Автор книги: -Joy-
сообщить о нарушении
Текущая страница: 240 (всего у книги 275 страниц)
— Да забудь, Эванс не злопамятная, она уже забыла, и вообще, она понимает, почему ты на людей кидаешься. И все понимают.
Сириус нахмурился еще больше.
— Я не готов к воспитательной беседе, пап, — протянул он и щелкнул зажигалкой.
— Да? Ну и иди нахуй, — отрывисто сказал Джеймс, проедая его глазами. — Иди в сортир и вздрочни, только потом закрывай свою долбаную кровать на ночь чарами, понял?
Они помолчали, дуясь, как тринадцатилетние девочки и вытягивая жизни из сигарет.
— Я…
— Слушай, Бродяга, это уже нездорово, — вскинулся Джеймс. — Присунь уже какой-нибудь девчонке, а то я не готов проснуться в одно прекрасное утро и увидеть, как ты трахаешь Полную Даму, или миссис Норрис!
— Я был у Роуз неделю назад, — нехотя сказал Сириус, и голос его звучал невнятно из-за сигареты, а потом он осторожно взглянул на Джеймса и разозлился.
— Что ты пялишься, я не смог, ясно? — громко сказал Сириус, выдыхая на каждом слове по облачку, а потом яростно затянулся. — Хотел, но не смог. Но я, мать твою, пытался, ясно?
Джеймс был здорово удивлен, и еще его, кажется, порывало заржать, но этого он бы сам себе не простил.
— Да ладно? Вообще не смог? Бля, мне, что, отсесть? — он красноречиво оторвал от подоконника задницу, делая вид, что собирается уйти.
— Нет, Сохатый, я почти не смог, еще немного — и смог бы, — язвительно сказал Сириус, кажется, из последних сил сдерживаясь, чтобы не врезать Джеймсу по очкам. — Не стоит, как тебе еще, блять, объяснить?
Джеймс сел на место и погрузился в скорбное молчание.
— Пришлось поделать ей и съебаться, пока она не начала спрашивать, — Сириус дергал ногой и снова выглядел так же паршиво, как за завтраком, как вчера, и вообще всю эту неделю. — Я уже три склянки, ну знаешь, того зелья выхлебал, и ни хрена. А сейчас я чуть не сшиб её, и у меня гребаный столб в штанах. Эта сучка точно меня чем-то опоила, говорю тебе, — процедил он и затянулся так, что даже у Джеймса в горле защипало.
— Ну так и что? Она, конечно, могла тебя опоить, но… бля, Бродяга, трахайся с ней, в чем проблема? Не обязательно… ну знаешь, делать уроки вместе, или проводить вместе Рождество. Когда это было проблемой? Просто трахай её время от времени, а потом тебя отпустит и все будет нормально. Или ты перед Мальсибером зассал? — Джеймс криво ухмыльнулся. Сириус юмор не оценил и спрыгнул с подоконника.
— Завали, Сохатый, я к ней больше не притронусь, — отрезал он, расплющивая сигарету о подоконник. — И еще, надо антидот поискать. На всякий случай.
— Нюниуса попроси, — осклабился Джеймс. — Потому что если ты сунешься с этим к Эванс…
Сириус усмехнулся в ответ и качнул головой, снимаясь с места и одновременно засовывая руку в карман.
— Всё, валим. Не хочу Филчу попасться.
Джеймс зафыркал от смеха, и все еще нес сигарету ко рту, когда на его лице вдруг проступило смятение.
— Бродяга, а сегодня среда, или четверг?
— Четверг, — бросил Сириус, не поворачиваясь.
— Твою мать! — Джеймс спешно затушил сигарету, снимаясь с места похлеще скакового гиппогрифа. — Сегодня же Травология с утра, окно у нас по средам! Стебль нас жопой в пень с огурцами засунет, бежим!
Когда они пробегали по пустым коридорам мимо запертых классов, их шаги казались особенно громкими, но было поздно думать о том, что будет, если их застукает Макгонагалл, или Филч. В холле был уже почти совсем пусто — если не считать небольшой группки слизеринцев, идущих со стороны кухонь. В другой ситуации Джеймс постарался бы просто побольнее задеть кого-нибудь из сальноволосых засранцев плечом, и дело с концом, но сейчас он замедлил. Уоррингтон прятал в сумку выстиранную форму для квиддича, Мальсибер посмеивался над чем-то, Регулус шел последним и сворачивал свою форму в рулон.
— Какого черта? — Джеймс остановился, встав у слизеринцев на пути. Те тоже остановились и моментально набычились. Сириус оббежал их быстрым взглядом и задиристо приподнял голову.
— Тебе чего, Поттер? — лениво растягивая слова, спросил Мальсибер, когда увидел преграду. Хотя Джеймс не сомневался, что слизеринцы заметили их сразу, или даже раньше, и специально выбрали такой маршрут.
— На хрена тебе форма, Мальсибер? — спросил Джеймс, угрожающе надвигаясь на него. — Дамблдор отменил матч из-за траура!
— Ну, Дамблдор, может и отменил, — Мальсибер не смог сдержать самодовольной улыбки. — Но профессор Слизнорт согласился со мной, что в такое… — тут его губы издевательски дрогнули. Ноздри Джеймса раздулись. — …непростое время, нам всем нужно как-то развеяться, отвлечься от дурных мыслей. Он поговорил с Дамблдором и уговорил его возобновить расписание матчей. Не знаю, почему он передумал, — Мальсибер сузил глаза. — Должно быть, понял, что никого в этой школе не волнует смерть очередной паршивой...
Договорить он не успел, потому что в этот момент бурлящее с самого утра нетерпение Сириуса вырвалось наружу отличнейшим заклинанием, и оно хлестнуло Мальсибера по лицу. Тот шарахнулся назад, машинально отступая и держась за щеку и нос.
— Посмотрим, как ты будешь летать без глаз, — прошипел белый как мел Сириус, снова вскидывая палочку.
Завязалась драка. Слизеринцев было больше, поэтому неудивительно, что они очень быстро оттеснили Джеймса и Сириуса, заставив их сначала сбежать по главной лестнице в холл, а затем — разделиться.
— Мы тут разговаривали между собой о смерти этой вашей Мэри, — со смехом задирался щуплый хвостатый Руквуд, скаля зубы, и довольно неплохо отбивая атаки Джеймса. — Хотели пойти поссать на эту вашу чахлую клумбу возле гостиной.
Слизеринцы заржали. Джеймс с ходу выпалил очередное заклинание, Руквуд пригнулся, и чары угодили в гигантские песочные часы на стене.
Все дерущиеся обмерли и обернулись как один, глядя на исполинские, сверкающие драгоценными камнями чаши. Пару секунд ничего не происходило, и у Джеймса отлегло от сердца, как вдруг на гриффиндорских часах появилась трещина, затем — на когтевранских. То ли дело было в разгулявшихся нервах, но всем вдруг почудилась, что часы мелко дрожат. А в следующий миг все четыре чаши лопнули с оглушительным звоном, выплеснув на пол радужный водопад самоцветов.
— Валим! — истошно заорал Мальсибер, и слизеринцы тут же рванули в подземелья, по-крысиному поджав плечи.
— Твою мать, твою мать, твою ма-ать! — Джеймс завертелся на месте. Разноцветные камешки катились по полу во все стороны, скрипели под подошвами ботинок. На шум вот-вот должны были прибежать преподаватели.
— Черт возьми, я уверен, что это нихуя не сработает, — бормотал Джеймс, пока они с Сириусом кое-как ссыпали камни обратно в чаши. — Это нихуя не сработает, старик, мы попали!
— Ты истеришь, как Хвост, — Сириус, весь красный от напряжения, махнул палочкой, заставляя сапфиры слететься в свою чашу со всего зала. — Не ссы, Сохатый, смотри, как красиво получилось! Ну, давай!
Джеймс махнул палочкой и стекло в часах восстановилось, но ощущение, что их магия не восстановилась так же просто, не покидало, а только усиливалось с каждой секундой.
— Так, спокойно, — Джеймс потрогал ладонью круглый гладкий бок гриффиндорских часов. — Надо проверить, работают ли они.
Они переглянулись.
— Ну и? — Сириус слегка развел руки в стороны. — Давай, олень, кто из нас староста, я или ты?
— Пятьдесят очков Сириусу Блэку.
Часы молча сверкали и переливались богатым светом рубинов.
— Может надо сказать за что? — предположил Сириус, почесываясь.
— Бля, Бродяга, у меня с фантазией туго. Сам придумай, за что тебе пятьдесят баллов?
— М-м-м… мне делали обрезание в детстве?
— Пиздишь! — оглянулся на него Джеймс.
Сириус пожал плечами.
— Чистокровная традиция.
— Твою мать, да за такое и сто не жалко, — пробормотал Джеймс. — Сто баллов Сириусу Блэку за обрезанный хуй!
Часы сначала помотали нервы пару секунд, а потом послушно перекинули внушительную горсть рубинов в нижнюю чашу, но, судя по звуку, с каким упали камешки, даже часы здорово охуели от такой новости.
— Вот, видишь, работает! — Сириус нервно оглянулся и хлопнул Джеймса по спине. — Все, Сохатый, валим, я задницей чую, сюда идет Минерва.
— Погоди-ка… — Джеймс приоткрыл рот, глядя на пустые чаши остальных часов. — Мерлиновы портки, Бродяга, баллы! Все баллы исчезли!
— Да и черт с ними!
— А как по-твоему, на кого первого подумают! — Джеймс толкнул его. — Так, быстро, надо что-нибудь накидать.
Сириус поморщился.
— Та-ак… — Джеймс потер лоб, глядя на часы, как Микеланджело — на пустой холст. — Гриффиндору — сто баллов за то, что он достаточно охуенный, чтобы на нем учился я. И ты. И Эванс. И Люпин с Хвостом.
Сириус хмыкнул.
— Когтевранцам — сто баллов за то, что они такие охуенно умные жопы. Пуффендуйцам — сто за то, что они меня не бесят и хорошо умеют проигрывать, я это люблю. Слизеринцам… м-м-м… четыреста за то, что Нюниус позволял нам все эти годы подвешивать его вверх ногами?
— Вполне честно, как по мне, — отозвался верный Бродяга. Он стоял, сложив руки на груди.
— Пятьдесят Сириусу Блэку за его крутые подтяжки! — лихо ввернул Джеймс, взмахнув правой рукой, как если бы от этого движения что-то зависело.
— Премного обязан, — Сириус склонил голову.
Джеймс прищурился, отступая на несколько шагов и прикидывая, кому еще сколько можно накинуть.
— Всем еще по пятьдесят, потому что я — гриффиндорец, мать вашу, и всех угощаю. Лили Эванс — пятьдесят за то, что она спит со мной, хотя могла бы и не делать этого. Люпину — пятьдесят за то, что он — круче всех в этом гребанном замке. Питеру…
— Двадцать пять? — Сириус приподнял бровь. — Он за завтраком поделился со мной беконом и жрал кашу.
— Сойдет, — Джеймс махнул рукой. — Итого у нас… когтевранцам можно накинуть еще пятьдесят… нет, сто пятьдесят… нет, сто.
Часы с сапфирами точно послали бы Джеймса, если бы могли.
— Пуффендуйцам еще двадцать пять, потому что они мне нравятся, и я лишился девственности с пуффендуйкой… да, еще двадцать пять сверху, — Джеймс поскреб подбородок. — Ну а слизеринцам минут пятьдесят за то, что посмели надругаться над памятью нашей одноклассницы. И еще минус пятьдесят за то, что Мальсибер трахает Малфой. Извини. И еще минус пятьдесят за то, что там учится Нюниус. Фу-у-ух, — Джеймс откинул голову. — А старостой быть даже приятно. Всё, пошли! — вдруг подхватился он, хлопая задумавшегося Сириуса по спине. — Не будем лишать мадам Стебль удовольствия прилюдно над нами надругаться.
Сириус засмеялся и первым вышел за тяжелую дубовую дверь, а Джеймс на секунду снова сунул голову в холл и шепнул часам:
— Плюс семьдесят очков Гриффиндору за Джеймса Поттера, — он широко осклабился, взглянув на упавшую горсть рубинов. — Шалость удалась, мать вашу, — пробормотал он низким от восторга голосом, и исчез за дверью.
***
Ремус вышел из-за деревьев, снял с плеча ремень сумки, и остановился на самом краю крутого берега. Посмотрел вниз. Озеро сегодня было сердито, порывистый майский ветер беспощадно кудрявил воду и гнал по его поверхности волны.
Ремус оглянулся, услышав тихий скрип. Лампадка, оставленная здесь Лили и Алисой, раскачивалась на ветке ближайшего дерева, и норовила вот-вот погаснуть. Увы, Мэри не была такой уж популярной ученицей, и кроме этого знака, здесь больше ничего не было. Хотя, надо отдать должное пуффендуйцам, на последней игре со Слизерином, состоявшейся на днях, они вывесили на трибуне гигантский баннер — «В память о Мэри Макдональд», такой же, как и на двух других трибунах. Слизеринцы заявили, что это не имеет отношения к квиддичу. И проиграли матч.
Ремус снова посмотрел на воду. Ему вспомнилось традиционное прощание, которое состоялось здесь, на берегу, на следующий день после полнолуния. На это прощание мало кто пришел, даже гриффиндорцы, и те не все, а с других факультетов почти никого не было. Дамблдор произнес речь, одинокую свечку пустили по воде, а затем превратили в огонек и отправили в небо. Ремус, погруженный в тот момент в шок и горе, плохо помнил тот день, разве что, как вертел головой, пытаясь разыскать в толпе учеников лица Макдональдов. И только когда напрямую спросил у Лили, где родители Мэри, та посмотрела на него с легким удивлением, и ответила, что Мэри выросла в детском доме…
Эта новость окончательно сломала то хрупкое равновесие, которое Ремус ухитрялся сохранять после её смерти. Мэри выросла в детском доме! Почему она никогда об этом не рассказывала? Почему он никогда не спрашивал её о родителях, и вообще о семье? Оказывается, он почти ничего и не знал о ней…
Возможно, именно поэтому Ремус приходил сюда чуть ли не каждый день. У него осталось так много вопросов. Почему она пошла за ними в ту ночь? Почему она ни разу не говорила о своем детстве до Хогвартса? Почему не признавалась в своих чувствах раньше? Почему она вообще полюбила оборотня?
В замке он ответов не находил. А здесь его совесть не ныла и не кровоточила так сильно. Как будто где-то рядом стоял призрак Мэри, смотрел на него снисходительно, и качал головой: «Какой же ты придурок, Люпин. Ну ладно, сейчас я тебе все растолкую!».
Ремус вздохнул и уселся на траву по-турецки, плотнее закутавшись в мантию и шарф. Тогда, после похорон он не пошел вместе со всеми в замок, а остался на берегу — стоял и рыдал в темноте, раздавленный чувством ужасной, ужасной вины. Он должен был найти её и остановить. Еще тогда, в лесу. Или еще раньше? Он должен был объясниться с ней сразу после того, как она ему призналась. Мерлин, как же ей было тяжело. А он, поглощенный только собой и своими переживаниями, даже не подумал об этом. Выходит, он эгоист. И всегда им был.
Взять хотя бы Валери. У неё были и есть все основания не любить Мэри, или хотя бы сердиться на Ремуса за то, что он распустил нюни и рыдает по умершей девчонке, которая, к тому же призналась ему в любви. А она не рассердилась. В ночь похорон она тоже осталась на берегу, подождала, пока все уйдут, а потом подошла к Ремусу и молча обняла. В этом объятии было что-то совершенно новое, такое, чего между ними раньше не было. Валери не пыталась его соблазнить, она просто обнимала его, прижимая его голову к своему плечу, а Ремус сжимал её так крепко, словно обнимал впервые в жизни, и рыдал взахлеб, как ребенок. А она ничего не говорила, просто молча гладила его по макушке рукой в перчатке.
До этого вечера Ремус думал, что просто не сможет любить её еще больше.
Он сломал веточку, которую вертел в пальцах, вздохнул, бросил в озеро, и плотнее закутался в мантию.
Ремус просидел так довольно долго, погруженный в свои мысли. Опомнился только когда начал накрапывать дождь. Тогда он встал и побрел обратно к замку.
Последнее время Валери была не в духе, и не позволяла Ремусу торчать у неё все вечера. Она говорила, что ему нужно сосредоточиться на экзаменах, и не забивать голову ничем другим. Но Ремус-то знал, что после того, как их застукала Мэри, Валери стала бояться близости с ним. Ремус приводил кучу доводов в защиту того, что им нечего бояться, ведь никому не придет в голову ворваться к ней в спальню среди ночи, а днем тем более некого опасаться, ведь на публике их отношения никогда не переступали черту.
Не работало. К тому же, все аргументы Ремуса так или иначе разбивались о напоминание об экзаменах. Если говорить начистоту, он и впрямь не очень много внимания уделял подготовке, предпочитая ей блаженное ничегонеделанье в компании самой необыкновенной женщины в мире. А теперь эта необыкновенная женщина вытолкала его взашей и приказала учиться.
Пришлось повиноваться. И, поднимаясь в башню Гриффиндора, Ремус как раз думал, что неплохо бы потренироваться с трансфигурацией, и утереть, наконец, нос Сохатому и Бродяге, чьи великолепные «спичечные» капуцины уже научились таскать конфеты из карманов одноклассников, как вдруг увидел его.
Профессор Джекилл торопливо шагал по коридору в сторону кабинета Валери. Рассеяно и несколько раздраженно кивая в ответ на приветствия студентов, вроде: «Добрый день, профессор Джекилл!», или "Добрый вечер, профессор!", он закрывал краем мантии бок и слегка прихрамывал. Что-то подозрительное и нездоровое было в его поведении, так что Ремус, охваченный странным предчувствием, не раздумывая последовал за ним на этаж Валери, однако, пошел не прямой дорогой, а той, которой всегда следовал по утрам, когда возвращался к себе.
Тайный тоннель уперся в глухую стену, которая, Ремус знал это, была на самом деле обратной стороной книжного шкафа. Ремус подналег на него плечом, и шкаф поддался, к счастью бесшумно. В спальне было пусто. Ремус вынырнул из укрытия, миновал застланную зеленую постель с опущенным балдахином, огляделся, глубоко вдыхая воздух, едва ощутимо пропитанный её запахом. Дверь, ведущая в кабинет, была слегка приоткрыта, из-за неё слышалась какая-то возня и голоса. С прыгающим сердцем, Ремус подошел ближе.
