Текст книги ""Фантастика 2025-167". Компиляция. Книги 1-24 (СИ)"

Автор книги: Виктор Точинов

Соавторы: ,Оливер Ло,А. Фонд,Павел Деревянко,Мария Андрес
сообщить о нарушении

Текущая страница: 105 (всего у книги 350 страниц)

Яремов ныряльщик загорелся волшебным огнем, ударил по черепу, задел один из рогов. От неожиданности леший отшатнулся – и Северин воспользовался мгновением, чтобы загнать в хвост раскаленного штыка из разбросанного костра.

Хвост ударил о землю, словно выброшенная на сушу рыба, раз, второй, но сам Властелин не шевелился. Игнат затаил дыхание, и один за другим положил последние шесть патронов посреди груди, где зияла налитая изумрудным сиянием небольшая дыра. Вероятно, в лесу она мгновенно заросла бы, и только слепая жажда мести мешала Владыке осознать собственную уязвимость.

Игнат наскочил, добавил по щели саблей. Лезвие достигло середины и застряло, словно в смоле. Обладатель заревел, отмахнулся лапой...

Идем, девушки, шума заплетать...

…Он проехал мимо дома несколько раз, прежде чем Мелания вышла во двор. Встала у плетня, подперла щеку ладонью, встретила улыбкой, от которой в животе разгорелся знакомый огонь.

– Не узнала тебя, Игнат.

Он подкрутил усы и рассмеялся. Она выглядела так же, как и пять лет назад... Разве что стала более желанной.

– Мать говорят, что ты вышла замуж.

– А правду говорят, – Мелания потянулась, как кошка на солнце. – Какая хорошая у тебя лошадь!

Упырь, словно поняв ее слова, весело заржал и мотнул головой. Игнат поправил черес – так, чтобы она заметила пару блестящих скоб.

– И как тебе со Свиридом живется?

– А понемногу живется.

Мелания медленно накручивала на пальцы непослушную прядь выбившихся из-под платка волос.

– Детишек есть?

– А Бог пока не дал.

Так они и болтали, как павлин с павлиной, нарисовался набурмосенный Свирид и прогнал жену в дом.

– Уезжай отсюда, байстрюга!

Глаза его метали молнии, борода воинственно нахмурилась.

– Поезжай, сера с цепи спущу!

Игнат посмотрел на лохматого пса, меланхолично лежавшего у своей будки. От его взгляда собачка вскочила на лапы, брякнула и подпрыгнула, всячески показывая, что не прочь поиграть.

– К тебе, Свирид, имею долг, – Бойко спешился, хрустнул косточками пальцев. – Не люблю, знаешь, когда по ребрам копают. Мне тогда долго болит.

Одним прыжком перемахнул через плетень. Серо радостно закружился вокруг себя. Свирид побледнел и отступил на шаг.

– Есть у меня двойка сабель. Люблю крутить разные фортели, – Игнат пожал плечами.

– Не посрами перед соседями, – прошептал Свирид.

– Если бы хотел опозорить, ты уже лизал бы копыта моему огиру, – Игнат бросил мужу гроша. – Беги скорее к кабаку. Чтобы до вечера я тебя здесь не видел!

Свирид хватил ртом воздух, побурякал, сжал монету в кулаке... Бойко надеялся, что тот бросится в драку, и приготовил кулаки. Но мужчина бросил грустный взгляд на хату, сгорбился и ушел.

– Хорошо у вас здесь, – сказал Игнат, оглядываясь.

Ковер, сундуки, полотенца, посуда – у матери дома и трети этого нет. Щедрое приданое дал бондарь за дочь!

– А куда ты моего мужа отправил? – поинтересовалась Мелания, сбрасывая платок.

Волосы неслись русым потоком.

– Гаивки петь.

Они набросились друг на друга, слились поцелуями, срывали одежду. Наконец, торжествовал Игнат, наконец это мгновение наступило! Ее кожа, ее запах – все, что он так тщательно лелеял в памяти – вот оно, в его руках, настоящее и трепетное!

Меланка наклонилась, легла на стол, и он жадно взял ее. Наматывал русые волосы на кулак, как представлял это годами, сжимал ее ягодицы, словно вожделенное богатство, а Мелания благодарно стонала, дергала за скатерть, стол трясся, все переворачивалось, катилось и летело судьбы.

Так долго мечтал о ней! О ее теплых ладонях, о ее мягком упругом теле...

Но после волны щенкового восторга Игнат осознал, что не чувствует ничего особенного.

– Все хорошо?

– Прыгай на кровать.

В мягких перинах он лег на нее сверху, и попробовал снова. Целовал ключицы, сжимал запястья, облизывал соски, отдался, погрузился...

Не мог поверить. Не мог разочароваться.

Это же Мелания. То же Мелания! Разве она может быть такой, как все остальные?

– А ты – настоящий зверюга, даже дыхания не переводишь, – она поцеловала выбитый на его груди узор. – А в волка превратишься?

– Разве попросишь.

– Может, и попрошу...

Ее заигрывание оставляли равнодушными – словно волшебство развеялось.

– Давай как тогда, когда ты меня в рощу привела, а Свирид помешал.

Мелания засмеялась.

– А ты озорник! Зачем?

– Хочу закончить то, что началось тогда.

Он лег на спину, оперся на локте. Она села сверху, настроилась, начала лаять... Игнат закрыл глаза, представил себе ту самую поляну, водил ее теплой ладонью себе по животу, по груди...

Не помогло. В его мечтаниях Мелания была верховной богиней наслаждения, игривой и недостижимой, а теперь он имел недовольную жизнью женщину – молодую, красивую, но не очень ловкую и так далекую от богини его снов...

– А, хорошо... Ты куда, Игнат?

– Вспомнил, что имею дело, – он спешно одевался.

– Какое еще дело? – возмутилась Мелания.

– Очень важное. Не обижайся.

– А когда снова приедешь? – спросила она требовательно.

В памяти Гната она запечатлелась такой: голой, со скрещенными под грудью руками и насупленными бровками.

– Еще не знаю, – он закинул за спину сабли и улыбнулся. – Благодарю тебя, Меланко.

Через несколько месяцев от отравления грибами умерла его мать. После похорон Игнат в село не приезжал, и Меланию, несмотря на ее пророчество, больше не вспоминал – вместо этого продолжал искать заветный образ по селам и городам, кабакам и заездам, надеялся найти мечту среди молодых и опытных, среди девственниц и вдовиц, женился, завел любовниц, вывел любовниц...

Пока не понял всю смехотворную тщетность своих мальчишеских поисков.

Шум... Шум... Шум...

... Среди расстрелянных волков Северин и Ярема лежали без движения – то ли мертвые, то ли без сознания. Пистоли и револьверы, разломанные сабли и потухшая ныряльщика усевали вытоптанную землю вперемешку с красными угольками разбросанного костра. Похожий на огромную поломанную куклу леший вяло волочился к деревьям, его сияние почти стухнуло, одного рога не хватало.

Убегает! Он убегает!

Игнат рукавом вытер кровь, заливающую глаза из растрепанного когтем лба. Поднялся, почувствовал во рту привкус желчи, пошатнулся. Левая нога кровила, из оружия остался только стилет жевжиков. Игнат бросился вдогонку.

Сейчас – или никогда! Если Властелин дойдет до леса, то сердце останется с ним. И освобождения от кровавого соглашения не будет. Воссоединения с Ульяной и Остапом не будет...

Леший почти доковылял до предела деревьев.

– Стой, курвин сын!

Леший замер. Неужели подействовало, удивился Бойко, но в следующую секунду разглядел окровавленную фигуру белого волка, преградившего дорогу Владыке. Максим уклонился от удара, зарычал, уклонился от второго, щелкнул пастью, и пропустил удар хвостом.

Игнат добежал. Проскочил между разведенных лап, подпрыгнул на здоровой ноге, загнал стилет в деревянное туловище, подтянулся и нырнул рукой внутрь. Нащупал вязкое горячее месиво, ритмично пульсирующее, схватил пальцами, вырвал. Влажное, живое, сотканное из множества нитей, оно усыхало на его ладони, кристаллизовалось, превращалось в зеленый обломок с черными волнами, похожий на малахит...

Характерник так загляделся на диковинку, что не удивился, когда грудь ему пронзила болью, и из них высунулись окровавленные когти. Игнат тяжело хекнул. Малыш был прав – костюм быстро сошел на псы. Обладатель ревнул и смахнул лапой, последним усилием сбросив с себя убийцу.

Игнат упал. Стилет остался в туловище, но кулак сжимал заветный камень. Через несколько шагов умирал леший, который так и не дошел нескольких шагов до ближайшего дерева – зрачки черепа выжили, тело с хрустом осело и превратилось в груду ветвей. Лес тяжело вздохнул и умолк в скорби. Вокруг тлели жары разрушенного костра.

Горлом поднялась кровь, и Бойко закашлялся. Положил ладонь на грудь, прошептал заклятие... Волшебство не помогало. Подлец пробил легкие! И, кажется, задел сердце... Перед глазами сунула тьма. Вот братья удивятся, когда придут в себя и увидят Энеев труп... Если тоже не сдохнут.

Неважно.

Жил, как болван. Умер, как болван.

Неважно.

Малахит выкатился из ладони. Игнат потянулся за ним, но только перекатился на бок и замер. Сил больше не было.

Из кармана звякнул варган. Из памяти отозвалось: «Умоляют и дрожат только трусы низменности. Нищеты не сторонись, твердый будь, как с крика. С недолей соревнуйся, как вся родная моя. Страдай без жалоб, борись и молча умри, как я».

Вот почему всевозможные безобразные так запоминаются?

Мелодия варгана не останавливалась, звучала громче, распространялась, вместе с ней от жары поднималось сияние, заливало все вокруг, и в нем постепенно растворились Щезник, Малыш, Беляк, напуганные кони, стена молчаливого леса – все утонуло в белом. Молока сейчас парного, подумал Игнат, когда вдруг перед ним обозначились две темные фигуры.

Нашли его! Услышали, вернулись через пол света, доехали сюда – и нашли!

Игнат улыбнулся. Изо рта текли красные ручейки, но он не обращал внимания. Ему ничего не болело.

– Вы пришли...

– Ты не решился к нам лететь.

– Я просто...

– Мы знаем, папа.

Как долго он мечтал об этой встрече! Как радовался родным лицам! Ульяна... Остап... Нисколько не изменились с момента прощания, когда Игнат провожал их на чужбину.

Вокруг звучала песня, похожая на древнюю рощу, но гораздо прекраснее, благозвучнее, торжественнее, и Гнат Бойко засмеялся, поправил костюм, обнял жену с сыном, а потом все растворилось в потоке белого сияния.

Глава 7

 Что ждет за границей? Чудесный новый мир? Перерождение в очередном обороте колеса? Расплата за преступления или вознаграждение за благодеяние? Высший судья, неподкупный и бесстрастный, со взглядом, прожигающим насквозь зримое и незримое, весами, которые могут взвесить песчинку, и летописью, содержащей каждое мгновение жизни от рождения до смерти – не будет ли даже мгновения осознания собственного небытия?

Каждый выбирает по себе. Кому-то легче мысли, что впереди ждет вечность рядом с богом; кто-то слишком озабочен ежедневными заботами, чтобы вообще об этом рассуждать; и вообще мало кто готов признать, что смерть – не предел неизвестного, а окончательная гибель, без возможности продолжения или возрождения. Чтобы признать эту ужасную, болезненную, противную человеческой природе мысль истинной, необходимо немало усилий: такая правда не утешает. В конце концов, многие путешественники возвращаются из мятежных окольных путей безбожия к проверенным миллионами богомольцев дорог, чтобы присоединиться к общей надежде, хотя и бесполезной, что все это – не короткий момент существования посреди безразличной вселенной, где каждый должен изобрести собственное предназначение, а часть не только высших, не подвластных куцому человеческому разуму, сил.

Характерник замер на краю кровати у дочери, свернувшейся под одеялом. Неотрывно смотрел на нее. Она так быстро менялась! Какой станет через год?

Пытался принять: не увидит. Не обнимет. Не прижмет к себе. Никогда больше.

Никогда.

Ты не должен жертвовать собой. Разве ты отдал маловато? Мы заслуживаем жить, Северин!

В Аскольдовом предании Властелина леса охватила неудержимая жажда крови: он хотел не одну, а двенадцать жертв каждый год. Волхв молил, коленил и убеждал, что таким поселком вымрет за считанные годы, но леший был неумолим. Другого выбора не оставалось – Аскольд призвал на помощь отважных воев-волков, одолевших Владыку в честном бою. Один из богатырей наложил за эту победу головой... Подавленные новостью крестьяне тревожились. Со смертью лешего исчезло волшебство, которое оберегало их от внешнего мира... Как теперь жить?

Под суровыми взглядами идолов мертвого сероманца завернули в белый саванн (красной ткани в поселке не нашлось, а краситель кончился) и под громкий плач беременных женщин похоронили на площади для веча – высшую почесть, которую до сих пор никто не получал. За торжественным погребением следовала пышная учта, и Игнат наверняка радовался бы тому количеству меда, что выпивали в его честь.

Он проиграл.

– Он заслужил такое чествование. Ведь по нашим обычаям мертвых отдают огню, – говорил Аскольд характеристам, сидевшим за отдельным столом. – Вся земля здесь укрыта прахом наших предков.

Мед был реденький и слишком сладкий.

– Его семья живет в лонах наших женщин, его кровь течет в нашем роде. Она укрепит нас перед ликом новых испытаний.

Бредны, которыми пытаются утешиться перед ликом смерти.

Многие несли свою пищу к идолам, кланялись, оставляли пожертвование молчаливым ликам богов.

– На протяжении веков волхвы вели за собой. Стояли на страже общины, соблюдали обряды, занимались общественным здоровьем, говорили богам и выходили к тем одиночкам, которые знали дорогу сюда... К кому обратятся взгляды в час отчаяния? Аскольд поведет сквозь отчаяние к новой жизни. Зимой сюда никто не доберется – а весной все будут готовы к встрече с чужаками.

Его костыль небрежно прислонился к столу.

– А духи предыдущих волхвов? – напомнил Северин. – Они дадут тебе продохнуть?

– Все умолкли после смерти Властелина, – Аскольд коснулся лба, словно убрал паутинку. – От постоянной тишины в голове неуютно.

Ибо одиноко.

– После стольких веков утверждения, – Ярема взглянул на мрачных крестьян, – большой мир должен пугать вас не меньше смерти.

– Да, все напуганы. Страх переполняет сердце Аскольда. Волшебная граница укрывала нас долгими столетиями... Но времена изменились. Во что бы то ни стало большой мир узнает о поселке, и лучше мы пригласим к себе первыми, – волхв посмотрел на нескольких юношей, которые стояли вокруг свежей могилы. – Если кто-то захочет уйти, Аскольд не помешает.

– Это все хорошо, но с церковниками будь готов. Дыхнуть не успеешь, как здесь вырастет несколько храмов с крестами, – предупредил Яровой.

– Хорошее предупреждение, – волхв поблагодарил легкий поклон. – Аскольд до сих пор не уверен... Сумеем ли сохранить себя или не потеряем наследие предков, когда сюда приедут другие – лучше нарядные, лучше вооруженные, лучшие во всем?

– Никто не сможет предсказать. Иногда должен поставить на кон все, что имеешь, – ответил Северин. – Даже когда за выигрыш придется заплатить смертью.

Выигрыш, за который платят смертью, называется проигрышем.

– Ради смены к лучшему, – согласился волхв. – Когда придет время, Аскольд умрет с мыслью, что решился разбить укрытие, обреченное на вырождение... Что попытался изменить все к лучшему. И его совесть будет чиста.

У леса характерники распрощались. Конь со всеми пожитками Игната остался в поселке, имущество распределили между оплодотворенными братом Энеем женщинами – все, кроме малахита, лежавшего в кармане у сердца Чернововка.

Северин первым обнял Ярему, на что шляхтич удивленно посмотрел.

– Жди весть с вороной от Лины, – напомнил Чернововк. – Я рад, что наши тропинки перекрестились, брат.

– Отдай треклятое сердце и возвращайся, – Малыш внимательно посмотрел ему в глаза. – От нашей старой шайки остались только мы, Щезник. Двое из пяти.

Самые сильные. Самые выносливые. Лучшие.

– Да, брат. Только мы, – согласился Северин, не отведя взгляда.

– В новом мире, где не будет проклятия Мамая, должны держаться вместе, – Ярема вернулся к Максиму. – Это и тебя касается, братец.

Вдовиченко, до сих пор переживавший смерть стаи, ответил молчаливым кивком.

Выживают самые сильные.

Первым делом Северин вернулся к тому же хутору. Тело Шарканя исчезло, порытые оспой пуль стены исцелились, внутри дома царил порядок... Наверное, дело рук Дарки, пытавшейся подавить угрызения совести.

На мгновение характернику закружилось. А что, если последние месяцы были только кровавым маревом, ужасным сном, что он созерцает, пока его тело мариновалось в плену Гадри?

Не унижайся в прятки в мечтах.

Он скинул одежду и опрокинулся. Волком понесся к окрестностям, припорошенным снежной крупой. Прочесывал побитые морозами поля, тревожил погруженные в первый сон леса, наматывал круги большие и маленькие, нашел посреди чащи небольшого дубка, боровшегося за место среди других деревьев. После короткой передышки Северин вернулся тепло наряженным, вооруженным топором, с помеченной веревкой просекой за спиной. Упорно расчистил вокруг дубка лужайку, чтобы ничто не прикрывало ему солнце. Скинул рукавицу, провел ладонью по шершавой коре.

– Вот я и нашел тебя.

Ствол отозвался знакомым теплом. Характерник упал на колени и обнял небольшое деревце. Дал волю слезам, что оставляя жгучие следы на щеках. Шепотом рассказывал.

О поисках Оли и Даркину измену. О кровавой охоте на борзых и их мизерной гибели. О найденном в зале Совета Симох есауле чернокнижника Рахмана и подлинной истории Серого Ордена.

– Не знаю, что он собирался поступить с нами, если бы не Павлин...

О гибели Савки и его погребении. О праздновании второго дня рождения Оли...

– Развлечение! Даже подарка не приготовил, представляешь? – Северин ударил себя по лбу. – Надеюсь, ты не против, что гостила у Лины. Я мог отвезти ее в Чортков... Но мне кажется, что между госпожой Яровой и Линой ты выбрала бы Лину, да?

О смысле кровавого соглашения Гаада и обоих условиях для его расторжения. О гибели ее брата.

Дерево покачивало веточками.

Он показал кусок малахита и скрывавшихся в одном кармане небольшой конверт.

– Я напишу, чтобы меня похоронили рядом с тобой.

Но ты не хочешь умирать.

– Я хотел рассказать все вчистую. Но после гибели Энея, после всего пережитого... Я просто не смог. Ты знаешь Малыша... Он бы никогда не согласился, если бы я пошел на такое пожертвование.

За Олей придут. Рано или поздно. Кто защитит твою дочь, Северин? Ты ее единственная кровинка в этом мире.

– Сложно защищать свой выбор умереть, когда действительно хочешь жить. А я очень хочу жить, воспитывать дочь – это такая простая мечта! Но она невыполнима, понимаешь?

Врешь себе. Врешь мертвой жене.

– Только недавно я понял, почему отец ошибся на мести и почему все больше избегал меня – он просто хотел уберечь сына... Пытался защитить от бешенства растущего в нем зверя.

Ты сильнее отца! Ты его убил!

– Думаю, что он позволил себя убить. Чтобы собственный сын, а не кто-нибудь другой, остановил его кошмар. Но такого больше не должно случаться... Я не хочу, чтобы однажды нашей дочери пришлось убить меня.

Поэтому покидаешь ее на произвол судьбы? Саму против мира?

– Я много размышлял: а что, если позволить кому-то другому двинуться по ту сторону, стать кувшином для Гаада и уничтожить кровавое соглашение? Лунное иго спадет, волчье тело исчезнет... Но исчезнет ли Зверь? Этот треклятый Зверь в моей голове! Он не умолкает ни днем, ни ночью. Я слышу его громче своих мыслей, этот ядовитый шепот пропитал меня насквозь... Я уже не понимаю, где его голос, а где мое сознание! И есть ли между ними какая-нибудь разница?

Мы с тобой одно целое, Северин.

– Или мое расколотое сознание уже невозможно собрать вместе? Я не знаю. Никто не знает. И Савки больше нет... Я не хочу жертвовать чужой жизнью, чтобы впоследствии превратиться в сумасшедшего, мечтающего местью или убийцами за каждым углом. Не хочу травить жизнь единственной дочери своим безумием, не хочу прятаться от нее, превратившись в отца-призрака!

Твое пожертвование будет напрасным. Никто не будет заботиться о твоей дочери лучше тебя. Ты просто трус, боящийся взять на себя родительскую ответственность.

– Ох, Катр! Если бы не отпустил тебя саму... Если бы мы остались вместе! Все было бы по-другому. Мы вместе... И все... Не так...

Оля возненавидит тебя. Проклятое твое имя. Откажется от фамилии.

– Но я сделаю все, как положено, Катр. Не знаю, чем все завершится, но я должен довести дело до конца. Небо свидетель: это самое тяжелое и важное решение в моей жизни... Благослови бедняга, Катр. Пусть где ты есть.

Просто прими меня, Северин. Я твой друг , а не враг. Я – голос разума, а не голос Зверя!

Оля что-то пробормотала, и Чернововк ошарашился: неужели заговорила? Но девочка спала беззвучно и беззаботно. Линин очаровательный талисман действовал... Даже в их небольшое путешествие характерник увлек его с собой.

– Видишь, Оля? Папа сдержал обещание! Теперь ты поедешь с ним в Киев, а мы с Максимом будем ждать вашего возвращения!

Оля радостно хлопала в ладоши, пока Лина не одела ей новенькие перчатки. Девочка восторженно вздохнула, внимательно рассмотрели узоры на ладошках и помчалась гладить Хаоса.

С Северином разговор велся другим тоном.

– Что черт творится?

– Игнат погиб...

– Я спрашиваю о другом.

– Мы с Олей вернемся за неделю до Рождества, чтобы успеть...

– Не забивай мне баки, – прошипела Лина. – Я спрашиваю, что ты действительно решил с Гаадом.

– Ты слишком хорошо меня знаешь, – усмехнулся Северин.

– Расскажу, когда вернусь.

– Нет, характерник, ты расскажешь сейчас.

– Посмотри-ка! Уже начало снежить, а нам с Олей надо доехать до гостевого дома, пока дорогу не...

Разноцветные глаза опасно сузились.

– Ты. Рассказы. Теперь.

Чернововк вздохнул и сделал вид, будто неохотно признается:

– Есть кое-что, кроме сердца...

– Я так и знала!

– Риск искалечиться. Я могу ослепнуть. Вот тебе правда! Если не повезет, то кому я сдамся без глаз?

– Пойдешь в лирники петь думу о характернике и ведьме, – язвительный ответ свидетельствовал, что Лина съела ложь. – Вещи Оли я собрала, игрушки тоже. На ночь не забывай класть ей под подушку амулета.

Долгое напутствие продолжилось долгим прощанием. Максим отвел его в сторону.

– Я случайно услышал риск и хочу сказать, что могу отправиться вместо тебя.

– Нет.

– Но почему? Мне нечего терять! У тебя маленькая дочь, так что...

– Полно, Максим. После всего, что случилось с тобой по вине Чернововков, ты заслужил покой, старый друг. Надеюсь, ты когда-нибудь простишь...

– Я простил, Северин.

Лопастый снег непрерывно курился с небес до земли, лип вокруг белой корочкой, хрустел под ногами – зима возобладала над осенним междучасом. В сопровождении разрыхленного от поглаживаний Хаоса, напоминавшего грозовое облако с глазами, Максим и Лина махали им вслед.

– Хорошее путешествие!

– Будьте! Ждем!

Оля радостно подпрыгивала в седле. Ловила снежинки, любозна крутила головой, а Северин рассказывал обо всем, на что она махала перчатками, постоянно проверял, не замерзла ли дочь и старался не вспоминать о дне своей смерти. Это путешествие принадлежало жизни.

Ты не должен умирать, Северин.

Они ехали по широким дорогам сквозь побеленные поля и деревни, от одного прибежища к другому. С появлением закутанной, краснощекой Оли улыбки хозяев цвели, а устремленные на Чернововка взгляды теплились.

– Крошечная путешественница!

– Какая замечательная девочка!

– Такая милая хорошенькая!

Повсюду еда была вкусной и горячей, а комнаты чистыми и уютными. Некоторые в придачу делали скидку.

– Лина научила тебя какому-то волшебству, не правда ли?

Оля забавно улыбалась всем зубам, успевшим в нее прорезаться.

И ты оставишь ее сиротой?

Перед путешествием Северин вознамерился отвезти дочь к маминому дубу, но передумал: посещение места, где Оля свидетельствовала трагедию, только огорчит ее. Она не найдет утешение, которое почувствовал он. К тому же это будет крюк, а им нужно добраться до столицы, решить дело и вернуться к Лине перед зимним солнцестоянием без чая сквозь заметенные дороги и морозный воздух.

Она до сих пор безмолвствует после потери матери. Представь, что с ней произойдет после самоубийства отца.

Великан-Киев приходил в себя от войны. Снег укрыл свежие шрамы рыхлым одеялом, припылил незаживающие раны белой габой. Веселые стайки детишек носились среди озабоченных взрослых, играли в снежки, катались на санках, чуть не сбивая прохожих с ног, и те орали, что святой Николай приходит только к послушным малышам, а невежливым разбойникам дарит разве что резку. Оля с восторгом смотрела по сторонам: столько людей! Столько домов! Как шумно, просторно, ярко, многолюдно!

А ты хочешь это все бросить.

На тихой улице остановились в небольшой гостинице, где не орают пьяных песен и не сдают комнаты почасово. Пожилые супруги обрадовались появлению маленькой гости и на два голоса пообещали здорово кормить ее, потому что что-то худенькая.

Они готовы похитить твоего ребенка, чтобы было о ком заботиться.

В свежем выпуске газеты за завтраком Северин наткнулся на объявления со знакомым именем.

– А что, Оля, зайдем к старому товарищу? Должно быть где-то рядом.

Девочка охотно кивнула.

По адресу нашелся новый доходный дом. Чернововк сверился с объявлением и нашел нужную дверь на втором этаже. Открыли после третьего стука.

– Мамочка родная! Северин, ты ли это?

– Здорово был! Это увидел твое объявление, – махнул газетой.

Буханевич чуть не подпрыгнул от радости.

– Заходи, – он заметил девочку, которая робко смотрела из-за родительской ноги. – Ой! А кто здесь?

– Моя дочь, Оля.

– Привет, Оля, – хозяин наклонился и осторожно пожал маленькую руку. – Я – господин Владимир. Рад знакомству!

Писатель жил в небольшом, захламленном доме, куда едва пробивался дневной свет. Он суетливо сгреб со стола кучу книг и бумажек, зажег свечу, подбросил к грубой дров – и Северину вспомнилось, как пылала корчма, а разъяренная толпа жаждала крови...

Дрова уютно потрескивали. Оля некоторое время слушала тихое бормотание пламени, а затем села играть с предусмотрительно принесенными игрушками. На столе появились очерствевший хлеб, начатая бутылка вина, банка яблочного варенья и небольшая головка сыра.

– Угощайся! Знаю, что скудно, но большего разрешить не могу – почти все растратил, – Буханевич жестом пригласил к столу. – Боже, какая встреча!

Чернововк присел было на стул.

– Нет-нет! Бери мой, этот шатается.

Стулья поменялись владельцами.

– Вижу в газете знакомое имя, думаю: неужели тот же Владимир Буханевич?

– Тот же! Редактор газеты – мой знакомый, согласился дать объявление за бесценок, – Владимир разлил вино по двум кофейным чашечкам. – Ты сильно изменился, Северин.

– Ты тоже.

Куда девался тот расдобревший корчмарь? Его убил нож в спину, и с тех пор под старым именем жил исхудалый, небритый человек с твердым взглядом и дергаными движениями. Я имею не лучший вид, подумал Чернововк.

Нашел с кем сравнивать.

– Помню того юного джуру, который приехал в мой трактир вместе с Захаром...

– Захара убили.

– Да, – улыбка Буханевича погасла. Он указал на кипы бумаги, укрывавшие пол вокруг стола и под ним.

– После всепрощения Серого Ордена я собираю все доступные сведения... Мало кто выжил.

Ты приложился к этим смертям своей книгой, падальник!

Вино было дешевое, очень терпкое, но Владимир щедро разводил его водой.

– Я хочу восстановить хорошее имя характерников. Исправить ошибку, которую не желал, но причинил... Твое появление – дар небес, Северин. Доверишь ли мне свою историю?

После всего, что он натворил?

Буханевич достал нетронутый лист, маленьким лезвием наточил одно из множества валявшихся вокруг пер, открыл полный каламар. Чернила были густые – в отличие от вина, их водой не разбавляли.

– Писать придется много, Владимир.

– У меня множество свободного времени.

Обмани меня раз – позор тебе.

Северин рассказывал до самого вечера, и Оля так устала, что уснула прямо у него на руках. Утром вернулись. Буханевич прикупил яства, а отдельно для Оли принес конфет, а вдобавок выдал окутанную бумажкой угольку – рисовать.

Обмани меня дважды – позор мне.

Чернововк рассказывал все с самого детства. Как Рахман, изливал историю своей жизни. Владимир был идеальным слушателем: не перебивал, не осуждал, не сомневался, и задавал уместные вопросы, когда характерник застрял или противоречил сам себе. Лишь раз писатель позволил себе выразить эмоции, когда услышал о казни Отто.

– Так ему и надо! Па... – воскликнул Буханевич, бросил быстрый взгляд на Олю, которая дорисовывала газетному портрету гетмана бороду с усами, и продолжил вполголоса: – Паскудник пытал меня в казематах. Спас только случайный визит Кривденко.

– Мир чертовски тесен.

Твою историю перекрутят. Писатели всегда все извращают.

Воспоминания превращались в аккуратные черные строки, перетекали со страницы на страницу, укладывались в нумерованные кипы. Каждые полчаса Владимир делал паузу, разминал забрызганную чернилами руку, а характерник глотал воду, чтобы успокоить пересушенную глотку.

Посматривал на горы исписанной бумаги. Вот его жизнь...

Нет. Твоя жизнь в собственных руках!

– У меня есть просьба, Владимир. Если с книгой не повезет, прибереги эти записи для нее, – Северин указал на дочь.

Он предаст тебя, Северин, разве ты этого не понимаешь?

Оля помахала чумазой ладонью. Эти дни она вела себя удивительно послушно, подходила только для помощи с горшком или когда окончательно томилась. Тогда Чернововк брал дочь на колени, садился на пол и продолжал рассказ, в то же время разыгрывая зверьками целые пантомимы.

– Я хочу, чтобы она узнала мою историю.

– Обещаю, – Буханевич перекрестился. – Но книга выйдет, друг мой, я уже подсчитал: продам домик, где прятались сироманцы, и напечатаю все за свой счет. Будет настоящая книга! Без всякого слова лжи! Память Серого Ордена требует правды...

Он предаст тебя.

– Что будет дальше, Северин?

– Развеянное проклятие характерников.

Даже этот дурак считает тебя безумным.

– Ценой самопожертвования... Ты очень мужественный человек, Северин.

– Нет, Владимир. Мужественный человек решился бы жить. А я боюсь! Боюсь сойти с ума, как Савка. Остаться песиголовцем, как Филипп. Поэтому малодушно убегаю в приоткрытую щель.

– Этот голос... Он говорит тебе прямо сейчас?

– Он не умолкает никогда.

Потому что ты не хочешь умирать.

– Обычно летописи пишут отстраненно как исторические хроники. Но, Северин, я напишу другой. Летопись об отважных людях, добровольно пролитую кровь, проклятие и достоинство его нести... Летопись сероманской судьбы, честная и пронзительная, – Владимир сжал кулак. – И на этот раз никто его у меня не отнимет. Никто!

– Пусть так и будет.

Признай, наконец, прав, Северин.

На следующий день они двинулись к Владимирской горке, где среди богатых поместий истуканов дом, похожий на сказочный дворец: декоративные башенки, арочные окна, розовые стены, украшенные множеством праздничных гирлянд, цветных флажков и венков из еловых веток. На просторном дворе замерло несколько механических повозок и экипажей, покрытых дерюгой.

Тяжелую резную дверь приоткрыл лично хозяин: блаватый костюм, массивные золотые перстни, розовые щеки и жизнерадостная улыбка.

– Очам своим не верю! – большое брюхо закачалось, и жилетка, едва сходившаяся, напряженно затрещала. – Пан Чернововка!

– Рад, что вас застал дома, пан Клименко.

Он тебя опасается.

Глава млечного цеха Украинского гетманата сжал гостя в объятиях, достойных Малыша.