Текст книги ""Фантастика 2025-167". Компиляция. Книги 1-24 (СИ)"

Автор книги: Виктор Точинов

Соавторы: ,Оливер Ло,А. Фонд,Павел Деревянко,Мария Андрес
сообщить о нарушении

Текущая страница: 206 (всего у книги 350 страниц)

Глава 12

Нужно было видеть лица всех присутствующих! Ошарашенные, изумлённые, обалдевшие! Ну да, ну да – только собирались отругать Адиякова, и тут такая новость!

Лишь только Глашино лицо выражало совсем другую палитру чувств, печальную – «чёрт возьми! Такой славный скандальчик намечался, и тут этот гадкий Адияков опять всё испортил».

Минута молчания, которая буквально рухнула на лестничную площадку, после слов Павла Григорьевича, грозила затянуться надолго, может быть, даже на вечность. Однако природа взяла своё и уже через некоторое время народ немножко начал приходить в себя, и даже переглядываться. Мол, что это только что было?

Первой отмякла Надежда Петровна. Она посмотрела сперва на Адиякова, но тот стоял с абсолютно невинным лицом, затем перевела грозный многообещающий взгляд на меня:

– Муля, как это понимать⁈ Ты что тут устроил⁈

Я пожал плечами. И вот что мне ей отвечать?

Ну да, вот это я лоханулся! Хотя, с другой стороны, не пойму – зачем этой старухе и Егору врать мне о том, что это дети Адиякова? Если бы они его не знали, если бы он там не побывал и не жил с этой Клавдией, то они бы, конечно, мне так не сказали.

Поэтому я посмотрел на обоих биологических родителей Мули и уже хотел выдать вот этот весь экспромт. Но затем подумал, что, а может быть, и не надо? Может быть, я уже изрядно нахомутал, зачем же мне вмешиваться и рушить окончательно эту семью? Надежда Петровна – это не просто не подарок, это крайне избалованная женщина, которая, по сути, хоть и доживает почти вторую половину своей жизни, но в душе так и остаётся маленькой, пятилетней недолюбленной девочкой, которую отец-академик хоть и баловал всячески, холил и лелеял, но по сути ему на неё всегда не хватало времени. Поэтому она такая капризная и эгоистичная и получилась. Вряд ли бы она их приняла, даже если бы эти дети и были детьми Адиякова.

С другой стороны, Адиякова я тоже понимаю: он отправил сына в Якутию, просил там сделать кое-какие дела. Кстати, письма я таки передал тем людям. А вот про Клавдию он мне ничего не говорил и не поручал. Если бы там кто-то действительно у него и был, то он бы, наверняка, уж точно бы мне сказал. Чтобы я хотя бы узнал, что там да как. Или же контролировал бы всё сам.

Да, вот это я лоханулся!

Я подавил мучительный вздох. Ну, да ладно, лоханулся так лоханулся. Это жизнь. Что зря теперь вздыхать? Чем это сейчас поможет? Вопрос встал в другом: что теперь делать? Сейчас дети находятся у Миши Пуговкина. Но все же видели, как его жена встала в позу, мол, забирайте их поскорей! Хотя, с другой стороны, могла бы немного и поддержать. Ну да ладно. Уж какая есть. Не мне с нею жить.

Главный вопрос – а куда их теперь девать? Везти обратно в Якутию? Этот вариант категорически отпадает, потому что в том улусе для них перспективы нету. А сдавать их там в школу-интернат, после того как они уже увидели хорошую жизнь, игрушки и всё остальное – это будет тяжёлый стресс. К тому же они только-только перенесли такую тяжёлую, многодневную дорогу.

Тогда куда их девать? Сдавать в интернат Москвы? Ну, с Ярославом мы уже это проходили. А что тогда делать? Забирать их себе? А что я с ними буду делать? И зачем они мне тут? Тут хотя бы с собой разобраться, и со всеми теми проблемами, которые я взвалил на себя…

Я задумался. Мои мысли прервали шум и разговоры окружающих. Народ уже пришёл в себя от такой новости, и на лестничной площадке начались бурные обсуждения и дебаты.

– Павлуша! – взвизгнула Надежда Петровна. – Скажи мне! Скажи мне всю правду, Павлуша, какая бы она ни была, это твои дети⁈

Павел Григорьевич окончательно стушевался, растерянно посмотрел сперва на неё, затем на меня, затем на окружающих, и медленно ответил:

– Но я же сказал, Наденька, я… эммм… это не мои дети, я их впервые вижу! Я не понимаю, зачем Муля их привёз…

Надежда Петровна повернула ко мне разъярённое взбешённое лицо:

– Муля, ты с ума сошёл! Ты что это натворил⁈ Ты зачем их сюда привёз⁈ И что теперь с ними делать⁈

Вопросы посыпались из неё, как из рога изобилия. Я стоял и терпеливо ждал, пока этот поток гнева иссякнет, а потом просто молча пожал плечами. Ух, что тут началось! Закричали остальные бабы, все дружно начали на меня наезжать, мельком я увидел растерянное и испуганное лицо Миши Пуговкина. Но я не отвечал, давая им возможность спустить пар и выговориться. Скрипнула дверь у соседей. Они выглянули, увидели, что происходит, и торопливо закрыли дверь.

Когда страсти на лестничной площадке немного приутихли, я ответил:

– Но послушайте: та старуха в якутском улусе и Егор прекрасно знают отца… И они оба утверждали, что это его дети! Зачем они тогда это говорили, если бы это было не так?

Я поднял взгляд и посмотрел прямо в глаза Адиякова.

– Хочешь сказать, что ты не жил с этой Клавдией? Я же вашу фотографию там видел!

Адияков густо покраснел и тихо, сбивчиво, ответил:

– Жил, да. Был у меня такой период. Я приехал туда, на ту факторию… женщин там других не было. Клавдия была молодая женщина… хотя она была намного старше меня. Вот. Но так вот получилось, что некоторое время мы жили… – он окончательно стушевался и умолк.

– То есть ты хочешь сказать, что это всё равно не твои дети? – прищурился я.

– Не мои, – покачал головой Адияков. – Клавдия сказала, что это дети от какого-то залётного геолога. Поэтому я и расстался с ней и уехал оттуда! Потому что, пока я был по командировкам, а ездил я по разным факториям, меха собирал… ну да, ты же сам всё знаешь… а она вот так вот себя вела, и гуляла с ним…

Надежда Петровна вздохнула и успокоительно погладила Адиякова по руке.

– Пошли отсюда, Павлик, – тихо сказала она.

И они ушли, даже не посмотрев на меня и даже не посмотрев на этих детей. Потихоньку народ на площадке тоже начал рассасываться.

– Мда… семья заменяет человеку всё. Поэтому, прежде, чем её завести, стоит подумать, что тебе важнее – всё или семья, – подвела тог Фаина Георгиевна, укоризненно покачала головой и вернулась к себе в квартиру.

А вот Глаша осталась. Она с любопытным, еле сдерживаемым ожиданием смотрела на нас, но, видя, что скандальчика так и не будет, тоже вернулась в квартиру, что-то недовольно бормоча под нос. Дуся покраснела, посмотрела на меня виноватым взглядом и промолчала.

– Так что с детьми будет? – не выдержала Надежда, жена Миши Пуговкина. – Они что, у меня останутся?

Она посмотрела на Мишу умоляющим взглядом и поджала губы. В воздухе запахло новыми проблемами.

– Нет, нет, Надежда, не беспокойтесь, – примирительно сказал я. – Мы их сейчас уже заберём. Правда, Дуся?

Дуся вздохнула и, нахмурившись, ворчливо сказала:

– Ну да, куда же девать их на ночь глядя… Давай, пока пусть побудут у нас, раз привёз… а там дальше что-то порешаем.

Мы забрали чемодан с детской одеждой, которую ещё в Якутске накупила им Вера, забрали детей, которые никак не хотели отрываться от дочери Миши Пуговкина и от игрушек, и отправились к нам на квартиру. На улице было хорошо, многолюдно, дети с интересом рассматривали окружающую обстановку. Я разглядывал их, смотрел на Дусю, которая бросала на меня осуждающие взгляды, и понимал, что так просто этот вопрос не закроется.

Дома Дуся даже разговаривать со мной не захотела. Лишь отрывисто бросила:

– Отнеси чемодан в дальнюю комнату! В гостиную!

Я хоть и удивился, ведь гостиная была самой большой и светлой комнатой, но, в принципе, её понимал. У нас было четыре комнаты (пятая – небольшая, она за комнату обычно не считалась). В одной жила Дуся, в другой – я, третья была кабинетом Модеста Фёдоровича, и там были книги, уникальная библиотека, которую начал собирать ещё Пётр Яковлевич, дед Мули. Понятно, что детей туда селить не надо было, они ещё маленькие, вдруг какую книгу порвут или изрисуют каракулями. Поэтому оставалась только гостиная, которая обычно в семье Шушиных-Бубновых использовалась как зал и место для приёма гостей.

Я вздохнул и отнёс чемодан туда. Там был большой раскладной диван, но не будут же разнополые дети спать на одном-то диване.

Дуся вошла в комнату, зыркнула на меня, на то, как я раскладываю чемодан и достаю оттуда вещи, чтобы переодеть детей, и сказала:

– У нас раскладушка в кладовке есть, сходи достань. Для Алёши как раз хорошо будет. А я сама им вещи выдам. И сама их переодену. А то от тебя толку нету.

Я пожал плечами – лучше не спорить с Дусей, когда она не в духе, – и отправился в кладовку доставать раскладушку, на которой иногда спали гости, когда приезжали и ночевали в этой квартире.

Через некоторое время я принёс раскладушку и обнаружил, что Дуся сидит на стульчике и заплетает косички Анфисе. При этом она что-то ей тихо воркует, а та отвечает на якутском. Алёша сидит напротив них, на диване, болтает ножками, смотрит и улыбается.

Интересная семейная картина, но комментировать я ничего не стал, чтобы не нарушить вот этот вот идеалистический момент.

– Дуся, куда ставить раскладушку? – спросил я, потому что молчать дальше было нельзя.

– Куда хочешь, туда и ставь, – рыкнула Дуся, не отрываясь от косичек Анфисы.

Я поставил раскладушку возле окна.

– Ты зачем возле окна её поставил⁈ – возмущённо сказала Дуся. – Алёше будет там неудобно. И из окна может дуть. Поставь раскладушку возле вон той стены, как раз нормально будет.

– Хорошо, Дуся, – покладисто ответил я и переставил раскладушку на нужное место.

– Матрас и перину возьми в кабинете Модеста Фёдоровича! – велела Дуся. – Хотя нет, перину пока не бери, я другую дам. У меня маленькая есть. Ещё твоя. Вдруг он писается. Ты же ещё писаешься, Алёша? – она строго посмотрела на Алексея.

Тот в ответ взглянул на неё чистым взглядом и пожал плечами – по-русски он не понимал почти ничего.

– Сто процентов писается, – покачала головой Дуся. – Ну да ладно, мы с этим делом знаем, как порешать. У меня клеёночка от тебя осталась. Постелю на всякий случай.

Она ловко завязала бантики у Анфисы, затем посадила её на диван, протянула ей книжечку, а сама отправилась на кухню.

– Пирожков напеку… с повидлом, – хмуро проворчала она, стараясь не смотреть мне в глаза. – Побудь пока с ними, Муля. Они ещё не привыкли. Бросают их туда-сюда. Им может быть страшно.

Ну, ладно, побуду. Я немножко посидел с ними. Через некоторое время дети разыгрались и перестали на меня обращать внимание. У нас в квартире нашлись какие-то шахматные фигурки в виде солдатиков и полководцев. Ещё, видать, от Мулиного деда остались. И дети развлекались тем, что игрались с этими фигурками, а те две игрушки, купленные им в Якутске, были позабыты. Вот так дети – быстро привыкают к хорошей жизни. Хотя надо будет им всё-таки прикупить игрушек. Прямо завтра пойду и накуплю.

Через некоторое время Дуся позвала из кухни:

– Муля, пирожки готовы! Бери детей, идите в ванную, мойте руки и садитесь за стол. Я сейчас только борщ и рагу разогрею.

– Хорошее чаепитие, – ехидно хмыкнул я, правда очень-очень тихо, но тем не менее подхватил Анфису и Алёшу под руки и понёс их в ванную.

Через некоторое время, когда мы совместными усилиями уже уничтожили первую порцию Дусиных пирожков с чаем, в дверь постучали – не позвонили, а постучали.

Мы с Дусей переглянулись. Кого это принесло на ночь глядя?

– Может, соседка Маруся за солью пришла? – предположила Дуся, но при этом не сделала даже попытки встать и пойти посмотреть. Она была целиком занята детьми.

Я пожал плечами и пошёл открывать дверь.

На пороге, к моему несказанному удивлению, стоял… Адияков.

– Отец? – удивился я. – Что-то случилось? Мать опять ругается? Выгнала тебя?

– Эмммм… Муля… – замялся Адияков.

– Давай, заходи, – торопливо сказал я и отступил в сторону.

Адияков зашёл в квартиру, прислушиваясь. Я ещё удивился: у них с Дусей была давняя позиционная война. Павел Григорьевич её абсолютно не жаловал, как и она его. Более того, Дуся его откровенно на дух не переносила. Она считала именно его виноватым в том, что брак Надежды Петровны и Модеста Фёдоровича распался, и что я ушёл жить в коммуналку. В общем, она винила его во всём. А он, в свою очередь, полностью игнорировал Дусино существование считал её глупой и никчёмной бабой.

А тут он вдруг сам, добровольно, пришёл ко мне на квартиру, зная, что Дуся сейчас здесь и, может быть, большой скандал.

– Значит, что-то дома? Что-то с матерью? – спросил я, в душе таки надеясь на лучшее.

– Нет, нет, Муля, всё нормально. Я так… зашёл узнать, как дела у вас?

– Ну, проходи, давай, на кухню, – сказал я, очень надеясь на Дусно благоразумие и что она при детях не будет устраивать скандал вот так сразу. – Мы там чай допиваем, Дуся напекла пирожков. С повидлом. С яблочным.

– О-о, пирожки! Да ещё с повидлом! Я пирожки с повидлом очень люблю! – деланно обрадовался Адияков, хотя было видно, что мысли у него совсем не о пирожках. Более того, насколько я помнил – к выпечке он был полностью равнодушен.

Мы зашли на кухню. Дети уже практически поели и теперь допивали чай. Анфиса шуршала фантиком от конфеты, а Алёша просто пил чай и что-то рассказывал на якутском языке.

– Здравствуйте, – громко сказал Адияков, при этом не глядя на Дусю. Он смотрел только на детей.

И тут я всё понял.

– Отец, чай с мятой будешь или с ромашкой? – сказал я, чтобы заполнить паузу.

– Буду, – невнимательно ответил мне отец, даже не поняв, о чём вопрос.

– Тогда садись к столу.

– Сейчас, – Дуся сразу сообразила, что к чему, и кивнула, еле сдерживая усмешку.

Адияков сел за стол, но к чаю и пирожкам даже не притронулся. Он смотрел только на детей. А потом вдруг заговорил с ними на якутском. Буквально уже через несколько мгновений они активно болтали. Я не понимал ни слова, но видно было, что дети очень обрадовались. Ещё через минуту Адияков посадил к себе на колени сначала Анфису, а потом и Алёшу, и начал, покачивая их, гладя по очереди по головкам, что-то им рассказывать.

– Вы бы перешли в комнату, Павел Григорьевич – проворчала Дуся, но уважительно. – Мне посуду ещё перемыть надобно.

И Адияков, нимало не пререкаясь с ней, подхватил детей и пошёл в комнату.

– В какую? – посмотрел он на меня.

Я молча показал на ту комнату, где будут ночевать дети.

– Муля, – сказал Павел Григорьевич, играясь с Анфисой и Алёшей, – ты не против, если я переночую у вас?

– Нет, конечно, отец, – сказал я. – Ты можешь спать в кабинете Модеста Фёдоровича, там диван удобный.

– Нет, нет, я в этой комнате переночую, – как-то растерянно сказал Адияков, не глядя мне в глаза.

Я усмехнулся:

– Хорошо. У нас в кладовке есть ещё одна раскладушка, я сейчас достану. А одеяло и подушку из кабинета возьму.

– Давай, доставай, – сказал Адияков. – а с подушками не заморачивайся, я могу спать в любых условиях.

Тем временем они с Анфисой начали что-то весело обсуждать, бурно переговариваясь на якутском. Через секунду Анфиса засмеялась, затем засмеялся Лёша. Когда я принёс ещё одну раскладушку, Адияков сидел на диване. Возле него, обнявшись, сидела Анфиса, а Алёша показывал ему солдатиков от шахмат, и они очень мило их обсуждали. Глаза Адиякова были шальными и счастливыми.

Чтобы не мешать им, я тихонько прошёл на кухню.

Дуся уже всё давно вымыла, и теперь сидела за столом и перебирала гречку.

– Павел Григорьевич только гречневую кашу ест, – пояснила она мне ворчливо, – Мне Надежда Петровна жаловалась. Надо будет завтра сходить ещё гречки купить…

Когда дети уже легли спать (часовые пояса с Якутией у нас же были разными), раздался звонок у входной двери. Я опять удивился, что так поздно, но пошёл открывать.

На пороге стояла… Надежда Петровна.

Под мышкой она держала огромного плюшевого зайца. Руки у неё были заняты двумя увесистыми сумками.

При виде меня она стушевалась:

– Муля, – тихо сказала она, не глядя мне в глаза, – я тут подумала… они такие маленькие… нехорошо ведь их без вещей и игрушек оставлять…

И густо покраснела.

Глава 13

Кто бы сомневался, что Надежда Петровна тоже останется ночевать у нас!

Нет таких слов, чтобы выразить эмоции и пересказать сцену между Надеждой Петровной и Адияковым, когда они внезапно обнаружили друг друга у нас в квартире: Надежда Петровна заходит такая в комнату с большим плюшевым зайцем, а там сидит Адяков, и у него на коленях Анфиса и Алёша! В общем, если опустить скандал, ругань с рукоприкладством и бурное примирение, то всё закончилось тем, что Надежда Петровна легла спать на диване с Анфисой, Адияков – на одной раскладушке, а Алёша – на второй. Так они и переночевали.

Поздно вечером Дуся сидела на кухне и украдкой вытирала глаза. Я зашёл попить воды и обнаружил её в слезах. Но потом присмотрелся и понял, что это от радости.

– Дуся, как ты считаешь, всё у них получится? – спросил я.

Дуся задумчиво кивнула и вдруг говорит:

– Ты знаешь, Муля, вот Надежда Петровна, твоя мама… как бы это сказать… Всю жизнь её опекали, всю жизнь за неё всё решали… А тут появились эти несчастные дети… Да, она сначала сильно ругалась. А теперь я смотрю – она не ходит, она летает… аж помолодела вся… Мне кажется, из неё будет прекрасная мать.

Я кивнул. Никакой ревности в душе у Мули не было, а то, что у меня появились брат и сестра, это было просто замечательно (и плюсом шло то, что у Надежды Петровны появилось важное занятие и она, наконец-то, оставит меня в покое с женитьбой).

А рано утром, когда мы с Дусей пили чай (Дуся всегда встаёт рано, а у меня после поездки в Якутию биологические часы сбились и я стал просыпаться в шесть утра), к нам на кухню вышло всё семейство Адияковых.

– Илиигин суун, – сказала Надежда Петровна Анфисе и Алёше на чистейшем якутском языке.

От этих слов дети развернулись и дружно ушли в ванную.

У Дуси отвисла челюсть. У меня, честно говоря, тоже.

– Мама, ты знаешь якутский язык? – спросил я. – Или что это было?

Надежда Петровна пожала плечами и невозмутимо ответила:

– Почему бы мне не выучить ещё и якутский? Ведь я знаю семь иностранных языков, Муля. А твоя тётя Лиза – двенадцать.

От удивления я чуть не сел мимо стула.

Когда семейство Адияковых ушло уже к себе, забрав Анфису и Алёшу (чемодан с вещами я клятвенно обещал принести чуть попозже, но Адияков сказал, что пришлёт машину), я прикинул, что мне сегодня предстоит сделать. Идти на работу не хотелось, у меня ещё было целых два отпускных дня. И хоть я уже изнывал от любопытства, что там происходит, но мозгами человека двадцать первого века реально понимал, что стоит мне нарисоваться на пороге Комитета искусств СССР, как меня сразу к чему-нибудь припрягут. Да ещё и на общественных началах. Заставят что-то делать, а ведь своих личных дел у меня и так скопилось довольно много.

Одной из задач, которые мне следовало выполнить в первую очередь, была просьба Модеста Фёдоровича присмотреть за Машей. Других дел тоже хватало, но Маша шла в первую очередь, и даже не столько потому что просил Мулин отчим, а потому что ей вот-вот уже скоро рожать. Поэтому я отложил все свои текущие дела, прихватил корзинку с пирожками, которую сердобольная Дуся напекла для Адияковых детей, но, как обычно, промахнулась и получилась просто огромная куча, и отправился на свою старую коммунальную квартиру.

Ключ я так им и не отдал, поэтому спокойно открыл дверь и вошёл. Там было тихо, такое впечатление, что никого и не было. Мда, всё так изменилось: помнится, когда я здесь жил, то шум и какие-то разговоры были постоянно. Моя бывшая комната оказалась заперта. Пожав плечами, я прислушался – никого. Я прошёл по коридору и постучал во все двери – никого!

И тут из кухни выглянула Белла. В зубах у неё была папироса.

– Ой, Муля! – обрадовалась она. – А я-то думаю, кто здесь ходит и в двери стучит! Думала, из ЖЭКа пришли. Заходи! Я тут курю.

– Да, я тоже покурю, за компанию, – сказал я, хотя уже в последнее время немного забросил эту пагубную привычку, но переговорить с Беллой, старой соседкой-подругой, было под дымок вполне уместно.

– Как тут дела? – спросил я, по старой привычке прикуривая от конфорки. – И где Маша?

– Маша пошла в больницу, – выпуская дым колечками в форточку, невозмутимо ответила Белла. – Скоро ей уже рожать, она всё никак не может определиться со сроками.

– Да уж, – сказал я. – А вообще, я её не понимаю. Она так хорошо устроила свою жизнь возле моего отчима. У неё же было всё: и квартира, и положение в обществе, диссертация, работа, материальные блага. Вот зачем ей были эти все скандалы? Что ей было нужно? Почему она так поступила? Не понимаю я этих баб…

– Да всё тут просто, – пожала плечами Белла. – Она всё прекрасно рассчитала. Я имею в виду то, что ты сейчас перечислил. Мозгам пораскинула и рассчитала. А мозги у неё есть. Умная девка…

– Умная бы так не лоханулась, – усмехнулся я.

– То-то и оно! – наставительно кивнула Белла, – мозгами она всё правильно прикинула и прекрасно провернула вот эту всю интригу – женила на себе своего руководителя. Извини уж, Муля, что я так говорю про твоего отчима, но для неё он старичок. Разница у них существенная всё-таки. Так что поначалу она вполне успешно играла эту роль, и всё было нормально. Но всё равно существует же физиология! И долго изображать любовь, если аж воротит – никакой человек не сможет. Это я тебе как актриса говорю, пусть и неудавшаяся. Играть можно лишь некоторое время. А потом ты всё равно рано или поздно начинаешь прокалываться и покажешь своё истинное лицо. Поэтому все вот эти интриги, которые строятся на лжи и притворстве, они рано или поздно всё равно лопаются, как мыльный пузырь, и всё возвращается на свои места. Вот также и с Машей получилось. Она банально не рассчитала того, что устанет изображать любящую жену для нелюбимого супруга. И вот у неё вот это всё раздражение начало накапливаться, накапливаться, а ещё и вдобавок гормоны от беременности шарахнули, и вот этого её хахаль на мозги присел. И вот оно, всё и вылилось – она не выдержала и рассорилась с Модестом Фёдоровичем.

– Кстати, о хахале, – сказал я, признавая правоту Беллы, – он не появлялся?

– Да нет, – засмеялась Белла, – один раз, конечно, сунулся сюда, но у них там такой скандал случился, что он выскочил оттуда весь злой и красный. После этого больше мы его не видели.

– А это его ребёнок? – задумчиво спросил я. – Как ты думаешь, как женщина? Или, может быть, Маша что-то говорила?

– Сто процентов – не его, – глубокомысленно сказала Белла. – Если бы был его, он бы всё равно хоть иногда здесь появлялся. Нет, нет, он просто обычный альфонс, который хотел хорошую квартиру в высотке, видя, какая она деревенская дурочка. Но как только он понял, что это всё обломилось, то его и след простыл. Комната в коммуналке его явно не интересует, особенно обременённая будущим младенцем. Причём чужим младенцем.

– Черт возьми, – поморщился я, – а ведь я хотел поговорить с Машей. И тут Дуся пирожков ей напекла… Как же тогда быть?

Я задумчиво посмотрел в окно, где как раз проезжал тарахтящий грузовичок.

– О, так это тебе долго её ждать придётся, – засмеялась Белла. – Возможно, и целый день.

– Почему это целый день? – удивился я.

– Ну я же тебе говорю, что она пошла в женскую консультацию. Ты бы знал, какие там очереди! С пяти утра занимают, да и то, не факт, что до конца рабочего дня успевают попасть. Сейчас же, после войны, все рожать бросились, поэтому она там и целый день провести может.

– Что же мне делать? – сказал я. – Выкроил буквально пару часов, чтобы увидеть её. Отец просил. А тут такое дело…

– Как там твой отец, кстати? – спросила Белла.

– Да уехал он к тёте Лизе… за границу.

– Ну, это я слышала, – сказала Белла.

– Откуда? – удивился я.

– Да встретила Глашу на базаре. Это ж Глаша! Она всё знает, – засмеялась Белла.

– Понятно, – расстроенно сказал я. – Ну ладно, что ж, тогда, может быть, зайду вечером. Или завтра…

– Да зачем тебе заходить вечером? – сказала Белла, – оставь пирожки, я передам ей.

Я поставил корзинку на стол.

– Ого, сколько Дуся напекла, – улыбнулась Белла.

– Кстати, – сказал я, – возьми и себе, сколько надо.

– Да возьму, конечно, два-три пирожка, больше не буду, потому что зачерствеют. И Машке тоже столько много не надо, она и так сильно поправилась. Слушай, а вот давай, Муля, знаешь, что сделаем? Тут пирожков очень даже много. Мы вдвоём с Машкой не съедим. Давай половину возьмём и сходим к Музе, ведь ты её уже сто лет не видел?

Я задумался. Времени у меня ещё было полно. И, так как с Машей я не встретился, то, в принципе, пару часов вполне можно было выделить и на Музу.

– А давай, – обрадовался я, – как раз посмотрим и узнаем, что у неё, да как.

Белла ловко распределила пирожки, отложив те, что для Маши, и для себя. А остальные она сложила в корзинку и сказала:

– Сейчас я быстро переоденусь, и мы идём.

Затушив сигарету, она выскочила из кухни. Я остался сам, докуривая. Интересно, почему все комнаты пустые? Я помню, как только попал сюда, как здесь происходило подселение Орфея к Пантелеймоновым. И какие были «бои» за квадратные метры. А сейчас все комнаты пустуют. Кстати, что-то не слышно и этих странных соседей.

Когда Белла вышла уже с подкрашенными губами и в «парадном» платье, я спросил её об этом.

– Да всё просто, – засмеялась Белла, – всё так хорошо получилось. Орфей Жасминов так и остался прописанный в своём чуланчике. Герасим тоже, забыл выписаться. В твоей комнате живёт, Маша. Я осталась у себя. С Музиной комнатой такая картина: она не выписывается. Это я ей посоветовала, кстати. Потому что Муза ждёт, что Софрон вернётся из тюрьмы и она его поселит в своей комнате, а сама пропишется у своего Виталия.

– Понятно, – кивнул я. – Наверное, тебя такое соседство совершенно не радует?

– Да мне как-то всё равно, – отмахнулась Белла. – Софрон меня никогда не трогал, а я не трогала его. Да и думаю, что ничего у неё не получится – уже тут шуршал дядя Вася, наш дворник, а он же все вынюхивает. Думаю, он уже стукнул в ЖЭК, и скоро у неё эту комнату отберут. Да и вообще забьют тут все комнаты новым народом.

– А комната Фаины Георгиевны?

– Ну, это же комната Глаши, – сказала Белла. – Фаина Георгиевна два раза приходила и тут ночевала. Она всегда периодически приходит. Как говорится, «в народ», для того чтобы набраться эмоций трудовых, и чтобы потом играть более по-настоящему. Так она мне рассказывала… Хотя я думаю, она просто устаёт от болтовни Глаши и скрывается тут от неё.

Я засмеялся.

– Узнаю Фаину Георгиевну.

Мы вышли из квартиры и прошлись по Москве. Погода была прекрасная, мы медленно шли, болтая обо всём, о пустяках, и так хорошо было. Так, потихоньку мы дошли до общежитий, которые относились к Московскому зоопарку.

Муза, когда нас увидела, страшно обрадовалась – слово «страшно» это не аллегория, а реально. У неё аж слёзы выступили на глазах.

– Муля! Белла! – воскликнула она и бросилась обниматься.

– Ну, как вы тут? – спросил я, когда уже страсти поулеглись и нас пригласили в комнату.

– Чудесно, – засмеялась Муза. – У нас с Виталием прекрасная комната. Вот, смотрите, я вам всё сейчас покажу и расскажу!

Она завела нас к себе. Там действительно всё выглядело уютно и мило. В той коммуналке я у Музы был в гостях всего лишь один раз, и не скажу, что её комната на меня произвела положительное впечатление. Очень уж там всё убого было и аскетично. Здесь же, такое впечатление, что Муза решила оторваться за все свои годы серого и бедного существования.

На кровати лежало бордовое вышитое покрывало, с пенными рюшами и помпонами по краям. Стол был накрыт синей плюшевой новой скатертью. На столе стояла хрустальная ваза с цветами. На кровати высилась горка подушек – я насчитал аж шесть, – причём все они были обильно вышиты и накрыты сверху прозрачной, вязанной крючком, пелеринкой, которая также была вышита по краям. Даже шкаф был накрыт сверху пёстрой вышитой салфеткой. На стенах висели репродукции известных картин. Правда, я не такой уж и знаток искусства, но узнал Ренуара и Брюллова.

– Ой, а мне к чаю вас особо и угостить нечем, – смутилась Муза, когда мы уже рассаживались за столом в комнате пить чай.

– Да погоди ты, Муза, причитать! Я чуть не забыла! – засмеялась Белла и вытащила из сумки свёрток с пирожками Дуси. – Вот, Дуся пирожков напекла. Так, что нормально будет. Давай, тащи свой чай.

– Ой, как я уже давно не ела Дусиных пирожков! – всплеснула Муза и посмотрела на нас искрящимся от смеха взглядом.

Муза сильно изменилась. Если раньше это была сухонькая неулыбчивая женщина, которая прямо держала спину и высоко подбородок, недоедала и брала у Мули бесплатные талоны на вегетарианскую столовую, то сейчас, в замужестве, она раздобрела и пополнела, её щёчки налились румянцем, а на губах постоянно блуждала добрая улыбка. Из прошлой Музы осталась только ровно выпрямленная спина и высоко поднятый подбородок. Сейчас она выглядела очень мило, была в домашнем халатике в голубой цветочек, а на голове повязала красивую косынку, словно обычная домохозяйка, а не балерина.

– Ну, так надо хоть иногда заходить к нам в гости, – деланно проворчал я. – Дуся тебе всегда рада.

– Да всё как-то некогда, – чуть смутилась Муза. – Виталий сейчас бригадир над звероводами в зоопарке, а мне тоже дали другую секцию. Я там сейчас, кроме моих любимых оленят, занимаюсь и маленькими бегемотиками. Представляете⁈

– Да ты что! – засмеялась Белла. – Я представляю, какие они слюнявые!

– Ничего они не слюнявые, – со смехом возмутилась Муза. – Если бы ты видела, Белла, как они смешно пьют молочко из соски! И чмокают! Вот, приходи к нам, и я тебе покажу. Можешь даже сама их покормить – у меня как раз появились новенькие двойня, Мишка и Тишка.

Муза принялась с таким восторгом рассказывать о своих зоопарковских питомцах, что мы с Беллой аж заслушались, с умилением.

– Я смотрю, ты счастлива, Муза, – тихо сказал я.

– Очень счастлива, – выдохнула Муза. – Мы с Виталием живём прекрасно. Я даже подумать никогда не могла, что тот мой уход от балета, от искусства, перевернёт всю мою жизнь в лучшую сторону. Какая же я дура была, что цеплялась за старое! Что жила такой скучной жизнью… обидами… Несколько лет этой жизни просто можно вычеркнуть, – сказала Муза и, посмотрев на меня с благодарностью, сказала, – И спасибо тебе, Муля, что ты прочистил мне мозги и подсказал, как лучше сделать.

Я улыбнулся и кивнул.

– А как там Верка? – спросила Муза и подлила нам чаю. – Расскажи, как ты её в Якутию сманил и там замуж выдал?

Белла тоже с интересом посмотрела на меня и даже бросила есть пирожок.

– Прекрасно устроилась наша Верка! – засмеялся я. – Кто бы подумал, что она заведет себе мужа-якута!

Я и в подробностях рассказал историю их отношений.

– Так что теперь у неё муж – директор самой главной в Якутске гостиницы, да, наверное, и во всей Якутии, – рассмеялся я.