Текст книги ""Фантастика 2025-167". Компиляция. Книги 1-24 (СИ)"

Автор книги: Виктор Точинов

Соавторы: ,Оливер Ло,А. Фонд,Павел Деревянко,Мария Андрес
сообщить о нарушении

Текущая страница: 192 (всего у книги 350 страниц)

Как-то я оплатил супруге Михалыча дорогостоящую операцию в Германии. А Саше помог, когда его оболтус загремел в КПЗ за драку. Оболтуса, я, кстати, потом тоже к делу пристроил. Нечего ему болтаться и от безделья искать приключения на пятую точку. Тёте Люде помог с обнаглевшим зятем, который при разводе пытался отжать имущество и двух детей у её дочери.

Поэтому и к Дусе я относился с уважением. И она это чувствовала, потому что шла за мной, куда шёл и я.

Я вернулся в дедов кабинет, который теперь стал моей комнатой. Здесь был сейф, встроенный между стеллажами с книгами. Я вытащил из чемодана пачку денег (не всё я отдал тёте Лизе, себе «на мелкие расходы» оставил и плюс несколько пачек нужно было отдать Адиякову за меха). И сейчас я решил всё сложить в сейф.

Но тут в дверь позвонили. Так как Дуся была заплаканная, то пошёл открывать я, сунув деньги обратно в чемодан, от греха подальше.

На пороге стоял и мялся Миша Пуговкин:

– Муля, нам надо серьёзно поговорить, – сказал он и серьёзно посмотрел на меня.

– Разве мы с тобой в Белграде всё не обсудили? – удивился я, – зачем одно и то же сто раз обмусоливать, Михаил? Я тебе своё мнение уже давно сказал. И оно не изменится.

– Нет, Муля, не обо мне поговорить, – покачал головой Миша, огляделся и тихо добавил, – о твоих соседях по коммуналке.

Глава 15

Я посмотрел на него с немалым изумлением. Но предложить войти – не предложил. Вместо этого нахмурился:

– Михаил, а почему ты с этим вопросом ко мне пришёл? – спросил я сухо.

Лицо у того вытянулось:

– Ну… ээээ…

– Теперь там проживаешь ты. Вот сам эти проблемы и решай, – равнодушно пожал плечами я.

– Тебе разве не интересно? – удивился он.

– Ты знаешь, совершенно не интересно, – честно ответил я. – У меня столько всего, что я со своими проблемами не успеваю разобраться. У тебя всё?

Миша покраснел:

– Эммм… Да.

– Тогда всего доброго, – ответил я и закрыл перед его лицом дверь.

Представляю, что он сейчас думает. Но другого варианта воспитательного процесса я не видел. С людьми, склонными к выпивке, категорически нельзя быть мягкотелым и добреньким. Иначе они очень быстро садятся на голову.

Я считаю, что пьянство и алкоголизм – это болезнь. Очень страшная и практически неизлечимая болезнь. Примерно, как онкология или сахарный диабет. И нужно, чтобы человек сам взялся за своё лечение. В медицине достаточно случаев, когда люди со страшными диагнозами брали себя в руки, выстраивали режим питания, физических нагрузок, всей жизни, – и вполне себе нормально жили долгие годы. Но сила воли там должна быть колоссальная, по сути там всё существование человека должно быть подчинено работе с болезнью.

У меня, в той, прошлой жизни, был троюродный брат, который, как узнал, что у него диабет второго типа, полностью отказался от всех пищевых излишеств, сел на строгую сбалансированную диету, со строгим физическим сопровождением и чёткими нагрузками, и практически переборол диабет. Да, у него периодически сахар «прыгал», но это брат контролировал свой сахар, а не наоборот.

Также и с пьянством, и с алкоголизмом. Можно человека уговаривать до бесконечности, ругаться с ним, просить его, кодировать. Но как только человек не захочет и не возьмёт сам себя под собственный контроль – толку не будет.

Поэтому я так жёстко и разговаривал с Мишей. Помню его биографию в том, моём мире. Там всё могло бы закончиться более приятно, если бы он вовремя остановился.

И я решил пойти ва-банк. Вижу же, как Михаил ко мне тянется. Поэтому я сейчас жёстко поставил его перед выбором. Или я и всё, связанное с моими проектами и его карьерой, или пьянка.

А с соседями я ещё разберусь. Но только чуть позже.

И я развернулся и отправился к Дусе.

И застал удивительную картину: Дуся, в новой югославской малиново-фиолетовой юбке и голубой кофточке (кажется, это тоже я ей дарил, только давно ещё), вертелась перед зеркалом, постоянно прихорашиваясь.

– Красота! – от души похвалил я.

Дуся вспыхнула и попыталась слиться с интерьером.

– Тебе бы ещё обувь соответствующую и вполне можно хоть сейчас замуж выдавать, – рассмеялся я. – ты обведи мне свою ногу на листочке и я, когда в следующий раз снова в Югославию поеду, тебе красивые сапожки привезу.

– А ты что, ещё туда собираешься? – всплеснула руками Дуся.

– Конечно, – кивнул я.

Дуся принялась споро собирать разбросанные по комнате вещи и прицепилась ко мне с расспросами:

– Муля, а как там Елизавета Петровна поживает? Как она выглядит? Ты встречался с нею, мне Надежда Петровна говорила?

– Встречался, – тепло улыбнулся я, вспоминая, как не хотела тётя Лиза со мной расставаться, как горько, навзрыд, плакала.

– И как она?

– Красивая. Умная. Успешная. Выглядит молодо, – охарактеризовал её я.

– Она всегда такая была, – согласно покивала Дуся. – Вот вроде смотришь – две сестры, а ведь такие разные! Елизавета вон какой учёный, в отца пошла, в Петра Яковлевича, царство ему небесное. А вот что Наденька в жизни хорошего совершила?

– Как что? – изобразил изумление я, – меня родила.

– И воспитала, – согласилась Дуся, – да, ради такого сына можно считать, что жизнь удалась.

– Нет, Дуся, – сказал я, – воспитала меня ты. И мой отчим.

При этих словах Дуся польщённо зарделась.

– Я же, считай, своей настоящей матерью тебя считаю, – сказал я, – хоть и не биологической. Как и Модеста Фёдоровича – отцом.

Дуся аж прослезилась от умиления, и я, чтобы окончательно не смущать её, перевёл разговор на другую тему:

– Как он там, кстати?

– Ох, Муля, – улыбка медленно сползла с Дусиного лица, – когда из конференции своей вернётся, сам всё увидишь.

Такой ответ меня не устроил, и я прицепился с расспросами:

– Что-то с работой не так?

– Да нет же, – даже замахала от возмущения руками Дуся, – ты же знаешь отца, у него с работой всегда всё чётко. А после того, как он в другой институт перешёл и нет этого противного Попова, так Учёные советы хорошо проходят, без нервотрёпки. Он даже на обед ходит. Хоть и не часто.

– А что тогда? Здоровье?

– Да бог с тобой, Муля! Он же нестарый ещё мужик, какие там проблемы со здоровьем! Это у меня, то поясницу ломит, то плечо болит. А ему ещё рано рассыпаться.

– Дуся, раз плечо у тебя болит, а давай я тебе путёвку в санаторий выбью? – предложил я. – Поедешь, подлечишься, а?

– Ой, Муленька! – умилилась Дуся, – балуешь ты меня.

– Так поедешь?

– Ну куда мне ехать! – возмущённо сказала Дуся, – как я вас тут всех брошу?!

– Но ведь плечо болит…

– А ничего страшного! – хохотнула Дуся, – я вон твою юбку, что ты из Югославии привёз, завтра на рынок ка-а-ак надену, и к ней эту кофточку! И ка-а-ак пойду туда! Сонька с Маруськой как увидят, так сразу ядом плеваться от зависти начнут! А ты знаешь, какой яд полезный для этого дела? Не только плечо болеть перестанет, но и всё остальное!

Она заливисто расхохоталась. А я за нею.

– Ладно, Муля, – стала серьёзной Дуся, – пойду-ка я переоденусь. Надо идти готовить. Ты, небось, за моими кулебяками в заграницах этих совсем соскучился. Вон как похудел, бедняга, на буржуйских харчах.

Я усмехнулся: Дуся, как всегда, заботливая. Сразу обратила внимание, что я похудел. Но ведь ей же не объяснить, что я специально собой занимаюсь. Потому что внешний вид – это важно.

– Погоди, Дуся, – задержал я её, – ты так и не сказала, что с отцом.

– А что с отцом? Всё хорошо с отцом. Ой, Муленька, надо бежать опару ставить, а то не успею к ужину. А я же тебя вкусненьким порадовать хочу…

И она ломанулась было к выходу из комнаты, но я разгадал её неуклюжую манипуляцию:

– Дуся! – сурово сказал я, – стой! Не надо кулебяк! Ты про отца говори всё, как есть! Что там происходит?

Застигнутая на попытке выкрутиться и схитрить, Дуся вся как-то враз сдулась, покраснела.

– Ох, Муля, – вздохнула она и тяжело плюхнулась на стоящий рядышком стул, – не нравится мне всё это…

– Что не нравится? – не понял я и возмутился, – да говори ты уже! Всё из тебя прямо клещами тянуть надо!

– Только ты ему не говори…

– Не скажу! – пообещал я, – рассказывай давай.

– Не нравится мне, как они с Машенькой живут… – практически простонала Дуся, густо покраснела и потупила взгляд.

Я удивился. Вот уж Дуся – эксперт в семейной жизни. Но виду не подал. Только сказал:

– Ты конкретно расскажи, что там не так?

И Дуся как начала рассказывать, у меня аж глаза на лоб полезли.

– Она ему не готовит совершенно! Так-то постоянно готовлю я, мне не трудно. Но было один раз, что Наденька в больнице была, два дня. Там небольшую операцию ей сделали, на ноге. И Павел Григорьевич сам дома был. Вот она и попросила меня присмотреть. Так я туда готовить бегала, и к Наденьке в больницу тоже. А здесь я наготовила впрок. И вот представь, возвращаюсь я через три дня, а всё, как было в кастрюльках в холодильнике – так и стоит. За три дня уже аж испортилось. А они бутербродами да баранками кусочничали. Ты представляешь, она даже разогреть поленилась!

– Так, может, потому что беременная она, – предположил я, – может, от запахов еды ей плохо?

– Ой, Муля, да что ты такое говоришь! – аж замахала руками от возмущения Дуся, – рожать – это природное женское дело. Нас боженька под это специально создал! И беременная – это не хрустальная! Раньше бабы и в поле рожали, и всё на себе по хозяйству тащили. И никто не смотрел, беременная там или нет!

Я промолчал. Так-то в чём-то она была права. В общем, спорить я не стал, только спросил:

– И на основании этого ты сделала вывод, что они плохо живут?

– Да нет же, – опять замялась Дуся. – Модест Фёдорович поставил диванчик на кухне, ты же видел?

Я кивнул, мол, видел.

– И в последнее время спит там.

– Ну, это тоже не причина делать такие выводы, – покачал головой я, – может, Машенька себя плохо чувствует и он не хочет её лишний раз тревожить…

– А на гулянки Машенька бегать хочет?! – вызверилась вдруг Дуся, – у них там, в аспирантуре этой ихней, прости господи, всякие капустники по вечерам проводятся. Вот она туда бегать и приноровилась. А зачем, скажи, беременной бабе все эти капустники?!

– То есть ты считаешь, что когда женщина выходит замуж, то ей только муж, кухня и дети остаются? – рассеялся я.

У меня аж от сердца отлегло. Это Дуся такая паникёрша. Стоило Машеньке раз или два чуток задержаться на работе, как она сразу уже раскудахталась. Привыкла, что Мулина мать всегда дома. А ведь в советских институтах и на предприятиях в эти года было обычным делом задерживаться после работы чуть ли не до ночи, ради всевозможных собраний и творческих вечеров. Вот и Маше приходится…

Так я размышлял, а у самого что-то словно ныло изнутри. Перед глазами стоит Машенька, которая капризным голосом отбирает у Дуси её подарок – югославский плащ. И ведь даже не подумала, что той же Дусе подарка хочется. Но тогда я списал всё на последствия беременности. А сейчас, когда Дуся начала рассказывать, как-то многовато всего набирается. На первый взгляд, вроде как ерунда это всё. А вот если всё суммировать и хорошенько подумать, то картина получается неприглядная.

Я вздохнул и, под речитатив Дуси, продолжил размышлять: Модест Фёдорович спит на кухне. И Машу это совершенно не колышет. Она приходит поздно, потому что у неё там какие-то мероприятия. А то что она замужем за профессором, и что ей следует быть для него музой и поддержкой – её это не заботит. Я уже молчу об интересном положении.

Ведь женщина, прежде чем идти замуж не за простого инженера или рабочего, а за учёного, писателя, художника и так далее, должна трижды подумать, что с такими людьми обычной семейной жизни не получится никогда. Что главным у такого мужа всегда будет его служение: науке, искусству и т. д. И эта женщина должна быть в первую очередь поддержкой, помощницей, вдохновительницей своему талантливому супругу. Вон как Маргарита, которая поселилась в подвале с Мастером и верила в него до последнего. И с рукописью помогала. И боролась за него.

А Маша, видимо, решила, что достаточно выйти замуж, и всё завертится вокруг неё? Странно это. Тем более, что она же и сама к науке причастна.

– А ещё она подружкам на него говорила, что он старый, – продолжала ябедничать Дуся. – Я случайно подслушала.

– Прям так и сказала? – не поверил я, – с чего бы это?

– Они обсуждали какой-то спектакль, а она и говорит, мол, мы не пойдём, у меня муж старый, ему это не понять, – заложила Машу Дуся.

Ладно, всё равно с отцом говорить придётся, как вернётся. Заодно и об этом расспрошу. С чего это он вдруг стал старым?

А прямо на работе мня выловил Капралов-Башинский.

– Иммануил Модестович! – вскричал он при виде меня, – я слышал, что скоро югославские коллеги приезжают?

– Угу, – кивнул я, с подозрением глядя на него, – А что?

– А массовку для фильма вы где брать будет?

– На «Мосфильме», – пожал плечами я, – они там и набор уже открыли.

– Муля! – всплеснул руками Капралов-Башинский, – ну какая массовка может быть на «Мосфильме»? Ну ты сам подумай!

Я подумал и ничего не понял:

– Нормальная массовка. Они там профессионалы. Что они людей постоять две минуты в одежде крестьян на заднем плане не наберут? Или солдат? Там всего-то и надо, что бежать по полю.

– Иммануил Модестович! – аж покраснел от возмущения Капралов-Башинский, – так дела не делаются! Даже массовка должна играть талантливо. А не стоять столбом. Зрителя не обманешь.

– К чему вы ведёте? – я с подозрением уставился на режиссёра.

– К тому, что нужно набирать актёров на массовку из моих артистов! У меня такие типажи – пальчики оближешь. Такие есть девочки хорошие.

– Да я как-то и н думал…

– Не думал он! – вскричал, заламывая руки Капралов-Башинский, – ты не думал, а вон Завадский уже настропалялся всю массовку из своих набрать. Как ты думаешь, через «Мосфильм» кого продвигают?

Я задумался:

– И вы хотите, чтобы взяли ваших?

Капралов-Башинский закивал так интенсивно, что я думал, что у него сейчас голова оторвётся:

– Конечно!

– А зачем вам это? И им зачем? У вас состоявшиеся актёры, что им даст минутное участие в массовке?

– Ээээээ… Иммануил Модестович, пусть и минутное, но быть участником такого фильма – каждому хочется.

– Но, может, фильм ещё и не зайдёт, – пожал я плечами.

– Ха! Насколько я слышал, да и сам понимаю – ещё как зайдёт! – усмехнулся Капралов-Башинский, – так что, мы договорились?

В принципе массовка – это вообще никакой роли не играет, будут актёры из «Мосфильма» или из театра Капралова-Башинского. А иметь в должниках директора театра – пригодится. Поэтому я согласно кивнул:

– Хорошо, Орест Францевич. Договорились.

Капралов-Башинский просиял и ушёл, довольно потирая руки.

А примерно через час меня уже выловил Глориозов. И вид у него был озабоченный не на шутку:

– Иммануил Модестович! – бросился трясти мою руку в приветствии он, – сколько лет, сколько зим! Вернулись из Югославии, а всё не заходите! Старика проведать не хотите!

– Ох, да что вы, Фёдор Сигизмундович, – улыбнулся я, – какой же вы старик? Орёл!

Глориозов просиял, но вид у него при этом был весьма озабоченный:

– Иммануил Модестович, тут такое дело… – он немного замялся, но уже более твёрдо закончил, – до меня дошли слухи, что вы в массовку к своему фильму набираете актёров Капралова-Башинского? Это правда?

– Правда, – кивнул я.

– Но как же так?! – вскричал, заламывая руки Глориозов, – как же так, Иммануил Модестович! Мы ведь с вами друзья! Мы почти братья на театральной ниве! Я же вашу Фаину Георгиевну под крыло по вашей личной просьбе взял! Мужественно терпел её придирки! И своим запретил с нею спорить! А вы теперь этого афериста Капралова-Башинского поддерживаете?! Как так-то?

У меня аж челюсть отпала. И я пробормотал:

– Да я даже и не думал, что это имеет хоть какое-то значение. Мы открыли набор на «Мосфильме». Они там начали кого-то набирать. А потом ко мне подошёл Орест Францевич и предложил ускорить процесс и дать своих актёров. Уже готовых на роли.

– Но почему он?! – побледнел Глориозов, – у меня тоже есть актёры на эти роли! И они все заслуженные! А не как у Капралова-Башинского, сброд один!

– Фёдор Сигизмундович, – попытался успокоить Глориозова я, – во-первых, Орест Францевич просто подошёл первым. Я даже подумать не мог, что для ваших заслуженных артистов участие в массовке имеет хоть какое-то значение!

– Конечно имеет! – аж подпрыгнул Глориозов, – этот фильм скоро прогремит, и участие пусть даже в массовке, для каждого артиста – это билет на большую сцену. Вы понимаете?

– Хм… – задумался я, – теперь начинаю понимать. Давайте тогда сделаем так, если останутся места, то наберём ваших. Вы же сами понимаете, что отменять своё решение я уже не могу. Но вот на следующий фильм, тоже советско-югославский, я дам вам приоритет. Договорились?

– Спасибо! – просиял Глориозов и принялся трясти мою руку, преданно заглядывая в глаза, – уверяю вас, Иммануил Модестович, вы не пожалеете! Мы же друзья!

Он ушёл, и я выдохнул.

Ну что, ещё кино даже не сделано, а уже за мной началась охота. То ли ещё будет, когда «Зауряд-врач» выстрелит в Европе и Америке. Ну, и у нас, само собой.

Ну что же, посмотрим.

В прекрасном настроении я вернулся в Комитет и двинул по коридору в сторону приёмной Большакова. С Изольдой Мстиславовной как раз есть что обсудить.

Но тут дорогу мне преградила Лёля. И была она в странном возбуждении:

– Муля! – прошептала она и криво усмехнулась, – я беременна!

Глава 16

Я посмотрел на неё и осторожно сказал:

– Не знаю, тебя поздравлять или сочувствовать?

– Почему это сочувствовать? – обиделась Лёля.

– Ну, разве в обществе не порицается, когда незамужняя девушка забеременела? – спросил я.

Радостное лицо Лёли скисло, и она недовольно буркнула:

– А вот в этом ты мне и поможешь!

– Жениться на тебе не буду! – категорически отрезал я, – у меня невеста есть, и наши семьи уже договорились.

– Да? – заинтересованно посмотрела на меня Лёля, – а кто она? Я её знаю?

– Какая разница, – буркнул я, – давай ближе к теме. От меня ты что хочешь?

– Ну это ты же посоветовал мне… ну… это… – она смутилась и покраснела.

Мда, нравы в этом времени ещё не такие испорченные и «про это» стесняется говорить даже беременная женщина.

– Посоветовал тебе переспать с сербом? – спросил я, и лицо Лёли густо залила краска.

Но она нашла в себе силы и медленно кивнула.

– Да, посоветовал, – согласился я. – А от меня ты что хочешь?

– Что мне теперь делать?! – выдохнула Лёля. – Я осталась здесь, в Москве. И я беременна. Как долго я смогу скрывать своё интересное положение! Рано или поздно это станет видно. И тогда моя жизнь превратится в ад!

– А Петя твой знает об этом?

– Петар, – машинально поправила меня Лёля. – А как бы я ему сообщила? Вот жду приезда югославской делегации. С кем-нибудь и передам. Может, Мирка приедет…

При упоминании имени Мирка мой взгляд потеплел.

– Ну и хорошо, – сказал я, – значит, и проблем нет.

– Как это нет?! – аж подпрыгнула Лёля. – Сообщу я ему. А мне-то что делать?!

– Так это уже Петар решать будет, – пожал плечами я, – он же твой мужик или как?

– А как он будет решать? – проигнорировав мой вброс про «твой мужик», огрызнулась Лёля, – он же там. Да и что он может? Обычный бюргер.

– И ты решила, что ваши с Петей проблемы должен решать я? – изумился я.

– Да, ты, – кивнула Лёля и злорадно добавила, – иначе я всем расскажу, что это ты меня подговорил с Петаром… ну… это…

– Обалдеть! – только и смог выговорить я. – Вот и делай людям добро.

Лёля с вызовом посмотрела на меня, и я решил поставить её на место:

– Нет, Лёля, я теперь принципиально помогать тебе больше ни в чём не буду, – сказал я, – если бы ты попросила по-хорошему – может быть. А разгребать чужие косяки я категорически не желаю.

– Ну, Муля! – глаза Лёли наполнились слезами, и она посмотрела на меня взглядом Шрека.

– Нет, Лёля, я манипуляции и шантаж не уважаю.

– Муляяяя… – зарыдала Лёля, плечи её аж содрогались.

Мимо прошли две сотрудницы из отдела архива и неодобрительно посмотрели на меня. Сейчас пойдут слухи.

– Тоже мимо, – равнодушно сказал я, – на меня слёзы не действуют. Даже от моей матери.

– Бубнов! – теперь уже лицо Лёли перекосило от злобы, – если ты не поможешь мне, я расскажу, что это ты отец ребёнка!

– А вот Зина Синичкина скажет обратное, – усмехнулся я, – и моя родня подтвердит.

– Что скажет? – не поняла Лёля.

– Причину, почему она меня бросила, – пожал плечами я. – И почему за мной не бегают девчата из Комитета.

– Потому что ты урод, Бубнов, – скривилась Лёля.

– Это ты считаешь и всегда считала меня уродом, Иванова, – ответил я. – А для остальных, я – довольно симпатичный парень из хорошей семьи с квартирой в Москве и прекрасными карьерными перспективами. Мечта любой девушки. А ведь поди ты, не бегают. А знаешь почему?

– Почему?

– Потому что у меня детей не будет, – сказал ей я (этот обман Мулиной матери сейчас мне был как ни когда на руку), – так что давай, вперёд, Иванова! Иди в профком и пиши заявление, что ты нагуляла ребёнка от меня. И вот тогда мы посмотрим!

Я оглушительно расхохотался.

– Какой же ты скотина, Бубнов! – прошипела Лёля.

– Ну уж какой есть, – сказал я и подытожил наш разговор, – чао, Иванова.

Я развернулся уходить, когда Лёля уцепилась за мой рукав:

– Мулечка, родненький, помоги мне, пожалуйста! Век благодарной буду! – она разрыдалась опять и на этот раз слёзы её явно были не «крокодильи». – Пожалуйста, Мулечка-а-а-а…

Я смотрел на неё, и мне совершенно было её не жаль. Так-то я всегда и всем старался помогать, но вот в данный момент мне помогать ей совершенно не хотелось. Уж слишком наглой и алчной она была. А если учесть, что смерть настоящего Мули лежит и на её совести, то и подавно. А ведь этого дурак любил её по-настоящему. Чем она бессовестно пользовалась. Я вспомнил в первые дни своего попаданчества её предложение поработать вместо неё в колхозе, пока она с Серёжей развлекаться будет, и отвернулся.

– Муля-а-а-а… – продолжала взывать к моей совести Лёля, – ну помоги-и-и-и… ты умеешь выкручиваться, а я теперь не знаю, что будет!

Она горько и безнадёжно заплакала, размазывая слёзы и тушь по щекам, и вскоре стала похожа на сердитую панду.

– Я могу тебе помочь, – чуть помедлив, сказал я.

– Так помоги-и-и-и!

– А что мне за это будет? – спросил я.

От неожиданности Лёля даже изображать несчастную жертву перестала и изумлённо уставилась на меня.

– В каком смысле «что будет»? – ошалело спросила она.

– В самом прямом, – пояснил я. – С какой стати мне тебе помогать?

– Но мне же надо-о-о… – опять заныла Лёля.

– А мне?

Кажется, Лёля так и не поняла, потому что посмотрела на меня, как на придурка.

Поэтому я пришёл ей на помощь:

– Заинтересуй меня, чтобы мне было выгодно тебе помогать.

– Муля! – возмутилась Лёля, – мы же друзья. А друзья помогают друг другу бескорыстно!

– Согласен. Убедила, – сказал я, – друзья именно так и поступают. А теперь скажи мне, Лёля, в чём ты мне хоть раз помогла?

Лёля вспыхнула, а я безжалостно продолжил:

– Наоборот, если мне не изменяет память, ты постоянно старалась использовать и утопить меня. То с Барышниковым пыталась вывести меня на чистую воду, но госконтрактом каким-то угрожала и шантажировала. Друзья разве так поступают?

Лёля насупилась и низко-низко опустила голову.

– Поэтому я и говорю – раз нет дружбы, значит должна быть выгода. Для тебя выгоду я вижу – жить в Югославии, быть хозяйкой поместья и родить наследников всех этих трактиров, магазинов и заводов. А вот в чём выгода для меня? Что мне за это будет?

– Моя благодарность, – пискнула Лёля.

– А в чём измеряется твоя благодарность? – спросил я.

Лёля замялась, а я довольно жёстко сказал:

– Иди, Лёля, и думай. Я могу тебе помочь сделать так, что ты очень даже быстренько уедешь к своему Пете. Но я должен быть заинтересован в этом. Иначе никакой помощи от меня не будет.

Я развернулся и ушёл, оставив за спиной ошеломлённую и полностью деморализованную Лёлю.

Честно говоря, я не знал, что она может мне предложить. Да и, по правде говоря, мне от неё ничего и не надо было (разве только, чтобы она навсегда оставила меня в покое). Но Лёля – очень эгоистичный человек. Она считает, что Земля вертится вокруг её желаний и все должны танцевать только под её дудку по малейшему взмаху руки. А так быть не должно. И сейчас это был некий воспитательный момент. Она должна понять и осознать, что не всегда все бросаются исполнять её хотелки по малейшему зову. Что человек должен быть заинтересован, чтобы помочь ей.

Вот пусть и думает.

Мне даже самому интересно, до чего она в результате додумается.

Изольда Мстиславовна, как обычно, была на высоте: строга, собрана и в курсе всего, что происходит в Комитете, и вообще в искусстве СССР.

– Муля! – обрадовалась она мне, когда я вошёл и выставил перед ней коробку с духами «Чёрный доктор» и два кашпо из кокосовых волокон. – Почему ты только зашёл?! Ты уже давно приехал, а зайти ко мне не удосужился…

Она алчно схватилась за кашпо, скользнув невнимательным взглядом по духам.

– Ох, Муля! Какая прелесть! Где ты это взял?

– Там, в Белграде, был магазинчик для цветов. Вот там и взял, – ответил я, – очень полезная для цветов вещь. Туда можно высаживать растения и корни у них никогда не будут загнивать. А ещё кокосовое волокно хорошо впитывает влагу. Можно один раз полить и уехать в отпуск. А вазон не пропадёт.

– Чудеса, – покачала головой Изольда Мстиславовна и решительно сказала, – высажу туда пуансеттию!

Я не знал (и знать не хотел), что такое пуансеттия, но глубокомысленно покивал.

Изольда Мстиславовна ещё немного полюбовалась кашпо, погладила его, потрогала, а потом прищурилась и тихо сказала:

– Будь осторожен, Муля. Там тебе Завадский сюрприз подготовил.

– Что за сюрприз? – нахмурился я.

Терпеть не могу сюрпризы. Особенно от таких, как Завадский.

– Точно не знаю. Слышала, Ваня с ним по телефону разговаривал и ругался. Так что будь осторожен, Муля. Через два дня большое собрание на базе Центральной студии телевиденья. Будут твой проект обсуждать и поточные мероприятия с югославами. Ты приглашён, но, насколько я знаю, без права голоса.

Я призадумался. Интуиции Изольды Мстиславовны я всецело доверял.

Нужно выяснить, что задумал Завадский. И Капралов-Башинский может это знать. Или знать, кто знает. Но идти к нему было неохота. Сейчас начнёт опять роли клянчить. Лучше сначала спрошу у Раневской. Уж она точно такое не пропустит. Какая-нибудь Любочка ей точно последние слухи передаст.

Когда я подошёл к высотке, Фаина Георгиевна как раз выгуливала Букета на поводке. Точнее на верёвочке. При этом сегодня Букет был своей самой обычной окраски (если не считать кончика хвоста, выкрашенного в зелёный цвет, но это уже мелочи).

– Я смотрю, Фаина Георгиевна, Букет вернулся к натуральному окрасу? – поприветствовал актрису я. – Новая мода?

– Да Ярослав переселился сейчас в общежитие интерната, – ответила Фаина Георгиевна.

– А что, разве занятия уже начались? – удивился я. – Там не с первого сентября разве занятия начинаются?

– Насколько мне объясняла Глаша, он упросил коменданта общежития пустить его, как сироту, прямо сейчас.

– Ничего не понимаю, – нахмурился я. – Зачем ему жить сейчас в общежитии?

– Да что-то они с Машенькой там не поделили, – вздохнула Фаина Георгиевна и тут же наябедничала. – Беременные женщины становятся такими капризными. Вот она вчера и ко мне прибегала ругаться.

– Ругаться? – удивился я. – Маша?

– Да, хотела обратно квартирами меняться, – сконфуженно сказала Злая Фуфа, – я-то понимаю, что она права. Но это же ты всё решал. И я ей сказала, что нужно сначала с тобой поговорить. И будет, как ты скажешь. Но на всякий случай мы с Глашей стали собирать вещи…

– Ещё чего! – возмутился я, – мы с вами честно обменялись. Документы переоформили. Всё по-честному. Это – моя квартира. И я просто пустил туда жить отчима с женой. Если Марии что-то не нравится – она всегда может вернуться обратно к себе в общежитие. Там у неё, если не ошибаюсь, койко-место есть.

От такой моей отповеди Фаина Георгиевна смутилась.

– Не сердись, Муля, я её очень понимаю – жить над хлебом и зрелищами в этой квартире – удовольствие на самое большое.

– Фаина Георгиевна, – вздохнул я, – вся страна живёт в бараках и коммуналках. Маша, по сравнению с остальными, роскошует в отдельной комфортабельной двухкомнатной квартире в центре Москвы. Да ещё и дом – высотка. Нужно жить и радоваться, что санузел ни с кем делить не надо. И на кухне можно готовить в любое время, без графика.

– Готовить она не любит, – хмыкнула Фаина Георгиевна, – просила на сегодня мою Глашу дать. Завтра же Модест Фёдорович приезжает с конференции. А Дусю ты себе забрал.

– Фаина Георгиевна! – возмутился я, – Дуся – не прислуга. Она – член семьи. Она и меня, и мою мать, и тётю Лизу вырастила и воспитала. И это именно она решает с кем ей хочется жить. Неужели вы не думаете, что мать не звала её к себе? Но она хочет жить только со мной. И это её выбор.

– Да, я знаю. Она с тобой даже в коммуналке жила, – кивнула Фаина Георгиевна, – хоть Модест Фёдорович её в квартиру звал.

– Ну вот видите, – сказал я, – а Маше нужно учиться нормально общаться со всеми. Чтобы люди от неё не сбегали. Я вот ещё к Ярославу в общежитие схожу. Сейчас же столовая ещё не работает. Чем он там только питается?

– Вот этого я не знаю, – охнула Фаина Георгиевна и добавила, – сходи, конечно, Муля.

– А у вас как дела? – спросил я, чтобы перевести разговор с неприятной темы.

– Ты знаешь, Муля, я до сих пор под впечатлением, – поделилась Фаина Георгиевна.

– От Югославии?

– И от Югославии тоже, – кивнула она и поделилась, – но больше от общения. От людей. От эмоций.

– И от сестры? – подсказал я.

– И от сестры тоже, – улыбнулась Фаина Георгиевна, – Изабелла хочет приехать ко мне.

– В гости?

– Нет, насовсем приехать, – улыбнулась Фаина Георгиевна.

– Но она же живёт в Праге? – искренне изумился я.

– Она то в Праге, то в Париже живёт, – хмыкнула Злая Фуфа. – Но за Родиной скучает.

– За родными берёзками, – усмехнулся я.

– Зря ёрничаешь, – посерьёзнела Фаина Георгиевна, – многие уехали в лучшую жизнь, а потом всю жизнь прожили воспоминаниями о доме.

– Но вы же не уехали, – сказал я.

– Я не могла уехать, – вздохнула она, – хотя сердце разрывалось между любовью к семье и к профессии. Пришлось делать выбор.

– Зато вы состоялись как актриса, – сказал я.

– Ты знаешь, Муля, долгое время, когда мне никто ролей не предлагал и из театров меня гнали, я думала, что я не состоялась. А вот сейчас, когда я играю роль в твоём фильме – я ожила. И даже если это останется у меня единственной главной ролью в жизни – я уже буду счастлива. Значит, я не зря прожила такую сложную актёрскую жизнь.