Текст книги ""Фантастика 2025-167". Компиляция. Книги 1-24 (СИ)"

Автор книги: Виктор Точинов

Соавторы: ,Оливер Ло,А. Фонд,Павел Деревянко,Мария Андрес
сообщить о нарушении

Текущая страница: 77 (всего у книги 350 страниц)

Катя накрывала стол во дворе. Прищурилась, разглядела его чумазые ноги.

– С ветром соперничал?

– И победил!

– С такими ногами в хату не сунься.

Северин рассмеялся и поцеловал ее. Сели к завтраку.

– Где мало?

– А то ты не знаешь, – Катя налила ему молока. – Глаза продрала и по афине качнулась.

Северин сделал длинный глоток. Именно то, что нужно после утреннего бега и еловой смолы!

– Это ты ее научил, кстати, – Катя обвинительно ткнула в него пальцем. – Упрямо, как ишак!

– У кого это она такая удалась, – от молока Северин перешел к будзу. – Даже не представляю...

– Посмотрите, какой остроумник! Именно такого здесь и не хватало, чтобы наполнить дровокольню.

Северин мурлыкнул.

– Что говоришь? Даже ковбицу поменяешь, потому что старая совсем рассохлась? Действительно? – Катя приложила ладони к груди. – Ой, спасибо спасибо, господин господин! Чтобы я без тебя делала?

Не успел он придумать остроумный ответ, как стукнула калитка.

– Где-то здесь была-а-а подоленочка-а-а...

Девчий голосок смешно фальшивил.

– Бугай на ухо наступил. У кого же это она такая удалась, Катя задумчиво потерла подбородок. – Даже не представляю...

– Хорошо поет, – пожал плечами Северин.

Голосили совсем рядом.

– Где-то была молоденькая-а-а...

Во двор влетела черноволосая девочка лет пяти и запрыгнула на скамью, чуть не опрокинув кувшин, который прижимал к животу.

– Здесь она села, – объявила девочка.

– Спасибо, что не упала, – ответила Катя. – Руки чистые?

– Чистые! Приятного аппетита, – кувшин с ягодками занял место на столе.

Пока Оля запивала чернику молоком и под маминым присмотром неохотно грызла хлеб с сыром, Чернововк любовался дочерью. Ее упрямство, любознательность и талант цветут новенькие рубашки несмываемыми пятнами доводили до бешенства, а поток странных вопросов, которые могут придумать только дети, – вопросов, которые выбивают из будничных мыслей и заставляют пошевелить мозгами, – не останавливался ни на день.

После завтрака Оля помогала убирать со стола, а Северин опрокинул через плечо веревку и вооружился топором. Дочь объявила, что пойдет помогать, но ей тоже понадобится топор. Северин пообещал, что она все получит, и на этом двинулись в лес. Оля лягушонкам прыгала вокруг, останавливалась, чтобы разглядеть интересного жука, забегала вперед, чтобы поинтересоваться названием того или иного растения, даже нашла длинную дрючку, после чего принялась варить по всему, до чего только могла дотянуться.

– Ищи сухие пихты, – приказал Северин в лесу. – Из них будут лучшие дрова.

Оля кивнула, искусным ударом отправила очередную шишку в полет и принялась громко кричать сухие пихты. Чернововк шагал сквозь густой аромат хвои к холму, куда ударила молния – в отапливаемом лесном пожаре кругу ждали мертвые деревья. Осталось их немного, так что вскоре придется искать новую вырубку, но сегодня хватит.

– А дереву не больно, когда его рубят?

– Сухому – не больно.

– А если оно под дождем промокнет, тогда больно?

Северин объяснил, куда и каким образом избивать, чтобы без расточительности сил заставить дерево упасть в нужном направлении. Оля внимательно слушала, постоянно обезьяняя его движения.

– Ты обещал мне топор, – напомнила.

Вот черт!

– Будет тебе топор. А теперь отойди на десять шагов, чтобы я тебя не задел, – велел Северин.

Оля скривила носик и попрыгала в сторону, громко считая каждый скачок. Северин улыбнулся, вернулся к дереву, выбрал место для удара, набрал воздух, размахнулся и изо всех сил вложил.

Маленький череп сокрушил с мерзким треском. Словно треснула скорлупа огромного яйца. Острие смяло кость, скрежетнуло и остановилось, испещренное брызгами крови и кусочками мозга. Там, где мгновение назад стояло мертвое дерево, замерла Оля.

Все звуки исчезли.

– Да… Ту… – прошептала она чуть слышно.

Подняла к нему тоненькие, как палочки, ручонки. Вытаращила испуганно глаза, полные слез.

– Да...

Он закричал так, что слетели птицы.

Этого не могло случиться! Там стояло дерево. Оля была в десяти шагах вправо! Он видел, что бил в самый ствол, она не могла выскочить вот так перед ним, это невозможно, но... Господи!

– Что ты натворил?

Чернововк повернулся и увидел перед собой Катрю. Почему она здесь? Ушла за ними? Она не должна этого видеть!

– Зачем ты убил ее?

Северин попытался ответить, но язык приклеился к небу. Он пытался пошевелиться, но руки прилипли к топору, вросшему в размозженный череп его дочери. Рученята, умоляюще протянутые к нему, дрожали, глаза смотрели с испугом, мокрые от слез ресницы трепетали... В мгновение ока ее зрачки почернели и обернулись угольным дымом, текущим из пустых глазниц.

– Ту...

На последнем выдохе ее нижняя челюсть отвалилась, язык выпал вниз, и из искалеченного ротика хлынули густые струи черного дыма.

– Она получила обещанный топор! – визжит Катя.

Ее истерический смех бьет по перепонкам, скрежещет в голове тупым ножом.

Вместо глаз у Катри пустые колодцы. Из ее пасти, разинутой в хохоте, извергается черный дым.

Что здесь происходит? Что эти чудовища сделали с его семьей? Где настоящие Оля и Катя?

Непроглядный дым сочится из всех отверстий на их телах. Поднимается черным паром, плывет между стволами деревьев, густеет, клубится...

Хрусть!

Их лицами разбегаются извилистые трещины. Кусочки кожи орогевшей шелухой падают судьбы, вращаются дымом, через мгновение? минуту? час? вместо родных лиц бурлит густое черное ничто. Северин пытается закрыть глаза, но тело не повинуется приказам. Он сжимает топор в потных ладонях, смотрит, как кровь и мозг его дочери вращаются капельками черного дыма, чувствует, как ужас ядом катится по мышцам, растекается сединой по волосам, прорезается морщинами, вздувается старческими венами...

Могильная тишина.

Ни Оли, ни Катри, ни леса. Дышать тяжело, виски давит. Судороги по телу.

Мир обернулся сплошным черным дымом – и Черновов наконец вспоминает.

...Север. Город спит, дышит дымоходами, изредка моргает освещенными окошками. Безлюдные улицы, усыпанные кашей талой слеты, пронизывают морозом. За это и ненавидят февраль: утром, несмотря на все попытки не скрутить вязы на коварном катке, кто-то обязательно брякнет и забьется. Или даже что-нибудь сломает.

Игнат мог стать первой жертвой льда, но вовремя схватился за шагавшего рядом Филиппа и только благодаря этому сохранил вертикальное положение.

– Проклятый сракопад, – охарактеризовал погоду Игнат после вместительного эмоционального монолога.

– Тише, – Филипп оправил обрамленный мехом капюшон.

– Кто нас услышит? Все спят, с сердюками включительно.

Лоскуты тяжелых туч хоронили огрызок луны. Уличные фонари светили один через три.

– Хорти могут бодрствовать, – заметил Филипп.

Игнат почесал лоб под шапкой.

– Могут бодрствовать, могут не срать... Если нас услышат, разве что из-за него.

Перчатка указала в сторону Ярового, который вел за собой осла, смиренно тащившего большие пустые санки.

– Лошади создают больше шума, – возразил Филипп.

– У нас уже был этот разговор, и мое мнение с тех пор не изменилось.

Слова вырывались облачками белой пары.

– Упырь бы ноги сломал на гололеде.

– Разве если гнать галопом, а за...

– Замолчите, – приказал раздраженный Северин.

Группа из четырех закутанных мужчин в компании осла с санками зашла в переулок незамеченным.

– Вот это здание. За ней банк, – Чернововк достал нож. – Я начинаю.

– Оставь верхнюю одежду, – предложил Ярема. – Будет мешать.

Пока Северин сбрасывал зимние облачения, Яровой гладил осла по ушам.

– Первая сумка – золотые монеты, тяжелее всего, – напоминал Филипп. – Остальные банкноты. Если заметишь драгоценные камни, тоже хватай, но его вряд ли так просто кладут, обычно они спрятаны по отдельным каморкам. Векселя, облигации и другие ценные бумаги не трогай, их номера запишут похищенными, после чего ими только разжигать огонь.

– Я все помню, – отмахнулся Чернововк.

От холода и волнения его избивали дрожь. Быстро, чтобы остальные не заметили, он разрезал пучку уцелевшего большого пальца, провел кровью по серебряному лезвию.

– Пылай.

Клинок расцвет багровым пламенем. Хорошо, что не выпало свежего снега, все сковало морозной коркой, их следы к утру должны исчезнуть.

– Недаром волшебству научил! Прекрасно сияет, – Ярема протянул Северину пустого мешка. – Давай, братец. Пусть Мамай помогает.

– Вот что, а грабить банки Мамай до сих пор не помогал, – оскалился Игнат. – Я пошел на чаты.

– Сильно не выдвигайся, потому что с того края дежурят охранники.

– Не учи ученого, Варган.

– Я беру другой край переулка, – сообщил Филипп.

Северин сел на корточки, поднял руку с ножом так, чтобы его тень легла на снег. Облизнул пересохшие губы, перевел дыхание. Несколько секунд собирался с силами, закрыл глаза и коснулся тени разрезанной пучкой.

Самое слабое звено замысла: в Потустороннем районе на этом месте могло зять пропасть. Или стоять лес. Или возвышаться гора. Или другая преграда, которая бы помешала пройти сорок шагов по прямой, чтобы оказаться в банковском хранилище, защищенном толстолезными стенами и могучей дверью на шести новейших сейфовых замках, стоявших в конце извилистого, узкого, набитого чатовыми коридора, кожаными чатами. Такая мощная охрана объяснялась расположением хранилища на первом этаже (болотные почвы не позволяли вырыть традиционное подземелье), поэтому Филипп и выбрал его для ограбления.

В Потустороннем районе протянулась привычная глазу мертвая равнина. Северин мазнул по векам кровью, чтобы видеть очертания родного мира, и принялся считать шаги в хранилище.

После аркана теней, в котором он потерял половину большого пальца и чуть не потерял семью, Чернововк боялся нового прыжка в Потойбич. Характерник ненавидел себя за новую слабость, но избегал путешествий в другой мир, и даже в битве за Буду, когда пришлось бежать сквозь ряды вооруженных серебром борзых Святого Юрия, он не решился перейти по ту сторону. Но за несколько месяцев преследований сироманцев догнали большие затруднения, и помочь могла только настоящая куча денег: только один из всех возможных замыслов позволял совершить грандиозное ограбление банка без крови и шума.

Сорок шагов. Просто и легко. Теперь – скачок назад.

Чернововк тыльной стороной ладони вытер пот со лба. В Потустороннем мире не было мороза, но его до сих пор били дрожь. Собратья, рядом с которыми он старался не проявлять слабости, остались за спиной, и Северин позволил себе несколько минут. Это всего-навсего проклятый переход домой! Он прыгал множество раз, и только один-единственный раз случилась неприятность. Хватит бояться!

Покрытый очарованным пламенем нож взмыл вверх, разбрасывая вокруг ломкие тонкие тени, и под воинственный крик порез коснулся тени на потрескавшейся земле.

В багряном сиянии тусклым блеском переливались пирамиды золотых и серебряных слитков, кипами стояли ящики, полные аккуратных строчек монет, целую стену занимали отдельные сейфовые ячейки, а остальные были заставлены множеством полок с брикетами банкнот и кучами разнообразных. Содержащиеся здесь состояния стоили небольшого паланка.

Чернововк понюхал воздух: никого. Варган зря переживал за охрану внутри.

– Ух, – прошептал Северин. – Как в княжеском кургане!

Осчастливленный легким прыжком, обалдевший богатством вокруг, он бросился к ближайшей залежи дукачей.

Монеты тихо разговаривали. В хранилище было холодно, и от ледяного золота пальцы быстро окоченели. Когда мешок отяжелел так, что характерник едва смог его поднять, Северин перешел к Потустороннему миру и волоком потащил добычу к переулку. Теперь надо считать осторожно, чтобы не перепрыгнуть и не впилиться в стену.

Затылок ударил тревогой. Северин оглянулся, чуть не сбившись со счета. Остывший огрызок светила в небе; пустая равнина без признаков жизни; серый порох под ногами, на котором остался длинный след набитого монетами мешка... Мертвый Потусторонний мир, в котором собственное дыхание кажется ветром. Что за беду ему послышалось? Наверное, слишком перенервничал.

Чернововк выскочил прямо перед носом Яремы, и тот помог загрузить мешок в санки.

– Тяжелое! – Яровой поправил повязку на глазу. – Хватит взять взятки.

– Все спокойно?

– Полная тишина, не волнуйся.

– Представляю их рожи, когда утром туда зайдут, – Северин похукал на руки и схватил два пустых мешка. – 3 бумажками будет легче.

– Хорошо, братец. Ждем.

Прыжок – на этот раз без сомнений. Следом от первого мешка стал указателем, но Чернововк все равно считал шаги.

Как ледяная игла в шею. Снова это предчувствие! Темнота на горизонте сгустилась – это ли выходки подъеденного страхом воображения?

Чернововк спешно набивал мешки из разных брикетов, не обращая внимания на падали мимо банкноты. Еще пара таких мешков – и у них будут все необходимые покупки, аренды, услуги и, главное, конфиденциальность. Против серебряных шаров весят только золотые монеты... Их заменители.

Второй мешок легли на спину. Чувствуя себя святым Николаем с мешком подарков, Чернововк перенесся в пустоту. Вскоре он вернется в семью... Катя с Олей ждут в укрытии. Дочь на прощание держала его крошечным кулачком за большой палец и прижимала, брыкая ножками. Она так быстро росла! В том же тайнике оставили Савку и еще нескольких надежных сироманцев, чьи семьи необходимо переправить через границу.

Хруст.

Чернововк замер. Осторожно посмотрел под сапог, стоявший на раздавленном белом черепе. Откуда он здесь взялся? Край глаза зацепился за второй, третий, четвертый – четыре человеческих черепа. Еще один маленький, похожий на конский... Белые маски на черном пепле.

Черном? Постойте, как это он почернел? Он же был серым!

Земля вокруг превратились в слизь, вскипела пузырями, залила мерзкой тяжестью до сапог, и он мигом провалился по косточкам.

– Курва!

Нож в руке погас, а вместе с ним погасло небесное светило. Лишенный теней, в сплошной темноте, Чернововк отбросил мешки, напряг мышцы и попытался прыгнуть, но зыбкая слизь глотнула его по колени.

– Черт, черт, черт!

Он стремительно и неустанно утопал. В панике Северин забился, как муха в паутине, и каждое движение ускоряло погружение. Слизь держала мертвой хваткой. В неловком взмахе рука сероманца задела несколько банкнот из раскрытого мешка, коснулась липкой поверхности – и сразу исчезла под ней. Другой он пытался нащупать края ловушки, чтобы уцепиться, но краев не было: повсюду царила клейкая слизь, окутывающая и обездвиженная, слизь, расползавшаяся по коже холодными червями. Беспомощное тело утопало, склеивалось, застывало; не прошло и минуты, как Северин стоял по шею в дрожащем плену.

В темноте очертилась едва заметная высокая фигура. «Знай: Гадра узнала, что ты порабощал кровавой печатью ее подданных. Она взбешена. Будь осторожен по ту сторону». Ох, Лина!

Слизь загустела, и сероманец чувствовал себя вмурованным в камень.

– Защитник, ставший поработителем.

Гадра, темная владычица, наконец подстрелила его.

– За оскорбление моих подданных. За кровавые оковы сделок. За жестокость и неуважение. Я наказываю тебя.

Каминные лапы сжали, выжали из горла стоны боли, которые оборвались незримой печатью на устах.

– Никто не уйдет от гнева Владычицы. Слушай мой приговор, ничтожный.

Тень плыла, причудливая и дымная, но бесплотный голос говорил прямо на уши – холодный бесцветный звук, от которого скручивал живот и хотелось бежать куда глаза глядят.

– Мизерный заслуживает скудной судьбы. Мой приговор для тебя. Жить в плену. Созерцать марево. Уничтожай его. Слышен этот разговор. Забыть ее. Созерцать марево. Уничтожай его. Слышен этот разговор. Забыть ее. Созерцать марево... Десятки, сотни, тысячи циклов.

– Нет, нет, нет, – Чернововк смог разорвать печать молчания. – Послушай меня!

– Тишина.

Камни на шее ожили, поползли вверх – словно десятки слизняков застыли на устах твердой коркой.

– Тюрьма заставит тебя прозябать. В могильном кругу. В нескончаемом мареве. Пока в твоем мире пройдут десятилетия. Твои близкие умрут. Твой ребенок состарится и забудет скудного отца. Но ты не умрешь.

Он закричал, но камни не пропускали ни звука.

– Тогда я уволю тебя. Ты вернешься к миру, которого не узнаешь. В мир, где никто не будет ждать. Таков мой приговор за твои преступления. Мизерный.

– Прошу, – промычал Северин беззвучно.

Он даже представить не мог столь болезненного, жестокого приговора!

– Я ненавижу преступников. Я наказываю преступников. Безнаказанное преступление рождает большие преступления. Я неумолима.

Тень увеличилась в десятки раз.

– Пусть исполнится приговор.

Слизь залепила ноздри, уши, глаза. Вдали послышались трембиты.

Темнота начала отступать, светлеть, наполняться очертаниями – карпатскими склонами, рассветными елями, росистой травой под босыми ногами – и он вспомнил, что это было сотни раз: разговор, воспоминание, заблуждение... В диком, животном отчаянии Северин закричал.

Он был готов сделать во что бы то ни стало, чтобы остановить этот миг, разорвать заколдованный круг, но тьма неумолимо рассеивалась, и с ней рассеивалась его память: страшное осознание, что ограбление произошло в прошлом, что в родном мире утекло бог знает сколько времени, что Катя и Оля могли счастливой жизни, которая всегда завершалась адом и прозрением... Которая каждый раз исчезала по приговору Гадры. Он изо всех сил пытался зацепиться за эти воспоминания, но все поблекло, он бежал...

...он бежал, улыбка расцветала на его лице, потому что страшный сон, поднявший на рассвете, почти забылся, чудесное утро стер все ужасы. Северин бежал, как в детстве, когда носятся для удовольствия, а не ради преследований или бегства. Босые ноги несли упругими прыжками...

Удивительный звук. Казалось, будто за горами грохнул огромный орех. Северин остановился и оглянулся: неужели землетрясение? Через мгновение звук повторился, на этот раз громче, за краем неба разошлось темной трещиной.

– Какого черта...

Черная молния расколола небо, разбежалась лозой причудливого разлома, перекинувшегося на горы и леса. Огромная трещина через мгновение проглотила гору со еловым лесом, помчалась прямо на Северина, оставляя черное ничто, и он побежал домой на спасение семьи, крича на ходу, чтобы предупредить Катрю об опасности, но не успел – земля раскололась под ногами и Чорнов.

Тишина. Запах.

Свежий, как прикосновение летнего ветра, аромат мяты и ландыша, запах, который он запомнил на всю жизнь. Ее запах.

Характерник осторожно открыл глаза и чуть не ослеп от тусклого сияния неподвижного светила. Быстро захлопал, прогоняя слезы. Вдохнул волшебный запах снова и наконец разглядел перед собой ее: стройную, голубоглазую, в белой рубашке до земли. Мавка взмахнула руками, глаза сияли опалами – и остатки каменного гроба разлетелись по сторонам. Обломки касались земли, где плавились на слизь, замиравшую бесформенными комками.

Ослабевшие мышцы ног не удержали его вес. Северин пошатнулся и упал, если бы прохладные руки не подхватили его.

– Ты пришла, – прошептал сероманец.

Из горла донесся чуть слышный цветок.

Она улыбнулась и поцеловала его в лоб. От прикосновения мягких губ телом разлилась теплая волна, наполнила силой атрофированные конечности, прокатилась до кончиков пальцев с мерзко длинными ногтями, убрала пелену из забитых простоквашей глаз.

– Опять... Спасла, – услышал Северин свой шепот.

Борода щекотала шею. Никогда у него не было бороды! Сколько времени прошло?

– В семью... Прошу...

Мавка кивнула, осторожно взяла его за руку, и молча, как тогда, в детстве, повела за собой. Ее волшебный запах отгонял вонь устаревших нечистот, которым проникли его лохмотья, длинные волосы блестели золотистым водопадом, разгонявшим окружающий мрак. Северин шагал за ней, как потерянный в лесу мальчик, очарованный прикосновением мягкой прохладной ладони. Охлавшие ноги несли вперед. Они шли бесконечными рассохшимися равнинами, между извращенными стволами черных лесов, среди острых камней ущелий, тоненькими остовами причудливых руин, мимо родничка мертвой воды, похожей на стекло, и лишь кое-где среди этой пустоты темные небо подпирали в темные небо листья. добрые предвестники из другой жизни. Чернововк не замечал ни усталости, ни времени; боялся только, что Гадра вынырнет из ближайшей тени. Но никто не попался на их пути.

Нимфа остановилась. Знаком приказала не двигаться. Грационно взмахнула руками, начертила в воздухе хитрый контур – и на земле перед ногами Северина родился совершенный круг. Она не останавливала движений, похожих на совершенно сложный танец, каждый жест превращался в линии и знаки внутри круга. Характерник удивленно наблюдал за ее волшебным танком, пока мавка не остановилась, указала хрупкой рукой на него, а затем на исполненный таинственных символов круг.

– Врата... В мой мир?

Она кивнула. Указала на его тень, на темный горизонт, отрицательно кивнула головой.

– Прыжок может выдать меня Гадри. Разумеется.

Золотой водопад волосы качнулись, подтверждая его догадку. Голубые глаза сверкнули. Он мог любоваться ее лицом часами!

– Спасибо. Не знаю, смогу ли действительно отблагодарить... Но если смогу... Отблагодарю. Даю слово.

Она нежно провела по его щеке тонкими прохладными пальцами. От прикосновения все страхи исчезли, и Северин встал в круг.

– Что теперь?

Мавка протянула острый камень, проведя им над ладонью.

Северин неловким движением надрезал пальцы, зашипел от забытого чувства боли. Кровь капнула на линии под ногами.

– Дя...

Его дернуло вверх, подхватило, понесло, даже засвистело! Голова пошла кругом, темень ударила по глазам, в ушах зазвенело, и Чернововка чуть не тошнила, как все вдруг кончилось. Он шлепнулся на твердую землю, забив пошрамованную ногу.

– …кую.

Звездная ночь. Снежный лесок. Дорога к небольшой хижине.

Северин вдохнул – и ему закружилось от множества запахов в свежем воздухе. Он выждал минуту. Осторожно поднялся, не обращая внимания на ушибленную ногу, вдохнул глубоко, полной грудью, и среди всего шума запахов почувствовал два знакомых. Бросился к хижине так быстро, насколько позволяли ноги. Постучал.

Тишина. Северин нетерпеливо постучал еще, дернул дверь – может, не закрыты, но...

– Анируш! Буду стрелять, – послышался из дома хриплый женский голос. – Кто там прется на ночь?

Чернововк разрыдался.

*** 

Бессонница.

Бессонница чаилась в тенях под глазами, просыпалась с сумерками, вползала в глазницы, растекалась на веках. Глотало призрачные бабочки снов, как большая жаба.

Бессонница.

Ночь – долгое медленное путешествие в никуда.

Катя сидела над Оленькой. Пыталась вообразить ее сны по выражению личика. Любовалась смешным носиком, размеренно сопел. Проходила вокруг дома, слушала безлюдное пространство, разглядывала звезды. В свете светильника изучала и выдумывала маршруты на любые случаи. Чистило оружие. Беззвучно, чтобы не разбудить малышку, плакала.

Бессонница.

Бесконечные, одинокие, лишенные смысла ночи несли уныние и не разграничили дней. Катя терялась в датах, из-за чего едва не схватила лунное иго. От полного истощения спасал короткий дневной сон и неделю новолуния: на новолуние характерница засыпала, как убитая, видела удручающие кровавые сны, зато просыпалась утром полной сил.

Бессонница пришла с вторжением. С тех пор Катя разошлась с шайкой и выживала одиночеством: кочевала от тайника к тайнику, добывала припасы, оберегала дочь, искала утраченный покой. Давно забыла, как чувствует себя молодая привлекательная женщина – любой любознательный взгляд незнакомца вызывал тревогу. За малейшее подозрение, что ее выдадут борзай, она избивала первой, избивала безжалостно, избивала, стреляла, резала... За себя и за Олю. В мире, где с разрешения государства и согласия людей охотились на сироманцев, не оставалось веры в милосердие. Жизнь постоянно доказывала, что характерница рассуждала правильно. Например, как в корчме несколько месяцев назад.

Корчма сразу ей не понравилась. В дальнем углу пировала шумная группа, а мужчина, сидевший на главном месте, имел на себе форму борзых. От группы удалял шум зала, и никто не обратил внимания на его появление. Катя взвесила, стоит ли оставаться на ночлег: на улице хлынул ливень, усталость сказывалась, теплый сверток на груди возился и пыхтел – признак, что вскоре Оля потребует поесть. В другую корчму ехать немало, поэтому Катя решила рискнуть.

Седая корчмарка гостеприимно провела ее в небольшую комнату «с тихими соседями». Полюбовалась Олеей, которая начала капризничать, рассказала о внучке Лесю такого же возраста, поинтересовалась, что делает молодая мама в придорожной корчме наедине. Катя пробормотала привычную ложь об убитом ордынцами мужчине и путешествии к родным подальше от войны. Корчмарка бегом взглянула на ее скрытые под одеждой сабли, перекрестилась и принесла ужин в комнату, чтобы гостя не толкалась с малышом в шумный зал.

– Прочь забыла, – женщина тепло улыбнулась. – Панна, не против ли вы проверки порезом? Хорти Святого Юрия, которые сейчас здесь гостит, требуют ее у каждого гостя.

– Я очень устала с дороги, – характерница изо всех сил сжала ложку. Бесовые борзые! – Поэтому предпочла бы пройти все эти ритуалы завтра.

– Панна, только один небольшой порез. Минутное дело.

В Буде они залетали в каждый дом. Кто с серебряным ножом, кто с простым. Резали всех от мала до велика: ожог от серебряного пореза или неуязвимость к стального равнялись смертному приговору.

– Может, они и ребенка мне ножом штрихать?

– Нет, панна, нет! Куколку вашу не тронут, речь идет только о взрослых! Понимаете, ныне божьих воинов осталось не так много, а оборотней до сих пор не...

– Мы с дочкой после долгой дороги хотим отдохнуть. Не отчитываться перед незнакомыми мужчинами о том, что у меня кровь может льняться не только между ног, но и от порезов.

– Прошу, панна, всего минутка, после ужина, – корчмарка отошла к двери, обернулась и сказала строго: – Такие правила.

Стукнула дверью. Вот седая хвойда!

С Олей на груди против вооруженных серебром Катя не имела шансов.

Она бросила голодный взгляд на поднос, где дымился ужин, выругалась и тьмом зарядила пистолет. Проверила коридор: пусто. Незамеченной скралась к выходу. Оля перестала хныкать и сосредоточенно хмурилась, словно почувствовала важность момента. В дальнем углу старая мегера болтала с группой борзых – наверное, докладывала о подозрительной молодице, которую следует проверить как можно быстрее.

– Куда это вы, – удивился конюшенный. – Только приехали! Ливень и ночь во дворе...

– Сидлай!

Шаркань, всегда готовый мчаться, приветствовал ее возвращение бодрым ржанием.

– Скорее!

Влажные ремни дорожных сумок ускользали из рук, и характерница шипела от ярости. Стайничий пришел на помощь, заставил непослушные саквы занять места. Катя поправила платок-люльку, скрежетнула зубами от боли в усталой спине и запрыгнула в седло: ребенок в левой руке, пистолет в правой руке, вожжи – в зубах.

Из корчмы высыпало пятеро мужчин, один имел черную форму с белым крестом.

– Стойте, панна, – прокричал сквозь дождь.

Он единственный имел ружье. Другие двинулись голыми руками с намерением перекрыть дорогу. Никто не заметил ее оружия. Господин или пропал!

Сверкнула молния, и пиштоль ухнул в голову белокрестного. Борзые от неожиданности обалдели, а Катя дала Шарканью острогов и помчалась под аккомпанемент грома в иссеченную ливнем тьму, прижимая дочь к полной молоке груди. Оля плакала, испугана выстрелом, а Катя шептала к ней:

– Не плачь, доченька, не плачь... Пусть наши враги плачут...

Она должна была быть бесстрашной ради дочери. Сильной, какой не была ради себя. И она старалась, усилия пыталась быть такой! Пока вдруг ее силы не иссякли. Она дошла до предела.

Однажды зимней ночью, в очередную бессонную ночь, Катя поняла: все напрасно. Жить так бессмысленно. Сколько еще прятаться? Как долго скитаться? Луне? Годы?

Бегство? Бесполезная попытка отодвинуть неизбежно. Надежда? Мерзкий самообман. Рано или поздно она ошибется... Разве сожжение ненавистными борзыми будет легче смерти от собственных рук?

И тяжесть последних недель исчезла. На измученной душе стало легче. Пьянящими шагами, как лунатик, Катя приблизилась к спящей Оле. Что за судьба будет ждать ее в мире, которому она провинилась только своим рождением? Неужели она обречена на жалкое существование в колесе вечного бегства? Это извращенное изменение дней невозможно называть жизнью!

Да! Милосердно позволить ей пойти по первой... И с чистой совестью пойти следом. Они обе заслужили покой.

Пожалованный отцом нож застыл над маленьким хрупким горлышком. Лишь одно движение, быстрое и безболезненное – и все кончится. Она выросла эту жизнь в собственном лоне, месяцами чувствовала, как она начинает шевелиться, расти, бить ножками у ребра изнутри... Несколько болезненных часов она выпускала его в свет, кормила собственным молоком, так что только она имеет право... Оля потянулась, зевнула и сонно клепнула, рассматривая блестяще блестяще.

Катя откинула нож и дала себе пощечину. Второго, третьего, четвёртого. К крови, к синякам! На коленях просила у малыша извинения, пинала себя последними словами за слабость. Впервые в жизни отчаяние затмило смысл… и, мир ей свидетель, это было в последний раз! Безразлично к нищете, безразлично к вечным побегам, безразлично к проклятым борзам! Катя подхватила нож и разрезала ладонь, присягнув на крови стоять против всего мира ради дочери.

Ведь только благодаря ей она не сошла с ума. Благодаря ей всегда имела внимательную слушательницу и видела светлый лучик посреди бесконечных сумерек. Благодаря ей чувствовала родную кровь рядом и цель впереди... Казалось, что они были вместе много-много лет.

Воспоминание о том случае прижигало стыдом. Никогда и никому Катря не расскажет об этом, но каждую ночь, каждую длинную ночь, при взгляде на дочь она будет об этом вспоминать. Проклятая бессонница!

Бессонница...

Характерница, потирая синяки под глазами, размышляла, куда двинуться дальше. Нынешняя тайница, то есть усадьба Буханевича, была хорошим убежищем, но Катя чувствовала к этим стенам сразу. Далекая от деревень и битых дорог избушка для укрывательства сероманцев была приобретена за деньги, которые принес Владимиру трехклятую «Летопись Серого Ордена». Разве не гади? Рыцарь знала, что Буханевич не писал той лжи, но поделать с собой ничего не могла, и приезжала сюда только потому, что хорошо устроенных тайников было мало.

Другое убежище – в Чорткове, в имении Яровых. Катя не любила его еще больше: во-первых, это была колыбель Якова Проклятого, гетмана, уничтожившего Серый Орден; во-вторых, Ядвига Яровая считала себя непревзойденной детской воспитательницей, поэтому постоянно лезла с непрошеными советами и наставлениями, от которых Катя готова была стены грызть.