Текст книги ""Фантастика 2025-167". Компиляция. Книги 1-24 (СИ)"

Автор книги: Виктор Точинов

Соавторы: ,Оливер Ло,А. Фонд,Павел Деревянко,Мария Андрес
сообщить о нарушении

Текущая страница: 179 (всего у книги 350 страниц)

Кроме «югославов» (тех, кто поедет) и непонятных остальных, в зале присутствовали ещё Козляткин от руководства и ещё невзрачный и незапоминающийся мужчина в тёмно-сером костюме и очках. Он представился, как товарищ Сидоров. Ну, с ним тоже, в принципе понятно.

Но как бы то ни было, я начал собрание:

– Товарищи! – сказал я, – у нас осталось меньше трёх недель до поездки в Югославию. Если всё будет нормально, то уже скоро мы, под руководством югославского режиссёра Йоже Гале, приступим к съёмкам фильма.

Я обвёл присутствующих взглядом: Фаина Георгиевна, Рина Зелёная, Миша и Ваня слушали внимательно, стараясь не пропустить ни одной фразы. А вот остальные люди, такое впечатление, что присутствовали в этом зале через силу.

Ну ладно, разберёмся.

– В общем, насколько я вижу, сейчас мы все заняты подготовкой документов. Я ещё раз прошу проверить, чтобы всё было в порядке. Кроме того…

– А где мы жить там будем? – раздался с заднего ряда голос молодого парня с длинными волосами и рыжеватыми гусарскими усами, который вальяжно развалился в кресле и нагло смотрел на меня.

– А вы, простите, кто? – вопросом на вопрос ответил я.

– Я гримёр, – парировал тот.

– Насколько я знаю, гримёры, звукооператоры, кроме Ивана Матвеева, осветители и костюмеры по договорённости будут от югославской стороны, когда мы будем снимать там, и от нашей стороны – когда съемки будут у нас. Так что я не понимаю, что вы тут делаете?

– Это вас не касается! – нагло заявил парень, – вы не ответили на мой вопрос!

– Я не буду отвечать на вопросы посторонних, – пожал плечами я и продолжил, – теперь по поводу текста ролей…

– Я не посторонний! Я есть в списках! – опять влез парень.

– Я не видел никаких списков, – сказал я.

– Муля, – прокашлялся Козляткин и чуть смущённо сказал, – ты понимаешь, тут такое дело…

Глава 18

Я внимательно посмотрел на него. Очевидно, на моём лице была написана отнюдь не безмятежность, потому что Козляткин стушевался и, после секундного колебания, сказал:

– Муля, эммм… товарищ Бубнов, давай-ка выйдем на минуточку.

Я вопросительно поднял бровь.

– А пока товарищ Иванов огласит для всех собравшихся правила техники безопасности и соберёт подписи.

Товарищ Иванов согласно кивнул и вышел на моё место, раскрывая какую-то брошюрку. Мне же ничего не оставалось, как последовать за Козляткиным в коридор.

– Сидор Петрович, что происходит? – сразу взял быка за рога я, – что-то я уже ничего не понимаю. Кто все эти люди?

– Муля, – начал Козляткин и явно приготовился мне что-то втюхивать, но я не дал:

– Сидор Петрович, я категорически против всех этих посторонних!

– Муля, ты не понимаешь, – вздохнул шеф с таким обречённым видом, что мне в этом месте явно должно было стать его жалко.

Но, видимо, сердце моё зачерствело ещё в детстве, и я едко сказал:

– Так кто это и что они здесь делают?

– Ну вот этот молодой человек, который гримёр – это сын Тельняшева. Ещё здесь сестра Чвакина. И…

– Подождите! – невежливо перебил его я, – кто такие эти Тельняшев, Чвакин и их сыновья и сёстры? Какое они отношение имеют к фильму, к Югославии и при чём тут я?

– Муля! Ну что ты как маленький⁈ – возмутился уже Козляткин, – разве ты не понимаешь, что эти люди всё равно поедут. И совершенно не важно, настоящий гримёр этот Тельняшев или рядом стоял⁈ Он поедет, и это даже не обсуждается…

Я молча продолжал смотреть на него. Козляткин вздохнул и продолжил:

– И, зная твоё упорство, очень не советую идти с этим вопросом к Большакову, Муля. Потому что ты ничего не добьёшься… и будет всё только хуже…

Я хотел возразить, но Козляткин рыкнул:

– Подожди, Муля, не перебивай! Так вот, Большаков сам от всего этого звереет, но ничего поделать с этом не может. И если ты попрёшься сейчас к нему, то лишь только очередной раз напомнишь ему о его беспомощности в этом вопросе. Так что сожми свои обидки в кулак и молча проглоти это.

– Ладно, я понял, – после минутного раздумья сказал я, – это категория так называемых «блатных» граждан. Но почему они себя так ведут? Этот как там его… Теляткин – почему он так по-хамски со мной разговаривал?

– Не Теляткин, а Тельняшев, нужно запоминать имена, Муля, тем более такие… – наставительно сказал Козляткин, – у него отец работает в Главлите, и он отнюдь не последний человек в цензуре. Ты сам должен понимать, что ссориться нам не пристало.

– Сидор Петрович, – сказал я, – а вы можете мне списочек набросать, кто чей брат и тёща, и чем их родственники нам будут полезны? Не хочется опять с сыном самого главцензора СССР ругаться по незнанию. Буду кофе ему носить на съемках. И веером обмахивать, если вдруг жарко будет.

Козляткин поглядел на меня с подозрением, но ничего не сказал, вздохнул и ответил:

– Ох, Муля, вроде и дело ты говоришь, и вместе с тем, чую тут какой-то подвох. Давай я тебе просто словами о них обскажу?

– Нет, нет, сидор Петрович! – замахал руками в притворном испуге я, – очень страшно перепутать сына самого Тельняшева с зятем не дай бог какого-нибудь клерка пожиже.

И я вернулся обратно, оставив Козляткина переваривать мои слова и размышлять – где тут подвох.

В актовом зале ничего особо не изменилось. Также товарищ Иванов занудным голосом вещал о технике безопасности. Зачитывая безэмоциональным тоном монолитные технические куски из брошюры. Народ кривился, но терпел – впереди маячила заграница и потерпеть ради этого каких-то полчаса бормотаний были согласны все. Даже сын самого Тельняшева.

Я присел на крайнее кресло и осмотрел народ уже более внимательно и придирчиво. Козляткин был прав: эти десять человек «блатных» разительно отличались от выбранных мною актёров. Что бы не говорили об СССР, но в нём, как, впрочем, и в любой другой стране, уже потихоньку сформировалась так называемая «высшая каста». И если члены этой касты ещё тем или иным образом сделали какой-то вклад в развитие (или деградацию) страны, то их деточки и прочая родня предпочитали вовсю пользоваться открывающимися от этого благами, и преференциями.

«Золотая молодежь» вела себя нагло и раскованно. Они уже сейчас, в пятьдесят первом послевоенном году, осознали себя хозяевами жизни. У них было все по умолчанию. И на того же Мишу Пуговкина сын Тельняшева смотрел свысока.

Но я был бы не я, если бы смирился с этим.

В том, моём мире, когда я только-только начинал делать первые шаги в карьере, тоже поначалу было много эдаких сыновей важных шишек, которые пытались меня продавливать и гонять. Но я очень быстро с ними разобрался: кого проучил, кого прогнал. Кому просто хорошо вломил.

И сейчас я понимал, что нужно вспоминать свой прошлый опыт.

Поэтому, дождавшись, когда товарищ Иванов закончит вещать, и все распишутся в толстой тетради, я вышел на середину и сказал:

– Товарищи! Первое собрание у нас считаю состоявшимся. Следующее – через неделю. Какие будут вопросы, затруднения или предложения – говорите, мы рассмотрим. Можно подходить ко мне, или к товарищу Козляткину и решать возникающие проблемы в рабочем порядке. На этом всё. Всем спасибо. До встречи.

Народ зашумел, некоторые поднялись с мест, переговаривались.

– Подожди, Бубнов! Ты мне так и не ответил на вопрос! – нагло полез опять сын Тельняшева, – я жду ответа!

В зале повисла гнетущая тишина. Те, кто уже повскакивал, потихоньку начали усаживаться обратно. Народ жаждал развлечений. Фаина Георгиевна и Рина Васильевна переглянулись. Фаина Георгиевна с возмущённым видом начала вставать, но Рина Зелёная потянула её за рукав обратно, нагнулась к самому уху и что-то горячо зашептала.

Все взгляды присутствующих скрестились на мне. Тишина зазвенела.

Я лениво улыбнулся и сказал:

– Вы гримёр, кажется, да? Сын Тельняшева, если не ошибаюсь? Это ваш папа – главная шишка в Главлите СССР по цензуре, и с ним нельзя ссориться?

Тишину разорвали неуверенные смешки. Козляткин, который тоже вернулся вслед за мной – побагровел. Взгляд его не предвещал ничего хорошего.

– При чём тут мой папа⁈ – возмущённо вскричал сын Тельняшева, при этом его голос на верхней ноте сорвался в визг.

– Так папа ни при чём? – всплеснул руками я, – хотите сказать, что вас за личные заслуги сюда включили?

– Да! За личные! – горделиво выпятил грудь сын Тельняшева.

– А можете сказать, за какие конкретно? – добрым голосом спросил я и ласково улыбнулся… ну, почти ласково. Примерно так улыбается голодная барракуда где-то в мутных водах Амазонки.

Народ в зале притих.

Не знаю, чем бы дело закончилось, но тут встал со своего места Козляткин и сказал:

– Товарищи! Собрание окончено, вам же товарищ Бубнов сказал. А товарищ Тельняшев может обсудить все вопросы, так сказать, в рабочем порядке. Сейчас этот зал должны прийти убирать. Давайте не задерживать коллег.

Народ, начал расходиться. При этом на меня бросали взгляды. И среди них одобрительных практически не было.

Мда, если я не потоплю этот «Ноев ковчег», то 90% времени в Югославии я буду тратить на усмирение деточек разной степени блата.

– Муля! Останься! – велел мне злой Козляткин; его аж потряхивало от негодования.

Но я выкрутился:

– Сидор Петрович, давайте я к вам чуть позже зайду, у меня сейчас встреча в театре Глориозова. Мне Татьяна Захаровна велела ревизию там делать. Я уже и так опаздываю.

Пока Козляткин сочинял, чтоб бы мне ответить, я пулей выскочил из актового зала. В коридоре сиротливо кучковались Фаина Георгиевна. Рина Зёлёная и Миша Пуговкин.

При виде меня, Рина Васильевна всплеснула руками и ринулась в атаку:

– Муля! Ты очень неправ!

– Так! – прерывая все возможные обсуждения, сказал я, – не здесь. Жду вас у себя дома, в комнате через полчаса. Разбегаемся!

– Но ты на работе же, – пробормотал Миша.

– По коням! – оборвал его я и первым заторопился на выход.

Остальные потянулись за мной.

Через некоторое время все собрались у меня в комнате за столом. Сердитая Дуся хлопотала, пытаясь одновременно и накрыть стол, и успеть доварить обед, и соблюсти все приличия гостеприимного дома.

– Дуся, ты так не хлопочи, – сказала ей Фаина Георгиевна, – мы тут собрались, чтобы поговорить. Муля сказал. Ты спокойно иди вари обед. Успеем – значит успеем. Нет – так нет. Никто не в претензии. Мы могли бы пойти и ко мне, в Глашину комнату, но там всем сесть негде, и стол маленький.

Дуся срочно упорхнула доваривать борщ. А Рина Васильевна посмотрела на меня:

– Муля, – сказала она сердитым голосом, – вот ты зря его задеваешь.

– Ничего он не зря! – возмущённо вступился за меня Миша, – вы же видели, как он себя ведёт. И он первый на Мулю начал нападать.

– Я не спорю, Миша, – нахмурилась Рина, – но ты же сам понял, чей это сын. И остальные такие же. Начнешь с ними ругаться – так нас вообще из фильма выкинут. Их оставят, а нас выкинут!

– Но это же несправедливо! – вскричал Пуговкин.

– Была бы у тебя мать в горкоме Партии, к примеру, или в министерстве каком-то, ты бы совсем по-другому считал, – вздохнула Фана Георгиевна.

– Не согласен, – сказал я, – у меня, как вы знаете, дед – выдающийся учёный, академик. Но я же не пошел в науку, чтобы пользоваться его преференциями. Я начал свой путь в совершенно посторонней, другой области. Никто этому сыну Тельняшева не мешал сделать также.

– Это, Муля, если бы все так считали, то нам и Революция не нужна была, – вздохнула Фаина Георгиевна, а Рина Зелёная на неё испуганно цыкнула:

– Тише ты!

– Здесь все свои.

– И у стен есть уши, – не согласилась Рина, – тем более мне ваша Муза говорила, что ваши новые соседи очень странные, и себе на уме.

– Так, давайте не будем спорить! – прервал дискуссию я, – мы здесь не для этого собрались.

– А зачем тогда? – удивилась Злая Фуфа. – Я думала, ты обиделся и теперь пожаловаться хочешь и ищешь у нас утешения.

– Нет, я уже так-то взрослый мальчик, – хохотнул я, – а собрались мы здесь, чтобы продумать, как от них избавиться. Какие есть предложения?

На меня уставились три пары донельзя ошарашенных глаз.

– Муля! Ты с ума сошел! – всплеснула руками Рина, – как ты себе это представляешь? Что с ними нужно сделать, чтобы они отказались ехать в Югославию? Ты что, их убить хочешь?

– Отравить, – хихикнул Миша, но, нарвавшись на мой недовольный взгляд, затих.

– Это бесполезно, Муля, – покачала головой Злая Фуфа, – даже если предположить… гипотетически предположить, что тебе удастся их отвадить от поездки, то вместо сыновей Тельняшева придут дочери ещё кого-то… или сёстры, или тёщи… нужных людей у нас в стране много и, увы, у всех у них есть любимые родственники.

Фаина Георгиевна была права. Но я был бы не я, если бы вот так просто сдался. Нет, я внёс предложение:

– Предлагаю взять небольшую паузу и, скажем, до завтра, подумать, и предложить варианты. Лучше бы вместо этого сына Тельняшева взяли вон хотя бы ту же Дусю нам еду готовить.

Дуся, которая как раз в это время ставила тарелки с борщом на стол перед нами, хихикнула и польщённо зарделась.

Пока все обедали и ещё не разошлись, я спросил:

– Миша, как у тебя дела с разводом?

– Заявление забрали, – смутился Миша под любопытными взглядами остальных.

– А со спиртным?

– После того раза – ни капельки! – клятвенно заверил он и для дополнительной аргументации провёл пальцами под шеей.

– Хорошо, – кивнул я и перевёл взгляд на Рину Зелёную:

– У вас, Рина Васильевна, как я понимаю, проблема с пропиской была?

– Уже решается, – ответила она, – я договорилась, меня в общежитии при фабрично-заводском училище пропишут. Временная регистрация. А я у них буду иногда лекции по кино проводить.

– А временной прописки достаточно, чтобы вопросов потом не было? – спросил я.

– Сказали, что достаточно, – заверила она.

– А у вас что, Фаина Георгиевна?

– А что у меня? – прищурилась Злая Фуфа и вдруг озорно хихикнула. – У меня всё хорошо: прописка есть, я не пью. Не развожусь, потому что не с кем. А что ещё?

– А ремонт с квартирой как? – напомнил я, не поддержав её шутку, – мы же с вами договаривались, что вы ускоритесь. Мы должны махнуться квартирами и переехать до того, как уедем в Югославию. Более того, вот в эту комнату въедет жена Миши. Ему тоже нужно что-то успеть тут подремонтировать до её въезда. Так что все на сумках и ждут только вас. Взбодрите там Глашу, пускай быстрее пошевеливается. В крайнем случае, кое какие косметические доработки можно уже, живя в квартире, проводить.

– Через три дня всё будет закончено! – торжественно сообщила Фаина Георгиевна и добавила, – мы с Глашей переезжаем через три дня. Нужно, чтобы краска хорошо высохла. Она повышенной вонючести. И ещё три дня, чтобы доделать ремонт в моей старой квартире, куда переедешь ты с Дусей.

– Ещё чего не хватало! – возмутился я, – кем я себя считать буду, зная, что вы с Глашей мне ремонт делаете! Хотя это идея – буду на старости хвастаться внукам и правнукам, что мне ремонт сама Раневская делала!

– Ой, Муля, скажешь тоже! – махнула рукой злая Фуфа, – с ремонтом мне помогают. Можешь даже не беспокоиться. Заодно и в моей старой квартире порядок наведут. Ту же трубу к бачку поменяют, давно пора. Не тебе же этим заниматься…

Я тогда ещё удивился, но особого значения не придал.

А потом, на следующий день состоялась «торжественная» передача денег от Эмилия Глыбы мне. Нет, так-то я бы никогда в жизни не пошёл на мировую и не стал забирать заявление. Но, во-первых, нападение произошло среди рабочего дня на территории Комитета искусств СССР. Во-вторых, ситуация получилась неординарной и скандальной: драматург, пусть и начинающий и непризнанный, напал с ножом на методиста отдела кинематографии и профильного управления театров. По сути из-за пьесы про чернозём и зернобобовые. Кому скажешь – не поверят. Это трагикомедия вышла похлеще, чем у Монтекки и Капулетти. А, в-третьих (и это самое главное) – дело произошло накануне поездки в Югославию. Конечно же предавать огласке этот инцидент никому не хотелось, так что решили сделать мировую.

Кроме того, Эмиль Глыба пошёл на сотрудничество и согласился отдать все деньги. Ну, почти все. Небольшую часть он потратил. Но в милиции сказали, что дадут ему месяц исправительных общественно-полезных работ по благоустройству территорий города. Для того, чтобы он проникся и впредь прекратил отбирать у старушек Сталинские премии.

Я стоял в фойе театра Глориозова. Было ранее утро, все артисты ещё сладко спали и в помещении было тихо.

На этом месте настоял сам Эмилий Глыба. Я был не против – в принципе нейтральная территория, почему бы и нет.

Так что я стоял сейчас и ожидал, когда приведёт будущего великого драматурга с деньгами.

Эмиль Глыба, с ввалившимися глазами и заострившимся носом, в помятой рубашке, небритый, представлял ещё более жалкое зрелище, чем обычно.

– Вот, – сказал он дрожащим голосом и передал свёрток с деньгами одному из двух сотрудников милиции.

Тот всё пересчитал, подошёл ко мне и отдал свёрток.

– Теперь вы, Иммануил Модестович, – сказал он.

Я протянул ему портфель, набитый бумагами с рукописями пьес Эмилия Глыбы.

Когда портфель передали в руки будущему великому драматургу, он упал на колени, вывалил всю макулатуру на пол и принялся судорожно перебирать листы, вчитываясь в них. Примерно через несколько минут он завопил не своим голосом:

– Здесь не всё!

– Как не всё? – Леонид и Владимир, которые тогда курили со мной и помогли отбиться от Эмилия Глыбы, а сейчас пошли понятыми, удивлённо переглянулись.

– Здесь не хватает моих черновых набросков новой пьесы про советское свиноводство! – Заверещал Глыба и вызверился на меня, – Бубнов, собака, верни мою пьесу!

На меня все посмотрели, как на придурка.

Но я точно знал, что пьесу про свиноводство я не брал. Но, кажется, если я сейчас всем скажу, что я не брал – мне всё равно никто не поверит.

И тогда я сказал:

– Пьеса про свиноводство будет после того, как ты отработаешь растраченные деньги, Глыба. Ты же не всё вернул. Ну вот и я также. Считай, взял в залог.

На меня опять все посмотрели, как на придурка.

– А если ты не вернёшь Фаине Георгиевне остальные деньги – я точно поставлю эту пьесу под своим именем, причём вот в этом театре!

Эмиля Глыбу увели, а я задумался – интересно, куда эта макулатура могла подеваться? И кому это вообще было надо?

Глава 19

Я сидел на кухне на маленьком чурбачке, на котором обычно сидела Дуся, когда чистила картошку. Я сейчас чистил большой закопчённый казан. В общем, по сути, я сам был во всём виноват. Получилось так: Дуся ушла во двор снять высохшее бельё, а мне велела помешивать рагу. А через двадцать минут выключить.

А у меня как раз была книжка Жюля Верна. И я зачитался. И, соответственно, не помешивал. И, тем более, не выключил вовремя. А выключила уже лично Дуся, которую позвали со двора привлечённые запахом подгоревшего рагу соседи, кажется, Белла, хотя может и не она. Просто я так зачитался, что выпустил этот момент.

А раз казан с рагу сжёг я, то и чистить тоже мне. Примерно так заявила сердитая Дуся (хотя она тоже виновата – пошла снимать бельё, а сама зацепилась языком с соседками почти на час), свирепо вручила мне пресловутый ненавистный казан, ёршик и речной песок в жестяной банке из-под «иваси пресервы».

И куда мне деваться?

Пришлось идти чистить. Мог бы, конечно, и возмутиться, но так-то да, косяк мой (да и Дуся, когда в таком состоянии, могла вполне этим ёршиком и перетянуть, без чинов).

Я вздохнул, посыпал внутрь ещё немного песка, и принялся с силой надраивать черные сцементированные стенки.

И тут на кухню вошли. Я обрадовался, что есть повод перекинуться парой слов, по-соседски, и хоть пару минут не драить этот чёртов казан. Задолбал он меня со страшной силой, и, главное, результат не очень заметный. Точнее, его вообще нет, результата этого.

Я поднял взгляд – это была Муза. Рядом с ней стоял мужик. Плечистый, хоть и невысокий, но при этом эдакий, битый жизнью мужик. Но, в общем, основательный такой мужик, настоящий.

– Вот, Муля, познакомься, – немного нервно и как-то робко сказала смущённая Муза, – это мой Виталий. Он в зоопарке работает. С хищными животными. И на орнитосекции ещё тоже. В общем, мы решили пожениться. Заявление в ЗАГС подали.

– Оооо! Поздравляю! – обрадовался я, торопливо обмыл под краном грязные руки, вытер и протянул Виталию руку, – я Иммануил. Можно Муля. Рад знакомству, Виталий. Муза много о вас рассказывала.

– И мне про вас, Иммануил, рассказывала, – крепко пожимая мою руку, кивнул Виталий. Был он немногословным.

– Мы хотим свадьбу сделать до вашего отъезда, – неловко сказала Муза и покраснела. – Распишемся позже, а свадьбу сделаем сейчас. Я говорю Виталию, что не надо никакой свадьбы. Я уже не молодая. Да и ты не мальчик. Зачем эта свадьба⁈ Только лишние деньги тратить. А он говорит…

Она окончательно сбилась и смущённо умолкла.

– Свадьба будет, – обстоятельным таким, категорическим тоном сказал Виталий и посмотрел на Музу, как мне показалось, с любовью и нежностью.

Чтобы смягчить свои слова он пояснил:

– Ты замужем не была, Муза, а я хоть и был женат, но свадьба у нас с Антониной была впопыхах, во время войны, расписались и всё. Тоня потом погибла, санитаркой она была, – пояснил он мне и вздохнул, – так что мы с тобой вполне заслужили свой праздник, Муза. Закажем стол в ресторане, я разговаривал с Ниной Филипповной, это наш начальник сектора по хищным животным, она обещала договориться, у неё связи есть. Пригласим людей. Немного, только самых близких: соседей, коллег. Посидим, выпьем, потанцуем. Почему нет? А не хочешь белое платье – так и не надо. Пошьём тебе зелёное. Или синее… Какое скажешь…

Он усмехнулся. Лицо Музы было красным от смущения. А я сказал:

– Свадьба? Это же замечательно! Мы с Дусей обязательно придём. Какой вам подарок подарить?

– Да ты что⁈ – сделала круглые глаза и замахала руками Муза, – зачем деньги тратить⁈

Я вздохнул: в этом мире и времени люди ещё не привыкли заказывать подарки. Дарили друг другу всякую, большему счёту, ерунду. На свадьбу гости могли подарить десять наборов стаканов и ни одного – тарелок. А потом эти стаканы годами передаривались знакомым и родственникам. Хотя, с другой стороны, заказывать что-то в мире, где всё было дефицитным, где было не достать самых элементарных вещей – возможно, именно это было правилом хорошего тона.

– Виталий, – сказал я, – ты перечисли, пожалуйста, чего у вас нет. Я не гарантирую, что что-то по списку получится достать, но всё же лучше, если вещь будет нужная по хозяйству, а не утюжок для волос.

Муза рассмеялась.

– Да так-то всё у нас есть, – пожал плечами Виталий, секунду подумал и расцвёл улыбкой, – вот разве что только посуда если… У меня дома две тарелки и кружка, а у Музы тоже как-то не очень…

– Софрон перебил все тарелки, – тихо пискнула Муза и отвернулась. – Там парочка надтреснутых осталась.

– Вот и отлично, – обрадовался я, сделав вид, что не заметил реакции Музы, – будут вам тарелки. И остальное. Кстати, свадьбу можно отпраздновать и в том ресторане, где работают Белла и Вера. Тоже, считай, свой блат есть.

Говорить о том, что я знаю директора того ресторана, я не стал.

– Какая свадьба? – на кухню заглянула вездесущая Белла и с любопытством уставилась на меня, – Муля, ты женишься?

– Не я, – аж замахал руками от возмущения я, – это наша Муза замуж выходит и вот мы решаем, в каком ресторане будет свадьба.

– Муза! – возмущённо всплеснула руками Белла, – ты в своём уме⁈ Какая свадьба в твоём возрасте! Расписались по-тихому и хватит! Ты бы ещё белое платье и фату надела!

– И наденет, – хмуро сказал Виталий, – захочет – белую, захочет – синюю!

– Во дела, – ошалело покачала головой Белла, – куда катится мир.

Муза стояла сама не своя. Я решил разрядить обстановку и пошутил:

– Так Муза хотела тебя дружкой взять.

– Дружкой?

– Подружкой невесты, – поправился я (в разных регионах называли это по-разному, я так привык, наслушавшись от Дуси).

– Это правда? – широко распахнула глаза Белла, расцвела улыбкой и тут же выпалила:

– Так! Для такого важного дела нужен хороший ресторан! Чтобы можно было потанцевать! Я знаю такой и договорюсь с директором! А тебе, Муза нужно не белое платье, а нежно-персиковое. А я тогда сошью себе лиловое и будет очень хорошо сочетаться!

Я стоял и изо всех сил сдерживался, чтобы не заржать. Как ловко и моментально Белла переобулась в прыжке, полностью изменив мнение. Наконец, я не выдержал, и сказал:

– Белла. Я пошутил насчёт подружки невесты. Видела бы ты себя со стороны!

Белла аж покраснела и моментально надулась:

– Очень смешно! – с негодованием фыркнула она и вышла из кухни, не удостоив нас больше взглядом.

– Ну зачем ты её так, Муля, – попеняла мне Муза, – возьму я её подружкой. Всё-таки сколько лет в соседках. А кроме неё, мне и брать больше некого…

– Ты, Муза, теперь что, из комнаты этой съедешь? – спросил я.

– Да, со следующего месяца, – кивнула она и тут же просияла, – нам с Виталием взамен на наши комнаты дают квартиру. Отдельную. Она небольшая, однокомнатная, но с длинным балконом. И главное – там даже ванная есть!

Я искренне порадовался за них.

Вот интересно, после того, как я появился в теле Мули, я стал как бы катализатором для всех соседей. Мне дали квартиру. Фаина Георгиевна перебирается в квартиру получше. Герасим уехал в деревню к Нонне Душечке, у них там дом. Ложкина вышла замуж и уехала в Костромскую область, к Печкину. Жасминов сейчас тоже туда махнул, хоть и не понятно, что из этого выйдет. Лиля и Гришка на северах. По сути, из «старичков» здесь остаётся только одна Белла.

Интересно, надолго ли?

Я окинул взглядом кухню, посмотрел через открытую дверь в коридор – хоть и не нравилось мне здесь никогда, но, кажется, я буду скучать за этой коммунальной квартирой и за моими соседями.

Но жизнь идёт и не нужно оглядываться назад. Только вперёд!

А впереди у меня – новая обеспеченная жизнь. И начну я её с поездки в Югославию!

Так примерно я думал.

Но реальность иногда не совпадает с нашими чаяниями.

– Бубнов! Что это ты вытворяешь на собрании? – от изумления я аж с места подпрыгнул: Большаков, сам Большаков лично зашёл ко мне в кабинет поругаться.

Лариса и Мария Степановна, казалось, готовы были сквозь землю провалиться и поедали министра верноподданническими взглядами.

– Вы имеете в виду сыновей и сестёр «нужных» людей? – как ни в чём ни бывало, спросил я, – ну так нужно же было мне сразу сказать, что они каста неприкосновенных и с них надо пылинки сдувать и молча сносить их хамство. Кстати, а что они делать будут в Югославии?

– Бубнов, это тебя не касается, – буркнул Большаков, – что надо, то и будут делать. А ты молча это прими. Больше я с тобой эту тему поднимать не буду. Точка!

И он, не оглядываясь, вышел из кабинета.

Хорошо, хоть дверью не хлопнул. Но по виду было видно, что рассержен.

– А что за блатные? – тут же проявила любопытство Лариса.

Мария Степановна посмотрела на неё обличительно, но потом тоже не удержалась и спросила:

– А много их? И кто там конкретно?

– Десять человек, – вздохнул я и пожаловался, – на меня сын Тельняшева набросился, начал права качать.

– Что значит «права качать»? – не поняла Лариса.

– Сын того самого Тельняшева? – вытаращилась на меня Мария Степановна.

– Ага, – кивнул я и пожаловался, – а ещё была сестра Чвакина. Кстати, а кто такой этот Чвакин?

– Ты не знаешь? – удивились коллеги.

Буквально за пару минут на меня был вывален такой ворох сведений, что я в том, моём мире, даже в интернете столько бы не нашёл.

– Там их десять человек, – поморщился я, – остальных пока не знаю. Но тоже братья и сёстры, сыновья и дочери кого-то. И вот что с ними делать? Мало того, что их воткнули нам в группу, так они ещё и ведут себя ужасно.

– Ничего не поделаешь, Муля, – сказала Мария Степановна мудрым голосом.

Но я был не согласен.

Я решил бороться.

До этого я победил Александрова, победил Завадского. Так что я – сестру Чвакина не смогу победить? Или сына Тельняшева?

Не успел я вернуться к своим документам, как в дверь заглянула… Изольда Мстиславовна:

– Муля, – степенно прошелестела она, не обращая никакого внимания на застывших от изумления коллег, – пошли поможешь мне перетащить папки.

И она величественно вышла из кабинета.

Я удивился, но виду не подал. Подумаешь, папки. Видимо, в Комитете по искусствам СССР, кроме меня, таскать папки больше некому, раз Изольда Мстиславовна лично решила сходить именно за мной.

– Что случилось? – спросил я, когда мы оказались с нею в кабинете.

Она мне не ответила, только мотнула головой, мол, не здесь, и пошла в приёмную. Я последовал за ней.

В приёмной она плотно закрыла дверь и сказала:

– Муля, хочешь чаю?

– Нет, спасибо, – отказался я, хорошо зная, что чай готовить придётся ей, а потом ещё и чашки мыть.

– Тогда так поговорим, – сообщила мне Изольда Мстиславовна и уселась за свой стол. Я примостился рядом на стуле для посетителей.

– А он? – я глазами показал на дверь кабинета Большакова.

– Уехал, – махнула рукой секретарь и вернулась к разговору, – Муля! Ты что снова вытворяешь?

– Вы по поводу сына Тельняшева? – спросил я.

– Конечно.

– Изольда Мстиславовна, – вздохнул я, – я ненавижу несправедливость! Я даже Завадскому не позволил присвоить мой проект. Уже молчу про Александрова и весь этот цирк с Институтом философии. Так с чего какой-то надутый хлыщ, который вообще к этому вопросу отношения не имеет, будет меня дрессировать, как цирковую обезьянку, а я должен молчать и улыбаться?

– Муля, – тяжко вздохнула Изольда Мстиславовна, – я уверена, что ты преувеличиваешь. Эх, молодость, молодость… есть только чёрное и белое. А так в жизни не бывает…

Я посмотрел на неё. Хороший человек, Изольда Мстиславовна, конечно, но ведь и я не юноша. Я прожил в том, моём мире, больше четырёх десятков лет. И юношеский максимализм для меня давным-давно не характерен.

– Изольда Мстиславовна, – сказал я непреклонным голосом, – если вы сейчас будете меня уговаривать не трогать их, то у вас ничего не выйдет. Они не поедут в Югославию. Я так решил. Это моя принципиальная позиция. Да, я знаю, чьи они сыновья и дочери. Но мне, честно говоря, плевать. Я за день-два придумаю как, и они не поедут. Вы же меня знаете!

– Увы, знаю, – вздохнула Изольда Мстиславовна и добавила, – не надо тебе врагов наживать, Муля. Тем более таких высокопоставленных.

– А я сделаю так, что они сами не захотят, – усмехнулся я.

Мне в голову вдруг пришла прекрасная идея.

– Лучше бы ты своими проблемами занялся! – попеняла мне она.

– А какие у меня проблемы? – удивился я, – отчёты сейчас доделаю. Если буду не успевать – выйду в субботу, поработаю по вечерам. Но, вроде, всё успеваю.

– Да уж, знаю я, как ты театры инспектируешь, – хмыкнула Изольда Мстиславовна.

– Это не моё решение, – засмеялся я. – Начальница приказала.