Автор книги: -Joy-
сообщить о нарушении
Текущая страница: 242 (всего у книги 275 страниц)
— Сделал! — воскликнул Ремус. — Валери, да пойми же, я люблю тебя, я не могу смотреть, как ты нежничаешь с этим человеком, не могу вечно тебя с кем-то делить! Я много раз говорил тебе, что хочу, чтобы мы были вместе, открыто, так, чтобы нам не нужно было ото всех скрываться! А если ты стыдишься отношений с оборотнем, лучше так и скажи!
Валери, которая все это время просто смотрела на него, вдруг заливисто рассмеялась.
— Мой милый, милый Ремус, — она обняла его за пояс. — Как тебя вообще можно стыдиться? — легкая рука легла ему на щеку, большой палец ласково скользнул по шрамам. Ремус прикрыл глаза, почувствовав моментальную слабость в руках и ногах. — Ты — самое лучшее, самое чистое и светлое, что только было в моей гадкой жизни.
Ремус открыл было рот, чтобы возразить, но она прижала прохладные, пахнущие травой пальцы к его губам.
— И именно поэтому я так хочу тебя уберечь, — прошептала она, касаясь губами своих пальцев. Ремус чувствовал её дыхание. — Мой милый, честный мальчик. Ты сам еще не готов к тому, о чем меня просишь. Ты вырос здесь, под защитой Дамблдора, и не знаешь в полной мере всю силу человеческого отчуждения, ведь у тебя есть друзья, и они всегда готовы тебе помочь. За пределами школы ваши дороги так или иначе разойдутся, и тебе придется отвечать самому. Мне всегда было безразлично, что думают люди, я знаю, что, если они захотели кого-то осудить, их ничто не остановит. Но тебе ни к чему груз нового осуждения к тому, что ты уже несешь. Он итак достаточно тяжел, — Валери провела ладонями по его шее и плечам, сомкнула ладони у него на груди, её голос дрогнул. — А в сочетании с браком, это тяжесть может стать невыносимой и раздавить то чувство, которое... заставило тебя совершить этот честный, замечательный поступок. Поверь мне, я знаю, о чем говорю. И не хочу, чтобы с нами это случилось. Я и так поломала тебе жизнь. И меньше всего на свете мне хотелось бы связывать тебя… обязательствами, — прошептала она, опустив взгляд. Ремус нахмурился, но сказать ничего не успел, потому что она снова подняла глаза, и теперь их выражение сделалось строгим и непреклонным.
— Поэтому, я прошу тебя, не говори со мной больше об этом, — она легонько надавила ладонями ему на грудь, и Ремус машинально отступил на шаг. Беспокойная, вечно рвущаяся на волю прядь его волос надо лбом, мазнула Валери по темным волосам. — И не проси меня оставить Генри.
Пауза, повисшая в загоне в этот момент, была такой глубокой, что Ремус услышал, как редкие дождевые капли шлепаются на листья. Дождь? Он даже не заметил…
— В таком случае, может, нам лучше на время расстаться? — хрипло спросил он, засунув руки в карманы — чтобы не было соблазна её обнять. — По крайней мере, пока Генри не найдет кого-то другого, кто смог бы перевязывать ему раны, или пока ты не найдешь в себе силы его оставить.
Валери молчала, и по её лицу Ремус не мог понять, о чем она думает. Сердце рвалось из груди.
— Хорошо, — негромко сказала она, испытывающе глядя на Ремуса. — Если ты считаешь, что так будет лучше.
Ремусу захотелось заорать: «Господи, да нет, конечно, я не хочу с тобой расставаться, ни сейчас, никогда!». Но он не стал этого делать.
— Может, это будет правильно, — тихо добавила она, отводя взгляд. — Наши отношения уже стоили этому замку одной ученицы. Еще одной детской жизни на своей совести я не выдержу.
Ремус тяжело сглотнул, испуганно глядя на неё, но больше Валери ничего не сказала. Коротко глянув ему в глаза напоследок, она отвернулась, взяла с земли корзинку с кормом и отправилась в дальний вольер, кормить детенышей единорога. Ремусу хотелось её остановить, сказать что-то, когда она прошла мимо, но руки отчего-то налились свинцовой тяжестью, а в горле встал ком.
Он стоял так довольно долго, не обращая внимание на сыпавшуюся с неба морось. Величина и тяжесть принятого решения обрушились на него с такой силой, словно на плечи ему с небес упал камень. Но Ремус был тверд. Он — не безмозглый мальчишка, который с радостью проглотит наживку и будет честно исполнять роль терпеливого наблюдателя за дверью спальни.
На обратном пути морось превратилась в полноценный ливень, и в замок Ремус пришел промокший до нитки. Принял душ, переоделся в сухое, прошелся немного по пустой спальне, постоял у окна, глядя перед собой слегка удивленным, пустым взглядом, а потом упал на кровать, лицом в подушку, и издал жуткий, мучительный стон.
***
За последний месяц жизнь Роксаны превратилась в ад.
И дело было не в том, что Мальсибер взял себе за правило всячески издеваться над ней, унижать её и придумывать разные гадости, которые добивали её, и без того растерзанные нервы. Вовсе нет. Самым страшным было то, что Роксана настолько привыкла к этому, что стала воспринимать все это как должное.
В самом начале этого ужаса ей казалось, что Мальсибер просто мстит ей за старые обиды, и скоро его отношение изменится — ему станет на неё наплевать. Но потом она поняла, что, в тот день, когда она заключила с ним договор, влезла в клетку с мантикорой. И нет смысла ждать, что в один прекрасный день эта мантикора станет единорогом. Надо привыкать к тому, что у неё есть когти, клыки, и что она может в любой момент на тебя броситься. И она привыкла. Не сразу, конечно, но очень скоро её перестали удивлять его привычки, как, например, привычка на людях строить из себя самого вежливого и обходительного джентльмена, а наедине срываться на неё, изводить и распускать руки за то, что она посмела поспорить с ним при одноклассниках. Генри носил на мизинце гигантский фамильный перстень — эта платиновая сучка стала личным врагом Роксаны за этот месяц, и уже оставила на её щеке крохотный шрам. И это, если не считать других привычек — хрустеть пальцами, визгливо смеяться и раз за разом больно наматывать на кулак её волосы во время отвратительных и болезненных соитий. Сначала она думала, что он ненавидит именно её, но очень скоро поняла, что для Мальсибера она — не более, чем игрушка. Пока что ему интересно разбирать её на части и колотить об пол. Когда станет не интересно… об этом лучше не думать. До тех пор отец, или Люциус что-нибудь придумают, а пока она будет стараться поддерживать в нем этот интерес. Парадокса ужаснее в её жизни еще не случалось.
В детстве Роксана презирала Нарциссу за то, что большую часть времени та проводила с замороженным лицом, не улыбаясь и никак не реагируя на то, что творится вокруг. Теперь её собственное лицо стало таким же. Зализывая раны, обильно замазывая синяки и ссадины тональным кремом, Роксана все больше и больше обрастала слоем тупого безразличия к собственной судьбе. И если бы не ободряющие письма из дома, в которых родные сообщали о том, что Абраксас ведет секретные переговоры с Отделом Тайн и юристами, пытаясь найти способ отменить действие Обета, утешали и обещали, что этот кошмар с «перемирием» скоро непременно закончится, Роксана наверняка наложила бы на себя руки. Впрочем, она итак уже давным-давно не чувствовала себя живым человеком, потому что Мальсибер методично убивал все то, что приносило ей хоть какое-то удовольствие. Это приносило удовольствие ему. За этот месяц он уничтожил все её запасы сигарет, огневиски, пластинок, книг и кассет. Все попытки Роксаны возмутиться карались насилием за запертой дверью, так что очень скоро у Роксаны пропал и к сексу как таковому — сама мысль о нем вызывала панику и желание спрятаться в какой-нибудь темный и безопасный угол, туда, где не будет издевательств, унижений и шелеста вытягиваемого из-за пояса ремня с тяжелой пряжкой…
И если поначалу она еще как-то сопротивлялась и барахталась, то теперь ей все чаще становилось все равно, что происходит и почему. Лишь бы только он её не трогал. Буквально. Лишь бы дал ей передохнуть от своих рук, дыхания и голоса. А самое главное — от боли. Чтобы избежать последнего, Роксана научилась проглатывать все свое недовольство, кивать, соглашаться и опускать взгляд. Плевать. Плевать на все.
Другой бы сказал, что не все в её жизни так плохо, ведь взамен этих удовольствий Роксана получила другие. Несмотря на свою любовь к зверствам, Мальсибер строго соблюдал их договор, и Роксана, как официальная невеста, могла беспрепятственно тратить его деньги на всё, что считала нужным. Правда «всё» ограничивалось, в основном, ерундой, вроде шмоток, обуви, косметики и прочего. Роксана всегда была довольно неразборчива в этом плане, пользовалась тем, что удавалось достать, а иногда и стащить, ведь очень часто родственники в качестве наказания перекрывали финансовый поток, и она оставалась на мели. Теперь же Мальсибер требовал, чтобы она выглядела «как подобает», и поэтому в скором времени комната Роксаны пополнилась резным лакированным шкафом, где чинно висела сшитая на заказ одежда, полкой с обувью, светильниками и тканями, закрывающими кое-где каменные стены. Кроме того, пространство комнаты волшебным образом расширили, чтобы влезла новая кровать (иногда Мальсибер оставался у неё ночевать), а у стены разместили исполинский туалетный столик, до отказа забитый лучшей волшебной (а иногда и магловской) косметикой.
Словом, комната стала еще более чужой, с тех пор, как Роксана попала туда впервые. Любимые плакаты, сопровождавшие её из школы в школу, сгорели в камине общей гостиной, вместо любимого домашнего бардака появился персональный школьный эльф— уборщик и куча ненужного барахла, которое, якобы, должно было радовать Роксану так же, как радовало остальных слизеринок, ведь теперь она ничем не отличалась от них! Ходила такая же аккуратная и прилизанная, с жемчугом на шее, и школьной сумкой, за стоимость которой можно было купить самую лучшую гоночную метлу. Но на деле, у Роксаны осталось всего две радости: плеер, надежно спрятанный в красной сумке на берегу озера, и квиддич. Хотя, если учитывать последние события, то с уверенностью можно сказать, что из радостей у неё остался только плеер.
Незадолго до матча Слизерин-Пуффендуй Мальсибер заявил, что теперь, когда он занял в команде место Нотта, Роксана не может играть, ибо место хорошей невесты — на трибуне, а не на метле рядом. Если бы дело касалось чего-то другого, хорошо научившаяся молчать и соглашаться Роксана не стала бы возникать, и конфликт решился сам собой. Но это был квиддич! Чувство полета, азарт игры, это единственное приятное, что осталось в её жизни. Может, весь этот месяц она держалась именно ради этих ощущений. А теперь, оказывается, ей и этого нельзя?!
Дело было слишком важное. Роксана попыталась поспорить с ним и отстоять свое место в команде, даже угрожающе прокрутка перстня на мизинце её не испугала, слишком высоки были ставки. Когда Мальсибер увидел, что она уперлась, как бык, пригрозил, что в случае непослушания, накажет её очень сильно, и Роксана сделала вид, что пошла на попятную. Но в день игры тайно проникла в раздевалку, оглушила охотника, который должен был выйти вместо неё, и принялась натягивать его форму.
— Что ты делаешь? — ошарашенно спросил Регулус Блэк, когда увидел, как она спешно переодевается. Вся команда уже шла на поле, задержался только он, потому что не мог найти свои перчатки, и многострадальный охотник, потому что у него от волнения скрутило живот.
— Ты… ты не должна выходить, Мальсибер будет в бешенстве! — зашипел Блэк, но его было почти не слышно за шумом трибун. На Роксану этот шум, вкупе с кипящим в крови адреналином, подействовал, как бодрящий душ — прежняя она, оказывается, не так, чтобы очень умерла.
— Может и будет, но не из-за тебя же! — отозвалась она, хлопнула Блэка по плечу, стараясь не смотреть в его лицо, так похожее на лицо брата, схватила метлу и уверенно отправилась на поле, навстречу шуму трибун, зеленому газону и солнцу.
Слизерин в этот день проиграл. Загонщик из Мальсибера был так себе, Регулус проворонил снитч, а пуффендуйцы явно неплохо подтянулись после поражения Гриффиндору в марте. Несмотря на победу, они все равно оставались ниже Слизерина и Когтеврана в турнирной таблице, так что в финал не вышли, но радовались так, словно выиграли Кубок.
Мальсибер приземлился на поле белый как мел, посмотрел на Роксану, и захватившая её эйфория сошла как пена.
Ночью ей было очень больно. Мальсибер оторвался, ведь теперь он мог не только наказать её за то, что она ослушалась его, но и отыграться на ней за обидный проигрыш. Часть её волос осталась на кожаном ремешке его часов и в перстне, не то, что сидеть, даже двигаться Роксане было больно, Пока Мальсибер одевался, она лежала на животе на своей новенькой, шелковой постели, со вспухшими рубцами на спине и ногах, и привычно глотала слезы. Застегнув ширинку, Мальсибер позвал эльфа, приказал ему наложить «мисс Малфой» на спину холодный компресс, и ушел, весьма довольный собой.
Несколько дней Роксана двигалась чуть ли не в раскоряку, а любая попытка сесть отзывалась мучительной болью. Мальсибера все это страшно смешило, но, по крайней мере, он дал ей время передохнуть от себя, правда немного, потому что уже сегодня намекнул, чтобы она побыстрее брала себя в руки, так как он «соскучился».
Роксану настолько перепугало это заявление, что она сбежала из замка и спряталась под ивой на берегу, там, где её невозможно было увидеть со стороны лужайки и окон. Роксана просидела там весь вечер, заткнув уши наушниками. Дождь унялся, небо расчистилось, и долину захлестнула такая умиротворяющая красота, что Роксана немного расслабилась и задремала, убаюканная стрекотом сверчков и пением жаб. Проснулась оттого, что жутко замерзла и проголодалась. Пока она спала, совсем стемнело, но в замок возвращаться было все равно страшно, поэтому Роксана решила сидеть у озера до последнего.
Там-то они и встретились.
Блэк шел со стороны хижины Хагрида. Нес какую-то поклажу, весь окутанный клубами табачного дыма. Роксана лотнее закуталась в плед и выпрямилась в своем убежище. Она не знала, что лучше — увидеться с Сириусом, или спрятаться от него? Весь этот месяц он всем своим видом показывал, что она не достойна даже того, чтобы просто заговаривать с ней. Но еще лучше ему удавалось притворяться, что Роксаны не существует. Сириус и раньше так делал, хотя, вполне может быть, что теперь ему действительно стало на неё наплевать. Во время матча Роксана видела его на трибуне, он сидел в обнимку с двумя девчонками с шестого курса и мурчал им что-то в уши. Из-за этого она упустила квоффл, о котором Мальсибер не забыл напомнить ей во время «наказания».
Роксана потянула носом — в воздухе запахло знакомым запахом вишневых сигарет, и рот немедленно наполнился слюной. Мерлин, она бы сейчас, наверное, душу продала за одну-единственную сигаретку с вишнями! Роксана так жадно принюхивалась, что чуть не выпала из своего убежища, и Блэк её, конечно же, заметил. Ему явно не хотелось с ней говорить, но ситуация требовала того, раз уж они друга заметили, поэтому он замедлил шаг, а затем и вовсе остановился, щурясь в темноту.
— Малфой? — Блэк недоверчиво усмехнулся и зачем-то огляделся. Роксана еще плотнее запахнула на себе плед. С некоторых пор любой представитель мужского пола вызывал у неё страх и неприятие, даже если просто стоял рядом. — Если ты решила утопиться, то не тяни, водичка сегодня отменная, — проговорил Блэк, разглядывая её. — Там, конечно, водятся пиявки и другие ползучие гады, но тебе же к ним не привыкать, правда? — он затянулся.
Роксана пропустила его слова мимо ушей. Она тоже оглянулась на замок, а потом неуклюже поднялась на затекшие от долгого сидения ноги, и выпалила хриплым голосом:
— Блэк, дай мне закурить.
Повисла небольшая пауза. Роксана не сомневалась, что Блэк ей откажет. Он смотрел на неё, без удивления, но как-то слишком внмательно, и, кажется, хотел опять подколоть.
— Пожалуйста! — прохрипела она, еще раз оглянувшись и испуганно вытаращив глаза.
Блэк помучал её еще секунду, а потом полез во внутренний карман, достал оттуда пачку сигарет, вынул несколько штук и сунул обратно в карман, а пачку кинул Роксане.
Она схватила её, жадно открыла и глубоко вдохнула любимый запах.
— Спасибо, — выдохнула она и дрожащими руками вытряхнула из пачки сигарету. Вспышка огонька — и Роксана с тихим стоном опустилась обратно на траву, погружаясь в сладкий дурман.
— Жизнь нелегка, мадам Мальсибер? — вежливо поинтересовался Блэк после паузы, разглядывая её, теперь уже без насмешки.
— Жизнь вообще нелегка, — пробормотала Роксана, пряча пачку в свою красную сумку.
Покончив с этим, она застегнула замок, и бесстрашно посмотрела на Блэка. Он смотрел на неё, такую, должно быть, другую и чужую, изучающе и чуть-чуть насмешливо, как всегда. Вот только глаза у него горели каким-то нездоровым огнем.
— Презираешь меня, да? — спросила она, задрав подбородок.
— Тебя нет, — хрипло ответил Сириус. — А себя — да, за то, что так легко попался.
