Текст книги ""Фантастика 2025-167". Компиляция. Книги 1-24 (СИ)"

Автор книги: Виктор Точинов

Соавторы: ,Оливер Ло,А. Фонд,Павел Деревянко,Мария Андрес
сообщить о нарушении

Текущая страница: 172 (всего у книги 350 страниц)

– Вот представь, что этот проект попал к нему, к Эйнзейштейну, – между тем сказал Большаков. – Нет, я этого допустить не могу. А у Завадского всё традиционно, всё аккуратно.

– Иван Григорьевич, – тихо сказал я, – мы же договаривались: режиссёром с югославской стороны будет Йоже Гале, а с нашей стороны – актёры первого плана: Михаил Пуговкин, Рина Зелёная и Фаина Георгиевна. Все остальные – югославы. Ну, может быть, ещё две-три роли наши.

Большаков вздохнул.

– В том-то и суть проекта. – продолжил я, – А теперь вы ломаете всю структуру. Более того, мы «Зауряд-врач» писали специально под этих трех актеров. Теперь вы хотите ломать полностью сюжетные арки, характеры персонажей, чтобы переписать под кого-то другого. И мы прекрасно с вами знаем, что Завадский хочет туда воткнуть опять свою Веру Марецкую. Это будет ерунда. Проект просто сольётся. Она не сможет сыграть такую характерную роли, как играют Раневская или Зелёная.

Мой спич явно произвёл на Большакова совсем не то впечатление, на которое я рассчитывал. Он смотрел на меня так, как я говорил на иностранном языке. Как будто я не аргументировал, а просто пожаловался. И я понял: ему не нужны объяснения. Ему нужен исполнитель. Тот, кто сделала, что увидел. Без вопросов. Без обид. Без мыслей.

А я так не хотел.

Он сидел за столом, слушал и как будто не слышал меня. Или просто сделал вид, что не слышит. Пальцы его постукивали по деревянной крышке, взгляд опустился на документы, которые, я был уверен – он не читает.

– Ты всё это говоришь, – сказал он наконец, – потому что обижен. Какая-то детская обида, не достойная советского труженика! Комсомольца! Но ты подумай трезво. В кино нет места личным обидам. Кино – дело государственное. Нам нужен результат. А кто будет играть – вопрос второстепенный.

Я чуть горько усмехнулся:

– Государственное? А мне показалось, что вы тут решаете всё на своё усмотрение. Без меня, без моего мнения. Даже без энтузиазма – отдали проект. Отдали квартиру. Отдали мою идею.

– Я же тебе объяснил почему, – ответил Большаков.

– Да, объяснили. Чтобы Завадский вытянул проект на хороший уровень. Но если бы вы действительно хотели сохранить его, вы бы не стали менять режиссуру. Вы бы пошли против, если надо было. Но вы пошли по пути наименьшего сопротивления! И теперь требуете, чтобы я всё за Завадского сделал сам, да ещё и поблагодарил за это.

Большаков замолчал. Он не любил, когда ему напоминали о его ошибках.

– Муля, – сказал он наконец, – ты слишком много хочешь. Сейчас пока не время. Потерпи. Мы живём в стране, где человек должен быть благодарен за возможность работать в общем проекте. А ты хочешь прямо сразу получить благодарность, признание, квартиру… Так не положено. Бывает, люди ждут годами.

– Ну вот и получается, – едко ответил я, – что я всё делаю, а не получаю ничего. Ни слов благодарности, ни даже простого «спасибо».

Он помолчал. Потом встал, подошёл к окну. Посмотрел на улицу, где проходили люди, не знающие наших киношно-театральных баталий.

– Я тебя понимаю, – сказал он, не поворачиваясь. – Серьёзно. Но и ты должен понять меня. У нас есть договорённости. Есть давление сверху. Если бы я мог сделать всё так, как мы договаривались, я бы так и сделал. Но я пока не могу.

– Тогда зачем вы меня позвали? – удивился я.

– Чтобы ты закончил то, что начал, – ответил он. – Чтобы ты помог нам с этим фильмом. Ты ведь знаешь материал лучше всех. Ты знаешь, как всё должно быть. Помоги Завадскому. Иначе этот проект может развалиться.

– А мне, – сказал я, – если честно, уже плевать на ваш проект. Он стал для меня не делом, а обузой. И каждый день, проведённый над ним, это как плевок в душу. Я ухожу, Иван Григорьевич. Я не хочу больше быть тем, кого используют, а потом забывают.

Он повернулся ко мне. Впервые за весь разговор его взгляд был не сердитым, а печальным.

– Ты прав, – тихо сказал он, – да, тебя использовали. И не только тебя. Такая у нас система. Люди у нас – расходный материал. Но если ты уйдёшь сейчас, ты потом сам себе не простишь.

Я посмотрел на него. Сказал:

– Возможно, вы правы.

И в этот момент на его столе зазвонил телефон.

Глава 6

Пока Большаков разговаривает по телефону, я тихонько выхожу из кабинета, аккуратно прикрыв за собой дверь. Да-да, именно так – не дожидаясь окончания разговора.

А зачем? Всё уже сказано.

Изольда Мстиславовна копошится в бумагах. Услышав звук закрываемой двери, она поднимает голову и спрашивает:

– Ну как он?

– Занят, – тихо отвечаю я, для дополнительной демонстрации прикладываю палец к губам, делаю большие и круглые глаза и выхожу из приёмной.

Вот и всё.

Остались мелочи – отнести заявление в кадры, собрать вещи. А также придумать, как бы не отрабатывать две недели.

Дома опять натыкаюсь на Ярослава. Он сидит в коридоре верхом на перевёрнутом торшере и пытается прикрутить к каблукам на чьих-то женских туфлях вырезанные из картона крылышки.

– Что ты делаешь?

– У Меркурия были крылатые сандалии, – ответил он, не отвлекаясь от важного дела, – это такой бог. На Олимпе жил. И он мог быстро бегать.

– Замечательно. А к туфлям ты зачем их присобачил?

– Муза старая, – вздохнул Ярослав, – она уже не может быть балериной, как раньше. И вот…

– И ты решил ей помочь? – понятливо усмехнулся я.

– Ну кто-то же должен этим заниматься, – невозмутимо сообщил Ярослав. – Балерины должны танцевать. Они рождаются для этого. Если они не могут больше танцевать – они умирают. Это как пчёлы.

– А зелёнкой Букета ты зачем покрасил? – мне уже стало интересно проверить дальше его креативное и нестандартное мышление. – И почему именно зелёнкой?

– Букет дурак и вонючка, – поморщился Ярослав. – Он всё время старается привлечь к себе внимание. А получается плохо. Я ему просто помог.

Я восхитился таким элегантным решением проблемы.

– А я какой? – вдруг спросил я, – ты мне помочь можешь?

– Ты тоже всем хочешь помочь, но ничего не успеваешь, – ответил Ярослав. – Их много, а ты один.

– Может, и меня нужно выкрасить зелёнкой? – задумчиво пошутил я.

– Тебе нужно спрятаться в шкаф, – посоветовал Ярослав, – и сидеть там долго-долго. Можно взять с собой подушку и спать там.

– Зачем? – спросил я.

– Когда тебя не будет – никто им помогать не будет, – пояснил юный вундеркинд, – и тогда они поймут, кого они потеряли, и будут потом тебя всегда слушаться.

– Хм… – задумчиво сказал я, – а знаешь, ты прав…

– Я всегда прав, – как-то совсем по-взрослому вздохнул Ярослав. – Вот только скоро и мне придётся прятаться в шкаф. Или поступать в Суворовское училище.

– А ты хочешь туда поступать? – осторожно спросил я, помня, как Ложкина рассказывала, что медкомиссию он не прошёл по состоянию здоровья.

– Всё равно меня куда-то пристроят, – вздохнул мальчик. – Почему бы и не в Суворовское. Говорят, там они маршируют под барабаны. Вот интересно, а если налить в барабаны воды, то маршировать они смогут или больше нет?

– А сам-то ты чего хочешь? – спросил я, проигнорировав риторический вопрос о барабанах.

– Чтобы клей так быстро не густел.

– Ты же понял, что я тебя не про клей спрашиваю, – покачал головой я.

– Так и ты понял, что я не хочу отвечать на твой вопрос, – в тон мне ответил Ярослав.

– Что вы тут делаете⁈ – в коридоре показалась Белла и, увидев, как Ярослав священнодействует над туфлями Музы, а я стою рядом и спокойно наблюдаю, она возмутилась, – У Музы это единственные приличные туфли! А ты их испортил!

– Мы с дядей Мулей решили сделать Музе приятно, – сообщил мелкий засранец.

– Муля! Ну ладно он молодой, сирота, а ты-то зачем это делаешь⁈ – моментально принялась выговаривать мне Белла. Что-что, а читать нотации она просто обожала.

– Тихо, Белла, – ответил ей я. – Не советую ругать меня. А то в следующий раз Ярослав возьмёт уже твои туфли.

– Белла не танцует, – равнодушно и несколько отстранённо заметил Ярослав, – потому что она не балерина. Но у Беллы есть шляпка с белыми перьями.

– Что ты сделал с моей шляпкой⁈ – моментально взвилась Белла и побежала проверять.

– И вот зачем ты её так? – спросил я.

– Я украсил шляпку бусами бабы Дуси, – ответил он, – она всё равно их не носит, бусы эти, а вот Белле нужнее. А перья ей не нужны…

Я только покачал головой и стал думать, как бы поскорее юное дарование отсюда сбагрить обратно в родную деревню под чуткий присмотр Ложкиной и Печкина.

Пока он ещё чего-то не придумал.

Тем временем я вышел на кухню, хотелось покурить и спокойно всё обдумать. Там опять копошилась Августа Степановна, которая, при виде меня, опять также ретировалась.

Ничего и с её странным поведением я ещё разберусь.

А затем на кухню ворвалась Белла:

– Где этот шаромыжник⁈ – возмущённо воскликнула она.

– В коридоре был, – ответил я, сразу понимая, что «шаромыжник» – это Ярослав.

– Нет его в коридоре, – отрезала Белла, – испортил Музе туфли и исчез.

– Прямо волшебник, – пошутил я.

– Не смешно, Муля! Не смешно! – фыркнула Белла, – а мне, между прочим, он испортил единственную шляпку! Она мне ещё от бабушки досталась!

– Вы всё равно её не носите, – заметил я.

– Да. Не ношу! Ну и что из этого⁈ Это, между прочим, моя шляпка! И мне не нравится, что её уродуют! А всё-таки куда он подевался?

Я пожал плечами. Развивать данную тему не хотелось.

– Муля, нужно его обратно Ложкиной отдавать! – понизив голос до шёпота, яростно зашептала Белла, – иначе мы тут с ним сойдём с ума.

– А в деревне с ума сойдёт Ложкина.

– Ой, Муля, она и так малость не в себе всегда была, так что он ей не повредит. А вот мы так долго не выдержим!

– Ох, Белла, не замечал раньше за вами такой меркантильности, – хмыкнул я, автоматически переходя на «вы», – ради какого-то побитого молью барахла вы готовы человека в деревню сбагрить. А ведь он ещё и не пожил даже.

– Да, Муля, готова, – призналась Белла, – так-то я добрая, но он пока маленький и уже такой. А что с ним будет, когда он вырастет? Он же нас всех зарежет. Только для того, чтобы посмотреть, какого цвета у нас кровь внутри. Нет, Муля! Надо его срочно отдавать Ложкиной!

– Послезавтра где-то его увезут, – успокоил её я, – нужно подождать день-два.

– Кто увезёт?

– Жасминов, – усмехнулся я.

– Вот ты даёшь. Муля! – хихикнула Белла и тут же задумалась, – а что, может, ты и прав. Для Жасминова трудотерапия – это единственный выход. Смог же ты спасти Герасима. Он там уважаемый человек сейчас. В деревне. А тут спивался.

– Вот бы ещё как-то Фаину Георгиевну в деревню отправить, – размечтался я, – ненадолго. На недельку-другую.

– Зачем?

– Трудотерапия на свежем воздухе ей тоже не помешает, – и я рассказал, как она отдала все деньги Эмилию Глыбе, а сама лежала и умирала, но от гордости никому ничего не сказала.

– С Фаиной Георгиевной не получится, – убеждённо сказала она.

– Почему?

– Горбатого только могила исправит, – Белла тоже закурила и добавила, – меня, впрочем, деревня тоже не исправит. Есть такое поколение людей, как мы с Фаиной Георгиевной, – неудобные и ненужные люди.

– А давайте я и вас к Ложкиной отправлю? – вдруг предложил я.

Белла аж закашлялась:

– Ну и шуточки у тебя, Муля!

Но я не шутил.

На кухню вальяжно виляя толстым задом, вошёл Букет и при виде нас недовольно тявкнул. Был он уже своего обычного цвета (интересно, чем Ярослав смыл с шерсти зелёнку?). А вот вокруг головы у него была «грива», как у льва. Вот только вместо шерсти, эта грива была сделана из страусовых перьев.

Мы с Беллой переглянулись, и она сказала упавшим голосом:

– Один день, Муля! У тебя один день, и пусть Жасминов везет его на деревню!

А Букет опять злобно тявкнул.

Остаток дня я занимался тем, что бегал по домашним адресам и на работу. Убил кучу времени. Но, наконец-то, я собрал их всех у себя в комнате. Окинул удовлетворённым взглядом всю Мулину родню: Надежда Петровна задумчиво сидела за столом, облокотившись на него и рассеянно водила пальцем по ободку чашки. Рядом притих Павел Григорьевич Адияков, Мулин биологический отец. С виду он был спокоен и даже несколько лениво расслаблен. Но по странным взглядам, которые он украдкой бросал на Модеста Фёдоровича, – он был на взводе и явно не в своей тарелке.

Мулин отчим, наоборот, весь аж извёлся. И даже не пытался скрывать этого. Он нервничал и ёрзал на стуле, барабанил пальцами по столу. Чашка с чаем осталась нетронутой. Как и кусок кекса, что испекла Дуся. Машеньку я приглашать не стал – не в том она положении, чтобы нервничать. Да и к воспитанию Мули она никакого отношения никогда не имела.

Зато вот Дуся по-хозяйски расселась прямо на моей кровати и зоркой орлицей отслеживала обстановку. Чувствовала она себя лучше всех присутствующих и явно наслаждалась моментом.

– Так ты расскажешь, что всё-таки случилось? – первой не выдержала Надежда Петровна. – Зачем ты нас всех собрал в таком вот составе, Муля?

Я не успел ответить, как Адияков едко меня поддел:

– Надеюсь, больше твои невесты с соседями не убегали?

– К-какие невесты? – пробормотал Модест Фёдорович и густо покраснел.

– Было дело, да, Муля? – хохотнул Адияков. Очевидно, он был из тех людей, которые, если не в своей тарелке, то обязательно пытаются найти кого-то, чтобы самоутвердиться и показать себя. Надежду Петровна для этой цели явно не подходила. А Мулиного отчима он трогать не осмеливался. Оставался только я.

– Было, – не стал раздувать истерику я, и пояснил, глядя на Модеста Фёдоровича, – мне недавно невесту нашли, из хорошей семьи. А она с моим соседом сбежала. Но уже нашли и вернули. Так что всё нормально.

– Я надеюсь, после этого ты на ней жениться не собираешься? – слегка обалдевшим голосом спросил Модест Фёдорович.

А я не смог не пошутить:

– А что, бедная девушка должна сама нести свой позор? Я, как честный человек, просто обязан теперь на ней жениться. – И, глядя на растерянные лица родителей, ехидно добавил, стараясь, чтобы ехидство не проскользнуло в моём голосе, – как ты в своё время поступил.

– Муля! – взвизгнула Надежда Петровна и покраснела.

– Я не знал же! – возмутился Адияков и тоже покраснел.

– Так было надо, – промямлил Модест Фёдорович и, вместо того, чтобы покраснеть, как все приличные люди, он наоборот – побледнел.

Я решил, что хватит издеваться над Мулиными родителями, они и так настрадались, и перешёл непосредственно к вопросу, ради которого я их всех здесь собрал:

– В общем так, – начал я и все умолкли, и только настороженно смотрели на меня, – я вас всех собрал, чтобы не бегать за каждым и не играть в испорченный телефон. В общем, у меня большие неприятности.

Я вкратце, в двух словах, рассказал о проекте советско-югославского фильма, о том, как Сталин его одобрил, а Завадский отжал. О том, как квартиру получил Козляткин и якобы для меня. Но это не точно. О том, как странным образом исчез кусок сценария. И что Большаков ругается. А в заключение рассказал о том, как я собирал компромат на Александрова.

– Так это ты? – побледнел и схватился за голову Бубнов.

Надежда Петровна, которая до этого момента относилась ко всему прозвучавшему из моих уст, довольно легкомысленно, при виде такой реакции своего бывшего супруга тоже напряглась и спросила:

– Что он?

Модест Фёдорович замялся, и Надежда Петровна поднажала:

– Модик!

Модест Фёдорович вздохнул, а Адияков сразу надулся – ему явно не понравилось такое фамильярное обращение к бывшему мужу. Поэтому он тут же не преминул язвительно спросить:

– Когда там пополнение планируется?

Бубнов сконфузился, а Надежда Петровна обожгла супруга недобрым взглядом. Не знаю, до чего они бы сейчас договорились, то тут вовремя вмешалась Дуся:

– Муля! Да говори уже! Что ты опять замыслил⁈

И всё. Этой волшебной фразы оказалось достаточно, чтобы все распри были моментально забыты.

– Муля! – требовательно подала голос Надежда Петровна, обозначая своё первоочерёдное доминирующее право на меня. – Рассказывай!

– Да, Муля, не тяни, – добавил Адияков и с вызовом зыркнул на Бубнова.

Тот не нашёлся, что сказать, и просто кивнул.

Ну, я тянуть и не стал. Раз просят:

– В общем, сообщаю всем вам, что мне на время надо уехать из Москвы, – тихо сказал я.

Ой, что тут началось! Надежда Петровна возмущённо вопила, что никуда она меня не отпустит и всё такое. Дуся вторила ей, вспоминая какие-то забытые детские болезни Мули, и вообще, как он в детстве боялся змей и пауков. И что ему вот из-за этого никак нельзя никуда ехать. Бабы подняли такой гвалт, что почти ничего не было слышно. Адияков и Бубнов неожиданно сообща напали на меня, взывая к сыновнему долгу, что как же можно бросить мать на старости лет.

Упоминание про старость лет Надежде Петровне явно не понравилось, и по её многообещающему взгляду стало ясно, что совсем скоро непростой разговор предстоит как с Адияковым, так и с Бубновым (невзирая на скорое пополнение в его семействе!).

Они возмущались и возмущались. Я же дал им время, чтобы немного выпустить пар и, когда страсти поутихли, сказал:

– Так вот, я подумал и решил, что поеду я в Якутию. Как и ты и предлагал мне, – и я кивнул Адиякову (в присутствии Мулиного отчима. Модеста Фёдоровича, говорить Адиякову «отец» было некрасиво и неэтично. Но и не говорить – было бы ещё более некрасиво. Поэтому я аккуратно старался обойти острые углы).

– Это ты правильно! – обрадовался тот, – это я хоть и завтра устрою!

– Паша! – возмущённо воскликнула Надежда Петровна, – какая ещё Якутия⁈ Как ты можешь сына отправить в эту глушь! На погибель!

Она схватилась за голову и застонала.

– Вы бы ещё на Колыму его отправили! – свирепо набросилась на Адиякова Дуся (когда дело касалось Мули, она тут же начинала пренебрегать любыми авторитетами).

При слове «на Колыму» в комнате мгновенно установилась звенящая тишина. Затем все, не сговариваясь, поплевали трижды через плечо. Даже Дуся. И даже Модест Фёдорович, который всегда был атеистом и имел научное мировоззрение. Причём он даже перекрестился. Очевидно, на всякий случай.

– Надя! – возмущённо сказал Адияков, – парню пора становиться мужчиной. Он просто обязан посмотреть жизни в лицо. За мамкиной юбкой этого не сделаешь!

Он посмотрел на Дусю и добавил:

– И нянькиной.

Как ни странно, Дуся благосклонно ему улыбнулась, ей это явно польстило.

– Я всё решу, сын, – резко сказал Адияков, – не беспокойся. Ты когда сможешь ехать?

– Мне две недели отработать надо, – задумчиво сказал я и спросил Мулину мамашку, – а можно как-то не отрабатывать? Больничный опять сделать?

Не успела Надежда Петровна ответить, как Модест Фёдорович тоже решил вставить и свои пять копеек:

– Нельзя, Муля. Разве ты не знаешь, что согласно Трудовому кодексу, если ты возьмёшь больничный, то после него, всё равно придётся отработать две недели…

– По обоюдному согласию можно, – ввернул ехидно Адияков.

– Это если по обоюдному, – не менее ехидно вернул подколку Бубнов, – но Муля, насколько я понял, ты же решил назло руководству свинтить? Я правильно понял, сын?

Я не успел кивнул или ответить, как Адияков при слове «сын» из уст Бубнова прямо весь аж взбеленился и вдруг едко брякнул:

– Кстати, сын, – слово «сын» он произнёс подчёркнуто-демонстративно, – а что там с фамилией нашей? Когда, наконец-то, поменяешь? Ведь ты – Адияков!

Ба-бах!

Тишина прямо грохнулась на комнату. Тихо охнула Дуся, а Надежда Петровна побледнела и казалось, вот-вот упадёт в обморок. В воздухе запахло скандалом.

– Да, конечно, – вежливо кивнул я.

– Что конечно? – дрожащим голосом переспросил Модест Фёдорович и посмотрел на меня, как на предателя. А Адияков, наоборот, торжествующе поджал губы.

– Конечно, я буду менять фамилию, – спокойно сказал я, – как раз до отъезда должен успеть.

Павел Григорьевич с видом победителя злорадно посмотрел на Модества Фёдоровича. Тот побагровел. Надежда Петровна побледнела ещё больше. Дуся сидела тихо-тихо, как мышка и боялась даже вдохнуть.

– Вот это правильно! – радостным бизоном взревел Павел Григорьевич, – будешь теперь Муля Адияков!

– Нет, я не буду Адияковым, – ответил я.

Глава 7

– В каком смысле не будешь? – не понял Павел Григорьевич. – Ты о чём?

– Чем тебе вдруг разонравилась фамилия Бубнов? – со своей стороны возмутился Модест Фёдорович, – всю жизнь был Бубнов, а теперь не пойми что! Что люди про тебя скажут, Муля⁈

Я обвёл взглядом присутствующих, дождался, когда эмоции чуть поутихли и ответил:

– Я беру фамилию – Шушин!

Тихо ахнула Надежда Петровна, икнула Дуся. Изумлённо вытаращился Модест Фёдорович. А Адияков вдруг рассмеялся:

– Каков шельмец! Прям настоящий Адияков! Наша кровь!

– Муля, объясни, – слабым голосом потребовала Надежда Петровна и промокнула слезинку надушенным кружевным платочком.

Дрожащими руками Дуся торопливо отсчитывала капли в стакан с водой. В комнате остро запахло валерьянкой.

– А что тут говорить, – пожал плечами я, – раз вы начали борьбу за мою фамилию, то мне больше ничего не остаётся. Если возьму фамилию Адияков – обижу человека, который меня вырастил. Если оставлю фамилию Бубнов – обижу человека, который дал мне жизнь. Ни один из вас этого не заслуживает.

– Но почему ты взял фамилию деда? – озвучила за всех общий вопрос Дуся и протянула стакан с валерьянкой Надежде Петровне.

– У деда две дочери, – пожал плечами я, – насколько я знаю, тётя Лиза замуж не вышла…

– Вышла! – выпалила Мулина мать и покраснела. Она торопливо хлопнула стакан залпом и аж задохнулась от ядрёного лекарства.

– Даже если и вышла, то детей у неё нет, – ответил я.

– Всё так, – согласилась Надежда Петровна, пытаясь отдышаться. Дуся протянула ей чашку с чаем – запить.

– А моя мама сейчас Адиякова, – сказал я.

Надежда Петровна опять покраснела и с вызовом посмотрела на Модеста Фёдоровича. Тот ничего не сказал. Молча сидел, опустив голову и барабанил пальцами по столешнице.

– То есть род Шушиных прервался, – развёл руками я, – а Пётр Яковлевич слишком многое сделал для страны и мира, чтобы вот так просто взять и предать такую славную фамилию забвению.

Здесь никто из присутствующих не смог возразить ничего. Мулиного деда боялись и уважали даже после его смерти.

– В семействе Бубновых скоро пополнение, так что фамилия не прервётся, – продолжил я, но Модест Фёдорович перебил с возмущением:

– У нас будет девочка!

– Это стопроцентно? – прищурился я.

Модест Фёдорович растерянно пожал плечами, а Надежда Петровна пренебрежительно закатила глаза.

– И даже если девочка, то никто ей не мешает оставить потом девичью фамилию, – вернулся к теме разговора я, – это – раз. Во-вторых, у вас первая будет девочка. Я не думаю, что через пару лет Маша не захочет ещё ребёнка. Ну, и ты тоже…

Модест Фёдорович задумчиво кивнул, выражая согласие, а Надежда Петровна язвительно фыркнула.

– Тогда бери фамилию Адияков, – опять влез Павел Григорьевич. – У нас с твоей мамой пополнения не предвидится. И ты у меня один единственный сын.

– А вот этого я вообще не понимаю, – хмыкнул я, – вы с мамой вполне ещё можете успеть подарить мне братика или сестричку. Но лучше братика. Сестричка у меня скоро будет.

– Мне сорок пять лет! – возмущённо вскинулась Надежда Петровна, – какой там уже братик!

– Да, – поддакнул Адияков, но как-то неуверенно.

– И что из того? – поморщился я, – это же не первый ребёнок у тебя. А второго можно и поздно родить. Так-то ты на сорок пять лет и не выглядишь. Максимум – на тридцать шесть.

Надежда Петровна польщённо зарделась, а Дуся ляпнула:

– В соседнем доме Левонтиха вон пятого родила. Так ей сорок четыре.

– Но не сорок пять! А если рожать, то мне все сорок шесть будет. И даже сорок семь! Куда это годится! Чтобы люди смеялись⁈

– А Левонтиха опять на сносях ходит, как раз в сорок пять родит опять, – невозмутимо заметила Дуся.

Адияков задумался, да так глубоко, что совсем не обращал внимания на возмущённые взгляды, которые бросала на него Надежда Петровна. Модест Фёдорович тоже пребывал в задумчивости.

А Дуся подытожила:

– Молодец, Муля! Дед бы тобой гордился!

На работу я пришёл, как и обещал, на полчаса раньше. Точнее на двадцать восемь минут раньше (вчера пришлось ещё долго сидеть и успокаивать взбудораженных родственников, но ничего, всё в результате утряслось).

– Муля! Ты опаздываешь! Мы тут ждём, ждём! – возмущённо воскликнула Надя при виде меня.

Они вместе с другими девушками уже собрались в Красном уголке. К моему удивлению, народу было много. Набили полный зальчик, да так, что стояли. Как шпроты в банке.

– Всего на две минуты, – примирительно поднял руки я, – приношу извинения. Не мог второй носок с утра найти, представляете? Сами понимаете – холостяк. Жены нету, проконтролировать некому…

Ответом мне была звенящая тишина.

И тут я понял, какую ужасную стратегическую ошибку я только что совершил.

Все присутствующие девушки посмотрели на меня какими-то странными, оценивающими взглядами. Так смотрели, наверное, работорговцы, выбирая невольников на рынке, или светские львицы на шопинге в брендовых бутиках.

– Давайте перейдём к теме нашего сегодняшнего собрания, – попытался перевести стрелки я, и торопливо начал занятие.

Однако слушали меня сегодня невнимательно – все девушки явно витали в облаках. И даже когда я резко прервал сам себя на самом интересном месте, оставив мощный клиффхэнгер, и мотивируя тем, что новая начальница велела приходить на рабочее место на пятнадцать минут раньше – эта новость не вызвала того возмущения, на которое я рассчитывал.

Девчата были тихие, задумчивые.

– На сегодня всё! Всем спасибо и до завтра! – сказал я, и только после этого все оживились.

Я вышел из духоты Красного уголка в коридор и выдохнул – после спёртого воздуха здесь было прямо даже хорошо. Вот только как же я мог так проколоться⁈ Вроде бы тёртый калач и тут на тебе!

Я вздохнул и успокоил себя, что, мол, и на старуху бывает проруха, а все эти события последних дней немного выбили меня из колеи. Вот и ляпнул. Косяк.

Но чем дальше я шёл по коридору, тем яснее становилась мысль: что-то здесь не так. У меня появилось подозрение, что личность Мули, того, бывшего тюфяка Мули, всё-таки бесследно не исчезла и уже незаметно частично повлияла на меня. Потому что я стал за собой замечать много подобных косяков за последнее время. Они были мелкими, пока ещё не слишком заметными, но для меня из того мира это было крайне нехарактерно.

И с этим тоже предстояло что-то делать. Пока не стало слишком поздно и тюфяк Муля из двадцатого века полностью не вытеснил жёсткого коуча Иммануила из двадцать первого.

Я так задумался, что практически налетел на Изольду Мстиславовну. Она как раз выходила из женского туалета с полной лейкой для полива вазонов. При виде меня она сказала, даже не пряча ехидства:

– Всё-таки снова передумал заявление подавать? Просто угрожал увольнением, да? В очередной раз, Муля?

– Почему передумал? – покачал головой я, – я вчера ещё в кадры подал. Вам разве с остальными документами не передавали?

– К десяти документы всегда приносят, – нахмурилась она, но потом ещё более едко добавила, – и, видимо, именно поэтому ты в очередной раз прогулял рабочий день?

– Именно так, – не стал оспаривать очевидное я и аккуратно отобрал у неё из рук лейку.

– А ты соображаешь, что после такого демарша тебя ни на одну нормальную работу больше не возьмут? – в её голосе прозвучала еле различимая угроза. – Даже дворником в Москве не устроишься!

– А я не собираюсь в Москве оставаться, – ответил я. – Пойдёмте, провожу вас до кабинета, а то лейка тяжёлая.

– Да где бы ты не решил устроиться, Муля, первое, что твой новый начальник сделает – позвонит нам, – продолжила пилить меня она и сердито попыталась отобрать у меня лейку обратно, но безуспешно, – неужели ты сам этого не понимаешь, Муля? Ты больше нигде работу не найдёшь. А у нас тунеядцев не жалуют…

Она не договорила, оборвав себя на полуслове. Давая мне возможность додумать свою будущую судьбу самому.

Так как лейку я ей не отдал, пришлось ей идти по коридору в сторону приёмной Большакова, а я нёс ей лейку.

– Нет, Муля, нельзя так, – проворчала она, – сделаешь, значит так, загляни после обеда ко мне, если Иван Григорьевич будет в хорошем настроении, я тебе кивну. Пойдёшь к нему, извинишься и пообещаешь больше не дурить. Он хоть и строгий – но справедливый и отходчивый. А прогулы свои отработаешь в выходные. Я с кадрами договорюсь.

При всей своей свирепости и ворчливости, видно было, что Изольда Мстиславовна за меня переживает. От такой заботы на сердце аж потеплело:

– Спасибо вам, Изольда Мстиславовна, – тихо и проникновенно сказал я, – я очень ценю вашу заботу и хорошее ко мне отношение. И понимаю, что не заслуживаю этого.

– Вот именно! – едко ввернула вредная старушка, но голос предательски дрогнул, и я понял, что она капитально расчувствовалась.

– Буду скучать за вами, – вздохнул я и, войдя в кабинет, водрузил лейку на специальном столике, где стояли вазоны.

– А куда ты намылился? – с подозрением прищурилась Изольда Мстиславовна.

– В Якутию уеду, – ответил я.

– Да ты с ума сошёл! – всплеснула руками старушка и ну давай меня ругать.

Видя, что нотация грозит затянуться на добрый час, я пробормотал, что мне надо на рабочее место и торопливо ретировался. А, по правде говоря, сбежал.

До конца рабочего дня меня никто не трогал. Казалось бы, все обо мне позабыли. Чему я был очень рад. Даже Лариса и Мария Степановна не донимали меня своим любопытством. Наоборот, они, казалось, были рады, что я с ними не разговариваю.

Пользуясь моментом затишья, я занырнул в текучку и потерял счёт времени. Даже на обед не сходил. Как честный человек, я считал, что оставлять после своего увольнения недоделанные дела – неэтично. Поэтому пахал сегодня, как раб на галерах.

До конца рабочего дня оставалось примерно минут пятнадцать, я уже начал ловить себя на мысли, что думаю о том, что же сготовила Дуся на ужин (сказалось то, что я не обедал). Как вдруг дверь открылась и к нам заглянула Симочка, новая «девочка на побегушках», которая числилась где-то то ли в бухгалтерии, то ли в канцелярии, а на самом деле выполняла роль курьера и «сбегай-подай».

– Иммануил Модестович, – пискнула она. – Вас Иван Григорьевич вызывает. Срочно!

Мария Степановна и Лариса переглянулись между собой, но на меня даже не посмотрели, старательно уткнувшись в бумаги.

В полной тишине я встал, надел пиджак и вышел из кабинета.

Не успел я закрыть дверь, как услышал за спиной возбуждённый гомон коллег.

Когда я шёл к Большакову через приёмную, Изольда Мстиславовна свирепо взглянула на меня, но потом вдруг хитро подмигнула и хихикнула.

Хм…

Приободрённый и немало заинтригованный, я вошёл.

Большаков ходил по кабинету из угла в угол. При виде меня, он остановился, как вкопанный.

– Муля! – сказал он абсолютно недоброжелательным голосом, – это что за финтифлюшки у тебя⁈ Ты советский человек или нет⁈