Текст книги ""Фантастика 2025-167". Компиляция. Книги 1-24 (СИ)"

Автор книги: Виктор Точинов

Соавторы: ,Оливер Ло,А. Фонд,Павел Деревянко,Мария Андрес
сообщить о нарушении

Текущая страница: 213 (всего у книги 350 страниц)

Глава 23

Сегодня Маша вернулась из роддома обратно в коммуналку.

Так как я был на работе, то встречать её идти не мог; остальные тоже все работали, поэтому встречать и забирать её отправились Белла и… неожиданно Ярослав. Честно говоря, поступок Ярослава меня сильно удивил, но не об этом сейчас речь.

Вечером, сразу же после работы, я забежал в магазин, взял торт и отправился к Маше. Идти мне не очень-то и хотелось, не то, чтобы я не любил все эти мероприятия, но весь день признание Глориозова о госконтракте не выходило у меня из головы. Я даже выдумал какое-то правдоподобное оправдание, но Дуся сказала категорическим голосом, чтобы мы все собрались там, в коммуналке, для того чтобы почествовать нового жителя – Сонечку.

Я прибежал самым последним. Зашёл в ту комнату, где когда-то раньше проживал я, потом жил Михаил с семьёй, а теперь – Маша с Сонечкой. Там уже собрались практически все наши: здесь были и Дуся, и Белла, и Муза, и Валентина, и Ярослав, и Фаина Георгиевна с Глашей, и Рина Зелёная, и Михаил, – в общем, пришли все.

– Муля, где ты ходишь⁈ – возмущённо сказала мне Белла. – Мы уже все давно собрались, за стол не садимся, все тебя только ждём!

– Я в магазин забежал, а там очередь, – сказал я, поставил торт на стол и подошёл к Маше.

Она сильно раздобрела, но выглядела хорошо: румяные щёчки, блеск в глазах.

– Ну, поздравляю, Маша, – сказал я и поцеловал её в щёку. – Ты теперь мать. А где у нас новый член нашего общества?

В ответ раздался писк.

– Сонечка! Вот она! Посмотрите, какая красавица! – мне протянули свёрток, из которого раздавалось тоненькое попискивание. Я заглянул туда и увидел сморщенное личико, безбровое и без ресниц. На меня посмотрели светло-голубые глазки, и рёв моментально стих.

– Она тебя признала! – засюсюкала Маша от умиления.

Лицо её стало лучезарным, лучезарным, и выражение на её лице кандидата наук стало совершенно дебильным. Очевидно включился режим яжематери.

– Она красивая у тебя такая, – сказал я, чтобы польстить Маше, хотя, конечно, как можно судить о внешности новорождённого человека.

– Да она вся такая, как принцесса… она будет красавицей! – тут же наперебой принялись сюсюкать Муза и Рина Васильевна.

– Ах! – тоже защебетала Маша.

И тут же к ней присоединились сюсюкающие Белла и Дуся, и принялись нарасхват рассказывать, какие прекрасные у Сонечки глазки, какой у неё носик и всё остальное.

Я терпеливо выслушал это щебетание, но буквально через полминуты меня чуть не стошнило от общей сироповости, поэтому я торопливо отошёл подальше и уселся за стол.

– Кормить здесь будут? – глядя на умиляющихся баб, строго спросил я.

– Да, да, да! – Дуся, наконец-то, бросила щебетать и принялась споро заканчивать накрывать на стол.

Там, в принципе, уже всё было, Дуся явно постаралась. Я пододвинул к себе тарелку с котлетами и принялся накладывать.

– Да подожди ты, Муля, – сердито сказала Дуся. – Мы же сначала должны выпить за здоровье Сонечки, пожелать ей всего самого лучшего!

– Сейчас и выпьем, и пожелаем, – пообещал я, щедро наваливая себе в тарелку пюрешку. – Пока вы дорежете вот то, что вы режете, я хоть кусочек в себя брошу, а то не доживу я до этого первого тоста – умру с голоду.

Все сразу засуетились вокруг меня, подкладывая кусочки мне в тарелку.

Наконец, когда уже все сели за стол, и даже Маша, которая уложила Сонечку спать, тоже присела с краю, почему-то первый тост велели говорить мне.

Я встал и сказал так:

– Я предлагаю выпить этот тост за нового человека, который появился на нашей планете. Новый советский человек в новом советском будущем. И я надеюсь, что жизнь у неё будет намного легче, чем была у нас. Мы прошли такую тяжёлую войну, и мы победили врага, но впереди у нас будут другие враги и другие ситуации. Я очень надеюсь, что Сонечка пройдёт по жизни легко и у неё не будет таких вот тяжёлых жизненных ситуаций. А ещё я желаю ей любящего мужа и светлого будущего. А также, чтобы у неё в ближайшем будущем появился настоящий отец, – сказал я и посмотрел на мгновенно вспыхнувшую от удовольствия Машу.

Все начали поддерживать меня, засуетились, раздался звон стаканов, все выпили. Затем начали говорить тосты другие. И тут, наконец, Маша, дождавшись, когда все нормально подвыпьют и уже разговор пойдёт по-другому, принялась меня обрабатывать:

– Муля, – сказала она, – я не знаю, говорили ли тебе или нет, но я очень хочу, чтобы ты был крёстным отцом моей Сонечки. Я понимаю, что ты коммунист, и для тебя это может быть невозможно. Но ты понимаешь, я всё-таки из деревни и…

– Погоди, – сказал я, перебивая всю эту тираду. – Я согласен.

На меня тут же все уставились изумлёнными взглядами.

– Я согласен, – повторил я. – Единственное, что… вы же сами понимаете, что в Москве этого делать не стоит?

– Да, мы сделаем это в деревне.

– Ну вот и прекрасно, – кивнул я. – Я не уверен, что я смогу лично поехать к вам в деревню, или где вы там это всё будете проводить… но вписать меня в церковную книгу вы можете. Я согласен быть твоим кумом, Маша. А кто будет крёстной?

При упоминании о крёстной, Маша вдруг смутилась и покраснела.

– Да кто это, кто? – начали приставать к ней бабы.

– Танька… – хрипло прошептала Маша и опустила взгляд. Уши её заалели.

– Какая ещё Танька?

– Ломакина…

Она ещё больше покраснела, не смея поднять на меня глаза.

– Ломакина? – удивился я. – Это не та ли Ломакина, которая на тебя кислотой плеснула?

– Она… – выдавила из себя Маша.

Бабы все были шокированы:

– Как же так-то?

– Да так, в принципе, она неплохая подруга. Просто вот у нас было такое недоразумение…

– Ну ничего себе недоразумение! – Не мог прийти в себя от удивления я. – Когда подруга тебе практически в лицо выливает кислоту, и ты её за это выгоняешь с работы и не даёшь защитить диссертацию, то как же теперь она ещё будет крёстной твоей дочери?

– Мы помирились, – просто сказала Маша и пожала плечами, мол, ну а что тут такого.

Вот это бабы дают, подумал я, но комментировать не стал.

– А как ты дальше планируешь свою жизнь? – спросила Белла.

– Всё просто, – сказала Маша. – Сейчас я буду заниматься Сонечкой, мы будем здесь жить. Ярослав обещал помогать, ходить по магазинам.

При этих словах Ярослав приосанился и кивнул.

– Белла и Муза обещали, если что, посидеть, если мне надо будет там в больницу сбегать или ещё что-то. В баню, например. А всё остальное – нормально, я сама вполне справлюсь. А вот потом, когда Сонечке можно будет идти в ясли, я выйду на работу.

– В институт? – Удивился я. – Тебя решили принять обратно?

Хотя, с другой стороны, раз Мулин отчим уехал в Югославию, то, в принципе, её могут и взять.

– Нет-нет, я в науку идти передумала. Ведь я имею право и преподавать. У нас здесь совсем рядом есть Дом пионеров, и химический кружок ведёт один педагог. Он уже старенький и уходит скоро на пенсию. Мы с Беллой уговорили его ещё пару месяцев поработать. Как раз Сонечка подрастёт для ясель, и я пойду на его место вести кружок «Юный химик». Директриса уже мне это место обещала придержать, так что всё будет хорошо, – улыбнулась Маша. – Как раз и график там плавающий, так что я могу больше времени проводить с Сонечкой…

Она ещё что-то там щебетала, а я сидел и думал, что мне делать с показаниями Глориозова. Насколько я понял, этот пресловутый госконтракт был на капитальные ремонты всех московских театров и цирков. Сумма просто космическая. Так Муля проводил их через подставные тресты, которые делали дешманские работы и получали копейки. А излишки (точнее почти вся основная сумма) уходили Муле с подельниками. Причём все акты приёмки работ подписывал лично этот дурачок Муля. И вот кто-то собрал это всё в отдельную папочку, и эта папочка теперь хранилась в одном из отделений городского архива. Насколько я знаю – небольшой такой домик рядом с каким-то заводом. План этих людей был прост – вывести Мулиными руками всё финансирование, а потом слить Мулю. Но тут появился я…

И сейчас у меня была единтвенная мысль – как уничтожить улики?

– Муля, ты что, не слушаешь? – возмущённый голос Дуси пробился сквозь мои мысли.

– А? Что? – спросил я.

– Письмо, говорю, от Орфея пришло, – повторила Дуся, – Муза читать сейчас будет. Пересядь вон на тот стул – здесь освещение ей лучше, чтобы читать. Или сам тогда читай.

– Ага, хорошо, – кивнул я, торопливо пересаживаясь.

Когда все разместились, Муза взяла письмо и начала читать:

– Здравствуйте, дорогие мои соседи! Пишет вам Орфей Жасминов, проживающий в забитой костромской деревне, – старательным голосом читала она. – Живу я здесь хорошо. Уже вроде даже и прижился. Сначала было, конечно, немного непривычно. Убивала вот эта деревенская жизнь, отсутствие комфорта и малолюдность.

– Ой, можно подумать, он к комфорту за свою жизнь здесь привык! – хохотнула Белла, которая слушала письмо, задумчиво подперев рукой щёку, – в чуланчике у Пантелеймоновых, небось, повышенный комфорт!

Все засмеялись.

– Я продолжу? – дождавшись, пока все отсмеются, строго посмотрела на нас поверх дужек очков Муза.

– Да, да, Муза, продолжай, – загомонили все.

Муза стала читать дальше:

– Особенно меня выбешивал сортир, который находится в саду. И, если ночью приспичит, надо идти по темноте, минуя пса Барбоса, который так и норовит цапнуть за ногу, и брехливая эта скотская собака страшно. Но теперь, в принципе, я уже привык. Привык и воду носить из колодца, и даже дрова колоть. Даже немного научился в печи готовить, правда, всё никак не могу научиться её растапливать. Но зато у нас есть примус. Поэтому, если что, подогреть еду всегда можно. Кроме того, здесь есть колхозная столовая, где кормят всех, поэтому от голода не страдаем, так как страдали в коммунальной квартире…

Муза сделала паузу и продолжила читать дальше:

– А товарищ Печкин развернулся тут на полную мощь. Сперва начал строить двухэтажную школу, а потом поспорил с Первым председателем райкома Партии, что скоро в этом селе будет десятилетка. Более того, он размахнулся даже на то, чтобы открыть реальное училище. Мол, домов много, они пустуют, работников для колхоза мало, а рабочие руки нужны. Поэтому надо, чтобы не молодёжь ехала в город, обучалась и оставалась там, а надо, чтобы учителя приехали на село, научили молодёжь работать с сельскохозяйственной техникой. Так он и заявил на партийном собрании, чем вызвал бурные аплодисменты и задачу сделать это. И вот теперь здесь развернулась масштабная стройка. Соответственно, приехали строители, приехали рабочие, и все ходят по вечерам в клуб, где мы продолжаем ставить концерты и спектакли…

– Узнаю Печкина, – едко прокомментировала Белла, хотела ещё что-то добавить, но на неё опять нетерпеливо шикнули.

– Всеми этими спектаклями руковожу я, – с выражением читала дальше Муза. – Всё у нас хорошо, правда, один из моих спектаклей Печкин забраковал и заставил убрать. А я всего лишь хотел постановку сделать по произведению Ги де Мапассана «Парижское приключение». Показать очищение души через грехопадение! Но он почему-то не захотел! Вот всё-таки как ни есть, хоть и хороший человек, Пётр Кузьмич, но от искусства он всё равно гораздо дальше, чем мы…

– В грехопадениях Жасминов профи, – опять не удержалась Белла.

– Дайте же дослушать! – возмутилась Дуся (она к Жасминову всегда тайно благоволила).

Муза отпила глоток остывшего чаю и вернулась к письму:

– Так-то всё у нас хорошо. Ложкина Варвара Карповна передаёт вам всем привет, велела низко кланяться. Она раздобрела, завела себе ещё одну корову и ходит по селу эдакой барыней. Все её боятся, здороваются и очень стараются не огорчать. Но самое главное, что здесь, в деревню, приехали из новых кадров не только фельдшер, ветеринар и библиотекарь, но, главное, приехали и специалисты по торговле. У нас же теперь аж два магазина уже. И есть тут такая Галя. Она работает у нас в сельпо продавщицей.

В этом месте Муза сделала паузу, и они с Беллой многозначительно переглянулись. По рядам соседей прошелестел общий вздох.

– Неужели… – всплеснула руками Белла.

– Читай дальше, – нетерпеливо велела Фаина Георгиевна, которая явно сгорала от любопытства.

И Муза продолжила читать.

– И вот эта Галя… она такая красивая. Ах, видели бы вы, какие прекрасные у неё глаза, какие очаровательные ямочки на щеках! А улыбка… это же улыбка Моны Лизы! Она как посмотрит – так это всё! А какая у неё грудь… – в этом месте Муза вспыхнула, покраснела, пробежала глазами молча пару строчек, но затем продолжила читать дальше, явно пропустив небольшой кусочек:

– Читай всё! – возмутилась любопытная Дуся.

– Да, не пропускай! – потребовала Фаина Георгиевна.

– Но здесь зачёркнуто! – начала оправдываться красная, как рак, Муза.

– Но я видела, что ты что-то пропустила! – поддержала соседок Белла и попыталась посмотреть в письмо.

Валентина с Машей переглянулись и прыснули в кулачки.

– Муля, скажи ей, пусть всё читает! – потребовала Фаина Георгиевна.

Я промолчал. Хоть и слушал письмо вместе со всеми, но мысли постоянно возвращались к чёртовому госконтракту.

– И вот эта Галя работает продавщицей, – старательно читала Муза, немного обиженная недоверием соседей, – и я бегаю в магазин по каждому поводу. И всем Галя хороша, но только есть у неё два недостатка. Первый недостаток – это то, что она вся деревенская и нигде дальше соседнего села она никогда не бывала. Но я, словно Пигмалион, сотворю из неё свою Галатею. Я обучу её правилам хорошего тона, светской беседы, этикета, умения носить каблуки и красивые платья. И когда мы приедем в Москву, я уверен, она с лёгкостью покорит всю столичную театральную богему. И второй её недостаток – это муж Пашка. Он тракторист. И я вам скажу, дорогие соседи, этот пресловутый Пашка – абсолютно премерзкий некультурный тип! Представляете, он на меня уже дважды попытался наброситься! Один раз бросился с граблями, еле-еле мужики успели меня отбить, но по руке он меня таки задел. Я потом очень долго не мог в постановке про Гамлета держать череп бедного Йорика на руке, потому что она у меня болела. Поэтому пришлось ставить подставку, и таким вот нехитрым образом я и обращался к пресловутому черепу с бессмертным монологом. Никогда я не понимал Геростратов, из-за которых страдает культурное достояние человечества! А также второй раз он на меня напал и поколотил поленом. Я потом долго лежал в больничке. В больничке работает Леночка, но она ко мне оказывает всяческие знаки внимания. Но у неё нет такой улыбки Моны Лизы, и она простовата, поэтому я на её ухищрения не обращаю внимания. А вот Галя…

Муза подняла на нас полные страдания глаза и с болью произнесла:

– Там две страницы описания Гали. Зачитывать?

– Зачитывай! – хохотнул Миша, потирая руки.

– Нет, не зачитывай! – возмутилась Белла, метнув взгляд сперва на Мишу, а потом на Валентину и Машу. – Зачем нам это непотребство слушать? Все, кто захочет, потом сами тихонько перечитают.

Судя по переглядываниям, в категорию «все, кто захочет» явно попадут все присутствующие. Но политес соблюсти было надо. Поэтому и Дуся, и Белла, и даже Фаина Георгиевна согласно покивали, мол, да, не будем это непотребство вслух читать.

– Слушайте, но ведь он скоро привезёт эту Галатею сюда, в чуланчик! И сюда же вернётся Лиля Пантелеймонова. С Гришкой. И что тут тогда будет? – подняла на нас круглые от ужаса глаза Муза. – Муля, что делать?

Белла тоже посмотрела на меня.

– Что делать, что делать… – проворчала Дуся. – Если он приедет сюда, и за ним прибежит этот Пашка-тракторист, и ещё Гришка на него зуб имеет… Они его точно здесь пришибут. И мы же на похороны, конечно, скинемся все и сделаем всё, как полагается, как хорошие, приличные соседи. Но вот что потом с этой Галатеей делать?

– Я не хочу, чтобы она здесь была! – возмущённо сказала Маша и отвернулась, потому что Сонечка в этот момент заплакала.

– Нет, с этим надо прямо сейчас что-то делать! – взволнованно сказала Белла. – Муза, пиши ответ! Прямо сейчас садись и пиши! Где бумага⁈ Пиши про то, что чуланчик занят и приезжать ему сюда не надо.

– Но это же будет враньё! – возмутилась Муза. – Чуланчик-то его свободен. Более того, он там прописан. И даже если кто-то бы теоретически и занял этот чуланчик, то он потом может приехать и предъявить свои права.

– Кроме того, – добавила Валентина, которая сидела и внимательно всё тоже слушала, – ещё ведь чуланчик Герасима свободен. Поэтому они с Галатеей могут пойти туда, и там жить.

Повисла ошеломлённая пауза. Такого развития событий никто не ожидал.

– Не поместятся, – компетентно сказала Белла.

– Ой, Белла, – хихикнула Маша, – если надо, они и на швабре поместятся.

Все понимающе посмеялись, а Белла покраснела.

– А давайте в чуланчик Герасима временно поселим… – начала говорить Муза, но договорить не успела.

Потому что в этот момент в дверь, как и в прошлый раз, позвонили. Так как сейчас в квартире были только две местных жительницы – Белла и Маша, но Маша как раз укачивала Сонечку, то открывать опять пришлось идти Белле.

– Я продолжу читать? – спросила нас Муза.

– А когда Белла придёт, будет возмущаться, – осторожно заметила Валентина.

– Ничего, мы ей краткие выдержки и особо примечательные цитаты озвучим, – хмыкнула Фаина Георгевна. – Читай давай!

– Ну так вот… – начала читать Муза.

И в этот момент вернулась Белла. На ней лица не было. Губы её тряслись.

– Что случилось, Белла? – спросила Фаина Георгиевна.

– У Нинки муж умер, – тихо сказала та.

Глава 24

Экран погас и в зале раздались осторожные аплодисменты.

Поначалу тихие, они всё сильнее и сильнее звучали в небольшой комнатке, где собрались только «свои» люди. Как и планировалось, я пришёл в роли «спутника» Фаины Раневской. Мы позволили себе чуть опоздать, не совсем уж нагло, а буквально на какую-то долю минуты, поэтому на наш приход особо внимания не обратили. К своим местам мы пробирались в полутьме.

Только заняли места, как с экрана полилась музыка, и вспыхнули знакомые слова:

«Зауряд-врач».

Фаина Георгиевна в волнении сжала мою руку. Я ответил легким успокаивающим пожатием.

В принципе волноваться уже нет смысла – фильм отснят, все кадры смонтированы, больше уже ничего не изменить. Но именно сейчас я чувствовал, как сердце оглушительно колотится, стуча, ударяясь о грудную клетку с таким грохотом, что казалось, можно оглохнуть… Или же это мне всё просто казалось.

Судя по всему, подобное нервическое состояние было у всех.

Я плохо видел людей впереди (а именно там сидели самые-самые «высокие» гости), но чуть сбоку я хорошо различал профиль Миши Пуговкина, застывшего мраморной статей, видел, как мелко-мелко подрагивают руки у Рины Зелёной, как переживает Ваня Матвеев.

– Муля, – прошептала Злая Фуфа хриплым шёпотом, – я сейчас от волнения упаду в обморок! Ты только глянь, какой у меня там нос!

– Нормальный нос, – попытался успокоить я её, – вон у той актрисы ещё хуже…

Фаина Георгиевна страдальчески вздохнула, благо главный герой, которого исполнял Миша, как раз начал наяривать на гитаре какой-то душещипательный романс, и её страдальческих вздохов никто не услышал.

– Муля-а-а-а… – через две минуты пробормотала Фаина Георгиевна, – ты только посмотри только на это! Какой позор! Вот зачем, спрашивается, я наклонила так голову⁈ Я так похожа на помесь беременной утки с енотом!

Я пожал плечами, не пойму, чем ей не угодили утка с енотом? Но ответить ничего не успел.

– Тише! – шикнули на нас сбоку.

Фаина Георгиевна сконфуженно умолкла. Правда, ненадолго. Она переживала всё, каждый момент: и свой нос, и походку, и наклон головы, и выбившуюся из-под чепца прядь волос, которая развевалась не в том направлении.

Мне кажется, Станиславский сейчас был бы счастлив – так запугать даже таких вот актёров неистовой тягой к достоверности – это ещё уметь надо.

Наконец, фильм закончился, и зал заполнили жидкие аплодисменты.

Сначала они были неуверенные, осторожные, разве что обозначали вежливые эмоции.

Лицо Фаны Георгиевны покраснело.

Но потом произошло ЭТО:

– Браво! – первым воскликнул «сам» и яростно, от души, люто захлопал.

И словно плотину прорвало – на нас рухнули такие овации, что меня чуть не снесло. Я скосил глаза на наших актёров: Михаил гордо и счастливо улыбался, Рина Зелёная тоже радостно хлопала в ответ, а вот по щекам Фаины Георгиевны текли слёзы.

– Муленька! Ты видишь это⁈ Запомни этот момент навсегда! – прошептала она еле слышно, но я всё понял, – именно ради этого и стоит жить! Я так счастлива! Так счастлива! Ты даже не представляешь, как! И всё благодаря тебе!

Буквально ещё через миг нас разнесла волна людей – к Фаине Георгиевне, Мише, Рине Васильевне бросились высокопоставленные поклонники с поздравлениями и восхищениями, и как-то незаметно оттеснили меня в сторону.

Я так там и стоял в одиночестве, наслаждаясь триумфом наших артистов, и особенно Фаины Георгиевны, пока чей-то взгляд буквально не обжёг меня в спину.

Я повернул голову – так и есть: чуть сбоку сиротливо сгрудились Козляткин, Тамара Захаровна, Тельняшев (причём, Тельняшев-старший), Завадский, Глориозов и ещё пару руководителей из нашего Комитета искусств и директоров театров.

– Товарищ Бубнов! – пролепетал Тельняшев, краснея, – а вы здесь как оказались?

– Как руководитель и разработчик проекта, – важно ответил я, – а вы как?

Но ответить он не успел. Внезапно побледнел и сдулся.

Потому что за спиной раздался тот самый хриплый голос:

– Руководитель и разработчик, значит? Та-а-к во-о-от кто выдумал этот проект… так-так-так… – на меня с интересом уставились пронзительные глаза под кустистыми бровями, – и что скажете… товарищ… товарищ…?

– Бубнов, – подсказал я.

– Точно! – сделал вид, что просто случайно забыл мою фамилию Сталин, – и как вам этот фильм, как руководителю и разработчику?

– Как для первого фильма такого уровня очень даже хорошо, – чётко ответил я, помня по историческим документам, как его раздражает мямление и многословие. – Но если бы продлить такое взаимодействие, думаю, через пару лет Советский союз занял бы мировое лидерство на рынке кинематографии…

– А зачем нам мировое господство на рынке кинематографии? – поморщился он.

– Чтобы сформировать в головах погрязших в буржуазных предрассудках и ошибочных суждениях граждан других стран единственно правильную позицию! – чётко отрапортовал я, – у кого будет этот рычаг – тот легко сможет одержать окончательную победу в идеологической войне! И я уверен, что победителями будем мы!

– Правильно думаете, – чуть усмехнулся в усы Вождь, – продолжайте в том же духе… товарищ Бубнов.

– Слушаюсь продолжать в том же духе! – воскликнул я.

Когда «высокие гости» отбыли, для остальных следующим этапом стал банкет. Организаторы решили совместить обсуждение фильма и застолье. Так сказать, перевести официальное торжество в иную плоскость.

Нам с Фаиной Георгиевной досталось место в конце стола. Нет, её, конечно, поначалу хотели усадить ближе к центру, где собрались все «нужные люди». Но она ни в какую не хотела сидеть далеко от меня (а меня особо к столу и не приглашали).

– Положи мне вон тот салатик! – глубоким грудным голосом велела она мне, – давно я такой не едала!

Я послушно потянулся за тарелкой, когда она шепнула, проказливо хихикнув:

– Ты видел, какое лицо было у Любки?

– Эммм… – пробормотал я, как-то лица я не особо отсматривал.

– Да ты что! – жарко зашептала она мне на ухо, когда я, взяв нужную тарелку, принялся аккуратно накладывать ей на тарелку салат. – Она аж позеленела от злости, бедняжка. Так что, Муля, берегись её! Она так просто этого не простит…

– Ой, Фаина Георгиевна, я уже своё отбоялся, – проворчал я и добавил. – Положить вам маринованных грибочков?

– Муля! Какие могут быть грибочки! – счастливо прошипела Фаина Георгиевна, поправляя тройную нитку жемчуга на шее, которая красиво оттеняла её новое, сшитое специально для такого случая, бархатное платье, – такое событие!

Я усмехнулся. Я торжествовал. Да! Я был доволен, что своей цели я добился.

Где-то на заднем плане мелькнуло лицо Веры Марецкой. Встретившись со мной взглядом, она поджала губы и демонстративно отвернулась.

А когда я вышел со всеми на перекур, случилось ещё одно происшествие, изрядно удивившее меня. Ко мне подошёл Завадский и крепко пожал мою руку:

– Уважаю! – кратко сказал он и я понял, что сейчас он говорит чистую правду, и искренне.

Ну что же, признать победу соперника – это поступок.

Заиграла медленная музыка. Некоторые пары вышли на танцпол.

– Муленька, пригласи даму на танец, – кокетливо улыбнулась мне Любовь Орлова.

И куда мне было деваться? Я пригласил, стараясь не смотреть в сторону её мужа.

Мы вышли в центр площадки и закружились в медленном танце, некоем подобии вальса и «просто потоптаться туда-сюда».

– Как вам приём? – галантно спросил я, чтобы прервать молчание и не выглядеть совсем уже некультурным.

– Шикарно, – проворковала она, блестя лучистыми глазами.

На ней было вечернее платье с открытыми плечами и длинные перчатки из ткани, похожей на люрексовую. Представляю, скольких усилий ей это всё стоило, пока она достала такую ткань.

Дальше танцевали молча. Я силился придумать следующую реплику, а она просто молчала, рассматривая меня таким взглядом, от которого холодок пробегал по спине, и хотелось убежать и спрятаться за спину её мужа. Пусть, дескать, сам разбирается.

– Кто бы подумал, что Фуфа так сыграет, – наконец, нарушила она молчание воркующим голосом.

– Фаина Георгиевна – лучшая актриса всем времён и народов, – сказал я.

По лицу моей спутницы промелькнула тень. Еле уловимая, но она была. Тем не менее, раздувать обиды после моего, по сути, слегка даже хамского, высказывания, она не стала. Так что Раневская была права: меня взяли в обработку. Осталось дождаться, что она скажет.

– Ну, не такая уж и лучшая! – растянула в резиновой улыбке губы Любочка, – есть и получше. Возможно среди некрасивых, характерных актрис – да, не спорю, но если брать в общем – то, конечно же, нет. Нет! Нет! Нет!

Она хрустально рассмеялась, смягчая шпильку, лукаво посмотрела на меня и пару раз взмахнула тяжёлыми от туши ресницами.

– В принципе, вы правы, Любовь Петровна, – сказал я, специально назвав её по отчеству. – Вера Холодная, пожалуй, будет получше. И Сара Бернар…

По лицу Орловой промелькнула отчётливая гримаса злости, но она тут же взяла себя в руки и непринуждённо засмеялась серебристым смехам (интересно, сколько она его репетировала перед зеркалом?):

– Ах, Муленька, какой же ты ещё наивный! Это всё от отсутствия опыта!

Я ответил широкой улыбкой.

Разговор дальше иссяк. Я специально нее поддерживал, хотя был мой черёд на реплику. Оставил ведущую роль ей. Было любопытно, когда она сдастся и перестанет изображать светскую львицу.

И да, не успел танец ещё закончиться, как она не выдержала:

– Муля, я хотела спросить… когда ты следующий проект делать собираешься? С фильмом, в смысле… И какой он будет?

– А что? – вопросом на вопрос ответил я.

– А то, что на главную роль, ты мог бы взять и меня. Я так сыграю, что никакие Раневские там и рядом не стояли! Этот фильм прогремит на всю планету!

Я чуть не добавил «а потом и на всю галактику», но благоразумно не стал.

– Муля, ты хорошо подумай! – приняла моё молчание за отказ Орлова. А потом, чуть нагнувшись ко мне и прижавшись своей шикарной грудью ко мне, она сказала, прошептав почти в самое ухо, – если бы ты взял меня на главную роль, то в таком фильме никто не посмел бы не пригласить тебя на закрытый показ!

К моему облегчению, музыка в этот момент закончилась, поэтому отвечать я ничего не стал. Поцеловал ей надушенную перчатку и провёл обратно на место.

На обратном пути ко мне подошёл приземистый смуглый человек. Он был изрядно поддат. И, глядя прямо на меня искрящимися миндалевидными глазами, улыбаясь и старательно выговаривая русские слова, сказал:

– Хороший какой кино! Впечатлён! Маладэц! – и, кивнув, отошёл, чуть покачиваясь (видимо в такт музыке).

– Кто это? – спросил я Тамару Захаровну, которая как раз подошла ко мне с каким-то вопросом.

– Как ты не знаешь? – захлопала глазами она, – это же Рауль Кастро! Наш кубинский гость на показе! Он же известный революционер!

Банкет был в разгаре, гости шутили и веселились, только мне было не очень весело. Первая эйфория от триумфа прошла, и мысли мои опять вернулись к госконтракту. А маячившая поблизости физиономия Глориозова только подливала масла в огонь.

– Ты почему такой печальный, Муля? – с удивлением в голосе шепнула мне Злая Фуфа, когда вытащила меня танцевать, опередив Любочку, которая как раз намылилась продолжить разговор в танце.

– Проблемы, – не стал лукавить и изворачиваться я.

– Излагай, – велела она.

Я изложил.

– И где эта папка? – спросила она.

– В архиве, – буркнул я, – и как туда влезть, как её изъять, я не представляю.

– А зачем тебе эта папка? – спросила Злая Фуфа.

– Как зачем⁈ – от возмущения я чуть не сбился с такта и не наступил ей на ногу.

– Осторожнее, Муля, – хихикнула она, явно наслаждаясь мом замешательством, – эти туфли знаешь, сколько стоят⁈ И тем более, они не мои. Я их на этот вечер одолжила.

– Не смешно! – надулся я.

– Да ладно, не злись, – примирительно сказала Злая Фуфа и добавила, – я сейчас столь счастлива, что веду себя как пятиклассница.

Я промолчал.

– Муля, я тебе намекаю, что незачем проникать в архив искать там папку и уничтожать её, – повторила Раневская, – проще уничтожить сам архив! Тем более, что ты сказал, что это почти сарай у завода… Поэтому потушат его быстро. А что не сгорит, то зальют. И твою папку никто никогда не найдёт!

От неожиданности я остолбенел в буквальном смысле этого слова. И остановился. На нас чуть не налетели другие пары, хорошо, что она вовремя выдернула меня оттуда.

– Так что не тяни, – сказала она и кивнула на группу, где кучковались все эти товарище во главе с Тельняшевым. – Иди и сожги этот архив! Ты сам говорил, что там просто сарай.

– Прямо сейчас? – я посмотрел на тонкий батист белой рубашки, лацкан которой выглядывал у меня из-под фрака.

– Конечно! – уверенно кивнула она, – именно сейчас. У тебя именно сейчас железное алиби. Ты на таком приёме. Тебя видели, по крайней мере, человек двадцать или тридцать. Причём, каких человек!

Она хохотнула с довольным видом.

Не буду подробно рассказывать, как Фаина Георгиевна вывела меня в кабинет, как я выбрался через окно из здания, где проходил банкет; как я, оглядываясь и крадучись, дошёл до нужного места; как по дороге слил бензин из стоящего грузовика во дворе в прихваченную из праздничного стола бутылку из-под портвейна – в это время люди ещё бросали машины спокойно, даже оставляя иногда ключи в замке зажигания. Как я швырнул эту бутылку с горючим и бросил спичку; как занялся этот сарай – он действительно был с деревянными перекрытиями, трухлявыми и старыми от времени, – так что полыхнуло так, что ужас. Я торопливо отскочил в сторону и посмотрел, что да, действительно, весь сарай загорелся. Ждать окончательного финала я не стал; когда вдалеке, на заводской проходной, послышались крики: «Пожар, пожар!», я развернулся и побежал.