Текст книги ""Фантастика 2025-167". Компиляция. Книги 1-24 (СИ)"

Автор книги: Виктор Точинов

Соавторы: ,Оливер Ло,А. Фонд,Павел Деревянко,Мария Андрес
сообщить о нарушении

Текущая страница: 162 (всего у книги 350 страниц)

Угу. Угу. Я бы тоже хотел так думать.

Пока восторги продолжались, я сел за стол, налил себе в чашку крепкого чаю, добавил сахару, неторопливо размешал ложечкой и принялся основательно уплетать свежий Дусин пирог с чем-то непонятным, но зато очень вкусным – то ли картошка с сыром, то ли ещё что-то. Кто же их, женщин, поймёт: если продукты закончились, а начинку для пирогов сочинить срочно надо. Да ещё и так, чтобы поразить всех кулинарным мастерством.

Я начал уже второй кусок, когда, наконец, все вспомнили обо мне.

– Расскажи! – потребовала Валентина, и я с сожалением отложил недоеденный пирог.

И начал рассказывать.

После слов о том, как Изольда Мстиславовна поддержала меня, и как Большаков сразу же согласился, стоило ей меня поддержать, опять поднялся крики и визги. Так, что я успел доесть не только второй кусок, но съел даже третий.

– А потом что? – опять вспомнила обо мне Вера и забросала вопросами, – что он сказал? Когда к Сталину он пойдёт? Тебя он тоже к Сталину возьмёт?

– Так, – махнул я рукой, словно дирижёр, и все моментально затихли, а я пояснил. – Прямо сейчас, в этот момент, Иван Григорьевич делает доклад Сталину. По проекту.

– А когда ты узнаешь результаты? – спросил Жасминов.

– А он точно не отдаст Александрову? – вскинулась Белла.

– А он не отдаст этот проект кому-то другому? – влезла Валентина.

Я опять махнул рукой. Дождавшись тишины, сказал:

– Мне сообщат сюда, на дом. Александрову не отдаст. И другим не отдаст.

– А на главную роль… – начала опять выяснять подробности Белла, но тут в дверь позвонили.

На правах старшей и моей помощницы, Дуся подскочила и вышла из комнаты.

Воцарилось молчание. Все сидели и лишь переглядывались. Глаза у Валентины налились слезами, губы дрожали. Видимо, от волнения. Уши у Жасминова стали пунцовыми. Валентина сидела вся красная, Белла хмурилась и нервно теребила карман халата, где обычно была у неё пачка с сигаретами.

Мне вдруг тоже остро захотелось курить.

Наконец, там, снаружи, дверь хлопнула, и вернулась Дуся. В руках она держала запечатанный конверт.

– Тебе просили передать, – севшим от волнения голосом сказала она и протянула его мне.

Я машинально повертел конверт – он был без подписи.

– Ну давай же! Раскрывай! – не выдержала Валентина.

Все остальные сидели, затаив дыхание.

Я разорвал конверт и вытащил записку. Там, аккуратным каллиграфическим почерком было написано:

«Всё прошло удачно. Приходи сегодня в то же самое время. И подпись – кориантес».

Глава 14

Я снова иду по знакомым ночным коридорам. Но в этот раз на моём лице появляется улыбка. Которую я усилием воли сгоняю – не время ещё, не время.

Картонный воротничок рубашки безжалостно впивается в мою шею: Дуся, зараза, не стала даже слушать меня, накрахмалила самую лучшую рубашку и выгладила праздничный костюм. Чувствую я себя при этом капустой, которую впихнули в узкую картонную коробку. Нет, можно было, конечно поругаться с нею и потребовать мой привычный костюм, в котором я всегда хожу на работу. И она бы не посмела отказать мне. Но потом опять же тихая война начнётся: все эти морковные пудинги и манные каши комочками вместо котлет и прочей нормальной еды. Нет уж, лучше потерплю в этой отвратительной накрахмаленной броне. Всего-то один вечер только.

Прижимая к груди коробку с пирожками, ватрушками и ещё чем-то одуряюще ароматным (опять Дуся: впихнула мне это и на мои аргументы и отнекивания, сказала, что я в конце концов могу оставить всё Изольде Мстиславовне), поднимаюсь на один пролёт по лестнице, поворот налево, ещё раз – и вот я уже перед заветной дверью.

Стучу в дверь.

– Заходи, Муля! – доносится радостный голос Изольды Мстиславовны.

Захожу.

Изольда Мстиславовна вся довольная, улыбается. От её синей блузки с белым воротником хорошо пахнет какими-то цветочными духами.

Дверь в кабинет Большакова распахнута, оттуда слышится звон бокалов и чувствуется запах колбасы.

– Это Муля пришел? – кричит он из кабинета, – иди уже сюда, герой!

– Это вам, – я пихаю коробку с Дусиными пирожками Изольде Мстиславовне и иду к Большакову.

Хозяин кабинета был не один. За столом, на котором выстроились две бутылки коньяка, графинчик с какой-то наливкой и бутылка минералки, кроме Большакова, сидели Володя, Козляткин и, неожиданно… Завадский.

При виде меня он кисло скривился и зыркнул раздражённым взглядом.

– Ну, что ты встал! – оживлённо замахал руками изрядно захмелевший Большаков, – заходи давай! Не стой в дверях!

– А вот что нам Муля принёс! – с улыбкой радушной хозяйки торжественно внесла большое блюдо с Дусиными пирожками и ватрушками Изольда Мстиславовна. – Так что все проблемы решены и никуда теперь идти не надо.

И тут только я обратил внимание, что на столе, кроме шеренги бутылок, была лишь сиротливая тарелочка с тоненькими лепесточками колбасы и сыра.

Так что Дуся оказалась права. Вернусь – надо ей подарить что-нибудь. За предусмотрительность.

– Всё прошло более, чем удачно! – похвастался мне довольный Большаков и, расплывшись в широкой улыбке, лихо разлил коньяк по рюмкам. – Садись, Муля! Этот тост выпьем за тебя! За твою настойчивость и за то, что только благодаря тебе мы сегодня получили одобренный самим Вождём советско-югославский проект! Он даже хвалил!

– И Верочка будет очаровательна в главной роли моего фильма! – с самодовольным видом добавил Завадский и бросил на меня такой злобно-торжествующий взгляд, что я аж поперхнулся коньяком и закашлялся.

– Осторожнее! – похлопал меня по спине Володя, – что-то ты разволновался, брат.

– Какого ещё вашего фильма? – без обиняков спросил я Завадского, уже точно зная ответ.

– «Зауряд-врач», – снисходительно бросил мне Завадский и поджал губы. – Название так себе, примитивное. Но мы переделаем. На наш, на советский лад.

А я поднял красноречивый взгляд на Большакова.

– Что не так, Муля? – спросил тот добродушным голосом и принялся суетливо разливать ещё коньяк, стараясь не встречаться со мной взглядом.

– Какой Завадский и какая нахрен Верочка в главной роли? – медленно багровея, прошипел я. – Иван Григорьевич, мы же изначально планировали, что этот фильм будет снимать югославский режиссёр. И договаривались, что в главных ролях будут выбранные мною артисты…

– Но-но! Не кочевряжься! – фыркнул Завадский, – молоко на губах не обсохло в большие дела лезть!

Я не обратил на него ровно никакого внимания, всё продолжал смотреть на Большакова.

– Муля… – предупреждающе прокашлял рядом Козляткин и дёрнул меня за рукав.

На него я тоже даже не взглянул.

Над столом повисла напряжённая тишина. Слышно было, как в приёмной Изольда Мстиславовна тихо напевает себе под нос что-то бравурное, изрядно фальшивя и перевирая ноты.

– Лучше бы вы оставили этот проект у Александрова, – медленно и тихо произнёс я, отодвигая рюмку с коньяком, – этот хоть понятно, что враг. Он и не скрывает этого. Но с какой стати в мой проект вдруг влез этот… эммм… ушлый человек – вот этого я никак не понимаю!

– Муля, – благодушно ответил мне Большаков, словно, не замечая багрового Завадского и смущённого Козляткина, – ты пойми! Нам нужен такой проект, чтобы он прогремел не только на весь Советский Союз. Но и на все буржуйские страны. Мы должны показать им! Надрать буржуям их империалистические задницы!

– И мы им покажем, я даже не сомневаюсь, – перебил Большакова я, – но при чём тут Завадский и какая-то Верочка?

– Муля, Юрий Александрович очень опытный режиссёр. Да, он хоть и режиссёр в театре, но и в киногруппу от тоже будет включён. Мы обязательно пригласим югославского режиссёра. Как там его?

– Йоже Гале, – торопливо подсказал Козляткин. – Молодой югославский режиссёр, в прошлый раз приезжал к нам. Там ещё можно было Франце Штиглица пригласить, но он не молодой.

– Да Йоже Гале, – повторил Большаков, – но Йоже Гале будет выполнять техническую киношную часть. А вот основная режиссура как раз и ляжет на плечи Юрия Александровича. Он согласился…

– Нет! – жёстко сказал я.

– Что нет? – не понял Большаков.

– Завадского и всяких его Верочек в этом проекте не будет! – твёрдо сказал я.

– Ах ты ж молокосос! – вскричал Завадский и полез на меня, схватил за полы пиджака и потянул, разрывая ткань.

Володя встрял между нами и принялся разнимать с одной стороны, Козляткин – с другой.

Вбежала бледная Изольда Мстиславовна, запричитала, заламывая руки.

– А ну тихо! – рявкнул Большаков, и Завадский послушно выпустил остатки моего пиджака и встал по стойке смирно.

Володя торопливо оттащил меня подальше. А Большаков продолжил бушевать:

– Устроили чёрт знает, что такое! Да мы должны плечом к плечу сейчас встать! Сплотиться! Одно же общее дело делаем! А вы что устроили⁈

– Это всё он! – пискнул из угла Завадский, – Ещё и Веру Петровну оскорбляет! И меня!

– Помолчи, Юра! – цвыркнул на него Большаков и повернул ко мне налитое кровью лицо, – ты что себе позволяешь, Бубнов⁈ Совсем страх потерял⁈ Думаешь, что если я твой проект смог самому Вождю доложить, то ты сразу уже герой⁈

– Он вредит нашему проекту! – опять поддакнул Завадский.

– Действительно! – прорычал Большаков, – из-за таких отсталых элементов и тормозится развитие советского кинематографа!

Меня аж перекосило от таких слов.

Я смотрел на одухотворённые лица этих номенклатурщиков и ясно понимал, что я им ничего не докажу. Завадский ловко влез в проект, переступив через мою голову, и Большаков ему верит. Ему, а не мне. Если отбросить эмоции, то тут я даже в чём-то Большакова и понимаю: Завадский – известный режиссёр, имеет большой опыт, поддержку, уже не раз доказал, что может делать большие проекты. А вот я для него – тёмная лошадка, молодой щегол, который непонятно как пролез наверх и у которого от успехов сорвало крышу…

– Ты меня слышишь⁈ – рявкнул Большаков и вывел меня из задумчивости.

Я посмотрел на него более осмысленным взглядом.

– Передай все документы Юрию Александровичу! Сейчас же! При мне передавай! – прорычал он.

Я вытащил папку со сценарием и сметой из портфеля и аккуратно положил на стол, стараясь не зацепить тарелки с колбасой и пирогами. На Завадского и Большакова я старательно не смотрел:

– Ещё что-то? Или я могу идти? – спросил я ровным безэмоциональным голосом.

– Иди, – проворчал Большаков, искоса наблюдая, как Завадский моментально вцепился в папку, жадно схватил её и прижал к груди.

Я развернулся и молча вышел из кабинета, молча прошел мимо перепуганной Изольды Мстиславовны, вышел в коридор и спустился по лестнице.

Москва спала, ночные окна в домах темнели. Лишь кое-где советские граждане не спали, может, работа срочная какая, а, может, бессонница.

Я шел по улицам, тёплый весенний ветерок обдувал моё разгорячённое лицо. На чернильном небе сияли крупные, словно каштаны, звёзды. В другой раз я бы обязательно остановился и полюбовался на них. Но не сейчас.

Я вошел в свой двор, вошел в подъезд, поднялся по лестнице и открыл дверь в коммуналку.

Здесь было сонно и тихо.

Соседи, наконец, угомонились и давно уже сладко спали в своих кроватях.

Стараясь не шуметь, чтобы не разбудить Дусю, я открыл дверь и на цыпочках начал входить.

Начал входить и замер. Потому что, во-первых, в комнате горел свет, а, во-вторых, Дуся сидела за столом, на котором была высыпана гора гречки и перебирала её.

– Не спишь? – спросил я.

– Тебя жду. Что, Муля, опять они тебя облапошить пытались, да? – вглядываясь мне в лицо, с тревогой спросила Дуся.

– Как обычно, – кивнул я.

– Но ты им задал? – кивнула она на мой разодранный пиджак и продолжила мерно и неторопливо перебирать крупу.

– Конечно, задал, – сказал я и снял, наконец, этот ненавистный пиджак и картонную рубашку.

– Что на этот раз? – опять задала вопрос Дуся.

– Большаков доложил всё Сталину удачно и хорошо. Тот даже хвалил, – сказал я механическим голосом, – но потом влез Завадский. И теперь главным режиссёром будет он, а Йоже Гале останется на подхвате. Фаины Георгиевны, Рины Васильевны и Миши там не будет. Главная роль будет у Веры Марецкой…

– Он забрал у тебя сценарий? – всё-таки оторвала взгляд от крупы Дуся и, увидев, что я согласно кивнул, не выдержала и расхохоталась, – я представляю, какое у него будет лицо, когда он этот сценарий увидит!

Я тоже рассмеялся.

– Думаешь, всё получится? – лукаво спросила она и сыпанула горсть очищенной гречки в таз.

Я пожал плечами, потянулся и зевнул:

– Сложно прогнозировать, Дуся. Сейчас всё прошло так, как мы и думали. Завадский уже подсуетился. Думаю, скоро подтянется рыбка помельче, но позубастей, типа Глориозова и Капралова-Башинского. И это ещё остальная стая не знает, что этот проект Большаков увёл у Александрова.

– И что ты будешь делать дальше? – спросила она.

– Нужно срочно сообщить Свинцову, что сценарий у меня забрал Завадский. И что он подбил Большакова идти с докладом к Сталину, потому что хотел забрать себе этот проект, – объяснил я, – вот завтра прямо с утра схожу к нему в Институт философии, извинюсь. Я ведь человек маленький. Молодой. Неопытный. Мне сказали отдать – я отдал. А пока они будут между собой воевать и грызться, я начну потихоньку сужать круги вокруг Александрова. Как раз он будет отвлекаться на них, а тут и я! И Вера с Валей мне помогут. Кстати, после Свинцова, нужно будет ещё зайти в театр и наябедничать и Глориозову на Завадского. Пусть тоже присоединяется к грызне. Ты тоже не забудь завтра пожаловаться Белле. Если появится Фаина Георгиевна – то и ей обязательно. И что роли у неё теперь не будет. Ни у неё, ни у Рины.

– Я завтра на рынок иду, там Глашу её встречу, – задумчиво сказала Дуся, – ей и пожалуюсь. А она передаст всё Фаине Георгиевне.

– Ещё лучше! – оценил коварство Дуси я и добавил, – А вот потом, когда Завадский откажется от проекта, мы его возьмём и прекрасно реализуем.

– Ты точно уверен, что Завадский откажется? – недоверчиво спросила Дуся.

– Конечно откажется, – улыбнулся я. – Он не потянет его. А менять сценарий он не сможет. Потому что его утвердил Сталин. А когда проект повиснет на волоске, я его заберу, и мы с Йоже Гале снимем прекрасный фильм!

– Ну, тогда помоги мне перебрать ещё вот эту кучку, и надо идти спать, – подытожила Дуся.

Наутро меня уже ждала Валентина. Мы с нею сговорились идти в Институт философии. Я пойду к Свинцову, а она заглянет в отдел аспирантуры и выяснит всё о лекциях.

То, что Валентину знают, как мою «невесту», я не беспокоился. Народу в Институте много, молодёжи – особенно. Кроме того, я подсказал Валентине, как одеться и сейчас она была на себя мало похожа: модная стрижка-каре, брючный синий костюм (длина жилета была строго по колено, так что вид он имел довольно пуританский, чтобы не смущать граждан, но при этом выглядела очень стильно и модно) и кремовая блузка – и вот передо мной совершенно новый человек.

Хотя косметикой пользоваться она всё-таки не умеет.

– Ну как? – спросила Валентина меня, лукаво блестя глазами.

– Всё хорошо, но только зачем ты так накрасила глаза?

– Чтобы выразительные были, – растерялась Валентина и тихо спросила, – тебе не нравится?

– Ты одела синий костюм. Вот зачем ты накрасила глаза зелёным и оранжевым?

– Это тени…

– Я понимаю, что тени, – вздохнул я, – но ты же идёшь в институт, а не в ресторан. Сейчас день, а не вечер. Не годится. Пойди умойся и накрасишься заново.

– Ты зануда, Муля! – вспыхнула Валентина и послушно пошла умываться в ванную.

– Дуся, дай ей чистое полотенце, – попросил я, допивая кофе.

– Зачем девушку обижаешь? – укоризненно покачала головой Дуся.

– У неё красивые глаза, – ответил я, – и не надо переключать внимание на тени. Нужно, чтобы природная красота глаз была подчёркнута, а не светофор нарисован на лице.

Валентина как раз вошла в комнату, умытая и надутая. Однако при моих словах, она просияла:

– Муля, ты правда считаешь, что у меня красивые глаза?

– Давай быстрее! – вздохнул я, – опоздаем же!

Когда, наконец, мы покинули коммуналку и вышли на улицу, Валентина спросила:

– Муля, а ты не боишься?

– Кого? – не понял я.

– Что у нас не получится…

– У нас всё получится, – успокоил я девушку, – мы с тобой – прекрасная команда. И у нас есть чёткий план. Поэтому, чтобы у нас не получилось, нужно очень сильно постараться.

Валентина хихикнула и спросила:

– Муля, ты обещал, что поможешь мне измениться полностью. Чтобы я смогла достигнуть высоких результатов в жизни.

– Обещал, – не стал отнекиваться я.

– Ну так расскажи, пока мы идём, – предложила девушка.

– Хорошо, – вздохнул я и спросил, – вот скажи, Валентина, что для тебя успех?

– Успех? – удивилась она и чуть не сбилась с шага, – это когда моя работа нужна людям. Когда я приношу пользу советскому обществу и нашей стране.

– А для тебя лично?

Она задумалась и некоторое время мы шли молча. Наконец, она тихо сказала:

– Признание. Слава. Уважение. Хорошая зарплата. Ну, такая, чтобы я могла купить себе красивые вещи.

– Всё правильно, – кивнул я, – на первый взгляд, всё, что ты перечислила и для себя лично, и для людей – логично и правильно. Но вся загвоздка в том, что ты сейчас говоришь об успехе как о способе выжить, а не как о способе жить.

– А как надо? – удивилась она.

– Понимаешь. Валентина, успех – это не конечная точка, не финиш. Это маршрут. Путь. Он не в одной точке. Он в балансе, в полноте, в целостности… И мы с тобой должны определить твой маршрут и определить, как ты туда пойдёшь. Понимаешь?

– Это всё так сложно, – вздохнула Валентина, – но главное, я не хочу быть бухгалтером. А ещё я не хочу жить так, как живёт моя мама.

– Что именно тебе не нравится? Загородный дом и цветы в саду?

– Нет, на сад мне плевать. Мне не нравится, что она занята только нами с Лариской, чтобы у папы рубашки были выглажены, и чтобы на ужин была полезная еда. А я хочу…

Она задумалась и покрутила рукой, не в силах сформулировать.

– Вот мы с тобой и должны определить, чего ты хочешь, – ответил я. – Потому что сейчас ты даже сформулировать это не можешь.

Она хотела что-то ответить, но тут я, наконец, увидел знакомое бело-жёлтое здание с массивными колоннами.

– Вот мы и пришли, – сказал я и Валентина умолкла.

Мы дошли до Института философии.

Глава 15

На пороге Института философии мы с Валентиной расстались: я повернул направо, к Свинцову, а она поднялась наверх, в отдел аспирантуры.

Я проводил её задумчивым взглядом – хоть бы всё получилось. Обычно я свои планы выстраиваю так, что они почти со стопроцентной гарантией реализовываются. Но когда приходится подключать посторонних людей, причём людей, к которым у меня нет абсолютного доверия в плане их успешности, то может произойти всё, что угодно. Однако выбирать не приходится. Так что пока буду довольствоваться тем, что есть. И так хорошо, что она захотела мне помогать.

Я остановился перед дверью, на которой висела скромная табличка:

СЕКТОР АНАЛИЗА РАЗВИТИЯ МЕЖДУНАРОДНЫХ СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКИХ СИСТЕМ

И ниже, буквы помельче:

Свинцов Р. Д.,

доцент, кандидат философских наук, заведующий.

Вот и чудесно. Мне сюда.

Я обозначил своё присутствие стуком и сразу же толкнул дверь:

– Можно?

Свинцов сидел за столом и что-то писал. Весь его кабинет был заставлен застеклёнными шкафами с книгами. Шкафов было так много, что место оставалось только для стола и пары стульев. С огромного портрета над столом задумчиво и величественно взирал на вот это вот всё сам Иосиф Виссарионович Сталин.

– Иммануил Модестович! – узнал меня и моментально взвился Свинцов, – что вы наделали!

– А что я наделал? – спросил я, заходя в кабинет.

– Вы мне что обещали? Что⁈ – срываясь на визг, закричал Свинцов. – Как мы договаривались с вами⁈

– Что я принесу сценарий вам сюда, – покладисто ответил я, печально вздохнул и уселся на свободный стул.

– Так почему вы не принесли⁈ Почему Большаков попёрся с моим докладом к Сталину⁈ Вы не представляете, как рассердился Георгий Фёдорович! Здесь же ужас что было!

– Да почему же не представляю, я всё представляю, – сказал я преисполненным сочувствия голосом.

– И у вас после всего этого хватает наглости сюда приходить⁈ – визг Свинцова перешёл в фальцет, и он схватился за сердце.

– Роберт Давидович, – сказал я и напустил ещё печали в голос, – как только вы ушли, я сходил и забрал сценарий. Собирался нести вам с утра, как и договаривались. Но только я вернулся домой, как пришли от Завадского и забрали его.

– Что-о-о⁈

– Ну, а что я мог сделать? – хмуро развёл руками я. – Я – человек маленький. А Завадский имеет большое влияние на Большакова. Он его и накрутил. Большаков велел отдать ему сценарий. А мне что оставалось делать? Руководство приказало, и кто я такой, чтобы ослушаться руководство⁈

– Но вы могли сказать, что уже отдали сценарий мне, – пробормотал Свинцов.

– Не мог, Роберт Давидович, – печально покачал головой я, – ложь недостойна советского человека!

– Но вы понимаете, что всё испортили? – проскрежетал зубами Свинцов.

– Не я, Роберт Давидович, не я, – приложил руки к груди я, – это всё Завадский. Как только он узнал, что проектом заинтересовался Институт философии и лично вы – так сразу начал действовать…

– Я его сгною… – прошипел Свинцов.

– Только будьте осторожны, Роберт Давидович, – от всего сердца посоветовал я, – он – страшный человек.

– Я тоже страшный! – заносчиво воскликнул Свинцов.

– К тому же он планирует снимать в главной роли свою музу Марецкую, – наябедничал я, – поэтому будет идти до конца. Ради этого он всё и провернул. И даже югославского режиссёра решил отодвинуть.

– Как интересно, – задумчиво протянул Свинцов, – как интересно…

Он так задумался, что даже не обратил внимания, что я уже покинул кабинет.

Ну вот теперь пусть соревнуются, кто важнее! – я усмехнулся и выскочил из Института.

Пока шёл по коридорам и переходам – всё смотрел, что да как. Но в целом ничего такого. Обычный научный институт, всё чинно-благородно. Не подкопаешься. Придётся рыть глубоко. Вся надежда на Веру и Валентину.

Я вышел во двор. Там меня уже ждала Валентина. Мы ещё с утра договорились подождать друг друга у входа, и я думал, что буду первым. Но она меня опередила.

– Как всё прошло? – одновременно спросили мы друг друга и рассмеялись.

– Давай ты первая рассказывай, – сказал я.

– У меня всё отлично! – похвасталась девушка, видно было, что её просто переполняют эмоции. – Лекции начнутся уже послезавтра. Прямо словно нарочно даты совпали! И как раз места ещё есть. В общем, я записалась в группу слушателей. Заодно мне и справку дадут, чтобы в универе прогулов не ставили.

– А то, что учёбу пропустишь? – нахмурился я.

– Да какая у нас уже учёба, – легкомысленно отмахнулась Валентина, – идёт подготовка к практике, потом будет сессия. А сейчас зачёты сдаем, да ерунда всякая. А у тебя как прошло?

– У меня просто отлично, – обрадовал девушку я и, чтобы не вдаваться в подробности, предложил, – может в столовую зайдём, а? Как раз обеденное время почти…

– А давай, – с довольным видом кивнула она. Вся эта таинственная суета ей очень нравилась.

И так мы, весело болтая, вышли из ворот Института философии, как вдруг сбоку раздался возглас:

– Валентина!

К нам торопливо шагал какой-то мужик, в строгом костюме, белой рубашке и при галстуке. Он показался мне смутно знакомым, вот только вспомнить его я не мог.

– Папа! – радостно воскликнула Валентина, и я сразу вспомнил, что да, точно, это же Осипов.

Просто я видел его всего один раз, тогда Мулина мама праздничный ужин со смотринами устраивала. Но особо не запомнил – народу тогда было много, да и не общались мы за столом почти.

Видимо, Осипов-старший меня тоже не особо узнал. Потому что смерил несколько удивлённым взглядом, поздоровался со мной, а потом осторожно спросил дочь:

– А что ты тут делаешь? Разве ты не на парах сейчас должна быть?

– Да мы с Мулей в институт ходили, – выпалила Валентина и кивнула на жёлто-белое здание.

– Зачем? – чуть напрягся Осипов, продолжая пристально меня разглядывать.

– Я в аспирантуру поступать решила, – сказала она и радостно посмотрела на меня, – Муля считает, что лучше, если я на марксизм-ленинизм пойду. Вот мы и зашли узнать, будет ли начитка лекций. До осени как раз успею подготовиться…

– Вот как, – на лице Осипова появилось изумлённое выражение. – Муля так считает? И ты решила поступать в аспирантуру?

– Написать и защитить кандидатскую по бухгалтерии сложно, – пояснил я, словно само собой разумеющееся, – а вот по философии намного легче, да и перспективнее. Тем более, что на стыке этих двух наук, философии и экономики, можно хорошую работу написать. И отец мой тоже так считает.

Он продолжал молча и испытующе смотреть на меня. Тогда Валентина прыснула и пояснила:

– Папа, это же Муля Бубнов! Ты не узнал, что ли⁈ Сын Надежды Васильевны.

– Ах, Бубнов… – чуть сконфуженно разулыбался мне Осипов, но тут же спросил Валентину, – А мама знает про аспирантуру?

– Нет ещё, – покачала головой Валентина, – я вообще не думала рассказывать, вдруг не поступлю.

– Поступишь, – сказал я, в душе кляня Осипова, что он нам так не вовремя встретился и сейчас приходится выкручиваться.

– Эммм… Муля, я, конечно, рад, что вы столь высокого мнения о Валентине, но она у нас девушка с характером… и к гуманитарным наукам склонности не имеет… – начал было Осипов.

Валентина вспыхнула.

Предваряя зарождающийся семейный скандал, я сказал:

– Валентина – очень талантливая девушка. Благодаря тому, как она замечательно сделала нам расчёты сметы по съёмкам советско-югославского фильма, товарищ Большаков успешно доложил проект Иосифу Виссарионовичу и тот его поддержал!

– Ах… – пробормотал полностью деморализованный глава семейства, но я опять не дал ему сформулировать мысль:

– А талантливые люди, такие, как Валентина – они талантливы во всём. Ваша дочь – очень разносторонняя. И я уверен, что она блестяще справится с аспирантурой и быстро напишет и защитит диссертацию.

– Но она же будущий бухгалтер и зачем ей…

– А что, разве научная степень ей в карьере помешает? – чуть улыбнулся я, и у Осипова в этот раз никаких возражений не нашлось.

После столовой я распрощался с Валентиной и, так как времени было ещё достаточно, то отправился в театр к Глориозову. Рановато, конечно же, но, надеюсь, там репетиция уже началась, и я его застану.

И я не ошибся.

На сцене стоял Серёжа и нудным заунывным голосом читал текст с листочка, едко комментируя какие-то места. Рядом, на табуретке, сидела Леонтина Садовская с кислым лицом. Время от времени она тоже вставляла реплики:

– Какой ужас!

В зале находились ещё артисты. Так как репетиция была черновая, рабочая, то одеты все были в повседневную одежду и разобраться кто из них есть кто, не представлялось возможности.

– Ну где же она? – возмущённо воскликнул тщедушный мужчина. Явно какой-то то ли худрук, то ли помощник режиссёра.

– Давайте ещё пару минут подождём, товарищи, – умоляющим голосом произнёс Глориозов, – буквально минут пятнадцать. Если она не придёт – тогда начинаем без неё.

– Ну и куда это годится⁈ А если мы все опаздывать начнём⁈ – Леонтина поджала губы, всем своим видом выражая возмущение.

– Да она на особом счету потому что! За неё постоянно из Комитета искусств просят, – подала язвительный голос из зала какая-то толстуха.

Я присмотрелся: явно тоже из актрис. Но что-то я её вообще не помнил.

– А я предлагаю, если она таки изволит явиться, давайте её будем игнорировать, товарищи! – воскликнул долговязый субъект с длинным мясистым носом. – Таких воспитывать нужно!

– Правильно! – поддержали другие.

Среди возмущённых голосов был и Глориозов. Но больше всех старалась Леонтина Садовская и толстуха в зале.

Я, кстати, уже понял, о ком идёт речь.

И в своих предположениях не ошибся.

Буквально на исходе пятнадцати минут дверь в зал открылась и вошла Фаина Георгиевна. Была она в приподнятом настроении и вся аж лучилась:

– Здравствуйте, товарищи! – воскликнула она радостным и бодрым голосом.

Все промолчали, не ответил никто. Даже Серёжа уткнулся в свои листочки и сделал вид, что страшно занят и вообще его тут нет.

– Товарищи, что-то случилось? – немного нервничая, спросила Злая Фуфа.

Все промолчали опять. Раневская вспыхнула:

– Ну, раз никого здесь нет, я, пожалуй, пойду поссать! – громко и выразительно заявила она и, развернувшись, стала выходить из зала. И тут её взгляд наткнулся на меня:

– Муля! – воскликнула она, – какая встреча! Что-то ты совсем пропал! Я тебя сто лет уже не видела!

– Да дела, всё дела, – вздохнул я, мучительно размышляя, как рассказать ей о подлости Завадского.

– А квартиру твою другим отдали, – вздохнула Злая Фуфа. – Хорошо, что Глаша отговорила меня начинать ремонт там делать. А то мы бы сделали, а туда других людей поселили.

Кровь бросилась мне в лицо. Других поселили, значит.

– Фаина Георгиевна, – сказал я ровным безэмоциональным голосом, – мы же с вами разговаривали, и я вам ясно сказал, что эта квартира будет моей примерно через месяц-два. Время ещё не подошло. Может, этих людей временно поселили.

– Но они грузили вещи, – недоверчиво покачала головой Раневская, – я сама видела, как грузчики тащили пианино. Зачем бы пианино тащить на третий этаж, если они там жить месяц будут?

– Может быть, они настолько любят музыку, что жизни без неё не мыслят, – предположил я, что вызвало скептическую ухмылку у Раневской.

– Вот вы где! – внезапно к нам подошёл Глориозов и с деланным радушием воскликнул. – А что же вы опять опаздываете, Фаина Георгиевна? Мы вас всем коллективом ждём, ждём, а вас всё нет и нет. Уже даже репетицию переносить хотели.

– Я с Мулей разговариваю, – величественно парировала она, – пришла вот на репетицию, а в зале нет никого. Непорядок, Фёдор Сигизмундович!

Она демонстративно взглянула на часы и проворчала:

– Уже полчаса, как надо репетицию начинать. Что-то вы все совсем разболтались!

Глориозов побагровел, не в силах ничего сказать умного.

Злая Фуфа незаметно подмигнула мне и величественно продефилировала к сцене.

Мы с Глориозовым остались вдвоём.

– Как движутся дела с проектом, Иммануил Модестович, – обволакивающе мягким голосом сказал Глориозов, – получается что-то? Как там наши договорённости?

– А вы разве не знаете? – спросил я подчёркнуто удивлённым голосом.

– Что не знаю?

– Этот проект Большаков уже доложил Иосифу Виссарионовичу, и он получил всестороннее одобрение… – начал я.

– А я всегда говорил, что у вас талант, Иммануил Модестович, – заламывая от волнения руки, буквально вскричал счастливый Глориозов, – так вы возьмёте Серёженьку и Леонтину на главные роли?

– Увы, Фёдор Сигизмундович, увы, – с печалью в голосе сказал я, – взял бы с радостью, но не выйдет.

– Как это не выйдет? – побледнел Глориозов и многозначительно посмотрел на сцену, где в это время Фаина Георгиевна выразительным голосом зачитывала монолог по листочку, который она отобрала у Серёжи.