Текст книги ""Фантастика 2025-167". Компиляция. Книги 1-24 (СИ)"

Автор книги: Виктор Точинов

Сотворения этого мира неспособны услышать мой голос... За исключением обозначенных мертвым солнцем моей земли, которую ты зовешь Потусторонним миром. Для остальных я очарована драгоценность, дающая неуязвимость и долголетие.

Погоди-ка! Неужели сказочки о волшебном изумруде, дарящем бессмертие, были правдой?

Неужели сказки о волшебных оборотнях, защищающих государство, были правдой?

Ха!

Я много живу среди людей, но не смог понять вас. Такие странные, жестокие, непоследовательные создания. Поставишь что-нибудь перед вашими носами, скажешь правду... И, считай, спрятал на виду.

Прости мои сомнения. Сложно поверить в волшебный камень, дарящий бессмертие.

Веками меня пытались разыскать или создать тысячи людей по всему континенту и за его пределами. Убивали за фальшивки. Травились испарениями в отчаянных опытах. Шли на костер. Столько напрасно прожитых жизней...

Люди боятся смерти. Этот страх – основа наших поступков. За камень, дающий вечную жизнь, многие готовы убить. Как Темуджин смог так долго прятать тебя? Неужели такую ценность никто не пытался угнать?

Украсть священный изумруд Орды, подаривший ей имя? Нет, на такое никто не посягал. Было несколько воришек в те далекие времена, когда Мехмед только начинал объединение степных кланов... Но потом его легенда распространилась, ожила и покрылась самым крепким панцирем – божественным ореолом. Люди уверовали, что Тэнгри прислал истинного правителя, перерожденного Темуджина, которому отмерено несколько веков жизни, а изумруд на его груди – сакральный символ новой непреодолимой империи, которая покорит мир. Никто не смел даже думать о прикосновении ко мне.

Ты свидетельствовал восхождение Темуджина?

В жилах этого самозванца не было ни капли крови настоящего Темуджина. Его настоящее имя – Мехмед.

У меня множество вопросов.

Я отвечу на каждое. Ведь ты уволил меня из ненавистной цепи. Я готов болтать часами подряд! Я так долго мечтал о новом собеседнике...

Темуджин, то есть Мехмед, слышал твой голос?

Да. Он видел солнце Потустороннего мира.

И постоянно носил тебя при себе, благодаря чему не умирал.

Мне дарят стук сердца, я возвращаю его восстановленным. Это и потеряло самопровозглашенного посланника Тэнгри – за сотни лет он так привык к неуязвимости, что даже не выдернул нож из собственного сердца.

Когда я разорвал цепь...

Я улетел прочь, и незримая связь разорвалась. Смерть унесла то, что ей давно принадлежало.

Почему его тело превратилось в соляной столб?

Более двух веков Мехмедова плоть питалась от моего источника. Многочисленные годы, многочисленные покушения, многочисленные недуги – оно давно должно было погибнуть, но продолжало жить, поясь моей силой. Никто не носил меня так долго! Последние годы Мехмед только походил на человека. Я наблюдал, как шашель времени непрерывно подтачивает острый ум, как взвешенные решения сменяются дурацкими капризами, как верные подданные молча повинуются любым словам обезумевшего повелителя... Люди не созданы для бессмертия.

Это значит, что теперь я бессмертен?

Не торопись с выводами. Скованный кровавыми строками соглашения Гаада, ты защищен от влияния моей силы. Хочешь быть бессмертным?

Я уже ношу одно проклятие, другого мне не нужно.

Завидую твоей смертности. Когда ты исчезнешь, я продолжу существовать. Век за веком. Наблюдайте, как вы чахнете и исчезаете, словно волны на берегу. Молчать. Существовать. Без всякого смысла...

Могу лишить тебя существования. Разбить молотом, например.

Молот не уничтожит меня. Огонь отступит. Бурные воды не стерли ни одной моей грани. Я должен существовать и страдать – вот сила ее проклятия.

Лишь одно существо способно придумать такую утонченную пытку.

Не знаю, чем ты разгневал Владычицу, но она всегда поступает справедливо. Я заслужил свой приговор.

У нас с ней длинная история...

Моя история гораздо длиннее. Мое прошлое, мое преступление и мое имя останутся неизвестными, зато другим я поделюсь. Хочешь услышать?

Пока братья не призовут к ужину.

Так слушай. Первым и последним, кто слышал ее, был Мехмед, а это произошло еще до того, как возникло твое государство.

...поднялся на уровне. Открыл обожженные жаром веки. От увиденного последние силы покинули его, и он замер, надеясь на небытие. Но небытие слишком милостиво, сказала она. Обезображенный тьмой образ бурлился яростью, ледяной и пронзительной, такой мощной, что потрескавшаяся земля вокруг бралась изморозью. Ее ужасный голос, в котором не осталось ни капли бывшей властительницы, хлестал, провозглашая приговор, а он безропотно принимал страшное наказание, благодарный за шанс искупить хотя бы часть причиненного его небрежностью бедствия.

Тело разорвало эссенцией боли. Когда искра сознания засияла снова, он был маленьким камнем, стремительно летевшим внизу.

Полет завершился рядом небольшого утеса. Он ударился о упругую землю, подпрыгнул и замер в траве, откуда просматривали зеленые кроны деревьев. Раздавался неутомимый журчание родничка, ветер в ветвях, крики птиц. Голубым небом плыли грозовые тучи.

В его родном мире земля усохла, трава обернулась серым ботвой, деревья повернуло кручей. Вода стала мертвой, ветры исчезли, птицы упали замертво с почерневшего неба. Вся его жизнь с многочисленными заслугами, достижениями и победами свелась к одной ошибке, которая перечеркнула все.

Шли дни – сначала быстрые в новизне, а затем медленнее. Дожди умывали его, солнце разогревало, интересные птички, привлеченные блеском, пытались его клювать. К утесу на водопой приходили разнообразные создания, и он рассматривал странные очертания, столь непохожие на жителей его мира. Осень уперела ливнями, умножила силы утеса, который разлился так сильно, что размыл землю под зеленым камнем, но зима сковала воду незыблемым льдом и накрыла все белым покровом. Он лежал в нетронутым снегу неделями, в сплошном белье вокруг, мечтая о хотя бы одном темном пятне.

Слушал рост травы. Весенние ливни сдвинули его поближе к воде; осенью утес выел землю, подхватил и укатил за собой прочь от поляны, к которой он успел привыкнуть. Неспешное путешествие длилось столетиями: утес замерзал, или его выпивала засуха, или путь преграждали другие камни или перегнившие ветви. Каждому движению он радовался как выдающемуся подарку. Находил любые изменения вокруг, питал их, как ценные воспоминания. Видение опавшего листа, проплывавшего над ним, вращалось ярким впечатлением, и лист запоминался в мельчайших мелочах.

Бесконечное бездействие могло свести с ума, но в кристаллической форме пути к спасительному безумию не существовало. Он был обречен на скуку.

Когда течение вынесло его почти на поверхность, он услышал новые звуки, и впервые увидел людей – двух мужчин в припавших к воде звериных шкурах напились, перешли обрыв вброд и растворились в лесу. Следующая встреча случится уже после того, как люди изобретут колесо, выплавят железо и построят большие города с разноцветными тряпками над башнями, за которые будут убивать друг друга.

Утес впадал в широкую могучую реку, которая никогда не пересыхала. Ее сильное спокойное течение не утихало даже зимой: поверхность бралась льдом, но под ней продолжало суетиться глубинная жизнь. Он запомнил крутые желтые берега, а затем нырнул в новый мир, где впервые увидел водоросли, рыб и моллюсков, чьих названий он не знал, а потому придумывал собственные, изучая все вокруг, радуясь неустанному движению.

А потом течение вынесло его в море, где он узнал, что способен завладеть чужим телом.

Глупая рыба проглотила его, поднятого с облаком ила, и впервые за долгие столетия он перестал быть пассивным наблюдателем – он мог двигаться по собственному желанию! Забытая воля пьянила. Он смотрел на мир новыми странными глазами, чувствовал воду в жабрах, осторожно разрезал плотное пространство пловцами, плыл, куда хотел... Он жил!

Проклятие исчезло. Он плавал с другими рыбами, играл в потоках, питался, порождал потомство. Исследовал подводный мир, плавал, плавал, плавал, пока не надоело в море, и он вернулся к реке – уже другой – где изучал не глубины, а поверхность, которую бросил много веков назад. На берегах царила совсем другая жизнь.

Его любопытство сыграло злую шутку: рассматривая вблизи лохматого рыбака, он вдруг оказался в его пасти, могучие челюсти раскусили небольшое тело, и уже через минуту он получил новую форму – мощную, тяжелую, непреодолимую, с мехом, клыками, когтями.

Он принялся изучать новые территории и открывать для себя другую сторону этого мира; путешествовал по окрестным горам и лесам, ходил в снегах, пересекал реки.

Голод! Я жрал растения, животных и рыб, раздирал, глотал и охотился, слой моего жира грубел. Я спал, и это был прекрасный сон – долгий, спокойный, сытый. Приходила весна, и я просыпался в худом теле, так что все начиналось снова... Голод! Так хочу почувствовать его снова. Почувствовать хоть что-то...

Другие создания убегали врассыпную перед его продвижением, и никто, кроме бесстрашных диких пчел, чьи ульи он грабил для сладкого угощения, не решился стать у него на пути.

До второй встречи с людьми.

Его вскочили врасплох. Пока он разглядывал новые создания, люди выпустили у него острые палочки, и это его разозлило. Человеческая плоть была слаба, но хорошо смаковала. На память от этой встречи в шкуре осталось несколько заноз, что он никак не мог достать, даже почесывания о стволы деревьев не помогли – так и навсегда вросло напоминанием.

С тех пор люди случались постоянно, однако он уже знал, как с ними обращаться. Они пытались его подстрелить в разных местах, разными способами, но все гибли, гибли, гибли... их остатки медленно тлели, разбросанные по его безграничным охотничьим угодьям. Другие давно сдались бы, но люди поражали упрямой жаждой убийства: чем больше он убивал, тем больше их приходило. Слухи о непобедимом хищнике-людоеде манили, как свет манит мушек: наверное, чтобы стать славным, человек должен убить кого-нибудь славнейшего.

Очередной отряд пришел в странных нарядах, которых он раньше не видел, с блестящими палками, грянувшими громом – и тело, его совершенно непобедимое тело, скрутило болью, словно огромная пчела ужалила сквозь плотный мех. Впервые за много лет он испугался и побежал, но люди не отставали, посылали бесстрашных гончих и новых пчел, пока он не провалился в огромную яму. Тело пронзили острые палки, а вокруг ямы стояли охотники, бросали сверху тяжелые камни, так что он не мог пошевелиться. А потом один прыгнул, разрезал медвежье брюхо, принялся вынимать орган за органом, пока...

Он слишком привык к этому телу. Мысль о возвращении в состояние неподвижного камня была невыносима. Может, мудрая Владычица это предусмотрела, чтобы углубить его страдания?

В медвежьем желудке нашелся драгоценный камень и несколько золотых колец. Победители праздновали: людоед был уничтожен. Трофейный изумруд отдали смельчаку, прыгнувшему в медвежью яму. Тот подарил драгоценность своей сестре, жене другого охотника.

Так началась жизнь с людьми.

Камень спрятали в ящик, где он тосковал по потерянному телу и изучал своих убийц вблизи. От семьи охотника он немало узнал о характерах людей, их быте и удивительном мировоззрении. Слушал, как женщина хозяйничает по дому, готовит, убирает, поздравляет мужа с возвращением, как они любят, как рождаются их дети. Двое из четырех родившихся сыновей выжили и росли на радость отцу, обучавшему их охотничьему промыслу. Женщина хотела девочку и после четырех парней родила ее. Дочь выросла, вышла замуж, получила найденный в медвежьем желудке изумруд в подарок на свадьбу.

Переехала в город, где тьма в ящике была другой, тревожной и шумной. Дочери не досталось семейного счастья матери – мужчина не работал, постоянно пил, часто избивал ее. Однажды он украл камень и понес к закопченной кадке, где играли в карты. Проиграл. Новому владельцу изумруда пришлось бежать, потому что мужчина вдруг схватился за нож, отказываясь признать проигрыш.

Новые дороги, новые города – все грязные и угрюмые – и снова бескрайний океан, казавшийся на поверхности серым и пустым. Корабль плыл по волнистой пустыне долго-долго, дважды попадал в шторм; он желал кораблетроща, чтобы снова нырнуть в знакомые глубины, где можно попытать счастья с новым телом.

Но корабельные доски были крепкими, капитан и матросы – опытные мореплаватели, поэтому новый владелец ступил на землю целым. Его деньги кончились, и он понес свой выигрыш к перекупщику – тот сразу понравился изумруд, дал хорошую цену, заказал у ювелира серебряную цепочку и подарил украшение жене.

В этой семье тоже было два сына, которые повзрослели и завели собственные семьи. Время шло, их жены старели, старый перекупщик умер, однако жена его застыла в молодости, прекрасна и недостижима для смерти. Женщина счастливо нянчила внуков, даже не задумываясь над чудом в своей душевной простоте, пока за ней не пришли охотники на ведьм.

Она убегала в ночь без всякой монеты за душой. В поисках спасения покинула город. Он снова созерцал мир людей, отвратительный и грязный, такой далекий от чистых миров рыб или медведей. Чтобы выжить, беглянка продала все имевшие украшения – все, кроме подаренного покойным мужчиной изумруда. Отчаялась по господам, пыталась наняться в услужение, но это были голодные времена: лютая зима и холодная весна с побитыми градами посевами повлекли голод, вездесущие крысы принесли болезни, и женщину гнали прочь, так что она не натолкнулась на злых людей. Ее жестоко изнасиловали, а она не могла умереть, и если бы камень мог плакать, рыдал бы вместе с ней.

Вожак сорвал украшение с ее шеи, и несчастная погибла мгновенно. Камень перешел к немытому убийце, откуда он свидетельствовал всю низость человеческой породы, ее жадность и кровожадность. Долго это не продолжалось: на бандитов начали охотиться, потому они убегали на восток. Снова грабили, снова убегали, пока не достались диких степей, где решили переждать – награбили уже немало.

Те земли были не такими безлюдными, как казалось скудным умом и совестью преступникам. Вскоре на них наткнулся отряд других людей, без разговоров расстрелявших зайд из луков. Вожак получил несколько стрел, притворился мертвым, позволил сорвать с себя украшение... И умер на самом деле.

Камень перешел к шаману племени. Другие земли, другие люди, другие нравы. Кочевники нравились ему гораздо больше людей городов. С утешением он наблюдал, как шаман становился мудрым старейшиной, слава о котором распространялась на все степи, как долгие годы он руководил уделом племени вплоть до того дня, когда появился коварный дерзок, хитростью унесший оберег и убивший шамана.

Так он оказался у Мехмеда, жестокого искателя бессмертия, у первого человека, говорившего с ним. Мехмед знал, что за камень ему достался, потому что долго охотился за ним. Завладев волшебным изумрудом, он перешел к осуществлению новой цели – всевластия.

Обман, красноречие и знание бессчетных наук помогли заложить фундамент своей империи; хитрость, альянсы и талант полководца помогли ее построить. Союзники, друзья, любовницы – все пригодились, все старели, все умирали... А самозванец продолжал нанизывать на изумрудные бусы жемчужины новых достижений.

Благодаря меткому разуму Мехмед не поверил лжи о пришедших к нему божественных силах, если он решится проглотить изумруд. Чтобы не потерять магическую драгоценность, пытался вшить ее к собственному телу, но камень не прижился: плоть почернела, вспенилась навозом, и болезненная язва кровоточила многие недели даже из-под чесотки струпа. Некоторое время Мехмед носил изумруд в кольце, изготовленном по заказу, пока не прочитал книгу, в которой палец с могучим перстнем был отрублен. Тогда изумруд перекочевал на шейную цепь, а Мехмед безжалостно истребил всех, кто мог разоблачить или помешать ему – то есть знатоков настоящего волшебства.

Империя ширилась, росла, но бессмертие имеет свою цену. Вес прожитого, управление империей, придворные интриги и многочисленные покушения расшатывали находчивый разум. Сознание постепенно мутнело, характер развращался, тело привыкло к неисчерпаемому источнику животворной силы... Вдруг пришел очередной убийца. И на этот раз Мехмед, давно забывший свое настоящее имя, умер.

Такова моя история.

Мой знакомый кобзарь был бы в восторге. Спасибо за рассказ.

Спасибо, что выслушал.

Итак, носить тебя на себе – иметь долголетие и неуязвимость.

Чтобы касался кожи.

... глотнуть тебя – потерять тело и самого себя.

Так было с животными, так будет с человеком – отличий нет. Я овладеваю телом, воспоминаниями, сознанием. Заменю все своей личностью. Ядовитый подарок, приносящий несчастье. Но не выбрасывай меня вон!

Не бойся, не выброшу.

А что ты со мной сделаешь?

Подумаю об этом без спешки.

Я бы хотел новое тело. Пусть мое желание будет пищей для твоих размышлений.

– Щезник, ты уснул, что ли? Почеши сюда, потому что все остынет!

Должен уходить. Скажи напоследок, за что Гадра так жестоко наказала тебя?

Разве я не сказал? Из-за моей опрометчивости наш мир погиб.

*** 

Жажда выжигала внутренности, выжигала глотку, выжигала ум, выжигала все, кроме одного желания: пить. Игнат припал к родничку, хлебал холодную воду, пока зубы не подняло, перевел дыхание и принялся глотать снова... Но жажда не исчезала. Будто он жарился под полуденным солнцем в бескрайних песках, а не сидел в сыром ночном лесу.

Сероманец знал, что вода не могла помочь. Пригодилось бы пиво, вино, настойка – лучшей была водка, даже разведенная. Игнат всегда держал при себе несколько бутылок, осмотрительно не позволял запасам иссякнуть, но весть о гибели Варгана выбила его из привычного уклада. Он мог прихватить медовуху пчеловода, которая пришлась ему по вкусу – куда там слабенькому меду диких аскольдов! – но Игнат даже не упомянул о ней; пришел в себя, когда во фляжке-на-выпаде-затруднении не осталось ни капли, а во рту пекло пожаром.

Чертовая война! Раньше, бывало, заезжаешь в кабак, пьешь вволю, набиваешь сумку на несколько дней вперед... А теперь даже кислого пива днем с огнем не найдешь.

Пьяница, брагун, пропой – взгляды близких, особенно сестры, не скрывали упреков, и плевать он хотел на их пренебрежение. Эней потерял все, и чужое уважение было ему до жопы. Да, черт возьми, он зависим. Давно зависим. Сознательно зависим. Так что? Запихайте осудительные балухи себе в гузно и дайте бесталанному отбросу спокойно залить за шиворот.

В безнадежном желании Игнат приложился к пустой фляжке, поднял ее донышком вверх, встряхнул над языком, надеясь поймать хоть каплю горячего – напрасно. Измученным взглядом он ощупал лужайку. Где искать спасения в этом диком захолустье? У Павла ничего не имеется. У Щезника? Тот даже курить бросил. Может, Малыш поможет?

В расплесканном между деревьями мраке послышался шорох. Трое характерников вернулись к огромному безглазому волку, нырнувшему из лесной тьмы, труснул холкой и размазанным сумерками движением превратился в Ярему.

– Костра не хватает, – сообщил он, набросив на мускулистое тело потасканную опанчу. – Ох и лето! Днем жжет, ночью морозит.

– Рассказывай, – Северин заерзал от нетерпения.

Игнат заставил себя слушать доклад Малыша. Униженная вниманием жажда ответила ударом по внутренностям, и характерник закашлялся.

– Удавился? – Ярема бережно помахал крепкой ладонью. – Постучать?

– Себе... постукай, – Бойко смахнул слезы с глаз и перевел дыхание.

Савка сочувственно поглядывал на него, покачивая мотанкой у уха.

– Главная дорога ведет к сторожке, возле нее – пристань, конюшни и хранилище для лодок, – Ярема поднял ветку, разломал маленькие щепки и разбрасывал под ногами импровизированной картой. – Вокруг озера поджидают пять пар часовых: один в паре отвечает за озеро, другой контролирует внешний круг. Все – упитанные быки. Незваных гостей не ждут, болтают, одни даже костер разожгли, но при том все вооруженные, не спят и не выпивают.

Гнатное горло схватила судорога. Совсем рядом какие-то подонки выпивают, пока он здесь умирает! Или... Как он сказал? Может, не выпивают? Сложно сосредоточиться, когда так хочется выпить.

– В сторожке отдыхают еще десять раз в смену. Возможно, больше, я не имел возможности пересчитать, – Ярема поднес руку к лицу, чтобы поправить повязку на глазу, понял, что не связал ее после превращения, и хлопнул себя по шее.

– А что озерный дом? – спросил Северин.

– Пустой, – Яровой встряхнул с ладони пару раздавленных комаров. – У причала лодки нет, огни не горят.

– Ладен заложиться, что скоро загорятся! Иначе бы два десятка агентов Тайной стражи здесь не мариновались.

– Из-за их чатов будет сложно добраться до дома незамеченными, – Ярема постучался по центру палочной карты. – Даже в темноте озеро просматривается со всех сторон: один из пяти часовых точно заметит в воде наши головы.

– Попытаться отвлечь их?

– Всех сразу? Разве что взрывом или поджогом, Щезнику, а такое досадное событие отменит романтические каникулы Кривденко.

– Убивать их тоже не годится, – рассуждал вслух Северин, потирая искалеченного пальца. – Придет смена, увидит мертвых... Если смену убить, то пустота в сторожке известит об опасности не хуже поджога или взрыва.

– Может, кто-нибудь волком заберет всю стражу на себя, пока другие достанутся дома?

– Не хочу разбивать наши силы... Что ты думаешь, Эней?

Игнат пожал плечами. Он думал, как бы ему незаметно убить ближайших часовых, забрать их выпивку и побороть жажду, от которой стало лихорадить.

– Я вот мыслю, – Северин указал на свитое облаками небо. – Если свалит ливень... Можно проскочить волками.

– Есть только одна загвоздка, – прошипел Игнат сквозь изорванную засухой глотку. – Павлин волком не обернется.

Чернововк и Яровой перевели взгляды на Савку, который играл с изорванным пером, что уже давно не походило на павлинье.

– Братик, – мягко сказал Ярема. – А сможешь опрокинуться на волка?

Савка, не прекращая игры, отрицательно покачал головой.

– А если мы подарим тебе сладости? Или новую игрушку? Тот нахмурил брови и, не поднимая взгляда, забубонил:

– Нет! Нет, нет, нет, нет, как заклятие читал.

– Все понятно, – вздохнул шляхтич и убил еще нескольких комаров, роскошествовавших на его теле. – Можно закинуть Павла мне на спину, я так часто пленных таскал. Озеро небольшое, Павлин легкий.

– Вот только ваше двуглавое одобрение точно заметят, – заметил Бойко.

Савка в ответ погладил себя по безволосой голове, покрытой шлемом кривых глубоких шрамов.

– Не знаю, – развел руками Ярема. – Вызовите дирижабли, прыгнем на остров с воздуха! Или просто дождемся Ефима в засаде у дороги, и не надо возиться с тем озером.

– Ефим упрекнет с огромной свитой, которая и без серебра сильно усложнит наш разговор, – Северин начал мерить землю шагами туда-сюда. – А нам нужно поговорить с ним по душам, для чего нужны условия с наименьшим риском.

– Тогда, Щезник, молись, чтобы хлестнул ливень, – развел руками шляхтич.

Северин отправился в кусты, Ярема принялся жевать полоски вяленого мяса, а Игнат подсел к Савке.

– Слушай, Павлин, может, цейво... Перевернешься? Нам всем будет легче.

– Нет.

– Мы тебя оставить не можем.

– Нет.

– Ну, перевернись!

– Нет. Нет. Нет, нет...

– Вот заладил! Уймись.

Неспокойные глаза Савки лукаво съежились. Он приложил мотанку к уху, замер без движения на несколько секунд, а потом прошептал заговорщически:

– Мама говорит, что кто-то хочет попросить.

– А что, у мамы немного имеется? – хохотнул Игнат и закашлялся.

Савка выкинул руку вперед. Не успел Бойко отшатнуться, как цепкие пальцы пробежали под бородой по шее. От прикосновения по коже растеклось свежее спокойствие, словно разлилось прохладное молоко, сердце застучало, уши заложило... Неутомимая жажда стихла. Игнат стоял несколько секунд, щупал себя за борлак и поверить не мог, что все так быстро прошло.

– Тряс твои мамцы, Павлин, золотые руки! Ты проклятый целитель! – Игнат собрал слюну и старательно глотнул. – Делай так всегда, а?

– Не пей, – ответил Савка.

– Ты все усложняешь.

Освобожденный от жажды, Игнат на радостях полез в сумму прятать ненужную флягу. В руки попал варган, и характерник впервые, когда получил наследство, решился достать инструмент из чехла. В слобожанских степях ходило поверье, что умельцы игрой на дрымбе вызывали дождь. Может, попробовать? Делать все равно нечего.

Игнат осторожно прижал холодный металл к губам. Закрыл глаза. Вспомнил, как играл Филипп – всегда казалось, что в этом нет ничего сложного: просто держишь варган губами и бьешь по язычку, от чего поет причудливых мелодий. Подчинившись внезапному зову, Эней ударил по язычку указательным пальцем, на что варган больно цокнул ему по зубам. Первый блин насмарку!

Он сплюнул, подумал, что Филипп посмеялся бы, тогда захватил инструмент надежнее и коснулся язычка осторожнее – скорее ущипнул его. Варган отозвался тихим глубоким звуком. Игнат ущипнул во второй раз, одновременно сжав губы, и звук изменился. Удается! Бойко позволил ему раствориться, извлек третий звук, теперь гораздо длиннее, затем четвертый, сплетя их в робкую мелодию... А дальше все потекло само собой. Он учился и играл одновременно, не открывая глаз, потому что Савка, Северин и Ярема смотрели на него. Он чувствовал внимательные взгляды, но встретить их не решался.

Этой песней он пытался воспроизвести мелодии брата Варгана, отдать ему должное уважение, и в то же время вспоминал...

Как залепил Игнату оплеуху в первый день знакомства за оскорбление евреев.

Как убивал охотников бешеного магната Борцеховского.

Как подарил огромную сумму денег на их с Ульяной свадьбу.

Как избегал выпивки, а каждое исключение из этого правила становилось событием.

Как помогал успокоить головорезов Шевалье.

Как молча ходил на одинокую охоту.

Как спиной к спине пробивался из захваченной борзой Будды.

Как сеял кровавый сев в Покровской Лавре.

Как сидел прикованным к дереву в подобии человекововка, ревя несколько часов подряд так страшно, аж кровь спела в жилах.

О чем он думал, когда погибал у шатра Темуджина?

Игнат почувствовал, как в горле дальним эхом отозвалась жажда – скрытая, но непобежденная – белый флаг его личного поражения.

Он окончательно сдался после Шацких озер. Остатки сероманского сопротивления были уничтожены, и те, кому удалось выжить, разбежались навсегда. Эней по-прежнему любил заглянуть в рюмку, а теперь увидел на мутном донышке легкий выход из своего отчаяния. Ульяна с Остапчиком – за морями-океанами, Орден – уничтожен, дом – сожжен; что ему оставалось?

На лоб капнуло.

Игнат открыл глаза, когда тьма низкого неба рассечена ослепительной молнией. Загрохотало, зашумело, и листья поклонились тяжелой струей, несшей холодное дыхание грозы.

– Прекрасно, – Ярема хлопнул в ладоши. – Варган знал, кому завещать!

Бойко бережно протер варган от слюны и спрятал подарок к чехлу.

– Эцерон поздравляет! Эцерон! – Савка засмеялся, скинул руки над головой и завертелся в танке под дождем.

– Отправляемся сейчас, пока не утихло, – приказал Северин.

Все, кроме Павла, принялись скидывать одежду.

Первым опрокинулся шляхтич. На широкую спину закинули обиженного прерванным танком Савку, пристегнули для уверенности ремнями, на что Павлин хлопал глазами и сжимал мотанку. Оставлять лошадей и имущество без присмотра на бозна-сколько суток было рисково, но рядом журчало родничок и изобиловало густое зелье, так что оставалось надеяться, что ни один пришлец не припихается к этой дремучей, богом забытой просеки.

Когда Игнат опрокидывался в последний раз? Трудно вспомнить. В течение месяцев он почти не трезвел, а под хмелем вращаться себе не позволял – джурой наслушался это руководство от отца каждый раз, когда тот заглядывал в свою фляжку.

Сквозь притихшие папоротники Яровой с Савкой на спине повел в ночь. Северин шел следом, Игнат бежал последним. Лапы увязали, скользили по грязи, обильно хлопающей на сжатый в клыках узелок. Близнецов и пистоли пришлось оставить – сыроманцы взяли только ножи, которые завернули в одежду вместе с едой. Бойко мчался, погрузившись в мечты, где он белует и потрогает Ефима Кривденко, не позволяя тому умирать.

Выбежали к крутому берегу, замедлили шаг. Припали к земле и потрюхали между травами едва заметной тропинкой, оборвавшейся под наклонными ветвями старой ели. Звуки ливня спрятали плеск, и озеро приняло гостей в испещренные кувшинками объятия. Как один, волки вынырнули, подняли головы, поплыли к острову, терзавшемуся темным очертанием сквозь разрисованную наискось ночь. Островок имел небольшую пристань и декоративные поросли осоки вокруг; остальную землю занимал дом на два этажа, который Игнат нарек кукольным, и уютная терраса с небольшим, загроможденным цветочным садом вокруг.

Савка прижимался к шее Ярема и судорожно глотал воздух. Игнат переживал, чтобы тот не кричал – кто-то, а Павлин может крикнуть так, что за милю услышат – однако Савка переживал путешествие в стоическом молчании. Расстояние до острова преодолели через несколько минут; Игнат ждал окрика или выстрела с берега, но слышался только ливень. Часовые, наверное, кутались в плаще, надвигали капюшоны к носу, проклинали свою судьбу и завидовали товарищам, которым посчастливилось почивать в сухой сторожке.

Заплыли под доски пристани. Северин сунул узел в свободную руку Павла и опрокинулся. Игнат невольно отметил, что тело Чернововки потеряло былую мощь.

– Сидите здесь, – Северин достал из своих вещей несколько отмычек. – Ждите сигнала.

Гулькнул к двери, и почти сразу послышался тихий свист. Сироманцы быстро заскочили в открытый дом. Северин уволил Павла, и тот немедленно перекатился с волчьей спины на пол, прижал к лицу мокрую мотанку и радостно улыбнулся.

– А ты скорый, – заметил Бойко.

– Было открыто, – ответил Северин. – Сегодня нам везет.

В холле с дымоходом недавно убирали: окна вымыты, занавески чистые, сбитые подушки на софах без пылинки.

– Придется поддерживать порядок, – Ярема выкрутил глазную повязку, надел на голову и принялся собирать облезлый мех. – На улице все смоет дождем, но здесь должны прятаться бесследно.

Всюду царил уют: от дощатых стен приятно пахло старой древесиной, всюду виднелась резная мебель, оленьи рога, восточные коврики, фарфоровые статуэтки, книги с золотым тиснением на корешках. Игнат взбесился от самой мысли о том, сколько людей гнуло спины, чтобы выкопать посреди леса озеро, сколько времени и дукаче упустили, чтобы парочка каких-то толстосумов приезжала сюда раз в несколько месяцев... пожрать и поспать!

– Костра не хватает, – Яровой тоскливо посмотрел на вычищенную трубу.

– Выпивки не хватает, – буркнул Игнат. – И согревает быстрее и не дымит.