Текст книги ""Фантастика 2025-167". Компиляция. Книги 1-24 (СИ)"

Автор книги: Виктор Точинов

Соавторы: ,Оливер Ло,А. Фонд,Павел Деревянко,Мария Андрес
сообщить о нарушении

Текущая страница: 140 (всего у книги 350 страниц)

– Раневская что ли? – удивился Козляткин.

– Ага, я ей в театре Глориозова роль выпросил, – сказал я скромно.

– Так это для этого ты у меня финансирование из Большого просил перекинуть?

Я скромно кивнул.

– Ну, ты, Муля, и жук, – покачал головой Козляткин, – надеюсь, ты хоть знаешь, зачем это делаешь?

Я знал. Поэтому опять кивнул со скромным достоинством.

А Козляткин спросил:

– Кстати, как там дела продвигаются по поводу твоего обещания?

– Уже скоро, – сказал я, прикидывая, через сколько я свалю в Цюрих.

– Ты мне срок конкретно скажи, – велел Козляткин.

– Конкретно? – изобразил задумчивость я, – хорошо, скажу. Только давайте я завтра отвечу. Уточню и отвечу.

– Иди уже, – проворчал Козляткин, – и завтра я жду ответ. Конкретную дату.

А по дороге я заглянул к девчатам, в отдел, где работала кареглазка.

– Как дела, красавицы? – спросил я.

Я шел туда с конкретной целью узнать, не замышляет ли что комсорг. И почему это вдруг притих Барышников. Что-то мне это затишье не очень нравилось.

Девчонки встретили меня радостно:

– Муля пришел! – обрадовались они. А одна, веснушчатая такая, сказала:

– А когда у нас занятие опять будет?

– Вы же видите, как комсорг под меня копает, – деланно вздохнул я и посмотрел на них с неприкрытой печалью, – я бы и рад, но сами видите. А жаль. Хотел с вами поговорить о важной теме.

– Какой? – зажглись глаза у девчонок.

– Как стать красивее за неделю, – сделал жёсткий вброс я, а потом безжалостно растоптал трепетную мечту грязными сапогами, – поэтому уж извиняйте. Не мне с комсоргом тягаться. Я так-то ещё и в Партию потом вступать хочу. А он мне может характеристику испортить.

Девчата загалдели. Некоторые начали канючить. Но всех захватила эта тема.

– Нет, нет, даже и не просите, – категорически сказал я, – сказал, не буду – значит, не буду. А второй темой я хотел вам рассказать о том, как стать легендой в своей сфере.

Шум поднялся такой, что в кабинет заглянула какая-то пожилая тётка и шикнула на них.

А они всё не могли успокоиться.

– Мулечка, миленький, ну расскажи-и-и-и… – канючили они.

Но я был неумолим:

– Простите, девушки, с комсоргом связываться я не хочу. Сами понимаете. Так что и третью тему о том, как правильно исполнять свои мечты, чтобы они сбывались, я вам тоже не расскажу. Извините…

Уж этого девушки стерпеть не смогли.

Когда возмущённые вопли утихли, кареглазка сказала категорическим голосом:

– Товарищи! Так дальше нельзя!

В кабинете опять начался шум и хай. В стенку требовательно постучали.

Девчата чуть притихли, а веснушчатая сказала:

– Ты правильно, Оля, говоришь! Но только как надо? Куда нам против комсорга браться?

Опа, а кареглазку-то зовут Оля, значит. И я продолжил дальше греть уши (приятно было наблюдать, как мой запущенный информационный вброс сейчас похоронит комсорга).

И кареглазка вдруг заявила:

– Вот что я вам, девчата, скажу! Нужно с ним разбираться! Когда у нас перевыборы? Где Надя?

– Здесь я, – пискнула какая-то мелкая белобрысая пигалица.

– Ты у нас секретарь, протоколы пишешь по комсомольским собраниям, когда перевыборы?

– Так были уже, – опять пискнула она.

– Как это были? Когда?! – налетели на неё девушки.

– Так это… были… – заюлила пигалица, и глазки у неё забегали.

– Когда были перевыборы, Надя? – категорическим тоном спросила кареглазка Оля.

– Так он сказал, что ради этого неохота отдельно собираться. Всё равно каждый год одно и то же. Никто не захочет. Вот мы и оформили всё задним числом...

– Задним числом?! – опять завозмущались девушки.

А Оля сказала:

– Вот что, Надя, давай-ка назначай комсомольское собрание. Внеочередное.

– Так комсорг же назначает дату, – пролепетала Надя, – а в этом квартале уже все запланированные собрания были.

– Ничего страшного, – спокойно и резко сказала Оля, – соберём внеочередное комсомольское собрание. Инициированное от нас. Правильно, девчата?

Девчата зашумели, что, мол, правильно.

– А что в повестке писать? – пискнула Надя.

– Перевыборы комсорга, – жёстко сказала Оля. – Соберёмся и единогласно выберем Мулю.

– А комсомольцы из других отделов? – спросила шатенка с двумя хвостиками.

– Проведём с ними подготовительную работу, – жёстко ответила Оля, и обсуждения были закрыты.

Я брёл по коридору и думал: радоваться мне или печалиться? Всё как-то завертелось, а мне скоро в Цюрих. И не успею я побыть комсоргом, и не наведу я тут свои порядки. Хоть бы Фаине Георгиевне успеть помочь. Но здесь я не очень переживал: если что, я и оттуда ей помогу. Ещё лучше помогу. Выведу на европейский кинематограф.

Насколько я помнил по книгам, которые читал о ней в том, моём мире, она знала несколько иностранных языков. Французский и немецкий так точно. Насчёт английского я не знаю. Но даже этих двух языков вполне достаточно, чтобы сделать блестящую карьеру.

Из режиссёров, я посмотрел картотеку у Оли, самыми известными были – Дуров, Еланская, Волчек, Радлов, Завадский, Товстоногов, Плучек, Монастырский, Любимов, Ефремов, Эфрос, Охлопков, Лобанов, Шишигин и ещё пара человек. Я не смотрел карточки на режиссёров республиканских театров. Ну, не поедет же Фаина Георгиевна, к примеру, в Грузию или Киргизию играть в театре. Нет, ей надо тут, на месте начинать блистать в главных ролях.

Неожиданно я чуть не натолкнулся на Зину. Она несла какие-то пухлые папки, бумаги. От столкновения всё это добро вылетело у неё из рук и веером рассыпалось по полу.

– Бубнов! Осторожнее! Смотри, куда прёшься! – сердито выпалила она, и бросилась собирать бумаги.

– Ой, Зина, извини, задумался, – покаялся я и помог ей собирать папки.

– А что это ты такой задумчивый ходишь? – насмешливо фыркнула она.

Я посмотрел на неё. Зина преобразилась кардинально. После того, нашего разговора, она сделала себе причёску в стиле «Мерилин Монро», пошила строгий костюм и выглядела для этого времени очень даже привлекательно и «по-импортному». Видимо, где-то в дамских журналах моделей насмотрелась. Но так-то она молодец.

– Что ты так смотришь? – чуть смутилась она.

– Хорошо выглядишь, – похвалил её я.

От моего комплемента Зина зарделась. Похвала ей понравилась.

– А давай в кино сходим? – неожиданно предложила она и с вызовом посмотрела на меня, мол, попробуй только отказаться.

Я слегка задумался, и тут мне в голову пришла отличная идея – я предложил ей другой вариант:

– В кино? Ну, кто же в кинотеатре такую красоту увидит, Зина, – сказал я медовым голосом, демонстративно рассматривая её, – у меня есть идея получше.

– Что ты уже задумал, Бубнов? – подозрительно посмотрела на меня Зина.

– Ничего такого предосудительного, – пожал плечами я, – давай сходим. Только не в кино, а в театр. И не сегодня, а через пару дней. Ты же тайны хранить умеешь?

Зина вскинулась, её глаза сверкнули любопытством. Ну, какая женщина не любит тайны? Покажите мне хоть одну, которая при слове «тайна» сохранит равнодушный вид.

– А что? – еле сдерживая любопытство, спросила она.

– В общем, слушай, скоро в театре Глориозова будет премьера спектакля по пьесе Островского. И я хочу подговорить его пригласить туда всех режиссёров. И потом, после премьеры, чтобы он закатил праздничный ужин. Бенефис всё-таки. И вот туда бы я с тобой сходил. Сначала на премьеру, потом в ресторан. Как ты смотришь на то, чтобы вечерок провести в такой вот компании? И да, несколько актёров тоже будут.

Глаза Зины затуманились. Но, пока она отходила от новости, я добавил:

– Только никому не говори, а то желающих пойти со мной набежит, сама понимаешь. Девчата у нас шустрые.

Зина понимала.

– И платье нужно такое… театральное, – отрешённо добавил я и спросил, – за пару дней что-нибудь найти успеешь?

Зина кивнула, её мысли улетели от меня далеко, и сейчас она обдумывала только одно, где взять такое платье, чтобы поразить всех.

– И ты у меня должна быть самая красивая, – мстительно добавил я, – чтобы затмить и Орлову и остальных.

Зина ахнула и «сделала стойку». Теперь я был точно уверен, что уж она расстарается. В общем, мы договорились, и я пошел работать чрезвычайно довольный собой.

Конечно же, сразу после работы я отправился к Мулиным родителям – Надежде Петровне и Павлу Григорьевичу.

Нужно было узнать, как там продвигаются мои дела с отъездом в Цюрих.

По дороге я зашел в кондитерскую и купил очень вкусный с виду и по запаху кекс с изюмом, взял килограмм мармеладных конфет и битый шоколад ломом.

В общем, что было, то и взял.

У Адияковых меня встретили неприветливо. Не помог ни изумительный кекс, ни мармеладки, ни даже битый шоколад ломом. Надежда Петровна смотрела волком, а Павел Григорьевич прямо сразу заявил:

– Муля! Как ты мог?!

– Что? – не понял я (я честно попытался вспомнить, где опять накосячил, но в последнее время у меня столько всего произошло, что я так и не смог вычислить причину их недовольства). Ну да ладно, сами потом скажут.

И Адияков долго ждать себя не заставил, вывалил претензию сразу:

– Ты зачем на свадьбу к Бубнову ходил? Мать, когда узнала, так расстроилась. Всю ночь проплакала. Как ты мог?

Я пожал плечами и ответил честно:

– Я изначально и не скрывал, что пойду туда.

– Муля! Это предательство! – вскричала Наденька и зарыдала, заламывая руки, – мой сын совершил предательство! С ума сойти! Дожили!

– Да в чём предательство? – удивился я, – сходил на свадьбу к человеку, который вырастил меня с пелёнок.

– Не смей! – побагровел Адияков, – если бы не обстоятельства…

– Но обстоятельства сложились именно так, – перебил его я, – именно так, а не иначе. Поэтому я посетил свадьбу отчима и его новой жены. Не вижу тут ничего ужасного и предосудительного.

– Ты не должен был… – продолжала истерить Наденька.

– А не ты ли сама, мама, заставила меня помириться с ним? – перешел в нападение я. – Не ты ли сама просила меня его поддерживать?

– Это другое…

– Не пойму, в чём другое? – удивился я, – ты ушла к отцу, бросила отчима. А теперь он женился на другой женщине. Всё справедливо. Ты живёшь с другим мужчиной. Почему же он не может жить с другой женщиной?

От моей логики у Надежды Петровны случился эсхатологический ступор, она беспомощно посмотрела на Адиякова и пролепетала:

– Паша, скажи ему…

– Ты поступил подло по отношению к матери, сын! – мрачно проговорил Адияков.

Кстати, разговаривали мы на пороге и в дом меня не пригласили.

И я понял, что мне крышка. Но, на всякий случай спросил:

– Я так понимаю, что в Цюрих я уже не еду, да?

– Правильно понимаешь, – сердито проворчал Адияков, и я понял, что до этого момента вся эта жизнь с калейдоскопом неприятностей – это всё были цветочки…

Глава 24

Сегодня театр Глориозова сиял во всём своём великолепном и только что отремонтированном блеске: новёхонькие бархатные кресла, цвета «серизовый» (так, во всяком случае, объяснил мне Глориозов. Но я бы его назвал «блоха в обмороке». Хотя, как по мне, это обычный красный, но с каким-то застиранным оттенком, что ли. Однако деятелям искусства видней), хрустальная люстра размерами с небольшой трактор вместе с зернотуковой сеялкой (и стоимостью в годовой бюджет любого приличного колхоза), на стенах лепные золотые узоры – всё дышало роскошью эпохи императорских премьер и хитрожопости Глориозова.

Зрители, все в вечерних туалетах, с отглаженными, стоячими от крахмала воротничками, дамы в легкомысленно нарядных «театральных» платьях, обязательно с театральными биноклями цвета слоновой кости (даже если в первом ряду, ибо так же принято) и программками. Некоторые – с цветами. Все перешёптывались, трепетно улыбались, находились в предвкушении, раздуваясь от гордости. Остро пахло всевозможными одеколонами, духами «Красная Москва» и ещё какими-то французскими ароматами, пудрой и восторгом.

Эмоции захлёстывали.

А эмоции, подогретые игристым, так захлёстывали вдвойне. Невзирая на то, что в буфете даже лимонад был по цене коньяка. Но не каждый же день такое!

Что бы кто ни говорил, а поход в театр для любого рядового гражданина – всегда событие. И повод для гордости, чтобы потом, как бы между делом, похвастаться на работе: «А вот мы вчера с супругой к Глориозову сходили. Да, на Островского. Сидели в третьем ряду, в середине. Мы с супругой никогда не сидим дальше четвёртого ряда». И хоть на самом деле третий ряд, это ой, как дорого, но нужно радоваться, что хоть такие билеты удалось урвать (зато потом будет чем хвастаться перед знакомыми).

Нынче же в театре непонятно отчего был аншлаг. Поговаривали, что даже иностранцы придут смотреть.

В первых рядах – сливки театрального бомонда: вооружённые блокнотами критики, приглашённые звезды театра и кино, партийные чиновники и прочие ответственные граждане. Глориозов поминутно вскакивал, радостно кивал, и бросался жать всем руки. Лицо его пошло пятнами. Нужно думать, что от восторга.

В самом первом ряду, потеснив критиков с партийными деятелями, сидели лучшие режиссёры, кого только удалось выловить. Когда я обрисовал ситуацию Глориозову (конечно же, в общих чертах, не уточняя, что делается это всё ради Фаины Георгиевны, а не для его амбиций. Он поначалу пришел в замешательство, растерянно замахал руками, мол, куда мне тягаться с Завадским, да с тем же Эйнзенштейном, но я его переубедил. И сейчас Глориозов, словно объевшийся сметаны кот, сиял от восторга и общего внимания).

Мы с Зиной аккуратно уселись на предназначенные нам места. Зина сегодня превзошла саму себя: голова в локонах, взбитых в тугую пену, кружевное алое платье в пол. И даже туфли сверкали стразами. Я чуть челюсть не уронил. Ну, где можно в повоенной Москве найти всё это? Хотя женщины могут и не такое, если нужно хорошо выглядеть.

– Ты сногсшибательна, – сделал я ей комплемент, ничуть не покривив душой.

Она улыбнулась загадочной улыбкой Моны Лизы и не ответила ничего. Сегодня Зина была королевой, богиней, неядой и благосклонно позволяла собой восхищаться простым смертным.

– Иммануил Модестович! – ко мне пробирался невысокий толстячок с мясистыми ушами, – позвольте засвидетельствовать вам своё почтение!

Он обозначил полупоклон и чуть прищёлкнул каблуком, словно заправский рыцарь.

– Прекрасно выглядите, – заявил он зардевшейся Зине и проворковал, – позвольте вашу ручку, барышня.

Облобызав Зине руку, он представился:

– Капралов-Башинский, Орест Францевич. Я режиссёр. Фёдор Сигизмундович сделал такой прекрасный ремонт в театре. Я в восторге. Говорят, что финансы перекинули с Большого? – он коротко хохотнул и впился требовательным взглядом в меня.

– Да, Фёдор Сигизмундович молодец, – сдержанно ответил я, – он так радеет за свой театр. Говорят, он еле-еле уговорил Фаину Раневскую сыграть в своём спектакле.

– Вы же будете на праздничном ужине? – с намёком спросил он, пропустив мимо ушей мою последнюю фразу.

– Безусловно, – кивнул я.

– Не уделите ли вы мне минуточку внимания на поговорить? – просительно произнёс Капралов-Башинский. – Нам с вами есть что обсудить, Иммануил Модестович.

Я не стал гнать настырного режиссёра. Послушаю, что он скажет.

Заверив его, что мы обязательно поговорим, я избавился от назойливого толстячка и посмотрел на Глориозова.

Тот, видя, что я разговариваю с Капралов-Башинским, аж извёлся весь. Он порывался подойти, но постоянно всё новые и новые гости мешали. Просемафорив мне о чём-то взглядом, он вынужден был примкнуть к нарядной группе, судя по всему ответственных товарищей с супругами.

Прозвенел третий звонок и все принялись устраиваться.

Представление началось.

Занавес поднялся под торжественные аккорды оркестра. Грянули басы, вздрогнула скрипочка, грозно рявкнул аккордеон. Перед нами на сцене предстала гостиная в стиле ампир: резная мебель, шелковые портьеры, роскошные канделябры и максимум блеска.

Зрители ахнули и впились глазами в артистов.

Сразу скажу честно: актёры играли всё же значительно ниже среднего. Аполлон Евгеньич Окаёмов был грузен, велиречив и периодически зачем-то срывался на визг. Никандр Семёныч Лупочёв был излишне суетлив, даже как для пожилого барина, швыряющего деньги направо и налево. Аполлинария Антоновна была скучна, как несолёный омлет. Остальные тоже не радовали.

Но тут вышла Зоя Окаёмова и все ахнули.

И я тоже ахнул.

Зоя мгновенно захватила внимание и так, что оторваться от неё было нельзя. Больше всего меня поразило, что даже с первого ряда и не скажешь, что эту роль играет немолодая уже женщина. Да, я имею в виду Фаину Георгиевну. Она преобразилась. Сейчас перед нами была не возрастная актриса в депрессии, а молодая женщина с язвительным умом и ранимой душой. Её голос, то насмешливый, то пронзительно грустный, виртуозно передавал противоречия героини.

В сцене объяснения с главным героем Раневская-Зоя Окаёмова уронила веер – жест, который позже критики назовут «гениальной случайностью». Зал замер, а потом взорвался бурными аплодисментами.

– Она так играет! – выдохнула Зина и посмотрела на меня блестящими глазами, полными непролитых слёз.

– Угу, – согласился я, размышляя, как завести разговор с режиссёрами так, чтобы получить максимальный результат.

В конце пьесы зрители не скрывали слёз.

– Как божественно играет Раневская! – шепнул сидящий рядом со мной режиссёр своему ассистенту. – Она переписала Островского! Новое прочтение. Изумительно! Находка! А Глориозов, сукин сын! Такой бриллиант отхватил!

– И ремонт вон какой отгрохал! – завистливо добавил ассистент язвительным голосом.

Когда спектакль закончился и артисты вышли на поклон, всё букеты, естественно, были собраны только Фаиной Георгиевной.

Она улыбалась, аж светилась от счастья. Остальные участники спектакля были с приклеенными улыбками и еле-еле сдерживались.

А после премьеры мы большой и шумной компанией закатились в ресторан. Глориозов расстарался на славу. Столы ломились от закусок и выпивки.

– Я хочу этот тост выпить за премьеру! – Глориозов подскочил и поднял бокал, – сегодняшний успех нашего театра войдёт в историю! За наш театр!

– И за Фаину Георгиевну, которая этот успех вам принесла! – немного язвительно добавил Попов.

Глориозов побагровел, но принял мажорный вид и салютнул ему в ответ бокалом.

Мы выпили.

– А теперь тост за Фаину Георгиевну! – ввернул Капралов-Башинский и опять многозначительно на меня взглянул, – за величайшую актрису всех времён и народов!

Сидящие по диагонали от нас Орлова и Марецкая скривились. А Леонтина Садовская фыркнула.

Я изволил этого не заметить, а вот Злая Фуфа увидела и расстроилась.

После спектакля она переоделась в своё лучшее платье, тёмно-лилового бархата, на воротничке зияла огромная жемчужная брошь. Она выглядела старомодно, и на фоне блестящих Орловой и Марецкой явно проигрывала.

– Что, Муля, я плохо выгляжу, да? – шепнула она расстроенно.

– Вы выглядите великолепно, Фаина Георгиевна, – без тени лукавства сказал я, – а платье и ваш внешний вид мы ещё подправим. Раз уж я ваш импресарио.

Гости пили и ели. Постепенно шум набирал обороты. Звон бокалов, звяканье столовых приборов, здравницы – всё это слилось в единый гул. Мужчины раскраснелись, и ослабили галстуки. Женщины стали вести себя более раскованно. Некоторые с любопытством постреливали глазками в мою сторону.

Зина видела это и хмурилась.

Но мне было всё равно на её недовольство. Я её сюда не для того привёл.

В любом обществе молодых воспринимают неоднозначно, с некоторой даже небрежностью и снисходительным высокомерием. Но вот к мужчине, у которого есть спутница, да ещё и эффектная, отношение меняется сразу. Конечно, Зина на роль эскорта не годилась совершенно, с её-то амбициями, но за неимением других вариантов, пришлось довольствоваться, чем есть.

– Фаина Георгиевна, – подсел к нам юркий сухопарый человек, – вы так чудесно сыграли! Я не мог отвести от вас взгляда!

Раневская хотела, по обыкновению, ответить что-то язвительное, но я предусмотрительно наступил ей на ногу под столом. Видимо, чуток перестарался, потому что она зашипела, но главное, смолчала. Только обожгла меня многообещающим взглядом.

– Фаина Георгиевна, дорогая вы наша богиня театра! – продолжил соловьём заливаться мужчинка, – а давайте вы ко мне на роль королевы Гертруды, матери Гамлета? Я уверен, вы будете плакать так, что даже Шекспир проснётся!

– Не наглей, Капитонов, – пьяненьким басом пророкотал здоровый лысый мужик, – я могу предложить для Фаины Георгиевны более интересную роль. Старуху Изергиль! Уверен, Фаина Георгиевна, мы с вами разрушим все каноны!

Завадский сидел молча, надувшись. Много пил и почти не закусывал. Явно переживал отказ.

Я наблюдал за этим безумием с улыбкой. Когда толпа режиссёров достигла пика ажиотажа, я хлопнул в ладоши:

– Товарищи! Товарищи! Фаина Георгиевна – не пирожок на базаре. Предлагаю творческий аукцион: кто даст лучшую роль и условия – тот её и получит!

Подвыпившие режиссёры, как на торгах, начали азартно перебивать друг друга:

– Повышенный гонорар!

– А я дам в тройном размере!

– Отдельная гримёрка с самоваром!

– Гастроли в Париж! – выкрикнул вдруг Завадский. Но к нему наклонилась Марецкая и что-то прошипела. Больше он ничего не предлагал.

Глориозов, поняв, что теряет звезду, вскочил:

– Она остаётся у меня! Я скоро ставлю «Короля Лира» – она будет играть всех дочерей сразу!

Довольный, я повернулся к Раневской:

– Ну что, выбираете Париж или гримёрку с самоваром? – и подмигнул.

– Старуху Изергиль я бы сыграла, – задумчиво молвила Фаина Георгиевна, но я прошептал:

– Не спешите.

– Предлагаю пожизненный контракт и роль жены городничего в «Ревизоре»!

– Фаина Георгиевна, – ещё один режиссёр склонил седую голову в почтительном поклоне, – в моём театре вы будете царицей. Гримёрка – как будуар императрицы, гонорар – как бюджет мелкой страны. А роль Софьи в «Горе от ума» – только ваша.

– Что скажете? – Спросил я.

Фаина Георгиевна, поправляя брошь, ехидно бросила, скрывая растерянность:

– Пусть дерутся. А я пока выпью кофе.

Я хмыкнул и поднялся. Чтобы привлечь внимание, я постучал вилкой по графину:

– Уважаемые товарищи! – сказал я. – Прошу минуточку внимания!

В зале все стихли и начали внимательно прислушиваться ко мне. Очевидно, о моей роли все уже знали. Им хоть и не нравилось это, но пока никто никак не прокомментировал.

А я продолжил:

– Для желающих заполучить нашу звезду, Фаину Георгиевну, на роль к себе в театр, с вашего позволения я оглашу условия. Итак, гонорары должны быть по удвоенным ставкам, плюс процент от кассовых сборов. Кроме того, обязательно бонусы за аншлаги.

Все переглянулись. Кто-то даже присвистнул.

Но я не обращал внимания и продолжил вещать:

– Гарантированные выплаты даже в случае болезни или творческого отпуска. Дальше: персональная гримёрка. Репетиции только в удобное для Фаины Георгиевны время, плюс отсутствие ночных выступлений. Личный ассистент – чтец для репетиций. Творческая свобода и право на импровизацию, а также возможность менять текст, жесты, мизансцены по своему усмотрению. Эксклюзивное право первой отказаться или согласиться на любую роль в репертуаре.

– Ну, ничего себе заявочки! – прошипела Марецкая, нагнулась к Завадскому и что-то начала горячо вещать ему на ухо.

– Участие в постановке, – добавил я, и все притихли и переглянулись, а я уточнил, – имеется в виду совместное с режиссёром создание концепции спектакля, а также подбор актёрского состава. И последнее – партнёрство с режиссёром как равной, а не подчинённой. У меня всё.

Ох что тут началось!

– Это безумие! – закричал Завадский, – Фаина, гоните его! Он же сумасшедший! Я вам предлагаю ещё раз подумать и принять моё предложение на роль!

– Вот раскатала губёнку, – хихикнула Марецкая и опять нагнулась к уху Завадского.

– Нужно сократить требования! – поддакнул какой-то незнакомый мне режиссёр.

– Это невозможно!

– Позор!

– Фаина Георгиевна, я предлагаю роль матери Гамлета!

– В нашем театре нет возможности для отдельных гримёрок! Так что, нам нужно распрощаться с искусством?!

Я сидел и терпеливо ждал, когда первый ажиотаж, вызванным потрясением непомерными требованиями, спадёт.

Когда страсти чуть улеглись, я опять встал:

– Товарищи! – тихо сказал я, – взамен я предлагаю вам работу лучшей актрисы драматических ролей. И гарантией её работы будет вертикальный взлёт любой постановки, где она будет играть. С последующим выходом на европейскую сцену.

– А если не будет взлёта? – хохотнул здоровый лысый мужик, который хотел ставить «Старуху Изергиль». – Что тогда?

– Тогда я лично верну все деньги, затраченные на работу с Фаиной Георгиевной, в тройном размере, – сказал я и все ошеломлённо затихли.

Ночь набирала обороты, каскады электрических огней освещали Москву, и было светло, словно днём. Пахло распускающимися травами и цветами и весной. Мы шли втроём: я, Зина и Фаина Георгиевна.

Так-то Зина хотела прогуляться со мной наедине, её распирало от эмоций. Особенно, когда я отправил её танцевать с другими режиссёрами, чтобы спокойно поговорить с Капралов-Башинским.

Но я специально захватил с нами и Фаину Георгиевну. Во-первых, не хотел, чтобы какой-нибудь ушлый режиссёр воспользовался состоянием нашей примы и завербовал её к себе в театр на глупых кабальных условиях. Во-вторых, я хотел поскорее спровадить Зину (как же она мне надоела!) и спокойно поговорить со Злой Фуфой.

Зина всю дорогу щебетала, восторгалась, что-то там болтала. И мы с Фаиной Георгиевной аж вздохнули с облегчением, когда удалось её, наконец, сплавить домой.

– Муля, ты что это накрутил такое? – с возмущением в голосе произнесла она, – ты выставил меня на всеобщее посмешище! Завтра вся Москва будет гудеть, что старуха Раневская выдвинула такие требования. А с нею никто из режиссёров работать не хочет. И вот зачем?

– Фаина Георгиевна, дорогая, – мягко проговорил я, – нам понемногу удалось сломить эту стену. Сейчас все режиссёры наперебой захотели вас к себе. Почему бы не воспользоваться ситуацией?

– Ну и как ты это представляешь?

– Турне по Европе с показом спектаклей в Ла Скала, Комеди Франсез и Ковент-Гарден, – скромно сказал я.

Фаина Георгиевна аж остановилась и посмотрела на меня с изумлением:

– Ты в своём уме, Муля? – печально спросила она, – у меня есть один знакомый, профессор Ройтенберг. Он отлично лечит душевнобольных. Даже в самых запущенных случаях. Я могу похлопотать за тебя.

– Спасибо, Фаина Георгиевна, – усмехнулся я. – Верьте мне, и вы уже скоро будете блистать на лучших сценах Европы.

– А сейчас кого ты считаешь, мне следует выбрать из режиссёров? – всё также грустно спросила Фаина Георгиевна.

Похоже, она мне ничуть не верила. Но спорить не захотела. Или не решилась.

– Я склоняюсь к Капралову-Башинскому, – ответил я, вспомнив, чем закончился наш разговор.

– Он же посредственность, – буркнула она недовольным тоном.

– Тем проще нам будет с ним работать, – ответил я, – вы сколько лет проработали с гениальным Завадским и чем для вас всё это окончилось?

– Это всё Верка, – вздохнула она, намекая на Марецкую, но тут же просияла, – а ты видел, как её корёжило, когда за меня пили?

Я кивнул.

– И Любаня дулась, – она хихикнула, – ну и пусть позавидует. Ей полезно.

– Но пока вы продолжите работать у Глориозова. Он мне сильно должен.

– А потом?

– А потом мы начнём покорять мир.

Я провёл Фаину Георгиевну домой (сейчас она вернулась к себе, так что комната в коммуналке была закрыта). А сам пошёл домой.

В квартире, невзирая на столь позднее время, было светло. Все бегали, ругались, суетились.

На кухне рыдала Полина Харитоновна.

– Полина Харитоновна! Что случилось? – с тревогой спросил я.

– Ох, Муля, ты даже не представляешь, какая беда! – она смахнула слезу, губы её дрожали, – эта свинья Лилька сбежала с гадским Жасминовым. А Гришка напился и в отместку поджёг его театр!