Автор книги: -Joy-
сообщить о нарушении
Текущая страница: 123 (всего у книги 275 страниц)
Она плакала по дороге в медпункт, плакала, пока мадам Помфри сердито квохтала и обрабатывала ее изодранную руку, плакала и гневалась на каждую слезу, а когда Сириус попытался заговорить с ней на трансфигурации, она метнула на него испепеляющий взгляд, сгребла свои вещи в кучу и перенесла их на самую дальнюю парту.
Сначала он не понял, какого черта произошло, а потом до него вдруг дошло.
Она злится вовсе не на Люциуса.
Она злится на него, на Сириуса.
Конечно, ведь все так просто — Люциус может избивать ее сколько угодно, но все равно при этом останется ее любимым братом. А вот ему нельзя лезть в ее святую семейку, потому что он для них — никто.
Хоть бы что там ни творилось, она все равно будет любить это змеиное гнездо.
Это откровение было таким ошеломляющим, что Сириус потерялся в нем на целых два урока.
Да, они вместе сбежали из своего общего дома, но она все равно оглядывается — дай только повод, и она все им простит.
Сириус чувствовал себя так, будто его предали. Это было невероятно гадко.
Он был так зол, что не обращал внимания ни на шепотки, которые все еще преследовали его в коридорах, как рой навязчивых насекомых, ни на друзей, ни на преподавателей.
Он сам не понимал, почему так злится и думает обо всем этом снова и снова, но когда ноги вечером принесли его к гостиной, и он понял, что проведет эту ночь в гордом одиночестве, его злость затихла и превратилась в тупое отчаяние.
Но когда же он вошел в свою спальню, швырнул в угол сумку и сердито отдернул полог своей кровати... обнаружил у себя в постели Роксану.
Она лежала, свернувшись в клубок под его одеялом. Она тихо сопела во сне и не проснулась, даже когда на постель упал яркий свет. Щеки были все так же измазаны тушью, перебинтованная рука лежала у подушки.
Даже во сне ее лицо было все таким же сердитым и недовольным. Она злилась на Сириуса, но пришла спать в его кровати.
Похоже, она сама решает, когда приходить, а когда уходить.
Наверное, он никогда ее не поймет.
Но так даже лучше.
Сириус уже расстегивал рубашку, когда оглянулся на дверь.
Может быть, все дело было в том, что он был так страшно зол на нее.
Но сейчас ему хотелось так, что с этим надо было срочно что-то делать.
Он начал, даже не дав ей проснуться.
Хвала Мерлину, она не стала ничего говорить, когда открыла глаза.
Это был один из тех замечательных моментов, когда они понимали друг друга без слов.
Хорошо, когда есть кто-то, кому не надо ничего объяснять.
========== Двенадцатый день. Часть 2 ==========
Хочу увидеть, как я выгляжу в зеркале, когда глаза мои закрыты.
Жан Полль Рихтер
День первый
«Урод. Чудовище. Мразь. Ненавижу...»
Ремус прерывисто вздохнул и оперся руками в стену о бокам от большого настенного зеркала.
На него смотрел парень. Подросток. Совсем ещё ребенок — но уже и нет. Больше нет. Больше никогда нет.
Бледное, худое тело исполосовано шрамами. Испятнано синяками и кровоподтеками. Лицо восково-серое, пересеченное тремя свежими царапинами. Под запавшими глазами — круги, на левый глаз спадает прядь волос — она мелко дрожит и с ней капельками падает вода...
«Ненавижу...ненавижу тебя, ненавижу!»
Ремус сам дрожит с головы до ног и даже плавающий по ванной комнате пар не может его согреть, даже вода, под которой он целый час до крови раздирал кожу мочалкой...
Отвратительное тело. Грязное, мерзкое, отвратительное тело.
Жилище монстра.
Этот монстр вторгся в него против его воли. Изнасиловал. Взял силой. Он этого не хотел.
Но теперь он сам ничем не лучше.
Он занимался сексом с животным.
Он потерял девственность с оборотнем.
Господи...
Ремус мучительно поморщился, почувствовав, как подкатывает вина, такая же ощутимая, как сильная тошнота.
Он уткнулся горячим лбом в зеркало.
Господи, я не хочу так жить...
В дверь забарабанили.
— Эй, маньяк, имей совесть! — заорал с той стороны Бродяга, но Ремус его не послушал.
Он так и продолжил стоять под обжигающе горячим, шумящим потоком и захлебывался слезами.
День второй
— Ау-у-у-у! Эй, волк! Ну как прошло полнолуние?! Не хочешь рассказать нам? Тебе как, понравилось?
Ремус дернулся, услышав голос Нотта. Слизеринцы, сидящие вокруг, мерзко хихикали, все провожали Ремус насмешливыми, жадными взглядами, пока он шел мимо них к своему столу.
Джеймс громко хлопнул себя левой рукой по правой, показав Като средний палец, потом обхватил Ремуса за плечи и буквально потащил к столу, хотя Ремус не мог есть уже вторые сутки.
Однажды попробовав, он вдруг вспомнил вкус крови волчицы и провел всю перемену на корточках перед унитазом.
День третий
Так больше продолжаться не может.
Он потерял сон.
Каждую ночь Ремус лежал в своей постели, слушал дыхание своих друзей и разбирал себя на части, пытаясь осознать произошедшее, понять его, примириться с ним.
Он порвал свою память на сотни кусков, вспоминая, разыскивая в море того порока миг, хотя бы один чертов миг, когда ему было противно! Когда человек все же брал верх и пытался остановить безумие! Он пытался и не мог. Он обрабатывал, анализировал, тщательно рассматривал каждую секунду, каждую свою мысль и умирал всякий раз, когда понимал, что единственное, что он испытывал тогда — дикое, ошеломительное удовольствие.
И самое страшное — ему хотелось испытать всё это снова. Теснота. До боли, до тошноты острое наслаждение, к которому он был ещё не готов.
Он стал ненавидеть свою кровать.
День четвертый
Как будто слизеринцы о чем-то догадываются. Их издевки стали жестче, злее, яростнее.
Теперь они не упускали ни одного шанса поддеть Ремуса. После смерти девочки, с Сириуса сняли все обвинения, но теперь все прицелы остались без мишени и слизеринцы решили навесить эту мишень на спину Ремуса. Причем буквально — Мальсибер ударил его пустяковым заклятием прямо во время урока зельеварения.
В спину.
Ремус, который в последнее время итак был оголенным нервом, словно с цепи сорвался. Он так и не мог вспомнить, как это вышло, но он, всегда такой уравновешенный, спокойный и слабый, измолотил слизеринского красавчика в такое мессиво, что его бы и мать родная не узнала. А потом в школу приехал его папаша, узнать, кто посмел избить его драгоценного сыночка. Сириус почему-то сказал, что это сделал он. Впрочем, Сириусу всегда было насрать на всех и вся — именно так он сказал, когда Ремус, Джеймс и даже Питер пришли вечером в уборную, где Бродяга отбывал наказание — со своими швабрами и тряпками.
В тот вечер парни снова спрашивали, что с ним происходит. Спрашивали, почему он так много молчит в последнее время, говорили, что он скоро станет похож на Кровавого барона, спрашивали, что его грызет, предлагали просто поговорить. Ремус готов был дорого заплатить за этот разговор — слова жгли его изнутри, точили его как гниль, но он не мог произнести их вслух.
Он не мог признаться друзьям, что человек, ради которого они так часто рисковали собой, на самом деле гораздо хуже, чем они думают. Гораздо хуже.
Он хотел бы поговорить с Джеймсом — но у того самого было проблем навалом. Ремус был одним из немногих, кто знал, что у Сохатого бессонница. И что все ночи напролет он либо гуляет по территории замка в компании с Бродягой, либо торчит у Лили.
Он мог бы поговорить с Бродягой. Но в последнее время к нему было несколько неловко подходить — Бродяга был вечно бледен, у него появились круги под глазами и какой-то нездоровый, беспокойный огонь в самих глазах. Как у вампира в период жажды. Примечательно то, что Роксана Малфой являлась полным отражением его состояния и хотя они говорили, что они — не пара, напоминали людей, пораженных общей болезнью.
И когда Ремус смотрел на этих двоих, на него снова накатывала тошнота.
Можно было попробовать рассказать всё Питеру — но тот как-то совсем плохо выглядел, все время дергался и оглядывался так, словно ожидал удара. Случившееся с Анестези подкосило многих — трудно смириться с мыслью, что человек, который ещё в прошлые выходные сидел с тобой бок о бок, смеялся и хотел есть или спать — мертв...
Это было слишком страшно.
А Питер... он всегда все принимает слишком близко к сердцу.
Хотя его трудно винить.
Лили и Марлин, на глазах которых случилось это несчастье, в первый день не пришли на завтрак. Лили пришла на второй урок. Она была необычайно молчалива. Вместо того, чтобы писать лекцию, она просто смотрела перед собой и явно видела что-то такое, что им всем было невдомек. Тогда наступила очередь Джеймса вытягивать её из этого колодца — также, как до этого Лили вытягивала его самого. За ужином она немного разговорилась, сказала, что Марлин проплакала всю ночь и весь день — ей пришлось выпить зелье, чтобы заснуть. Вечером Сохатый увел её гулять по территории. Он выворачивался наизнанку, сыпал всеми своими остротами и шутками, стараясь завалить ими ужасную реальность: смерть Анестези, отъезд одной пятой студентов, леденящие кровь заголовки статей в «Ежедневном пророке». Кто-то может сказать, что никакие шутки не способны заглушить действительность. Но так могут сказать только те, кто не знаком с Джеймсом Поттером.
Так или иначе.
У всех были свои проблемы.
И хотя они все спрашивали и наверняка искренне хотели помочь, Ремус знал, что на самом деле его боль — только его ноша. Потому что все они — здоровы. А он — болен. Их жизнь тяжела, в ней тоже встречаются свои штормы, но ни один шторм не страшен, если сам ты — крепкое судно. А если ты насквозь прогнил, то остается только ждать волны, которая тебя добьет или вынесет на берег.
Этого они никогда не поймут.
День пятый
Ремус мучительно застонал, когда удовольствие прожгло его, выгнулся, когда оно выплеснулось наружу, а затем обмяк, удовлетворенно вздохнул, расслабился... и в ужасе подскочил, срываясь с влажной подушки.
Сердце стучало как ненормальное, казалось оно стало размером с квоффл. Голова ещё полнилась сном и мальчику понадобилось секунд двадцать, чтобы сообразить, где он находится.
Он в своей спальне. Сейчас ночь...
Волчица ему приснилась. Всего лишь приснилась, её здесь нет.
Внизу живота разливалась приятная тяжесть.
«О Боги...»
Ремус почувствовал как разом похолодели ладони.
Нет, пожалуйста, только не опять!
Он сорвал одеяло. Сердце подавилось и провалилось куда-то.
Мерлин, нет, нет, нет!
Ремус рванул в душ и сначала смыл с себя все последствия сна.
А потом у него началась истерика.
Профессор Джекилл был не только школьным учителем. Его многочисленные работы по теории разделения магического сознания на темное и светлое, включали в себя серьезные психологические исследования. Проще говоря, он был дипломированным психологом и администрация школы не могла ему это спустить.
Война на многих оставила свой отпечаток. Многие ученики потеряли близких и друзей в Каледонском теракте, родственники некоторых погибли просто от нападения Пожирателей, родители большинства вступили добровольцами в Мракоборческий отдел Министерства.
Психологическая помощь была нужна школе как воздух. И Дамблдор, ещё в начале сентября поручил это дело доктору Джекиллу — Ремус слышал объявление, сделанное за одним из воскресных завтраков. Но он сам, как и подавляющее большинство студентов, скорее согласился бы подставить свою голову под бладжер, чем позволил кому-нибудь копаться в своих мыслях. Почти все восприняли назначение профессора, как личное оскорбление и с авторитетным видом заявляли, что уж кому-кому, а им помощь точно не понадобится! Но тем ни менее, с той поры у кабинета доктора частенько можно было встретить какого-нибудь студента с блокнотом, который торопливо переписывал часы приема и оглядывался с довольно-таки диким видом.
Наступил момент, когда Ремус и сам стал таким студентом.
Он не знал, что с этим делать.
Он не мог больше так жить.
Он болен, ему нужна помощь, сам он с этим не справляется! Остатки прежней рассудительности и рациональности привели его в кабинет доктора Джекилла, но когда он с падающим сердцем поднял руку, чтобы постучать, не представлял, как вообще можно говорить обо всем этом.
Джекилл сидел за своим столом и проверял работы, окруженный своим творческим беспорядком. Книги, свитки, ковры, картины, волшебные механизмы, чучела волшебных животных на стенах. Когда Ремус заглянул в кабинет, профессор поднял голову и его золотые очки сверкнули в свете лампы.
— А, Ремус! Здравствуй, заходи! — профессор отложил перо и поднялся, снимая со спинки стула свою мантию. — Какими судьбами?
— Я... — ну, вот и оно. — Мне надо поговорить... с кем-нибудь. Понимаете? — и он остановился неподалеку от двери, нервно комкая листок с часами приема и отчаянно сражаясь с желанием сбежать.
Ремус ожидал, что профессор встревожится и бросится к нему с расспросами, но тот только улыбнулся и обошел гигантские стопки из книг, окружающие его стол.
— Конечно, я как раз сейчас свободен! Проходи, — и он жестом пригласил Ремуса присесть в одно из кресел у камина. Между креслами примостился круглый чайный столик на колесиках — кроме двух чашек с танцующими гиппогрифами, на нем стояла очень красивая клетка со спящей феей-светляком, от которой исходил мягкий, матовый свет.
Кресла были завалены свитками, инструментами, рубашками и мантиями, но когда профессор указал на них, все эти вещи торопливо разлетелись по местам.
Ремус сел.
— Выпьешь со мной? — Джекилл коснулся палочкой чайника, стоящего на одной из книжных стопок. Из носика мгновенно повалил пар.
Ремус ничего не сказал.
Он сидел как на иголках. Ему хотелось уйти. Он зря пришел, всё зря, ему это не нужно, он должен уйти!
— Итак, прежде всего, Ремус,помни: что бы ты ни сказал — всё останется в пределах этого кабинета. Но если ты не готов или не хочешь говорить...
— Я готов, — выпалил Ремус. — Я просто... не знаю... — он нервно засмеялся и потер лоб. — Не знаю, как, понимаете? Мерлин, это ужасно...
— Я могу тебе помочь. Ты ведь хотел поговорить со мной о полнолунии, верно?
— Откуда вы знаете? — удивился Ремус.
— После него ты как будто не в себе и это заметно, поверь мне. Я не могу обещать тебе, что смогу вылечить твою боль. Но одно пообещать могу — как только ты выговоришься — тебе станет легче.
Ремус молчал, тяжело сглатывая и глядя, как пар клубится над его чашкой.
— Я не знаю... с чего начать.
— Начни с главного. Для того, чтобы лечить рану, сначала надо выдернуть жало.
— Ладно... то есть... сейчас, я... мне надо собраться, — Ремус схватил чашку ледяной рукой и обжегся, но все равно сделал глоток. Вскочил, прошелся из стороны в сторону. Рухнул обратно в кресло, а потом сомкнул пальцы в замок, уткнулся в них лбом и кровью и хрустом вырвал из себя жало:
— Той ночью я занялся сексом с волчицей.
— Вы понимаете, этого хотел не только волк! — с мукой говорил он, меряя кабинет шагами и поедая взглядом доктора, сидящего в кресле. Ему казалось, что он просто не понимает. — И я тоже! Я этого тоже хотел! — вот он и произнес то, что его так страшно мучало. — Меня напугало это, это мерзко, это... и я все равно... Боже... — Рему спрятал лицо в ладонях.
— Ты сказал, это был твой первый половой контакт, Ремус? Ты испытал это удовольствие впервые в жизни, — Джекилл пристукнул карандашом по своему блокноту. — Знаешь, было бы очень странно, если бы ты не хотел его повторения. Вот это была бы патология.
— Но ведь это было... животное. Это значит, что я...
Он затряс головой. Доктор мягко улыбнулся.
— Ремус, ты сам только что рассказал мне, как в детстве мучался угрызениями совести потому что хотел человеческой крови даже до того, как становился волком. Но вот, тебе семнадцать, и ты уже примирился с этим желанием. Почему? — он указал на него карандашом. — Потому что при всем желании перегрызть своим друзьям глотки, ты никогда этого не сделаешь. Ты понимаешь, как это связано с твоей нынешней проблемой? То, что хочешь этого удовольствия опять — часть твоей природы, не волчьей, но человеческой. И то, что ты хочешь, чтобы оно повторилось — ещё не значит, что сознательно ты сделаешь это. В этом вся разница, понимаешь?
Нельзя было сказать, что Ремусу совсем полегчало, когда он через полтора часа покинул кабинет Джекилла. Но в одном доктор оказался прав — когда жала не стало, Ремус и впрямь поверил, что всё это — не всерьез.
День шестой
Он сидел на трансфигурации, когда в него швырнули этот дурацкий бумажный комок.
Ремус оглянулся и напоролся на кучу выставленных лезвий — глаза и улыбки слизеринцев.
Подняв комочек, он хотел было просто бросить его обратно, но что-то заставило его развернуть злосчастную бумажку.
Сердце пропустило удар, а потом заколотилось так быстро, что к щекам прилила кровь.
На листочке были нарисованы два совокупляющихся оборотня.
Шаржево и грязно. У одного из них на шее был полосатый школьный галстук.
