Текст книги ""Фантастика 2025-167". Компиляция. Книги 1-24 (СИ)"

Автор книги: Виктор Точинов

Соавторы: ,Оливер Ло,А. Фонд,Павел Деревянко,Мария Андрес
сообщить о нарушении

Текущая страница: 170 (всего у книги 350 страниц)

Глава 2

– Валентина? – скажу честно, у меня от неожиданности даже голова болеть перестала.

– Муля! Иди сюда! Только тихо! – махнула мне рукой Валентина.

Я зашёл за угол:

– Как это понимать? Где Жасминов? Он что, похитил тебя? Отвечай! – я был сейчас не в ресурсе и разводить политесы отнюдь не желал.

– Да ты что, Муля! – сделала круглые глаза Валентина, – никто никого не похищал!

– А зачем же вы сбежали? Как ты могла поверить ему⁈ – возмущение переполняло, я уже еле сдерживался.

– Да погоди ты, Муля! – замахала руками Валентина, – там всё не так было!

Я понял, что на работу я опоздаю и обречённо вздохнул:

– Давай, рассказывай.

И Валентина рассказала. Одним словом, это можно было назвать – полный бред.

В общем, родители на неё наседали, и она не придумала ничего лучше, чем продемонстрировать свою самостоятельность. Вот только как это сделать, она никак решить не могла. Когда она выполняла моё поручение в Институте философии и Жасминов её провожал и встречал, они много беседовали. Незаметно для себя, Валентина рассказала ему о своей жизни. А он в ответ пожаловался о глупости, которую совершил с этим побегом с Лилей, и которая перечеркнула ему всю карьеру.

И тут в голову Валентины впервые пришла эта мысль, со временем она сформировалась, но ждала своего часа. Можно сказать – бомба замедленного действия.

И вот вчера у них с Анной Васильевной возник конфликт. Из бессвязных слов девушки я не совсем понял суть, да и не важно это. А важно то, что Валентина, разозлившись, решила отмстить родителям. Она шла ко мне с желанием обсудить. Но не дошла. Зато на улице наткнулась на Жасминова, который стоял у бочки с пивом и жаждал похмелиться после добротной пьянки с соседями по случаю возвращения Ложкиной. Они разговорились и Валентина попросила его помочь. Как истинный джентльмен, да ещё и настолько бухой, конечно же, он не сообразил отказаться.

Они договорились. Валентина вернулась домой, оставила родителям душераздирающее письмо, мол, полюбила мужчину, и мы убегаем далеко и навсегда, раз вы такие. Не ищите меня никогда и прощайте навеки. Вместе с Жасминовым они ушли в общежитие, где проживали одногруппницы Валентины. Как Валентине удалось провести бухого Жасминова мимо бдительных старушек-вахтёрш – я вообще не представляю. Но не суть важно.

Прошли почти сутки, и Валентина уже совсем по-другому взглянула на этот конфликт. И ужаснулась. Глупый сумасбродный эгоистичный поступок. Теперь она, наконец, поняла это.

А вот что теперь дальше делать – она вообще не знает. Всё, до чего она додумалась – подкараулить меня возле работы и просить, чтобы я разрешил её проблему.

– И где сейчас Жасминов? – мрачно спросил я.

– Спит, – понуро сказала Валентина и разрыдалась. – Муля! Я не знаю, что делать!

– Вот ты затейница, – проворчал я, – твои родители чуть не поседели за эти сутки. Анна Васильевна выгнала из дома Аркадия Наумовича.

– Где он? – всплеснула руками Валентина.

– У меня в комнате спит. Вместе с Павлом Григорьевичем. Его тоже выгнали. За компанию.

– Муля, что делать? – всхлипнула она.

Я взглянул на часы – на работу идти уже смысла не было. Теперь я даже не сомневался, что меня уволят. Ещё и из комсомола выпрут.

– Пошли, – проворчал я.

– Куда? – пискнула Валентина.

– Ко мне домой, – вздохнул я. – Будем сочинять план возвращения тебя и твоего отца обратно домой.

– Но мама… – пискнула деморализованная девушка.

– Именно для твоей мамы версию и нужно сочинить, – ответил я и потащил её домой.

– Как ты вообще до такого додумалась, – ворчал я, – умная же девчонка вроде, на бухгалтера учишься. А тут на тебе…

– Сама не знаю, что нашло на меня, – всхлипнула Валентина, – ты понимаешь, Муля, я же всю жизнь танцую под их дудку. Мама всегда решала, что я должна надеть, что я хочу кушать, что я должна читать и с кем дружить. А потом появился ты и начал рассказывать, что жизнь можно выбрать самой. И вот я…

– Но я тебе никогда не рассказывал, что, выбирая жизнь по своему вкусу, можно вот так манипулировать людьми! – отрезал я.

– Я не манипулировала! – выкрикнула Валентина.

– А что ты делала?

– Я хотела, чтобы они…

– Вот именно! – перебил девушку я, – ты хотела заставить их всё делать по-твоему. И тогда чем ты отличаешься от них?

– Но я…

– Тебе не нравится, что Анна Васильевна всю жизнь делала за тебя выбор, а ты сейчас что сделала, а?

Валентина молчала, слёзы текли по её лицу, но я церемонится не стал – именно сейчас нужно было вдолбить ей, что есть этичные действия и неэтичные. Иначе она не остановится.

– Но самое худшее это то, как ты поступила с Жасминовым! – продолжил обличать её я.

– Ничего я с ним не сделала! Он спит! – возмутилась Валентина.

– Не сделала? – я аж остановился и посмотрел на неё, как на дурочку, – как ты думаешь, что твои высокопоставленные родители сделают с остатками его жизни и карьеры?

Валентина зарыдала, громко, навзрыд.

– Молодой человек, нельзя так с женщинами разговаривать! – сделала мне внушение какая-то старушка-прохожая. – Что вы себе позволяете⁈

– Это она от радости, – постарался придать лицу беззаботное выражение я, и добавил от греха подальше, – правда же, Валентина?

– Конечно, конечно! – закивала Валентина. – Всё хорошо. Спасибо. Это я от радости.

Старушка, покачав головой, удалилась, ворча себе под нос и несносной молодёжи, которой лишь бы хулиганить.

Мы вернулись ко мне домой. Валентина по дороге пыталась ещё оправдаться, постоянно что-то доказывала, даже всплакнула пару раз. Очевидно, для дополнительной аргументации. Но мне было так нехорошо, что половину я пропустил мимо ушей. И больше в дискуссию вступать не стал. Незачем. Основной посыл я ей сделал. Так-то девочка она умная и вполне сама найдёт выход.

Наконец, мы пришли. И Валентина прекратила словоизвержение. Но легче от этого не стало. Так как дома бушевал ураган. Даже не ураган, а целое торнадо.

Злющая Белла орала на Ложкину, Ложкина орала на Беллу. Им активно помогали Дуся и Муза. Фаина Георгиевна нервно курила в форточку, не орала, но её молчаливый протест был хуже любого крика.

– Что случилось? – спросил я, пытаясь пробиться через шум.

Все заорали ещё сильнее. Правда теперь пытались хором, вразнобой, объяснить мне, что случилось. В таком бедламе ничего вообще понять было невозможно.

– Тихо! – гаркнул я. – Давайте по порядку. Белла. Что тут?

– Ярослав, – зло сказала Белла и фыркнула.

– Что Ярослав?

– Он прибил мои калоши к полу! – выпалила она и, глядя на Ложкину, едко добавила, – нужно лучше детей воспитывать!

– У самой детей нету, так на бедного сироту нападаешь! – не осталась в долгу Ложкина.

– Ах ты…

– Тихо! – опять рявкнул я, – где Ярослав?

Привели Ярослава. Сейчас у него оба уха были уже симметричны – оба красные и оба большие.

Он тихо посмотрел на меня лукавыми глазами и отвернулся.

– Ты зачем калоши Беллы к полу прибил?

– Как бы я прибил их? Пол же бетонный, – удивился он, и мне даже стыдно стало – действительно, как ребёнок мог бы прибить обувь к бетону, тут и здоровому мужику непросто сделать такое.

– Я обулась и сразу упала! Вот, рукой ударилась, – обиженная недоверием, заверещала Белла и продемонстрировала большой синяк на руке, – как тебе не стыдно⁈ Ещё и врёшь!

– Я не вру, – тихо сказал Ярослав и добавил, – я не прибивал.

– Но Белла упала, – напомнил я ему. – Хочешь сказать – не твоя работа? Как ты это сделал?

– Я их приклеил, – равнодушно пожал плечами Ярослав. – в чулане, где ты сегодня должен был спать, был клей. Я взял. И приклеил.

– Зачем? – вытаращилась Муза.

Но ответить Ярослав не успел – Фаина Георгиевна как раз докурила и решила вернуться в свою комнату. Она прошла по коридору, открыла дверь и ахнула. Оттуда вышел сердитый Букет и, ворча, укоризненно чихнул. Он словно говорил: люди, вы совсем с ума, что ль посходили⁈

Мы все аж обалдели. И было отчего.

Сейчас Букет стал уже полностью оранжевым, но по рыжему шёл крупный зелёный горох.

– Мать моя женщина! – тихо сказала Белла и нечутко заржала, позабыв о калошах.

– Боже мой! – пробормотала Раневская и добавила, – удивительно!

– Ярослав! – заверещала Ложкина и принялась извиняться перед Раневской, – извините, я его отмою! Сама отмою! Простите его, пожалуйста!

И тут же набросилась на парня:

– Проси прощения у Фаины Георгиевны, скотина! Она милицию сейчас вызовет и тебя в тюрьму посадят!

Ярослав тяжко вздохнул и отвернулся. Извиняться за содеянное он не снизошёл.

– Вот это да! – послушалось за моей спиной и все обалдели ещё больше.

– Валентина! – всплеснула руками Белла и удивлённо добавила, – ты разве не сбежала с этим гадом Жасминовым в Ташкент?

– Почему в Ташкент? – удивилась Валентина.

– Не в Ташкент, а в Тбилиси! – поправила её Муза, которая пила мало и всё прекрасно помнила, – Аркадий Наумович собирался сегодня с утра ехать тебя искать. Но пока не проснулся. Поедет завтра.

– Папа! – охнула Валентина и побежала в мою комнату.

– Дурдом! – покачала головой Фаина Георгиевна и пошла в свою комнату. За ней, цокая когтями по полу и виляя задом, украшенным лысым хвостом с огромной уже зелёной кисточкой, прошествовал Букет.

Аркадия Наумовича удалось разбудить с третьей попытки. А Павла Григорьевича – с пятой. Они очень удивились, обнаружив Валентину в моей комнате.

Я посоветовал всем одеваться и идти мириться с Надеждой Петровной и Анной Васильевной.

– Она меня никогда не простит, – пробормотал Аркадий Наумович и поморщился – явно болела голова, причём сильно.

– Когда вы приведёте дочь. Да ещё целой и невредимой – она простит, – заверил его я.

– А Надя? – встрял и себе Адияков.

– Скажешь, что ты помогал Аркадию Наумовичу искать пропавшую дочь, – ответил я, мечтая, чтобы они поскорее ушли и я мог завалиться и поспать, – кроме того, скажешь, что хотел обелить имя сына.

Выпроводив гостей, я, наконец, завалился на кровать прямо как был, в одежде. Уплывая с объятия сна, я услышал, как в дверь постучали. Дуси в комнате не было (увязалась вслед за Адияковым, Осиповым и Валентиной. Уж очень ей любопытно было, чем всё в результате закончится), а стучали настойчиво. Поэтому пришлось вставать и открывать. Хорошо, хоть одеваться заново не пришлось.

На пороге стояла… Ложкина. Вид она имела крайне смущённый.

– Муля! – воскликнула она, – Помоги!

Меньше всего я сейчас хотел кому-то помогать. Кто бы мне помог – спать хотелось неимоверно, и голова разрывалась.

– Что? – еле удержал зевок я.

– Муля, я не знаю, что делать, – Ложкина бесцеремонно плюхнулась за стол и я с ужасом понял, что это надолго.

– Варвара Карповна, давайте вечером поговорим, – взмолился я, – голова разрывается и засыпаю я.

– Поняла! – подпрыгнула Ложкина, – Полминуты. Жди. Я сейчас. У меня рассольчик капустный есть.

От этого чудесного словосочетания рот мой наполнился слюной и аж в зобу дыханье спёрло.

Ложкина смоталась в комнату Жасминова и принесла целую банку с капустным рассолом. Я припал к живительной влаге, словно Моисей, который ходил по раскалённой пустыне тридцать лет и внезапно добрёл до Макдональдса с холодной колой.

Ммммм…. Жизнь налаживается…

– Муля! – убедившись, что я чуть воспарял, опять прицепилась Ложкина.

– Говорите, – разрешил я, – только недолго, а то я прямо за столом усну. Двое суток напролёт бухать. Даже я не выдерживаю.

– Муля, я не знаю, что делать с Ярославом, – прошептала Ложкина и её простецкое лицо скривилось. – Пётр Кузьмич сказал, чтобы я решила проблему и без решения обратно не возвращалась.

– Так вы же его в Суворовское училище отдать хотели, – напомнил я.

– Понимаешь, в Москве нет Суворовского училища, – всхлипнула Ложкина.

Я впервые видел её настолько расстроенной.

– Да разве это беда? – удивился я, – в других городах они есть. Я не помню в каких точно, но можно в любом военкомате спросить.

– Я спросила, – вздохнула Ложкина, но мы начали сегодня медкомиссию проходить и обнаружили плоскостопие. Сказали, его не возьмут. Что мне делать?

– Мда. Проблема, – я задумался, прикидывая варианты, и тут Ложкина горячо зашептала:

– Муля! Мулечка! Придумай что-нибудь! Давай я тебе его на перевоспитание оставлю⁈ На месяц всего! А потом заберу. Ты с ним легко справишься. Он тебя будет слушаться, Муля! Иначе он совсем от рук скоро отобьётся…

– Уже отбился, – хмуро заметил я. Перспектива получить на иждивение малолетнего неуправляемого хулигана меня совершенно не радовала. Да я в принципе детей не очень люблю и не умею с ними особо ладить.

– Мулечка! Век благодарной буду! И Пётр Кузьмич тоже! – Затараторила Ложкина, – я буду вам их деревни продукты пересылать. Свеженькие. Или, может, ты денег хочешь? Хочешь денег, Муля? У нас есть деньги!

Я замотал головой. Сейчас я хотел только спать. Поэтому сказал, чтобы она отцепилась:

– Ладно, что-нибудь придумаем.

Счастливая Ложкина ретировалась, буквально кланяясь на ходу.

А я, наконец, завалился спать. И моментально отключился, когда голова ещё даже не коснулась подушки.

Проснулся аж вечером. Чувствовал я себя заново родившимся. Вот что сон животворящий делает. Плюс молодой организм.

С подвыванием я потянулся, размышляя, чего я сейчас больше хочу – капустного рассолу или крепкого кофе.

И тут же поперхнулся от изумления – за столом сидел… Ярослав и читал мою книгу про графа Монте-Кристо.

– Ты что здесь делаешь? – спросил я.

– Читаю. Не мешай, – хмуро ответил Ярослав и перелистнул страницу.

– Я вижу, что читаешь, – сказал я и решил прояснить ситуацию, – а почему здесь сидишь?

– А где мне ещё читать? – удивился Ярослав и даже соизволил оторваться от книги и посмотреть на меня.

– У себя читай, – предложил я, – или на кухне.

– На кухне на меня Белла ругается, – отмахнулся Ярослав, – а ту комнату баба Варя заперла.

– Так пусть отопрёт, – зевнул я и велел – дуй к себе давай.

– Так нету её, – ответил Ярослав.

– Кого нету? – не понял я.

– Бабы Вари нету. Уехала домой, – пояснил Ярослав и тут же нелогично добавил, – я конфет хочу.

– Перебьёшься, – автоматически ответил я, размышляя, что мне теперь делать. Я брякнул что-то, чтобы она отцепилась. Даже подумать не мог, что Ложкина подкинет мне малого и сама слиняет. И главное, так хитро всё провернула, не подкопаешься.

– Где я спать буду? – хмуро спросил Ярослав и добавил, – у тебя в комнате две кровати только.

– В коридоре на коврике, – буркнул я. – Вместе с Букетом.

– Букет – вонючка! – возмутился Ярослав.

– Ты зачем его перекрасил? – поинтересовался я.

– Для красоты и дезинфекции, – ответил тот, – он воняет.

– А калоши Беллы зачем приклеил к полу?

– А как бы я их прибил? – удивился Ярослав, – я же тебе говорил. что пол бетонный и прибить невозможно. Пришлось клеить.

Я не придумал ещё, что ответить, как в дверь постучали и в комнату вошел, не дожидаясь разрешения… Завадский.

Он был угрюм и мрачен.

Войдя в комнату, он скривился – видимо почувствовал перегар.

– Мальчик, пойди погуляй, – велел он Ярославу, – нам с твоим папой поговорить надо. Нечего тебе взрослые разговоры слушать.

– Это не мой папа, – ответил Ярослав и его глаза блеснули предвкушением.

– Ярослав, выйди, – сказал я и посмотрел на режиссёра, – чем обязан?

– Иммануил Модестович, – с крайне независимым видом сказал Завадский, – я считаю, что нам нужно закопать топор войны и начать сотрудничать.

Я удивился и без слов посмотрел на него.

– Мы взрослые люди…

– Юрий Александрович, – криво усмехнулся я, – когда вы влезли в мой проект и по сути отняли его у меня, вы этим вопросом даже не задавались. Что теперь изменилось?

– Сценарий исчез, – нахмурился Завадский.

– Что, прямо взял и исчез? – не поверил я.

– Не весь сценарий, – вздохнул тот, – примерно треть листков. Мы не можем восстановить отсутствующую часть. А без неё ничего не получится…

Глава 3

– Ярослав! – позвал я подростка, который ещё не ушёл и активно грел уши, – сходи-ка, позови бабушку.

– Какую? – уточнил парень.

– Ту, у которой Букет, – подмигнул ему я.

От Завадского это не укрылось, и он нахмурился, но пока ещё держал себя в руках.

Глаза Ярослава блеснули, и он вылетел из комнаты как пробка из бутылки с шампанским, чуть ли, не повизгивая от предвкушения.

– Иммануил Модестович, – Завадскому явно не понравилось, – зачем вам бабушки с букетами? Пусть лучше чепчики подбрасывают. Это, знаете ли, гораздо приятнее. Но если без шуток, я же к вам со всей душой пришёл. Поговорить. Да, у нас возникли… эммм… некоторые недоразумения… разногласия. Но мы же взрослые люди, и никто не мешает нам во всём разобраться и неудобные вопросы решить.

– Воровство чужих проектов вы называете неудобными вопросами? – настроение крутить реверансы у меня не было, поэтому брякнул, что думал.

Завадский побагровел.

Но ответить достойно он не успел – раскрылась дверь и со словами:

– Муля, так чем там их побег закончился…? – в комнату вплыла Фаина Георгиевна.

Причём была она в цветастом крестьянском платке, которым повязала массивную конструкцию из бигуди. При виде Завадского, она умолкла и лицо её вытянулось.

А Завадский так вообще побледнел.

– Муля! – всплеснула руками она, – что это?

– Это – Юрий Александрович, – усмехнулся я, предвкушая славный скандальчик.

– Попрошу! Не что, а кто! – выпятил нижнюю губу Завадский. – Я человек, между прочим!

– Да? Неужели? – сделала демонстративно круглые глаза Фаина Георгиевна.

– Вы не считаете меня человеком? – зло нахмурился Завадский. В воздухе отчётливо запахло серой.

– Вам для этого нужно сперва слезть с постамента! – фыркнула она, – хотя можете не утруждаться – пройдёт какое-то время, и благодарные потомки всё равно вас оттуда сбросят…

– Фаина Георгиевна, я не понимаю эту вашу женскую логику!

– Возможно потому что вы мужчина? – прищурилась Злая Фуфа, а Ярослав откровенно заржал.

Я незаметно показал ему кулак, чтобы не мешал. А сам приготовился наблюдать дальше. Тем временем ссора разгоралась:

– Это вы из зависти, что больше не играете в моих спектаклях!

– Но вы же сами выгнали меня из «Шторма»!

– Потому что вы своей игрой испортили мне весь замысел!

– А вы публику поменяйте, Юрий Александрович, – едко усмехнулась Злая Фуфа и добавила, – напишите на афише «Спектакль „Шторм“ только для тех, кто способен понять великий замысел режиссёра Завадского»!

Тут уже и я не выдержал, ржал так, что ой.

Завадский налился нездоровой краснотой и прошипел:

– Зачем вы этот цирк устроили, товарищ Бубнов?

– Какой цирк? – прищурился я, – вы же пришли со мной о проекте разговаривать, если не ошибаюсь. Или не так?

– Именно так! – кивнул Завадский, – но она здесь причём?

– А при том, что одна из главных ролей писалась как раз под Фаину Георгиевну. Так что она – человек заинтересованный. Кроме того, Фаина Георгиевна принимала непосредственное участие в написании отдельных частей сценария.

– Я сам знаю, кого приглашать на роли! – он сказал это пафосно и даже подбородок задрал высоко-высоко.

– Тогда зачем вы пришли ко мне? – изумлённо развёл руками я, – приглашайте сами, делайте всё сами. Я-то причём⁈

– Мне нужен текст! – проворчал Завадский, – весь текст!

– Ничем помочь не могу, – демонстративно развёл руками, и я подчёркнуто злорадно улыбнулся, – уж извините!

И тут заржала Раневская. Завадский побагровел, процедил что-то нечленораздельное и выскочил из комнаты, напоследок так хлопнув дверью, что, наверное, вздрогнул весь дом и на чердаке обильно посыпалась штукатурка.

– Муля, ты прэлесть! – разулыбалась Фаина Георгиевна, – как красиво поставил на место этого мешигине*!

– Он сказал, «поговорим в кабинете Большакова», – тут же наябедничал Ярослав. – Я всё расслышал.

– Вот же сволочь, – пробормотала Фаина Георгиевна, – но сволочь гениальная, что тут говорить.

Она тяжко вздохнула и посмотрела на меня как-то… по-матерински, что ли:

– Тяжело тебе со мной, да, Муля? Ничего-то у нас не получается. И с режиссёрами я постоянно ругаюсь, и из театров меня выгоняют, и роли отбирают.

– Ничего, Фаина Георгиевна, – вздохнул я, – раз я пообещал – значит сделаю. Не получилось сейчас – получится потом. Я вообще считаю, что неудачи – это хорошо. Больше материала для мемуаров будет.

Раневская усмехнулась. И добавила:

– Трудно мне с Завадским. Очень трудно, Муля. Сам видишь же.

Я кивнул, а она продолжила:

– Если я молчу – он начинает думать, что он прав, а если пытаюсь доказать свою точку зрения – так считает вдвойне.

Она посмотрела печальным взглядом и сказала:

– Но остальные режиссёры ещё хуже.

– Ничего, Фаина Георгиевна, и это мы преодолеем. Все вот эти неприятности – это хорошо. Даже очень хорошо. Когда преодолеваешь их – это и есть жизнь, движение. Только тогда можно насладиться победой, если прошёл трудный путь. А если всё на блюдечке с золотой ложечкой, то обычно такое не ценится…

– Жаль, что так с фильмом этим получилось, – вздохнула Раневская, – я так уже на него понадеялась. Думала с сестрой действительно, хоть на старости лет увижусь. И что квартиру ты получишь рядом со мной. Соседями станем.

– Всё так и будет, – с уверенностью сказал я.

– Нет, Муля, – почала головой Раневская, – Завадский – это такой жук, он своего не упустит никогда.

– Завадский не вытянет этот проект, Фаина Георгиевна, – пожал плечами я, – вот увидите. Тем более, что фильм на карандаше у самого…

Я ткнул пальцем в потолок.

Раневская кивнула, мол, понятно, знаю.

– Он ещё попыжится немного и Большаков сам мне всё отдаст. Думаю, и недели не пройдёт. Сроки-то никто не отменял.

– Большаков – сложный человек, – возразила Фаина Георгиевна. – тут тоже непонятно, его не просчитаешь.

– А я не говорю, что легко будет, – ответил я, – но торговаться придётся. И будет или по-моему, или проект попросту лопнет. Они на второй вариант не пойдут, побоятся. Поэтому и квартиру дадут, и на все мои условия пойдут. Вот увидите.

На лице Фаины Георгиевны было сомнение.

И тогда я сказал:

– А давайте пари?

– Опять? – нервно хихикнула она.

– А почему нет? – пожал плечами я, – если через неделю… нет, подстрахуюсь, если через полторы, недели проект не отдадут обратно мне, причём целиком, на моих условиях и без Завадского и прочих деятелей, то вы выполняете одно моё желание. Причем без оглядки. По рукам?

– Я надеюсь, там под поезд прыгать не надо? Я же не Анна Каренина, – проворчала Фаина Георгиевна, но потом улыбнулась, – ладно, по рукам.

Она ушла, а я отрубился ещё до того, как моя голова коснулась подушки.

А вечером припёрся Жасминов. Трезвый и грустный.

Я как раз сидел за столом и ужинал. Дуся убежала к Белле узнать последние новости, и я был в комнате один. Сидел и размышлял, что его делать дальше. Фаине Георгиевне-то я сказал, что всё будет хорошо. И даже поспорил. Но в душе я не был столь уверен. Поэтому сейчас следовало составить план. Первым пунктом нужно было поставить вопрос с работой. Я прогулял уже несколько дней. И если за две прошлые недели у меня были больничные листы, то следующие два дня я прогулял нагло, без всякой на то причины. И продолжаться это долго не могло. Особенно с приходом новой начальницы.

Вторым пунктом был вопрос с жильём и деньгами. Последние дни всё это меня настолько достало, что сил моих больше нету. Двое суток пить с соседями и вообще не спать. От такого режима дня и лошадь копыта двинет. А в это время с медициной ещё не особо хорошо. Так что скоро я стану внешне похож на Жасминова. Муля и так далеко не красавчик, и хоть я его немного уже привёл в ному, но всё равно есть ещё над чем работать, а после такого отношения к своему организму – даже боюсь думать, каким я стану.

Третьим пунктом нужно было разобраться с женщинами. А ещё – с родственниками. С Адияковым сейчас отношения вроде как потеплели. Общие неприятности сплотили нас. Но я уверен, стоит ему помириться с Надеждой Петровной, и вопрос о смене фамилии и поездке в Якутию всплывёт опять. А ссориться на ровном месте ой как не хотелось.

– Муля! Что мне теперь делать? – с порога воскликнул Жасминов, оторвав меня от размышлений.

– Как что? Жениться, – сказал я.

Лицо Жасминова пошло пятнами:

– Не смешно. Мне помощь нужна, а ты смеешься. Был бы ты на моём месте, тебе бы не было смешно!

– Но я не на твоём месте, – ответил я и помешал ложечкой сахар в чашке с чаем. – Ужинать будешь?

– Буду! – кивнул Жаминов. – Представляешь. Муля, проснулся я в какой-то общаге, никого знакомого, вокруг какие-то девки. Где Валентина, ни они, ни я, не знаем… Ужас, в общем.

– И ты, первое, что сделал, – вернулся домой. А потом начал думать, что тебе дальше делать, – покачал головой я и наложил ему в тарелку перловку с грибами, которую Дуся сегодня приготовила на ужин.

– Ну… – неуверенно протянул Жасминов.

– То есть тебя не судьба Валентины интересует, а только ты сам! – я посмотрел на него недобрым взглядом, поставил тарелку на стол и принялся нарезать хлеб, – а что, если бедная опозоренная девушка, не в силах выдержать такое, наложила на себя руки?

Жасминов вздрогнул и вилка со звоном упала на пол.

– К-как? – выдавил он помертвевшими губами и полез под стол доставать.

– Я просто предположил, – ответил я и аккуратно сложил кусочки хлеба на тарелку и поставил всё это дело тоже на стол. – Теоретически могла. Юные девицы очень мнительные. Особенно после такой вот потери невинности по пьяни жениха.

– Да не было у нас ничего! – взорвался Жасминов и швырнул вилку на стол так. Что она аж звякнула.

– Ты точно уверен?

Жасминов задумался. Затем неуверенно посмотрел на меня и испуганно пожал плечами.

– Вот видишь, – сказал я умудрённым голосом, – и чем ты думал, Орфей? Тебе Лили мало? Ты уже одной девушке жизнь сломал. Причём не только ей, но заодно и Гришке, и Кольке. Всем сломал. Теперь вот взялся за следующую жертву…

– Я был пьян! – возмутился он, – она воспользовалась…

– Ага, – поморщился я, – невинная девица напоила взрослого мужика и сбежала с ним, чтобы совратить. Ты сам в это веришь, Орфей?

Жасминов молчал, только сердито сопел. Крыть было нечем.

– Но даже не это самое страшное, – продолжал нагнетать я.

– А что? – прошелестел Жасминов.

– А то, что у Валентины вся родня – очень высокопоставленные люди. И ты сам можешь примерно представить, что они с тобой теперь сделают.

Губы Жасминова затряслись. Он даже про источающую умопомрачительный аромат перловку забыл.

– Что мне теперь делать, Муля? – взмолился он.

– То, что ты умеешь лучше всего, – безжалостно ответил я, – бежать.

– Куда бежать? – схватился за голову Жаминов, – господи! Я так бездарно спустил всю свою жизнь в унитаз! Что делать⁈

Он некоторое время только раскачивался и мычал под нос нечто нечленораздельное.

Дав ему немного времени пострадать и видя, что он уже хорошо так проникся, я сказал:

– Здесь есть только один выход.

– Какой? – на лице Жасминова затеплилась надежда.

– Уехать, на время.

– Куда уехать, Муля! – скривился Жасминов.

– Родственники у тебя где-то в провинции есть? – спросил я.

– Нет, я сирота, – покачал головой Жасминов.

– Плохо, – нахмурился я и спросил, – а друзья?

– Да какие у меня могут быть друзья? – удивился тот, – у таких, как я, друзей не бывает…

Он немного помолчал и добавил:

– Ну, кроме тебя…

А потом ещё добавил:

– И Беллы.

– Вот-вот, – сказал я, – и Беллы, и Музы, и Дуси… у тебя по сути в жизни, кроме соседей по коммуналке, больше никого-то и нет.

Жасминов кивнул и вздохнул.

– Поэтому тебе нужно уехать к Герасиму или к Ложкиной. В деревню. Пересидишь там какое-то время. А, когда всё уляжется – вернёшься.

– Да что я там буду делать⁈ – возмутился Жасминов. – Я же умру там со скуки!

– В деревне не соскучишься, – ухмыльнулся я, – там работы много. На всех хватит.

– Но я сойду там с ума, Муля! – нахмурился Жасминов. – Это не для меня!

– Зря ты так думаешь, – сказал я, – деревня, на свежем воздухе, овощи и фрукты, физическая работа. Ты хоть немного омолодишься и придёшь в себя. Ты свою рожу давно видел?

– А что с ней не так?

– А ты в зеркало глянь, – посоветовал я.

Жасминов вздохнул. Он знал, что после возвращения из Одессы выглядел он не очень. Все эти треволнения и стрессы сказались на нём не лучшим образом: лицо стало какое-то помятое, одутловатое, шевелюра поредела. Волосы утратили упругость и блеск.

– В деревне ты вернешь себе прежний вид, немного посвежеешь. Заодно всё тут уляжется и ты вернёшься.

– Ты прав, – тяжко вздохнул Жасминов, хотя перспектива его явно не радовала.

– Лучше тебе уехать к Ложкиной, – задумчиво сказал я, – там Пётр Кузьмич сейчас председатель сельсовета. А в клубе место вакантное. Он не потянет и то, и это. А для тебя как раз прекрасная возможность. И денег немного на первое время подзаработаешь, там же официальная зарплата. И жить стопроцентно есть где. Или даже у них в доме комнату снимешь. Но, скорей всего, Печкин тебе отдельный дом даст.

Глаза Жасминова затуманились. Он уже так устал жить в тесном чуланчике, что упоминание об отдельной комнате, и тем более доме, сделали своё дело и окончательно решило ситуацию.

– Ты прав, Муля! – выдохнул он, – решено! Еду!

– Вот и хорошо, – кивнул я, стараясь не показывать довольного вида.

– Муля, а ты немножко денег на дорогу мне подкинешь? – заискивающе спросил Жасминов. Он значительно приободрился и пододвинул тарелку с перловкой к себе, – я с первой же зарплаты тебе почтовым переводом всё верну.

– Подкину, – кивнул я.

– Ты не помнишь, Ложкина что говорила, когда там ближайший поезд на Кострому будет?

– Ты прямо сейчас хочешь ехать? – спросил я.

– А что тянуть? – ободрённый Жасминов оживал прямо на глазах и уже более активно заработал вилкой.

– Я думаю, лучше будет, если ты дня через два уедешь, – сказал я.

– А родственники… – перепугался Жасминов.

– Ты можешь пока у Веры попроситься поночевать, – отмахнулся я, – а мне надо ещё одно дельце провернуть, чтобы ты успел…

– Что успел?

– Ярослава с собой забрать, – закончил я.

– Но он…

– Он – хороший мальчик, – перебил его я, – я сейчас кое-какие дела порешаю и займусь ним. Проведу профилактическую беседу. А потом ты отвезёшь его домой, к приёмным родителям. Нельзя разлучать семьи. К тому же в деревне ему будет лучше, чем в коммуналке.

Я не сказал, что для меня будет лучше. Становиться нянькой для великовозрастного оболтуса я не намерен. Кроме того, мне банально некогда. Но и не помочь Ложкиной я не мог. Поэтому сделаю Ярославу внушение и отпущу домой. И всем будет хорошо.

– Ну, если ты уверен, что он не учудит ничего, тогда я согласен, – тяжко вздохнул Жасминов.

– А сейчас доедай давай, – сказал я, – и сходим в одно место.

– Куда? – забеспокоился Жасминов.

– Орфей, ты же литературой интересуешься? – спросил я, – великой литературой. Можно сказать, даже эпической.

– Конечно, – удивился Жасминов, – особенно люблю нашу, русскую классику. А ещё немецкую поэзию.

– Вот и замечательно, – обрадовался я, – значит, познакомишься сейчас ещё с одним произведением. Точнее, с творцом этого произведения.