Текст книги ""Фантастика 2025-167". Компиляция. Книги 1-24 (СИ)"

Автор книги: Виктор Точинов

Радостная улыбка осветила Машино лицо.

– Муленька! – заворковала она, – да какая ты лапушка! Как же тебе это удалось?

Она цепко схватила обе бумажки и начала их рассматривать.

– Да здесь же нет ничего! Никого не вписано!

– Я знаю, что ничего не вписано. Вы можете вписать сами себя, – сказал я. – Это мне по знакомству помогли с путёвками, вот они нигде и не числятся. И два места в хорошем номере с видом на море вам будет обеспечено. Санаторий, если я не ошибаюсь, называется «Прибой». Но лучше туда позвонить и всё уточнить заранее. К сожалению, эта путёвка горящая, поэтому через три дня надо выезжать.

– Ой, три дня всего! Я не успею собраться! – запричитала Машенька, подскочила, чмокнула меня в щеку и выскочила из кухни.

– Спасибо, Муля, – кивнул Модест Фёдорович. – Конечно, для меня это непредвиденная поездка, потому что я сам только с командировки, а на работе полный завал, и у меня очень большая куча работы. Но Маше, конечно, надо отдохнуть, она в положении, ей скоро рожать. Поэтому, конечно, я отпрошусь и хоть ненадолго поеду с ней в санаторий. Думаю, дня на три или четыре, потом вернусь, а она пусть уже дальше будет в этом санатории.

– Ну, слушай, отец, ведь путёвка пропадёт. Она на двадцать дней, эта путёвка, а ты хочешь только три дня быть.

– Ну, ты понимаешь, Муля, у меня же сейчас защита проекта по разработке вермикулитовых добавок…

В это время на кухню вбежала Маша, на которой было надето синенькое платьице в белый цветочек.

– Муля, посмотри! – она крутнулась вокруг своей оси, и юбка взвилась колоколом. – Как тебе новое платье? Я в нём не сильно толстая?

– Нет, Маша, ты очень хорошо выглядишь, – сказал я, пытаясь скрыть иронию от такой метаморфозы своей мачехи.

Машенька мгновенно изменилась после того, что я её видел два последних раза. Сейчас передо мной была ласковая кошечка, которая ворковала, улыбалась, спрашивала моего совета по любому поводу.

Я смотрел на это, бросал взгляды на Модеста Фёдоровича и не видел никакой радости в его глазах.

На обратном пути из дома Мулиного отчима, я забежал на телеграф и позвонил Алле Мальц. Долгое время никто не брал трубку, затем она-таки подошла к телефону, и я услышал её сонный голос через поскрипывание и шум в трубке.

– Алла, – сказал я, – это Иммануил Бубнов.

– Муля? – удивилась она. – Что случилось?

– Ну, во-первых, я хотел сказать тебе, что скоро приезжают югославы, и я очень надеюсь, что ты найдёшь время в своём графике и продолжишь съёмку в той роли, в которой ты играла в фильме в Югославии.

– С удовольствием! – заверещала радостно в трубку Алла. – Когда? Что мне надо делать?

– Ну, пока посмотри, чтобы у тебя было пару новых платьев, потому что после съёмок мы, может быть, пару раз заедем в ресторан или там ещё куда-нибудь, – обтекаемо сказал я. – Надо посмотреть по графику, план мероприятий только составляется.

Алла радостно защебетала в трубку о том, как она рада.

– Подожди, подожди, – прервал я поток её словоизлияний, – тут ещё всё вилами по воде писано.

– Что случилось?

– Ты понимаешь, Тельняшев, ты же помнишь, как он дрался с парнями, бухал и всё остальное. Так вот, он натравил отца на нас, а отец у него в Главлите работает. Это связано с цензурой. И вполне возможно, что он зацензурит весь этот фильм, и ничего вообще не получится. И этот фильм даже не выйдет на экраны.

Некоторое время в трубке было огорчённое молчание.

– Алла? – спросил я.

– Да, я думаю… Слушай, Муля, а как ты считаешь, если я пожалуюсь дяде?

– Ну, я думаю, что это нормально, – ответил я, стараясь, чтобы в моём голосе не проскользнула радость, – потому что от этого фильма, в котором ты снимаешься в одной из важных ролей, от этого зависит твоя дальнейшая актёрская карьера. А перспектива у тебя, как у актрисы, есть, это я тебе точно говорю.

– Я обязательно поговорю с дядей!

– Тогда, Алла, я тебя попрошу такое. Во-первых, никому не говори, что это я пожаловался, потому что ты сама понимаешь, кто такой я, и кто такой Тельняшев. А во-вторых, ты потом мне расскажи всё, чем всё закончилось. Только давай не по телефону, а загляни ко мне на работу.

– Договорились, договорились! – сказала Алла, и я положил трубку.

Я шёл по улице и был очень доволен собой. Сделал гадость на сердце – радость. Прекрасно. Теперь пусть Тельняшев на себе прочувствует, что и как.

Но больше я был рад, что данный прецедент случился, и Алла вписалась за это, а также будет подключён её дядя. Поэтому если уж её дядя впишется за наш фильм, то никакие интриги Завадского, Нановича и прочих заинтересованных лиц никогда не помешают мне доделать фильм до конца и получить от этого большие дивиденды.

А на следующий день, прямо с утра, меня переловила кареглазка Оля.

– Муля, можно тебя на минуточку? – сказала она и решительно потянула меня за рукав в Красный уголок.

Там сейчас никого не было. Я даже удивился, что ей от меня надо.

– Оля, ну мы же с тобой говорили о том, что я сейчас очень занят и никаких лекций я проводить не могу. Давай мы уже с югославами всё порешаем, и потом я сделаю вам прямо целый цикл лекций, хорошо? – примирительно сказал я. – Я сейчас очень спешу, на самом деле я хотел заглянуть к Изольде Мстиславовне и посоветоваться с ней.

– Подожди, Муля, – сказала она. – Ты знаешь, тут такое дело…

– Что такое? Что случилось?

– Понимаешь, Муля, у нас по комсомольской линии сейчас идут странные разговоры про тебя. Говорят, что какие-то у тебя нехорошие дела были в Югославии. Пойми, эти все разговоры идут неспроста, – сказала она и многозначительно на меня посмотрела.

Глава 19

– Как проходит подготовка к приёму югославов? – спросил Козляткин утром.

Он явно был недоволен, но я не стал обращать внимания и ответил:

– Всё хорошо, Сидор Петрович. План мероприятий мы давно уже составили, с Главлитом согласовали и у Большакова утвердили, хоть и со второй попытки. Основные площадки для съёмок определили ещё в прошлый раз. Кроме того, нам помогают другие режиссёры и съёмочные группы из «Мосфильма». При необходимости, мы подключим в массовку актёров из театра Капралова-Башинского и Глориозова.

– Это всё хорошо, – скривился Козляткин. – Я прекрасно знаю, что там у вас всё хорошо. Меня интересует, как идёт подготовка к программе после всех официальных мероприятий.

– А-а-а-а… вот вы о чём, – сказал я. – Ну, прежде всего мы определили, в какие дни мы устроим им баню. Пригласим мужчин на охоту. Это, условно, «охота». На самом деле просто отдых на природе.

– Нет, мне не нравится слово «охота», – покачал головой Козляткин. – Нужно всё переделать. Может быть, просто «выезд на шашлыки»? Или ещё лучше – «Выезд на природу»? Но тогда и женщины примут участие, нам будет неудобно отказать им.

– Сидор Петрович! Но мы бы хотели попариться в бане нормально, без баб, – развёл руками я. – Вспомните, как прошлый раз хорошо посидели. Когда ещё эти… негры были.

– Чем тебе бабы не угодили, товарищ Бубнов? – рассмеялся Козляткин. – Хотя, судя по тому, что ты до сих пор холостяк, я уже начинаю сомневаться, нравятся ли они тебе вообще!

Ага, не хватало, чтобы он меня в этом подозревать начал. Настроение сразу перешло из мажорного в минорное, но я хмуро ответил:

– Вы что, спелись с моей мамой? – буркнул я. – Она всё мечтает меня женить. Причём сама перебирает всех невест лично. Вот, к примеру, встречался я с Зиной Синичкиной…

– Той, нашей Синичкиной? – округлил глаза Козляткин и заинтересованно подался вперёд. Сплетни и всякие такие вот новости он горячо любил. Хоть и делал вид, что он вообще не такой и выше всего этого мыла и мещанства.

– Ну да, – кивнул я и пояснил, – Пару раз в кино сходили, так матери не понравилось, и она её отшила.

– И что ж ей не понравилось? – глаза Козляткина блеснули.

– Не знаю. Зина не умеет пользоваться вилкой для рыбы, как я понял, – усмехнулся я.

– Женщины, – закатил глаза Козляткин.

– Ну да, тем более это мать. А я у неё единственный сын. Поэтому пусть выбирает. Пока она этим занимается, так хоть меня не трогает, и я относительно свободен.

– Но всё равно тебе уже скоро жениться надо, – сказал Козляткин непреклонным тоном.

– Согласен, – не стал развивать дальше тему я и почему-то вспомнил о Мирке.

Интересно, приедет ли она с делегацией или Нанович её не отпустит?

– Так что там ещё по мероприятиям? – вернул меня на грешную землю Козляткин, – Хорошо, Муля, убедил. Назови это не «охота», а «рыбалка». Поедем на природу, отдохнём. Йоже Гале нормальный мужик. Поедем, да. Только действительно, баб не бери на рыбалку…

– Бабы всё равно захотят. Многие бабы ловят рыбу, – вкрадчиво сказал я и, глядя, как вытянулось лицо Козляткина, добавил – или делают вид, что любят ловить рыбу.

– Ладно, убедил. Пусть остаётся охота, – кивнул Козляткин. – Хорошо, с этим покончили. Дальше что?

– А дальше есть одна проблема. Ко мне цепляются критики из Главлита.

– Это ещё что такое? – нахмурился Козляткин. – В каком смысле? Проект же одобрен аж наверху.

– Они придрались к тому, что в закадровых словах, которые будут использованы для заставок фильма, употребляются слова «развлечение», «удовольствие от жизни» и подобные выражения.

– Да ты что? – нахмурился Козляткин. – Чем же им «развлечение» и «удовольствие от жизни» не угодили?

– Они считают, что это придаёт слишком расслабленную, легкомысленную атмосферу, и что это не отвечает советским реалиям. И даже дискредитирует образ советского человека.

– Вот скоты, – выругался Козляткин. – Уже не знают, к чему придраться. Разве советский человек не имеет права быть весёлым, развлекаться на досуге и получать удовольствие от жизни?

– Да, это всё Тельняшев мутит, – наябедничал я.

– Тельняшев? – нахмурился Козляткин, – Погоди, что-то такое знакомое. Это не этот Тельняшев, что в Главлите рулит?

– Да, это отец того Тельняшева, который пил, бухал, дрался и устраивал дебоши в Югославии. Так, что товарищ Иванов и товарищ Сидоров хотели отправить его на родину, но я гуманно уговорил оставить. Чтобы не выносить сор из избы. И вот отец вместо благодарности сейчас вставляет палки в колёса.

– Тельняшев, Тельняшев… мерзкий типок… Ладно, с ним я сам разберусь, – нахмурился Козляткин. – Продолжай дальше.

Мы проговорили почти час, пока все вопросы не были решены.

А сразу после обеда я отправился к Модесту Фёдоровичу в институт.

– Отец, можно? – заглянул я в кабинет, когда секретарша кивнула, что он не занят.

– Ооо, Муля, заходи! – обрадовался Мулин отчим.

Разительная перемена между тем, как он меня принимал оба раза дома, и как сейчас – явно бросалась в глаза. Модест Фёдорович был в белом халате, с одной стороны прожжённом каким-то рыжим реактивом, а с другой щедро украшенным россыпью фиолетовых пятнышек. Но вид при этом имел самый что ни на есть благодушный.

– Как дела, сынок? Ну что там с Югославией? Тебе удалось сделать хороший фильм? Скоро югославы приедут? Ты с тётей Лизой встречался? Как тебе тётя Лиза? На маму похожа? Что там было? Понравился ли тебе Белград? – вопросы сыпались из него, как из решета.

– Всё хорошо, отец, – рассмеялся я и кратко рассказал о своих приключениях за границей.

– И ты действительно решил вернуться? – недоверчиво покачал головой Мулин отчим.

– Потому что я патриот, – усмехнулся я.

Судя по виду Мулиного отчима, он мне особо не поверил.

– Я же серьёзно спрашиваю, – насупился он.

– А ты бы остался на моём месте? – спросил я.

– Я? – аж опешил Модест Фёдорович.

Он задумался, причём довольно глубоко. Видимо тема отзывалась его внутреннему состоянию. Я ему не мешал. Одна интересная мысль, а точнее пока ещё зародыш этой мысли, появилась у меня, мелькнула и пропала.

– Пожалуй, да, хотел бы, – вдруг кивнул Модест Фёдорович, и я выпал из задумчивости.

Это было столь неожиданно для меня, что я сильно удивился.

– Но как? Я думал, что для тебя Родина – превыше всего.

– Муля, – вздохнул Модест Фёдорович, – я очень люблю свою страну. На всей планете нет ничего прекраснее и лучше. Я, не раздумывая, готов за неё отдать жизнь. Но ещё больше я люблю науку. А, как ты понимаешь, наука не имеет границ. Поэтому я согласен жить хоть на Луне, хоть в Гондурасе, но только лишь бы у меня было соответствующее оборудование и возможности для исследований.

– А здесь у тебя такого оборудования нет, – понял я.

– К сожалению, нет, – вздохнул Модест Фёдорович. – Я мечтаю создать прибор для количественного анализа элементного состава вещества по атомным спектрам поглощения с непрерывным источником и коррекцией фона на основе эффекта Зеемана.

– Аааа… – с глубокомысленным видом кивнул я, пытаясь незаметно собрать мозги в кучку.

– Теперь ты меня понимаешь, сын? – выдохнул Модест Фёдорович и с надеждой посмотрел на меня.

– Эффект Зеемана? Конечно, понимаю, – я кивнул с умным видом, чтобы не обижать Мулиного отчима, и чтобы не выглядеть в его глазах совсем уж дураком, который даже в эффекте Зеемана не разбирается, – отец, а здесь такого эффекта добиться невозможно, да?

– Да причём здесь эффект Зеемана! – возмутился Мулин отчим. – Здесь даже необходимые детали для создания этого прибора достать невозможно!

– А там возможно?

– А там мне их могут изготовить по чертежам! За большие деньги!

– А здесь не могут?

– А где я такие деньги возьму?! – вскричал Модест Фёдорович и аж подскочил. – Кто мне их даст?!

Он нервно мерял шагами кабинет и возмущённо махал руками:

– Ты понимаешь, Муля, ведь это исследование и создание такого прибора перевернёт всё представление о масс-анализах! Человечество сможет исследовать образцы с низким содержанием элементов!

– Ааааа… – с глубокомысленным видом кивнул я, хоть и не понял, зачем человечеству исследовать образцы с низким содержанием элементов и как это перевернёт человеческую жизнь, но разочаровывать Модеста Фёдоровича не стал, поэтому живенько добавил, – тогда да, конечно.

Модест Фёдорович, с горящими глазами зарядил длинную лекцию минут на двадцать. Из всей лекции я более-менее понял отдельные слова «атомарное состояние», «поляризация» и «спектральный диапазон», предлоги и междометия – это были, кажется, самые простые слова из всего монолога. От попытки понять хоть что-то мои мозги моментально начинали вскипать.

Остальное я вообще не понял. Но сидел с умным видом и в паузах кивал.

А потом ко мне в кабинет заглянула кареглазка Оля.

– Муля, – сказала она, – я на минуточку, буквально. Слушай, я опять тебе хочу кое-что рассказать.

– Очередные сплетни? – рассмеялся я, перекладывая стопку документов.

Настроение после общения с Мулиным отчимом было прекрасное.

– Да послушай же ты меня! Опять о тебе ходят очень странные слухи и сплетни!

– Оля, – сказал я, – ты бы поменьше вот эти все сплетни собирала и побольше занималась собой и своей карьерой.

– Муля, не затыкай мне рот! – возмутилась кареглазка. – Я же искренне хочу тебе помочь. Так вот, кто-то о тебе распускает сплетни, причём очень нехорошие сплетни. Разве тебе это не интересно?

– Интересно, – вздохнул я.

– Говорят о твоих связях с иностранцами, – сообщила кареглазка. – Якобы ты ввозишь за границу контрабанду, и ради этого ты устроил весь этот цирк с советско-югославским фильмом.

Кареглазка выпалила мне это и добавила:

– Будь осторожен, Муля.

С этими словами она вышла с кабинета, демонстративно хлопнув дверью.

Я задумался.

Понятно, что сплетни сплетнями, но определённая доля правды в этом есть. Кто-то вынюхал о том, что я действительно провозил контрабанду в Югославию. И что у меня слишком близкие связи с Йоже Гале, а также, возможно, и про Мирку узнали. А что если она приедет сейчас с югославской делегацией, и как вот оно дальше всё будет? Наши встреч не смогут оставаться незамеченными.

Оля права, с этими сплетнями надо прекращать. Но прежде всего надо выяснить, кто их распускает. Только вот как я могу выяснить, если у меня совершенно нет времени, да и желания нет заниматься поиском информации?

И тут я просиял – подключу-ка я к этому делу Лёлю Иванову. Да, мы с ней договорились, что она мне за помощь в выезде в Югославию делает путёвки и дачу. Но пусть поработает ещё на наше общее благо, чтобы не зря было.

Я усмехнулся и решил заняться этим, не откладывая всё дело в дальний ящик.

Визит к Ярославу я откладывал долго, но дальше уже тянуть было невозможно. Поэтому я бросил все свои насущные проблемы и отправился прямиком к нему – в общагу интерната для одарённых детей. Протянув бдительному коменданту шоколадку, я выяснил, где находится комната Ярослава.

– Сто сорок третья комната, – буркнул комендант и отвернулся. Но шоколадку взял.

В общежитии других детей ещё не было, а вот Ярослав уже там жил сам.

Я поднялся по гулкой, заляпанной извёсткой, лестнице на третий этаж, без труда нашёл нужную комнату и постучал в дверь. Сначала ничего не происходило. Я постучал ещё раз, громче.

Через некоторое время дверь открылась, и на пороге появился заспанный Ярослав.

– Привет, Ярослав, – сказал я, – можно войти?

– Входи, – буркнул Ярослав, не проявив, по своему обыкновению, никакого удивления от моего внезапного визита, и отступил на два шага.

Я вошёл в комнату. Там царил небольшой беспорядок в виде разбросанных носков и стопки мятой одежды на стуле и кровати, как у обычного подростка, но в принципе всё было в пределах нормы.

– Тут тебе Дуся гостинцев передала, – сказал я и поставил на стол сумку, набитую пирогами, кулебяками, котлетами и прочими дусиными разносолами, которые она наготовила для Ярослава. – Рассказывай, как у тебя дела?

Я с усмешкой наблюдал, как Ярослав проворно бросился к гостинцам.

– Нормально, – буркнул он, торопливо вытащил кусок пирога и откусил почти половину.

– Чем ты тут занимаешься? – спросил я.

– Уфуф ыфыфыв, – ответил Ярослав, давясь и быстренько прожёвывая пирог.

– Ладно, ладно, ешь, не торопись. – сказал я. – Но ты, может, и меня чаем напоишь?

Так-то есть не хотелось, но от чашки чая я бы не отказался.

– Нет у меня чая, – сказал Ярослав и вздохнул, продолжая жадно уплетать пирог.

– В смысле нет? А как же ты?

– Да вот так, – невнимательно ответил Ярослав, так как раз в это время обнаружил котлеты.

– А что же ты кушаешь?

– Ой, да есть у меня немного денег. Мне Модест Фёдорович на карманные расходы давал.

Я всё никак не мог понять, как же он без денег, голодный, сидит в этой общаге уже сколько времени, и поэтому прицепился с расспросами. Ярослав долго отнекивался, делал очень занятый вид и изображал, что всё хорошо, но я всё-таки настоял и заставил его рассказать, что же произошло на самом деле и почему он теперь проживает в общежитии.

Дело оказалось довольно банальным. В общем, Модест Фёдорович целыми днями пропадал на работе, а Ярослав оставался дома с Машей. Когда его только-только взяли под опеку, Маша к этому отнеслась очень даже благосклонно и, наоборот, приветствовала такую идею. Но действительность превзошла ожидания. Одно дело – быть благородным опекуном, спасителем сироты, и совсем другое – оказаться матерью несовершеннолетнего подростка, практически взрослого парня, да ещё и одарённого, с острым умом, и с непростым характером.

Всё началось с первых мелких стычек. С того, что Ярослав увлекался раскрашиванием Букета Фаины Георгиевны в разные цвета. Таким вот образом он экспериментировал с разными видами красителей для шерсти. Я-то сначала думал, что он просто как художник любит раскрашивать животных, но оказалось, что всё-таки это склонность к химии.

Маша невзлюбила Букета сразу, как только увидела. И когда Ярослав пару раз притащил собаку к себе в комнату, она выставила Букета вон вместе с Ярославом. Грянул скандал. Затем слово за слово, плюс добавились ещё какие-то просчёты Ярослава, и в результате Маша сильно на него озлобилась.

Гром грянул через неделю. Когда Модест Фёдорович ушёл на работу: Маша поставила Ярославу категорическое условие, чтобы тот выметался из квартиры. Ярослав не стал с ней спорить, а она просто выставила его вещи за пределы квартиры и захлопнула дверь прямо перед его носом.

Таким вот образом Ярослав оказался в общежитии. Хорошо, сообразил сюда прийти, пожаловаться коменданту, старому ветерану, который не хотел сидеть дома и подрабатывал в общежитии, о своём сиротском положении, и тот пустил его под свою ответственность.

А Модесту Фёдоровичу Машенька наврала о том, что Ярославу нужно уже заселяться в общежитие, потому что у них началась производственная практика. Мулин отчим, хоть и был умнейшим человеком, академиком, в бытовых и жизненных вопросах оказался сущим ребёнком. Поэтому всю ту лапшу, которую Маша щедро и обильно навешала ему на уши, он воспринял практически как норму.

Таким образом, Маша в очередной раз победила, а Ярослав стал жить в общаге.

– Пошли жить ко мне, – сказал я, – мы с Дусей сейчас в четырёхкомнатной квартире вдвоём. Я все дни на работе. Тебе никто вообще мешать не будет. Не нужна тебе эта общага.

– Нужна, – сказал Ярослав, – здесь будут жить все ученики из интерната. Вместе урок учить легче. Я боюсь отстать от них сильно.

Я понял, что спорить тут бесполезно и взял у него обещание, что он будет на выходные приходить к нам. Оставил ему денег и отбыл. Надо будет рассказать Дусе, какой он тут голодный бедняжечка, так что она сама каждый день к нему ходить будет и еду носить.

Но какая Маша!