Текст книги ""Фантастика 2025-167". Компиляция. Книги 1-24 (СИ)"

Автор книги: Виктор Точинов

– Откуда ты знаешь, что я за борщ пришёл спрашивать?

– Он пахнет на всю квартиру, – ухмыльнулся Ярослав, отодрал последнюю фотокарточку с томной толстопопой девицей в корсете, чулках и такой короткой юбкой, словно её и не было, и сунул обе кучки все себе за пазуху, – догадаться нетрудно.

– Тогда пошли, – согласился с его логикой я, – а то Дуся сейчас прибежит.

Мы вернулись ко мне в комнату и, пока Дуся хлопотала над голодной сиротинушкой, подсовывая ему лучшие куски, я завёл разговор:

– Ты знаешь, зачем баба Варвара тебя здесь оставила?

– На перевоспитание, – хмуро буркнул Ярослав и подул на ложку с густым ярко-бордовым борщом, где между золотистыми жиринками плавали белые капельки сметаны.

– Всё верно, – вздохнул я.

– Ну так перевоспитывай, – и себе вздохнул Ярослав, причём вздохнул подчёркнуто обречённо и демонстративно сокрушённо отодвинул миску с борщом. И даже ложку отложил, мол, поесть ребёнку спокойно не дадут, ироды.

Но я эти манипулятивные техники и сам хорошо знаю. Тем более, я прекрасно видел, что борщ всё равно в ближайшее время есть нельзя – сильно горячий.

– Я не считаю, что тебя надо перевоспитывать, – сказал я.

Лицо у Ярослава вытянулось.

– Ты – талантливый парень, – продолжил я.

Ярослав скептически фыркнул и закатил глаза, но я сделал вид, что не обратил на этот демарш никакого внимания, и спокойно продолжил:

– У тебя есть два варианта развития твоей жизни. Первый вариант – это продолжать валять дурака, красить Букета зелёнкой, йодом и синькой. Ещё, кстати, марганцовкой тоже можно попробовать…

Ярослав заинтересованно насторожился.

– Но тебе уже пятнадцать лет…

– Четырнадцать, – перебил меня Ярослав.

– Пусть четырнадцать, – равнодушно пожал плечами я, – но три-четыре года пробегут очень быстро. И ты станешь взрослым. И останешься в родимом селе, возле Варвары Карповны и Петра Кузьмича. Будешь работать в колхозе. Может быть даже трактористом. Или на комбайне. А, может, всего лишь коров пасти будешь. Думаю, в колхозе стадо большое, так что работа тебе найдётся. Женишься. На доярке или телятнице. А, может, если повезёт – на фельдшерице или почтальонше. Пойдут дети. Заведёте корову, уток и поросёнка. Будешь летом копать огород, зимой пить самогон. Пока не состаришься и не умрёшь…

– А второй вариант? – спросил Ярослав уже более заинтересованно.

– Ты возвращаешься в деревню. С тобой поедет Жасминов. Он – городской житель. Очень неприспособленный к деревне. От слова «вообще». Но при этом – он талантливый оперный певец. Очень опытный. Пётр Кузьмич возьмёт его завклубом или просто в спектаклях в клубе играть. Ты можешь постараться с ним подружиться. Помочь ему адаптироваться в деревне. Причём постараться задружиться так, чтобы он тебя тоже брал во все эти спектакли играть. Пусть он тебя научит правильно петь. Правильно играть роли. Это трудно, если правильно, чтобы зрители верили. Чтобы дарить эмоции.

Ярослав слушал, затаив дыхание.

– Потом ты отслужишь в армии и приедешь сюда, к нам. Мы поможем тебе поступить в театральный ВУЗ. Или в Щуку. И ты станешь актёром. Или певцом. Или художником. Или скульптором. Кем захочешь. Будешь жить в Москве, заниматься творчеством. Но тебе для этого нужно перестать заниматься ерундой – заборы в маки разрисовывать, собак выкрашивать…

– Я понял, – неожиданно серьёзно кивнул Ярослав. Немного помолчал и добавил, – а в цирке я смогу работать?

– Смотря кем, – честно ответил я, – если эквилибристом, то, увы, нет. Ты уже старый начинать, они же там с самого раннего детства готовятся. Но кем-то другим – вполне.

– Старый, – хихикнул Ярослав и снова стал серьёзным, – я клоуном хочу быть, дядя Муля. Это если в цирке. Или директором кукольного театра. Как Карабас-Барабас.

– Это всё реально, – сказал я.

– А как мне в этом поможет дружба с дядей Орфеем и оперное пение?

– Потому что на вступительных экзаменах это всё сдают. Многие из деревень приезжают, не умея правильно петь и играть, и срезаются на этом. А ты будешь подготовлен.

– А дед меня разве не может научить? – спросил Ярослав, имея в виду Печкина, – он в театре играл!

– Он самоучка, – пояснил я, – просто от природы талантливый. А тебе академическое образование надо. Знание методик и техник.

– Я постараюсь, – серьёзно кивнул Ярослав и по его мечтательному взгляду я понял, что он постарается однозначно.

Вот и ладненько.

А утром я пришёл на работу, первым делом показался перед коллегами, заскочил к Козляткину и отпросился на час «по делам». Тот только рукой махнул.

Забежала довольная и аж искрящаяся от радости Оля и показала мне газету «Советское искусство».

– Смотри! – хихикнула она.

Я развернул и расплылся в улыбке:

– Замечательно! Ты просто молодец, Оля!

На последней странице, сразу после статьи «Народное зодчество Верхнего Поволжья» было напечатано большое объявление:

«Открыт набор артистов театра для игры в четырёхактной пьесе „Чернозём и зернобобовые“. Автор – драматург Бубнов Иммануил Модестович. Обращаться в театр Глориозова».

– Вечером газета вышла! – похвасталась она.

– Спасибо, буду должен, – расплылся в улыбке я.

Очень довольная собой Ольга ушла, а я сообщил Ларисе, что уйду на часик по поручению Козляткина, сам же со всех ног помчался в милицию спасать Жасминова.

Только я вышел на улицу, не успел ещё даже выйти за ограду, как раздался крик:

– Сдохни, тварь! – и на меня с ножом бросился разъярённый Эмилий Глыба.

Глава 13

Званый ужин для узкого круга лиц явно удался на славу.

Надежда Петровна хищным коршуном отслеживала любые пожелания гостей. Так ведь и гости были не простые: Иван Вениаминович Котиков, глава семейства, его супруга – Ангелина Степановна и дочь Таня, только-только прибыли из-за железного занавеса, аж из самой полубуржуйской Варшавы, и удивить их московской хлебосольностью было ох как непросто. Но Надежде Петровне удалось.

И дело было даже не в том, что подключённая к кулинарному процессу Дуся расстаралась вовсю, и даже не в том, что Павел Григорьевич решил поразить воображение почти буржуйских гостей и показал свою коллекцию якутских драгоценных минералов, настоящий шаманский бубен и целую дюжину ножей с резными ручками на мамонтовой кости. Дело было во мне.

Потому что гвоздём программы стал именно я.

И не потому что Иван Вениаминович и Ангелина Степановна присматривали себе в моём лице потенциального зятя.

Вовсе нет.

А всё дело в том, что слухи по Москве расползаются, увы, быстро.

– Но как он смог угадать, когда ты выйдешь из здания, Муля⁈ – ахнула Ангелина Степановна, высокая тощая женщина, ещё не растерявшая былой красоты и активно молодящаяся с помощью импортной косметики, – я так понимаю, было только начало рабочего дня, правильно?

И она повернулась к супругу за подтверждением.

Супруг Ангелины Степановны, Иван Вениаминович, напротив, был невысоким, крепко сбитым мужчиной с небольшой седоватой бородкой клинышком и залысинами на голове.

– Да-да, – согласно кивнул он и Ангелина Степановна просияла.

– Как он рассказал в милиции, он просто сидел возле входа и ждал меня, – пояснил я, – и собирался сидеть так хоть весь день.

– Но зачем⁈ – всплеснула руками гостья, так, что массивные золотые браслеты с крупными алыми камнями, сердито звякнули.

Надежда Петровна метнула завистливый взгляд на эти браслеты и украдкой вздохнула. У неё было много (точнее очень много) украшений, и золотых, и разных, но вот конкретно таких вот браслетов – не было. И я теперь представляю, чем будут Адиякову выносить мозг в ближайших полгода.

– Я опубликовал в газете объявление о том, что собираюсь поставить в театре пьесу «Чернозём и зернобобовые» под своим авторством и объявляю кастинг для актёров…

– Кастинг? Что это? – не поняла Надежда Петровна и вопросительно посмотрела на меня.

Чёрт! Постоянно забываю, что некоторые слова, привычные мне в том мире, здесь ещё не знают.

– Это отбор нужных актёров на роли из всех претендентов, – пояснил я и добавил, – английское слово.

– Это неэтично пользоваться английскими словами, если есть наши советские слова, – на всякий случай с категорическим видом покачал головой Павел Григорьевич.

– «Чернозём и зернобобовые»! Ужас какой! – возмущённо всплеснула руками Надежда Петровна, – Муля! Мы воспитывали тебя на поэзии Серебряного века! Ты рос под сказки Пушкина! И вдруг какие-то зернобобовые! Это ужасно, Муля! Есть же вечные темы! Любовь, дружба, предательство, тоска по Родине, в конце концов! Нет, ты взял зернобобовые! И чернозём!

Мда, это Мулина мамашка не знает, что зернобобовые – это ещё нормальный вариант, ведь там на выбор была и вторая пьеса, про свиноводство. Но вслух я этого, само собой, не сказал.

– Но ведь были когда-то писатели-почвенники… – невпопад попытался разрядить обстановку Адияков, но его попросту проигнорировали. На кону сейчас было большее.

При этом, Надежда Петровна, не отнимая тонких, унизанных перстнями пальцев от висков, незаметно, между делом, проследила как Дуся внесла большую фарфоровую миску с голубцами и проследила, чтобы та поставила её ровнёхонько по центру.

– А мы свою Танечку растили под сказки Салтыкова-Щедрина. Иван Вениаминович считает, что они развивают ребёнка гораздо лучше… – тут же похвасталась Ангелина Степановна.

– Безусловно, – чуть скривилась Надежда Петровна, пока ещё сдерживаясь, но всё равно не выдержала и добавила, – а вот мой отец, знаменитый академик Шушин, так он считал, что только сказки Пушкина полезны для развития ребёнка…

– Так я не понял, а почему этот Эмилий Глыба набросился на тебя из-за пьесы? Да ещё и с ножом? – нахмурился Иван Вениаминович и с ювелирной точностью перевёл грозивший уйти в педагогические дебри разговор в интересующую его сторону, – что плохого в постановке пьесы на острую социальную тему и великом сталинском проекте? Он что, осуждает?

При этом его голос поник до шёпота.

– Нет, – покачал головой я, – дело в том, что это была его пьеса, Эмилия Глыбы. Это он её написал. Как правильно сказала моя мама, я воспитывался на классике и подобный бред написать просто не в состоянии…

В комнате моментально воцарилась абсолютная тишина.

На меня уставились изумлённо все, даже Танечка, которая всё это время сидела с высокомерным видом и вяло, через силу, изредка снисходила ковырять в тарелке пару листочков салата и ещё какую-то зелень, не унижаясь до котлет и голубцов. За что Дуся бросала в её сторону гневные взгляды, которые Танечка игнорировала с воистину ледяным спокойствием Снежной королевы.

– Но, Муля! Как ты мог взять чужую пьесу, даже такую отвратительную, про зернобобовые, и выставить её под своим именем!! – ахнула Надежда Петровна.

А все посмотрели на меня с осуждением.

– Это называется «плагиат», молодой человек, – осудил меня Иван Вениаминович. – и, в былые времена, за такое вызывали на дуэль.

Все приумолкли, вспоминая былые времена. Которые знали исключительно по рассказам родителей и старших родственников.

– Да разве же я спорю? – пожал плечами я, – тем более, что чужого я никогда не брал. Наоборот. Мне пришлось это сделать, чтобы отобрать у него то, что как раз украл он.

– Как?

– Ты о чём?

– Ничего не понимаю! – на меня посыпались вопросы, как из решета.

– Да вот так, – и я, не жалея красок, рассказал, как Эмиль Глыба своими жалостливыми рассказами выманил сталинскую премию у пожилой актрисы. И что он сбежал от меня в окно, когда я пришёл к нему выяснять, зачем он ограбил несчастную старуху.

– И вот когда он выпрыгнул в окно, мне не оставалось ничего другого, как забрать все его рукописи с собой в надежде, что он сам выйдет на меня, чтобы отобрать всё обратно. Но он не вышел. Трусоват оказался. Это же не несчастных одиноких старушек обирать. Вот я и придумал дать объявление, что буду ставить эту пьесу под своим авторством. Его честолюбие не выдержало, и он на следующее утро напал на меня, – закончил рассказывать историю я,

– Это так романтично! – всплеснула руками Танюша. А Ангелина Степановна и Надежда Петровна с пониманием переглянулись.

– И вот чем ты думал, Иммануил! – возмутился Адияков, – он же мог и убить тебя!

– Не должен был, – отмахнулся я, – я, если что, пару безотказных приёмов знаю.

– Но у него же был нож! – воскликнула Ангелина Степановна, – это безрассудное мальчишество, Иммануил!

– Во дворе курили мои коллеги. Так что мы втроём сразу скрутили его и отвели в милицию. Там почти рядом, – пояснил я.

Но рассказывать о том, что заодно я заступился за Жасминова и отдал справку о месте его работы и его сразу выпустили – не стал. Незачем им знать такие подробности. Зато хорошо, что завтра Жасминов с Ярославом уедут вечерним поездом к Ложкиной и Печкину. И я буду за них спокоен.

– Он же мог тебя убить, Муля! – возмущённо воскликнула Надежда Петровна, между тем с гордостью поглядывая на остальных, мол, видите, какой у меня сын.

– А почему вы за неё, ну за эту женщину, вступились? – заинтересованно спросила Таня.

– Понимаете, Таня, ведь эта пожилая актриса несколько дней из-за этого не ела и чуть не умерла от горя и физического истощения. Она просто легла на кровать, отвернулась к стене и приготовилась умирать. Представляете? Если бы её домработница не пришла ко мне, я бы даже и не узнал об этом!

Таня, Ангелина Степановна и Надежда Петровна синхронно ахнули.

– А что это за актриса? – спросил Иван Вениаминович, – я театральный мир неплохо знаю…

– Фаина Георгиевна Раневская, – сказал я и добавил, – только между нами это. Сами понимаете, уязвлённая гордость…

– Хорошая она актриса, – с важным видом эксперта кивнула Ангелина Степановна и торопливо добавила, – помнишь, Ванечка, как мы в прошлом году, когда ты из Белграда приехал, ходили в театр на спектакль с её участием? «Шторм» называется. Ты ещё тогда сказал, что кроме её игры там больше смотреть нечего?

– А наш Муля скоро едет в Белград! – не преминула похвастаться Надежда Петровна, – он руководит съемками первого советско-югославского фильма! Его даже сам Иосиф Виссарионович одобрил!

– Вот даже как? – кажется впервые Иван Вениаминович посмотрел на меня с интересом и явно одобрительно.

– Ну, мама, ну вот зачем ты так говоришь? – укоризненно и с должной скромностью я посмотрел на Надежду Петровну, в душе ликуя, как хорошо пошёл разговор, – я не руковожу съемками фильма. Я только написал, с помощью других артистов, сценарий. Режиссёром будет Йоже Гале, это югославский режиссёр. А я руковожу проектом. Это – разные вещи!

– А почему разные? – захлопала длинными ресничками Танечка. Этот разговор о знаменитостях и фильмах ей очень нравился. Когда она шла в гости, то явно не ожидала, что скучный московский «сын маминой подруги» вдруг окажется таким вот: заграничный фильм, знаменитые актёры, съемки, софиты, богема, аплодисменты и восторг толпы… флёр таинственности и шика. Такое Танечка очень даже любила. И хотя родители её из дома почти не выпускали, но её туда тянуло всегда.

– Потому что я занимаюсь скучными делами – смета, состав актёров, место для съемок и так далее. Никакой романтики.

– Смета советско-югославского фильма по-вашему неромантично? – хохотнул Иван Вениаминович, и они с Адияковым понятливо переглянулись.

И тут я понял, что общий язык с Котиковым найти смогу.

Когда дошло до перемены блюд перед десертом, мужчины вышли, как водится, покурить и выпить коньяка, на кухню (специальных курительных комнат, как в былые времена, в советских квартирах, само собой не было). Я, естественно увязался следом, игнорируя красноречивые взгляды Надежды Петровны, которая прямо мечтала, чтобы я остался с ними и послушал, как Танечка читает собственные стихи.

Нет, мне такого добра не надо. Даже из вежливости. Хватит с меня «Чернозёма и зернобобовых».

На кухне мы закурили, а Адияков разлил всем по хрустальным рюмкам тягучий тёмно-медовый коньяк.

– Это коллекционный марочный коньяк, – похвастался он, – мне один знакомый подарил. Сейчас таких уже не делают.

– А в Праге меня угощали винтажным коньяком пятидесятилетней выдержки, – не ударил в грязь лицом Иван Вениаминович, – вот где вкус и аромат!

Павел Григорьевич помрачнел: Прагу крыть было нечем.

– Отец, у тебя же есть наливка, которую Дуся на персиковых косточках настаивала, – пришёл отцу на помощь я, – держу пари, Иван Вениаминович, что вы такое не пробовали никогда, и эта наливка даст сто очков даже пятидесятилетнему коньяку из Праги!

– Не может этого быть! – загорячился Котиков, – ничто не сравнится с такими коньяками! Ты просто не пробовал и не знаешь!

Эх, если бы Иван Вениаминович только знал, что я пробовал. Правда в том, моём мире.

– А вот вы попробуете и сами скажете! – усмехнулся я.

Котиков с интересом посмотрел на Адиякова.

– Бутыль с наливкой в подвале. Десять минут – и я принесу, – воодушевлённо сказал Павел Григорьевич и, довольно крякнув, отправился за наливкой в подвал дома. Я точно знал, что Надежда Петровна эту наливку просто так трогать ему не разрешала. Но тут такой замечательный повод. Негоже дорогому гостю отказывать. Тем более, вдруг сватом станет.

Мы с Котиковым остались на кухне одни.

– А теперь говори, Иммануил, зачем отца отослал? – понятливо усмехнулся он и проницательно посмотрел на меня.

Я не стал строить из себя скромную пятиклассницу, тем более в любой момент на кухню могли прийти, поэтому сразу сказал:

– Мне нужно устроить встречу Фаины Георгиевны Раневской с её сестрой. Сестра живёт в Париже. Как это можно сделать, и чтобы аккуратно?

– Хм… – задумался Котиков, – вот это ты озадачил… хотя есть варианты. Но пока я не готов тебе что-то конкретное сказать. Нужно посмотреть, что там и как, – обтекаемо ответил он и хитро посмотрел на меня, – ну, и ты же, я вижу, парень неглупый, и понимаешь, что такие вещи просто так не делаются?

Я кивнул:

– Понимаю.

– Давай тогда – «за понимание» и выпьем, – Котиков поднял рюмку, мы чокнулись и выпили, закусывая тоненькими ломтиками посыпанного шоколадной крошкой лимона, которые оставила нам на блюдечке предусмотрительная Дуся.

– А вообще, я тебе так скажу, люди неблагодарные, – продолжил развивать мысль Котиков, – им делаешь добро, а когда нужно что-то в ответ, они или забывают. Или вообще во врагов превращаются.

– Во мне можете не сомневаться, – твёрдо сказал я, – если хотите, я даже расписку вам напишу.

– Да ты что, Муля! – возмутился Котиков, – как раз в вашей семье я нисколько не сомневаюсь. Мы же с твоей мамой росли вместе.

Я удивлённо на него посмотрел.

– Да-да, наши родители ведь дружили. Периодически ходили друг к другу в гости. Иногда брали и нас, детей. А ещё у нас были рядом дачи, в деревне. Так что в порядочности вашей семьи я даже не сомневаюсь. Старая косточка, как говорится.

Он хохотнул одному ему понятной шутке и лихо хлопнул ещё рюмашку коньяка. Мне не предложил. Но я не обиделся.

– Есть ещё второй вопрос, – сказал я.

– О! Да ты, я вижу, парень не промах! – пьяненько погрозил мне пальцем Котиков, но дружелюбно. – Ладно, говори…

– Расскажите мне, как жить нашим за границей? Что можно делать, что нельзя?.. – начал перечислять я, – особенно меня интересует, сколько валюты можно менять? И где брать, если не хватит? Нам же будут какие-то суммы на личные расходы выделять, как я понимаю? И в каком количестве можно перевозить через границу вещи? И какие вещи можно, а что нельзя?

В общем, я набрасывал и набрасывал вопросы, пока Котиков не рассмеялся. Отсмеявшись, он вытер глаза и сказал:

– Так, Муля, стоп! Чтобы ответить на все твои вопросы под номером «во-вторых», одного этого вечера не хватит. Тем более, сейчас бабы прибегут и Танькины стихи слушать потянут. Давай лучше сделаем так – приезжай-ка ты к нам в субботу на дачу. Поедим шашлыков, хлопнем по рюмашке. И поболтаем. И я там тебе всё расскажу.

Когда вернулся Адияков, мы уже обо всём договорились.

И, к слову говоря, вкусом дусиной наливки Иван Вениаминович был сражён наповал. В переносном смысле, конечно же. Мы же не алкашня какая-то, выпили по чуть-чуть и хватит. Потому что пришла Надежда Петровна и разогнала нас идти в комнату слушать Танечкины стихи.

Отвертеться не удалось, но всё равно я был чрезвычайно доволен.

Поздно вечером я вернулся обратно в коммуналку. Я был немножко пьян и почти счастлив. А что ещё для полного счастья человеку надо? Я молодой, у меня есть родители (причём аж два комплекта). У меня есть где жить, и есть работа. Более того, мне дали двухкомнатную квартиру с улучшенным комфортом, и я скоро еду в Югославию руководить съемками фильма. Великая Отечественная война шесть лет как закончена. А до новой ещё более семидесяти лет. И до развала СССР ещё целых сорок лет.

И вся жизнь у меня впереди.

Вот такой, окрылённый, мечтательно-задумчивый и чуть пьяненький, я вышел на кухню покурить.

На кухню вальяжно, переваливаясь на кривоватых лапах, вышел Букет. И был он сейчас до неприличия ярко-розово-фиолетового цвета. Словно эмо из моего мира.

– Ну, что, Букет, – сказал я ему, выпуская дым в форточку, – вот уедет завтра Ярослав в свою деревню, кто тебя красить в зелёный цвет будет? Так и останешься вонючкой.

– Я не уеду, – раздался голос Ярослава из коридора и через миг он вошёл на кухню.

– В смысле не уедешь? – даже не понял сразу я, – я уже билеты вам с Орфеем купил.

– Я передумал, – пожал плечами Ярослав. – Здесь останусь.