно контролировать.
– Я понимаю, но ведь это ваша профессия, вас этому учили. Вы должны хоть что‑то в этом понимать.
– Я пытаюсь понять, миссис Робертсон, я пытаюсь во всем разобраться, найти причину всей этой беды. И только после того, как я разберусь в причинах, я смогу найти способ, как повлиять на процесс. Возможно, я смогу изменить мистера Кэпвелла, смогу перестроить его сознание, смогу вернуть его к прежней жизни.
– А вы уверены, что это возможно? – Мария печально посмотрела на доктора.
– На этот вопрос вам никто не сможет ответить стопроцентно. Но дело в том, что все равно я должен пытаться разобраться в том, что происходит в душе мистера Кэпвелла. В моей практике, миссис Робертсон, уже встречались подобные случаи.
– И вы смогли вернуть этих людей в нормальное состояние? Смогли? Только ответьте честно.
– Несколько раз подобное мне удавалось. Но это были считанные случаи. Зачастую вывести человека из подобного состояния невозможно.
– Что же тогда делать? – воскликнула Мария. – Я думаю, все в руках самого мистера Кэпвелла. Возможно, произойдет какое‑то событие, он испытает какой‑либо стресс, в его сознании возникнет какое‑то воспоминание – и тогда все вернется на прежние места, то есть психика как бы вновь содрогнется, и он вновь почувствует себя прежним Мейсоном Кэпвеллом. Он вспомнит все проблемы, которые волновали его до полета, вспомнит людей, с которыми он был связан.
– Вы что, думаете, что он обо всех забыл?
– Нет, это не совсем так. Он помнит своих родственников, помнит свой дом, он находится в полном сознании, но какие‑то участки его мозга отключились. Согласитесь, ведь вам тоже не хочется вспоминать какие‑то моменты из своей жизни.
– Да, но это вполне естественно, ведь моменты были неприятные.
– Вот так и у него. Он что‑то не хочет вспоминать, о чем‑то забыл. И еще у него произошло самое страшное самовнушение. Он уверил себя в том, что он бессмертен, и его жизни ничего не угрожает.
– Но как это произошло? – Мария вновь пристально посмотрела в глаза психиатру.
– Знаете, если бы я мог ответить на этот вопрос, я бы знал выход. Но, к сожалению, я могу только догадываться, предполагать, строить гипотезы. А это неблагодарное занятие. Единственное, в чем я уверен на все сто процентов – если Мейсон Кэпвелл сам не пожелает себе помочь или, если не произойдет что‑то неординарное, из ряда вон выходящее, то вряд ли мы сможем вернуть его в прежнее состояние.
– А что, доктор, что должно произойти? Может быть, можно сделать это и повлиять на его психику?
– Если бы я знал, что надо сделать. Но, к сожалению, это не известно никому. Может, это какая‑нибудь мелкая деталь, может быть, развязавшийся шнурок на ботинке, может быть, какое‑то слово, одно–единственное. И тогда сознание вздрогнет и все станет на прежние места, все вернется к изначальному положению. Но, черт подери, я не знаю этого слова, этой детали, этого события и поэтому мне очень тяжело, я буквально наощупь пробираюсь в потемках его сознания, пытаюсь нащупать тонкую спасительную нить, за которую можно будет дернуть и все восстановить.
– Если бы я знала, что нужно делать, – Мария отошла от перил и посмотрела в синее небо, – я бы обязательно сделала это, потому что я очень хочу вернуть Мейсона. Я очень хочу, чтобы он стал прежним, таким, каким он должен быть. Но, к сожалению…
Мария пожала плечами.
– Может быть, Марта Синклер поможет ему выбраться из этой страшной западни.
– Марта Синклер? – изумилась Мария.
– Да, он помог ей, а она поможет ему. Может, они вдвоем выберутся из этого тупика. Ведь им легче понять друг друга, ведь они пережили одно и то же, в одно и то же время. И Мейсон был свидетелем ее горя, а она видела Мейсона.
– Насколько я понимаю, Мейсон спас Марту Синклер. Он вытащил ее из горящего самолета. Знаете, доктор, я вам хочу сказать, что вот этот мальчик, его зовут Ник Адамс, тоже постоянно ищет Мейсона. И всем говорит, что только с ним он чувствует себя в полной безопасности. Может быть, мальчик поможет ему?
– Возможно, пути господни неисповедимы, – вдруг философски заметил психиатр и тоже посмотрел в синее небо. – Может быть Ник Адамс поможет, может быть Марта Синклер, а может быть, произойдет что‑то такое, что заставит мистера Кэпвелла изменить свой взгляд на жизнь.
Зазвенел звонок, из двери танцевального зала выглянул концертмейстер. Он помахал Марии Робертсон рукой.
– Извините, доктор Равински, мне пора. Дети ждут.
– Да–да, я понимаю. Миссис Робертсон, у меня к вам одна небольшая просьба.
– Слушаю вас, доктор, – вставая со ступенек крыльца, произнесла женщина.
– Вот вам мой телефон. Если у вас возникнут какие‑то вопросы, какие‑то проблемы, пожалуйста, позвоните мне. И не стесняйтесь, можете звонить в любое время. Ведь я, так сказать, лицо заинтересованное.
– Спасибо, доктор Равински, – Мария взяла визитку и заспешила к распахнутой двери танцевального зала, откуда уже неслись легкие и стремительные аккорды музыки.
– Еще, миссис Робертсон, – задержал женщину доктор Равински, – я в ближайшие дни попытаюсь собрать всех оставшихся в живых участников авиакатастрофы, и мне очень бы хотелось, чтобы был и мистер Кэпвелл. Если вы сможете, попытайтесь убедить его в том, что его присутствие необходимо. Ведь он очень многим помог, многих спас.
– Хорошо, доктор, хорошо. Я обязательно это сделаю.
– Тем более, что я вижу, люди чувствуют, что обязаны своими жизнями мистеру Кэпвеллу, и они просто захотят поблагодарить его, пожать ему руку. Возможно, в чем‑то признаться, о чем‑то рассказать. Эта встреча очень важна для многих, так что будьте любезны.
– Хорошо, доктор Равински, – уже переступая порог, ответила миссис Робертсон.
Психиатр еще немного постоял у двери, посмотрел на детей, кружащихся вокруг своей учительницы, и не спеша побрел к своей машине.
