Автор книги: -Joy-
сообщить о нарушении
Текущая страница: 68 (всего у книги 275 страниц)
Отпустив истерзанные опухшие губы, Сириус припал ртом к её шее, не столько целуя, сколько облизывая и кусая. Сорвал с плеч рубашку, так что дорогая ткань затрещала, а пуговицы со стуком попадали на пол. Сириус развернул её к себе спиной. Ему хотелось её сзади, это он уже давно понял. Ему хотелось её взять. И Роксана уже плавилась как воск на открытом огне, поэтому не стала сопротивляться. Однако, когда он стащил с неё трусы и запустил пальцы в горячее и влажное, она опомнилась и испуганно сдавила его ладонь.
— Расслабься, — хрипло выдохнул он ей на ухо. — Просто расслабься, — прошептал он, поглаживая её. — Будь хорошей и впусти меня. Тебе понравится, обещаю.
Роксана дышала часто и испуганно, даже немного дрожала у него в руках… а потом Сириус почувствовал, как её ноги расслабились.
Какая же она была невероятно горячая в эти минуты, почти что голая, со спущенными трусиками, возбужденная донельзя, мокрая.
— Ты хочешь меня? — выдохнул Сириус ей на ухо, принимаясь ласкать и пощипывать её сосок.
— Хочу… — слабо простонала она.
— Скажи ещё раз.
— О Боже, Блэк, — она зажмурилась и вонзила когти в его руку.
— Тебе ведь нравится, когда я делаю это, — шептал он, прижимаясь к её заднице и неосознанно двигаясь вместе с ней. Ему хотелось разрядки, член стоял так, что было больно, но еще больше хотелось довести начатое до конца, причем такого конца, после которого Малфой сама стащит с него одежду и раздвинет перед ним ноги. Он пытался убедить себя, что это такая месть за отработку у Слизнорта, за то, что она его так жестоко обломала, возможно, он тоже её обломает, сейчас, или потом, но на самом деле ему безумно нравилось слышать, как Малфой сипло стонет. Чувствовать, как она вздрагивает и тает.
Сириус зарылся лицом в её волосы, одной рукой сжимая её покрепче, другой неутомимо работая внизу. Её стоны стали чаще и беспорядочнее. Он ускорился, а когда она уже была на пике, скользнул внутрь. Малфой выгнулась и совсем потерялась, но Сириус не стал долго её мучать и завершил игру на очень нежном аккорде. Роксана вскинулась и вскрикнула.
И в этот момент Сириус тоже не выдержал.
Потом они очень долго молчали. Роксана дрожала. Сириус прижимался носом к её волосам, вдыхая сладкий вишневый запах, который преследовал и мучал его все это время. Его ладони вяло блуждали у неё под рубашкой, так до конца и не снятой. Роксана была горячей, мягкой, шелковистой и ему совсем не хотелось убирать руки.
А потом она обернулась к нему. Взлохмаченная, с горящими глазами и покрасневшими губами, она молча сняла с себя рубашку через голову, стащила трусы и улеглась на подушку.
Её глаза блестели в размытом полумраке.
Сириуса не нужно было долго упрашивать.
Они целовались и возились, Роксана охала и опять постанывала. Когда Сириус снова был готов её пальцы вцепились в его ремень.
И в этот самый миг он вдруг вспомнил.
— НЕТ!
Страшная карающая сила отшвырнула Сириуса на другой край кровати.
Мерлин, нет, нет, нет, пожалуйста, нет, только не сейчас!
Но было уже слишком поздно.
«Малфой. Ты больше не будешь общаться с ней. Не подойдешь к ней. Не попытаешься заговорить…»
«… только на этот раз не тентакулу, а дьявольские силки. А потом расскажу всем, что это с ней сделал ты…»
— Что случилось?..
Кровь мучительно замедляла бег, ударяя по затылку молотом.
Все.
Конец.
—… Блэк, что это значит?! — он очнулся, когда Малфой, натянув на себя одеяло, подвинулась к нему, коснулась его и снова разожгла уже оседающий пеплом пожар.
Сириус вскочил и поскорее застегнул ремень.
— Ничего не значит… — он уперся в подоконник, пытаясь унять протестующее тело.
Спокойно, Сириус, спокойно, сейчас станет легче… вот сейчас…
— Тебе лучше уйти.
Вот он это и сказал.
Повисла мучительная пауза.
— Что?.. Мне уйти?
Он стоял к ней спиной, но почувствовал, как она зло сузила глаза.
— Да, уйти и прямо сейчас! — рявкнул он.
Несколько долгих секунд она просто смотрела на его часто вздымающуюся спину со следами зубов оборотня.
Вот так.
Получай, Роксана.
Довольна?
— Ну ты и мразь, Блэк… — прошептала она. Ненависть подкатила к горлу, зажгла глаза, парализовала мозг.
Утро, серое и дождливое, осторожно просунуло в комнату лучи.
Бам… бам-бам-бам…
Начинался ливень.
Очень медленно, все еще не веря в реальность происходящего, Роксана подобрала с пола свои вещи. Одевалась она в полном молчании. В голове шумело так, словно это не он, а она выдула половину «Огдена».
Он не остановил её и ничего не сказал.
Просто стоял и ждал, когда она уйдет.
И Роксана ушла, но напоследок так грохнула дверью, что наверняка перебудила всю башню.
***
— С тобой все в порядке? — с сомнением поинтересовался Нотт, когда она спустилась на завтрак. — Ужасно выглядишь.
— Спасибо, — прохрипела она и уселась на скамейку.
Ужасно выглядеть — просто достижение с ее стороны. Ей хотелось сдохнуть.
Только что она прошла мимо гриффиндорского стол. Блэк пришел незадолго до нее и теперь завтракал в компании Забини. Она держала его за руку, переплетала с ним пальцы.
Смотреть на него было тяжело. Роксана все еще чувствовала его, слышала его запах, его прикосновения к самым сокровенным уголкам тела — они горели там как печати ее вечного позора. Она провела в душе почти что час, до крови раздирая кожу мочалкой и пытаясь смыть его с себя. Но все равно не помогло.
Ощущение гадливости переросло в тошноту, и аппетитный запах свежих булочек и кофе чуть не вызвал у Роксаны рвоту.
То ли дело было в ее настроении, но все ученики казались ей такими же подавленными, как и она сама. Лили Эванс вошла в Большой зал, глаза у нее были красными и опухшими.
— Это все из-за новостей? — не отставал Нотт. — Я согласен… кошмарное событие… — он развернул газету.
— Каких еще новостей? — безучастно спросила Роксана, покосившись на него, и случайно увидела свое отражение в серебряном кофейнике.
Серое помятое лицо, волосы, небрежно собранные на макушке в узел (несколько дней она каждое утро старательно укладывала их, чтобы он обратил на нее внимание), под глазами круги.
— Ты разве не слышала? Этой ночью в Запретный лес пришли оборотни и растерзали ученицу из Гриффиндора, — он нахмурился и пощелкал пальцами. — Кошмар… просто кошмар.
— Какую еще ученицу?
— Кажется, ее зовут Тинкер Бэлл.
____________________________________________________________
http://maria-ch.tumblr.com/post/41868616381/40
*В эпизоде с пальцами используется не длина пальцев, а ширина — подушечки пальцев выполняют роль шкалы сантиметров на линейке.
========== Быть человеком ==========
Ремус Люпин
...1965 год...
— Пап...пап, ну не надо. Пап...со мной все хорошо...
Отец стоит у его кровати на коленях, спрятав лицо у него на груди, плачет навзрыд, а маленький напуганный Ремус неуверенно гладит его по голове и пытается понять, что происходит. В дверях стоит растерянная бабушка и мрачный, устрашающий дядя, брат его матери.
Выглядят они очень молодо и Ремусу кажется, что на самом деле это они его родители, а отец — только его старший брат. У него и у дяди почему-то руки и лица исцарапаны, словно их драла гигантская кошка. А ещё незнакомка с портрета над кроватью смотрит на него ласковыми карими глазами и улыбается. Ремус знает, что это — его мама, он видел её во сне этой ночью.
Сначала ему было очень плохо и очень больно. Потом он потерял сознание и ему приснилось, что он бежит по снежному лесу, а впереди идет невысокая фигура в длинной черной мантии. Он бежит за ней, потому что это невероятно важно, как-будто вся его жизнь сводится к этому бегу. Но внезапно, после бесконечно долгой погони незнакомка останавливается сама, оборачивается, снимает капюшон и он понимает, что это мама.
Она протягивает ему руку и говорит, ласково улыбаясь и склоняя голову немножко набок:
— Ты человек, сынок, проснись.
Тогда Ремус и пришел в себя. Ему все ещё было очень плохо, но больше не было больно.
Он знал, что теперь выздоровеет и все будет хорошо.
Но отец все равно почему-то плачет и все время просит прощения.
За что?..
...1971 год...
— Письмо от Дамблдора, да?
— Да.
Ремус чувствует, как у него заходится сердце и крепче прижимается к щели в двери на кухню, где сидят отец и дядя. Ему видно только край стола, большую каменную печку и правую руку отца. Пальцы его нервно стучат по столу.
Почему-то всю жизнь он потом помнил именно этот жест.
Но тогда его волновало другое.
Дамблдор...
Директор школы Хогвартс.
«Ты никогда не поедешь учиться туда, волк! А я поеду! Уже еду. На следующей неделе в одиннадцать! Ну что, съел, съел? Ха-ха-ха-ха....»
Слышатся тяжелые шаги, скрип половиц, звук отодвигаемого стула. Дядя садится и заслоняет отца широкой спиной.
— Ну и что ему от тебя нужно?
— Речь шла не обо мне.
Чашка грохается об стол.
— Тысячу раз говорил тебе, Маркус! Увези его во Францию, или в Румынию, подальше отсюда! — стул скрипит, дядя наклоняется вперед и говорит непривычно тихим и доверительным голосом. — Мальчику будет лучше среди своих, среди таких же, как...
— Кто? Он человек, человек и ещё раз человек! — голос отца возвышается, но он явно боится, что Ремус его услышит и старается держать себя в руках. Слова его звучат так, словно он их кожаным ремнем затягивает. — Он такой же как все и мне, вам должно быть плевать, что там болтают в деревне! Его место среди таких как он, всё верно. Потому я отвечу согласием и он поедет учиться! Я не желаю, чтобы он просидел в этом чертовом лесу всю свою жизнь, как я! Рея мечтала...
— Рея мечтала?! — в голосе дяди слышится угроза. — Моя сестра мечтала не о том, чтобы над её сыном насмехались и издевались до конца его дней! Слыхал про девочку из Отдела контроля за магическими существами? Её сына, так же как и Ремуса, покусал Сивый! Маглы сожгли мальчика заживо, когда кто-то увидел, как он ест сырое мясо! А девчонку камнями закидали, как в четырнадцатом веке, решили, что она с волками жила. Не о таком мечтала моя Рея! Не о таком! — дядя грохает кулаком по столу. — А в этой растреклятой школе ему никогда не дадут почувствовать себя таким как все, никогда не дадут забыть о том, кто он такой. Через год, может два страна утонет в чертовой «чистой крови» и здесь его либо сгноят, либо он попадет к Сивому в колонию и вот что ты с этим сделаешь! — дядя изображает двумя руками неприличный жест. — Услышит волчий зов и всё! Поминай как звали! — дядя вскакивает и нервно меряет шагами кухню. — А я, между прочим, говорил тебе не злить Сивого! — вдруг ни с того ни с сего кричит он и тычет в отца толстым загорелым пальцем. — Говорил не подбираться слишком близко к его колонии! Говорил?! Говорил я вам, не спешить со свадьбой, в семнадцать-то лет?! Но ты никогда меня не слушаешь! И сейчас не слушаешь! А я прав! Всегда прав!
— Хватит казнить меня, Аластор, я уже лишился жены, теперь каждый месяц могу потерять сына, чего ещё вы хотите, чтобы я руки на себя наложил?!
Дядя вдруг схватывает отца за грудки, так, что тот испуганно хватается за стол и приподнимает над полом.
— Ты мне эти шутки брось! Только попробуй, я тебя вот этими руками с того света достану и сам же на него отправлю! Меня могут в любой день эти сосунки в масках шальным заклятием порешить! Кто тогда о мальчике позаботится? Кто у него останется? Не будь тряпкой! — он отталкивает отца и тот врезается спиной в стол.
Повисает тягостная тишина. Отец тяжело дышит, глядя в пол, дядя наливает себе кружку пива.
— Я устал, Аластор, — наконец говорит отец. — Я ужасно устал. Чувствую себя стариком, а ведь мне нет и тридцати. Что с ним станет, когда я уйду? Лучшее, что я могу ему дать — нормальная, спокойная жизнь, и я хочу ему её дать, я обязан! И вы обязаны. Хотя бы ради...хотя бы ради неё.
Долгое время на кухне больше не произносится ни звука. Дядя так долго меряет шагами тесное пространство, что Ремусу становится страшно. Неужели он все-таки откажет?! И отец молчит.
Что же за мучение?
Наконец, дядя говорит:
— Ладно! Я сам поговорю с Дамблдором. Выясню, что у этого лиса на уме и на кой черт ему сдался наш Ремус. Потом всё расскажу. А пока ничего ему не говори! Пусть не радуется раньше времени.
...1977 год...
— ...не могу поверить, просто не могу поверить... — бормотало светло-серое, широкое пятно.
— Успокойтесь, Помона. Это ещё надо доказать, — спокойно молвило второе, пурпурное, узкое и длинное. Хотя может он и не видел их, эти говорящие пятна. Может они ему просто снились.
Ремусу тяжело было на них смотреть. Свет со всех сторон бил в глаза и заползал в голову через виски и глаза мучительной, тупой болью.
— Доказать? — по его испятнанному сознанию стремительно промелькнуло что-то темное.
Бабочка! Ремус ловил бабочек в детстве, пока его отец охотился на волков. Он захотел поймать и эту, но руки словно свинцом налились и бабочка растворилась в свете.
— Что именно вы собираетесь доказывать, Дамблдор?! Мальчишка ослушался моего приказа, вашего приказа и теперь, вот, взгляните — изуродованный труп тринадцатилетней девочки! Странно, что ей оставили руки и ноги, обычно их отрывают первыми.
Раздался вскрик.
— Прошу вас, мадам Помфри.
— Я не понимаю, что вам ещё нужно, чтобы вышвырнуть эту псину вон?!
Псина. Сириус — псина.
У него тоже была псина. Его псину звали Чарли и Чарли тоже задрали волки, как и его самого.
Зубы у волков длинные и желтые. Они несут боль и проклятье.
Теперь он и сам волк.
Он волк, а не человек.
Он волк...
Волк...
...он бежит по лесу, вдыхая и выдыхая острый, чистый морозный воздух, а впереди идет женщина в черном. Он знает её давно, он с ней хорошо знаком! Он бежит быстрее. Лес разрастается, становится всё шире и шире, поглощая пятна, бабочек, собак и волков. Остается только снег и белая пустота, из которой он сыплется...
...Белый — это сладко. Белая скользкая ткань струится сквозь его пальцы...струится по нежным плечам... её сладкое дыхание тоже белое...
...Белый — это больно. Он чувствует резкую боль в боку, останавливается и прикладывает к белой боли ладонь. Человеческую ладонь! Он больше не волк?! Что это значит? Ремус выдыхает, оборачивается и видит, как женщина в длинной чёрной мантии уходит, но уже с другим волком.
Ремус кричит ей вслед — совершенно беззвучно, но лес замирает, пораженный этим воплем.
Женщина останавливается, медленно оборачивается, скидывает капюшон и на него в упор смотрят ледяные, прозрачно-серые глаза Валери Грей.
Ремус дернулся и проснулся.
Глаза сразу же обжег яркий свет — он лежал как раз напротив окна, облитый янтарными лучами теплого осеннего вечера и первые пару секунд только слепо моргал, пораженный внезапным торжеством жизни.
Воздух в крыле был чистый, свежий, напоенный горькой смесью лекарств и сухого осеннего аромата — дыма и опавших листьев. Занавески на открытом окне слегка волновались и лица Ремуса ласково касался ветерок.
Он глубоко вздохнул и как всегда бывало в такие минуты, до краев наполнился тихой, беспричинной радостью.
Он жив. Он выжил.
Губы у него слиплись, язык распух и прилип к нёбу, а во рту пересохло так, словно он вовсе никогда не пил, голова гудела и ему было больно лежать, а вся левая часть тела по-прежнему отсутствовала — на всякий случай он даже скосил глаза (это тоже было больно), чтобы убедиться, что она по-прежнему на месте. Он увидел только пижаму, но правой частью чувствовал, что его торс от пупка и до ключицы крепко замотан бинтом. Вот, значит, что чувствуют эти затянутые в корсет дамы на школьных картинах. Кошмар. Ремус поморщился попробовал пошевелить рукой. Пальцы, лежащие на животе, зашевелились, но он не почувствовал движения. Это было так странно, словно он видел не свою руку, а чужую.
— Привет, старик.
Ремус повернул голову и увидел Джеймса.
Непривычно бледный, растрепанный больше обычного, под глазами круги. Как будто он тоже перенес превращение. Встретившись с ним взглядом, Джеймс приподнял уголок губ, но улыбка вышла невеселой.
Ремус попытался приподняться, но не вышло. Джим инстинктивно вскинул руки и вскочил, но он уже повалился на подушку, страдальчески поморщился и приложил здоровую руку к боку.
— Мы уже думали, ты решил кони двинуть! — к кровати подошел Сириус и протянул ему руку, которую Ремус с радостью пожал. Улыбка у Бродяги вышла безрадостная, да и сам Сириус выглядел неважно, как-будто не спал несколько дней. Их с Джеймсом мрачность явно имела что-то общее, только Ремус не мог понять, что именно. А ещё он заметил, что на его друзьях не школьная форма, а обычная магловская одежда — футболки и джинсы. Это было странно, учитывая, что сегодня... интересно, а какой сегодня день?
— Среда, — ответил Сириус, хотя Ремус ни о чем не спрашивал.
— Как среда? — опешил он. — Я, что, провалялся здесь пять дней?
