Текст книги ""Фантастика 2025-167". Компиляция. Книги 1-24 (СИ)"

Автор книги: Виктор Точинов

Соавторы: ,Оливер Ло,А. Фонд,Павел Деревянко,Мария Андрес
сообщить о нарушении

Текущая страница: 145 (всего у книги 350 страниц)

– Не могу согласиться… – надулась Матильда Фёдоровна.

– Но ведь для ролей нужны различные типажи, – ответил я, – и красавицы, и с характерной внешностью, и молодые, и старые. Согласитесь, юная красавица не сыграет замученную фашистами мать. Правильно?

Матильда Фёдоровна нехотя кивнула. Хотя видно было, что в душе она не согласна.

– А я считаю, что это за профессия для девушки – быть актриской? – влезла в разговор Анна Васильевна и с триумфом метнула злорадный взгляд на Матильду Фёдоровну. – Женщина должна быть добропорядочной. Быть хранительницей семейного очага. И зарабатывать деньги. Вот моя Валентина учится на бухгалтера, в институте, между прочим. Хорошая профессия, которая всегда позволит крепко стоять на ногах. И себе, и мужу.

Она посмотрела на меня красноречивым взглядом, чтобы удостовериться, понял ли я посыл или нет.

Я сделал вид, что ни черта не понял.

Тогда Анна Васильевна предприняла вторую попытку:

– А актриски эти что? У них, говорят и поведение слишком лёгкое…

Этого уж стерпеть Матильда Фёдоровна не могла. Она сперва побагровела, затем набрала полную грудь воздуха. А так как грудь у неё и так была полная, то закачалась, словно два огромных надувных шара.

Все мужчины за столом позабыли даже о брюкве, фаршированной зелёным горошком, и словно загипнотизированные кролики уставились на эти интересные покачивания.

Надежда Петровна, видя, что скандал вот-вот разгорится, предложила гостеприимным голосом:

– А давайте пока передохнём? В гостиной легкие закуски. Там есть и патефон. Желающие могут потанцевать…

При этом головы всех мамашек и дочек моментально, словно подсолнухи к солнцу, повернулись ко мне.

Я мысленно вздрогнул. Танцевать с ними я не хотел совершенно. Тем более под патефон и на глазах всех этих мамочек.

Потому что вот так потанцуешь один танец, а потом сразу жениться придётся. Тем более столько свидетелей.

А Надежда Петровна тем временем продолжила говорить:

– Мужчины могут покурить. А Дуся пока поменяет блюда. Мы потом вернёмся к чаю…

Все с радостью и заметным облегчением покинули гостеприимный стол и ломанулись в гостиную. Я хотел ломануться самым первым, иначе прямо чувствовал, что меня сейчас точно поймают и придётся как минимум танцевать.

Но убежать далеко не успел – меня перехватила Надежда Петровна:

– Подожди, – тихо попросила она.

Ну и прекрасно. Я остался стоять рядом с Мулиной матерью. Рядом остановился Адияков.

Когда мы остались наедине, Надежда Петровна, воровато оглянувшись, не слышат ли гости, торопливо спросила:

– Сынок, ну скажи, тебе кто-нибудь из них понравился?

Я согласно закивал головой, с энтузиазмом закивал, можно сказать.

Надежда Петровна послала ликующий триумфальный взгляд Павлу Григорьевичу. Тот скис, надулся и помрачнел.

Интересно, они что, поспорили? С Мулиной матери станется. Небось на шубу какую-нибудь или жемчуга забились. Не удивлюсь.

– И кто же тебе понравился? – сгорая от любопытства и аж пританцовывая от нетерпения, спросила Надежда Петровна.

– Матильда Фёдоровна, – честно признался я.

Надежда Петровна побагровела, а Павел Григорьевич сдавленно хрюкнул.

Я посчитал, что ответил достаточно искренне и пошел к гостям.

В гостиной, за роялем сидела Ниночка с кисловатым выражением лица и тренькала двумя пальцами какую-то незамысловатую мелодию. Рядом стояла Ирина Семёновна и с гордым видом переворачивала листы в нотной тетради.

– Вам это нравится? – с подвохом спросила меня Анна Васильевна, метнув скептический взгляд на Ниночку.

Я пожал плечами, а потом кивнул.

Анна Васильевна надулась и обиженным голосом выдала последний аргумент:

– А наша Валентина, между прочим, умеет вышивать крестиком! И Лариса тоже!

Я аж икнул.

Когда экзекуция музыкой закончилась, нас позвали пить чай.

И опять все эти разговоры и бомбардировка меня томными и многозначительными взглядами продолжилась.

И тогда мне всё это вконец надоело. Поэтому я встал из-за стола и ушел. Вот так просто, молча, без слов, встал и ушёл. По-английски, не прощаясь.

А когда вернулся (наконец-то!), домой, то обнаружил на кухне Фаину Георгиевну, в волосы которой вцепилась… Марецкая.

Глава 9

– Сука Верка! – воскликнула Фаина Георгиевна и попыталась вырвать свои волосы из рук Марецкой. Её всегда аккуратный пучок теперь разметался и сейчас напоминал какой-то снулый рыбий хвост в период нереста.

Когда же её попытка не увенчалась успехом, Раневская изловчилась и пнула Марецкую ногой. Причём неудачно так пнула. Мало того, что не попала, так вдобавок ещё её войлочный тапок, в которых она так любила ходить по коммуналке, слишком широкий и расхлябанный, моментально слетел и запульнулся куда-то аж под стол.

Фаина Георгиевна осталась, словно Золушка, в одном башмачке. Правда не в хрустальном, а в войлочном, расхлябанном, но тем не менее.

– Ах ты ж, зараза! – прошипела Марецкая, продолжая таскать Фаину Георгиевну за волосы.

– Дамы! – укоризненно сказал я, попытавшись привлечь внимание.

Но мой миротворческий пассаж остался без ответа. Обе великие актрисы были заняты исключительно друг другом и на посторонние помехи внимания обращать не желали.

– Товарищи! – предпринял вторую, более официальную, попытку пацифизма я.

Опять ноль реакции.

– Да что же это такое! – пробормотал я, изумлённо наблюдая, как Марецкая извернулась и хотела, видимо, то ли выдрать Раневской клок волос, то ли ещё что совершить нелицеприятное. При этом поскользнулась и волосы Фаине Георгиевне она машинально выпустила.

Раневская, почувствовав себя на свободе, схватила табуретку и принялась отбиваться нею, словно рогатиной. И как-то она эдак замахнулась, что Марецкой пришлось резко отклониться. И сделала она это слишком неловко и запнулась об оставленный Беллой таз с замоченным там бельём. И с размаху уселась прямо туда, подняв вокруг целую тучу мыльных радужных брызг.

– Ай! – взвизгнула Вера Петровна, неуклюже барахтаясь в тщетной попытке выбраться из таза, где она явно застряла.

– Ты смотри! Наконец и Верка нашла своё место! – ликующе изрекла Раневская, отбросив табуретку. Затем она насмешливо ткнула пальцем в особо большой мыльный пузырь, и гордо и величественно ушагала прочь из кухни, чеканя шаг в одном тапке и держа спину ровно-ровно.

– Давайте помогу, – протянул руку я.

Марецкая царственным жестом ухватилась за мою руку, и я выдернул актрису из таза. При этом остатки воды выплеснулись опять на пол.

Марецкая воду проигнорировала, таз проигнорировала, одёрнула мокрую юбку и только затем изволила посмотреть на меня.

– Мне нужно переодеться, – сообщила она строгим, хорошо поставленным голосом. Спасибо она мне не сказала.

Я восхитился от такой наглости, но поучать не стал. Всё же женщина уже не первой молодости, может быть это у неё такая реакция на стресс.

Поэтому просто сказал:

– Давайте пройдём ко мне в комнату. Что-нибудь посмотрим.

Марецкая величественно кивнула и вопрошающе посмотрела на меня, чуть изогнув одну бровь.

Я двинул вперёд, показывая дорогу (понимал, что ей не хотелось идти первой, чтобы я видел её мокрую и грязную задницу).

– Прошу! – я открыл дверь в комнату.

Марецкая вошла и первым делом устремилась за ширму, где обычно ночевала Дуся.

– Мне нужна юбка, – сообщила она оттуда. – Вряд ли чулки я здесь раздобуду.

– Одну минуту, – сказал я и повесил на ширму чистое полотняное полотенце. – Вы пока можете вытираться, а я к соседке схожу, спрошу у неё юбку. Если не будет, то придётся вам надевать мои брюки.

Из-за ширмы демонстративно и негодующе фыркнули.

А я вышел в коридор и постучал к Белле.

Тишина.

Я опять постучал.

Ответа не было. Я взглянул на часы и понял, что она в это время как раз в ресторане играет. Соваться к Музе было глупо, с её сорок вторым (или каким там?) размером, она разве что Кольке могла свою одежду предложить. Но идти в мокрой одежде по Москве в апреле – не самая лучшая идея. Тем более поздним вечером.

Что-то надо было срочно придумать. Я вздохнул.

Ну, что же, это судьба: и я постучал к Фаине Георгиевне.

– Да, да! – с её фирменным прононсом величественно раздалось из-за двери.

Я открыл дверь и заглянул в комнату. Там, в кресле, словно императрица, восседала Фаина Георгиевна. Она уже немного привела себя в порядок и о недавней стычке свидетельствовал лишь слишком яркий румянец у неё на щеках.

В комнате сильно пахло валериановыми каплями.

– Фаина Георгиевна, – осторожно сказал я, подбирая слова, – Беллы дома нету, она в ресторане. Из женщин в квартире только вы…

– И что?

– Вере Петровне нужна юбка. Не пойдёт же она в мокрой по улице.

– Пусть идёт, мне-то какое дело! – возмутилась Фаина Георгиевна, – и вообще, Муля, ты на чьей стороне должен быть?

Оооо… пошли манипуляции.

И я ответил:

– Я на своей собственной стороне, Фаина Георгиевна. Но бросать человека в беде я не привык. Если вам жалко дать юбку, я дам свои брюки. Ничего не поделаешь. Хотя, боюсь, она в них не влезет… потому и пришел к вам.

– С такой-то жопой, ну да! – хохотнула Раневская. Сравнение ей явно понравилось.

– Так что с юбкой? – вернул диалог в конструктивное русло я.

– А я, пожалуй, сама отнесу ей юбку, Муля, – вдруг лучезарно улыбнулась Фаина Георгиевна. – А то не хватало ещё, чтобы мою юбку и исподнее мужчина нёс.

– Исподнее ей вроде как не надо, – задумчиво сказал я (данный вопрос меня решать не уполномочивали, поэтому я не знал).

– Я лучше знаю, что надо или не надо, – хохотнула Злая Фуфа и полезла в шкаф.

Она немного там порылась и вытащила чулки и какую-то немыслимую юбку, явно цыганскую, или что-то типа этого. Юбка была из ткани, похожей на парчу, сильно пёстрая, цветастая. Подол по низу был неровный и, кроме бахромы и рюш, унизан маленькими синими колокольчиками, которые при любом движении пронзительно звенели.

– Во! Верке такая в самый раз будет, – с довольным видом хмыкнула Фаина Георгиевна, – она же любит, чтобы все мужики вслед оборачивались.

Я еле удержался, чтобы не хрюкнуть. Но удержался. В таких случаях лучше хранить нейтралитет.

– Пошли! – скомандовала мне Злая Фуфа.

– Э нет, Фаина Георгиевна, – покачал головой я, – вы сейчас у меня в комнате опять драку устроите. Разнесёте мне там всё. А у меня хрусталь, между прочим. Семейный сервиз. Давайте сюда одежду, я сам отнесу.

– Я обещаю, что драки не будет, – величественно изрекла актриса и заявила, – ну, пошли же, Муля!

Ставить под сомнение слова этой женщины было неэтично, хотя я даже не сомневался, что Марецкая при виде Раневской возжелает взять реванш и тогда хана и посуде, и остальному.

И мы пошли.

Когда я открыл дверь в комнату, из-за ширмы раздалось недовольное:

– Что-то вы не торопились, молодой человек!

– А ты радуйся, что тебя вообще сюда пустили переодеться, – не выдержала Злая Фуфа.

– А она что здесь делает⁈ – Марецкая так возмутилась, что даже выглянула из-за ширмы.

– Юбку тебе принесла, – язвительно изрекла Раневская, причём голос у неё был настолько переполнен ядом, что аж сочился, словно берёзы по весне, – жалко стало, что с голой жопой по улицам пойдёшь прохожих пугать.

– Завидно? – парировала та, – у самой жопа как гриб сушёный, так что завидуй!

Раневская набрала воздуха, чтобы достойно ответить, но я не дал:

– Так, дамы! Брэк! – воскликнул я и добавил, обращаясь к Злой Фуфе, – Фаина Георгиевна, вы сами юбку на ширму повесите, или мне это сделать? И вы обещали посуду у меня не бить. А не то Дусе нажалуюсь.

Раневская фыркнула и прямо от порога зашвырнула юбку на ширму, поверх неё отправились чулки и ещё какие-то ленточки (подвязки, что ли, рассматривать эти женские нюансы было неудобно и я отвернулся).

Здесь следует отметить, что швырялась чулками и прочим барахлом Злая Фуфа довольно метко. Очевидно, имеет опыт.

Марецкая схватила чулки с подвязками и активно зашуршала, переодеваясь. Раневская стояла и наблюдала. На лице её играла предвкушающая триумфальная улыбка. Длинный нос аж заострился в сторону ширмы, и сразу на ум приходила пословица про Варвару, которой данную часть тела оторвали.

Наконец, видимо, с подвязками было покончено и дошла очередь до юбки.

Марецкая цапнула юбку за ширму. Раневская аж подалась вся в ту сторону. Она чуть ли не приплясывала от нетерпения.

Из-за ширмы раздался сдавленный возглас, но такой тихий, что было непонятно, был ли он, или это послышалось. Мы с Раневской переглянулись. Я пожал плечами. Она насмешливо улыбнулась.

Значит, не послышалось.

Наконец, ширма отъехала чуть в сторону и оттуда вышла (точнее продефилировала) Марецкая. В этой цыганской юбке с нелепыми рюшами и жуткой бахромой, она вышагивала, словно королева в самом изысканном королевском наряде. Дрянные бубенцы вразнобой позвякивали в такт её шагам, а она словно получала удовольствие от всего этого безобразия и лучезарно улыбалась.

Посмотрев на меня, она сказала обволакивающим нежным голосом:

– Спасибо большое, молодой человек, вы меня буквально спасли! – при этом она так ослепительно улыбнулась, что я чуть машинально не зажмурился.

– Хотите чаю? – спросил я её, а потом посмотрел на стоящую у входа Раневскую.

– Ой нет. Спасибо, уже поздно, – проворковала Вера Петровна. – Вы проводите меня? Темнеет.

– Конечно, – пробормотал я.

– А я вот от чая не откажусь, – величественно уронила согласие Фаина Георгиевна, – только не крепкий, пожалуйста. Я на ночь крепкий пить не могу. Сплю потом плохо.

– В вашем возрасте, Фаина Георгиевна, на ночь только кефир уже пора пить. И таблетки, – медово улыбнулась Марецкая, перейдя на «вы».

– Я младше вас, дорогая Вера Петровна, на целых пять лет, – замироточила в ответ Раневская, – так что ваши советы обязательно учту, когда достаточно постарею для этого и достигну вашего возраста.

Лицо Марецкой вытянулось, улыбка с него словно сбежала, и она зло прошипела:

– Врёшь! Не на пять!

– Вера Петровна, – я опять влез и прекратил намечающуюся свору, – а давайте вы тоже попьёте чаю, и я вас потом сразу же провожу? Сами подумайте, вы промокли, замёрзли, переволновались, горячий чай обязательно нужно выпить. Хотя бы как лекарство. Чтобы не заболеть.

К моему удивлению, Марецкая спорить не стала, просто кивнула и уселась за стол, позвякивая бубенцами. Раневская усмехнулась и села напротив с триумфальным видом.

Повисло напряжённое молчание. Дамы с деланным интересом рассматривали обстановку в моей комнате, старательно избегая взглядов друг друга.

Я раскочегарил примус, поставил чайник (хорошо, что в нём была вода. Дуся прекрасно знает, что по утрам я, как сонная муха, и иногда, если не выспался, то могу вообще не пойти за водой и потом не попить чаю или кофе. Поэтому она всегда мне готовит с вечера чайник с водой. И это было хорошо, а то я подозревал, что уйду сейчас на кухню, а дамы тем временем поубивают друг друга).

– Пожалуйста, – я поставил перед женщинами две чашки с чаем и спросил, – Дуся напекла пышек. Будете? Пышки вкусные, сахарные.

– От пышек жопа растёт, – категорически сказала Раневская.

– А я вот буду! – тотчас же сказала Марецкая весёлым голосом, – мне бояться нечего!

Злая Фуфа вспыхнула, а я опять влез в разгорающуюся ссору:

– Фаина Георгиевна, это постные пышки, они совершенно для фигуры безвредные. Я ведь активно худею. Так что их можно спокойно есть. Дуся мне специально такие печёт. Хотя бы одну попробуйте.

Раневская обрадованно схватила пышку и с удовольствием начала лакомиться. С другой стороны стола сидела Марецкая, которая тоже еда пышку.

Я посмотрел на них и остался доволен. Мой расчёт был предельно прост. По пирамиде Маслоу еда – это первичная базовая потребность человека. Вот они сейчас наедятся и подобреют. А уж тогда я смогу выудить у них причину конфликта без ущерба для моего хрусталя.

Когда дамы насытились (да и я сам перехватил неплохо) и разомлели от вкусной еды, я начал разборку.

Причина конфликта оказалась донельзя тривиальной. Перескажу своими словами, потому что в процессе выяснения подробностей мы с дамами чуть не вернулись на этап выяснения отношения до падения в тазик.

В общем, Завадский ставил новую пьесу. Что-то по Горькому. А так как он был своеобразным человеком и не принимал отказов, то уход Фаины Георгиевны к Глориозову с последующим отказом ему лично, уязвил великого режиссёра в самое творческое сердце. И Завадский затаил обиду, и разработал план мести. Он не мытьём, так катаньем, как говорится, но всё-таки убедил Фаину Георгиевну уйти к нему играть главную роль. Расхвалил, возвеличил. Злая Фуфа решила, что всё уже позади, бросила Глориозова и упорхнула к Завадскому. А тот дал ей немного порепетировать, привыкнуть к роли. Почувствовать свою значимость, а потом внезапно отдал роль Марецкой. И Фаина Георгиевна осталась с носом.

Она затаила обиду и даже написала Завадскому гневное обличающее письмо. А тот демонстративно, на её глазах, сделал из него веер. И затем ехидно обмахивался на репетициях, глядя, как Марецкая играет главную роль, обещанную Фаине Георгиевне.

Стерпеть такого Злая Фуфа уже не смогла.

И отмстила.

В общем, в день премьеры Вера Петровна Марецкая в ярко-алом платье вышла на сцену декламировать свой монолог, и обмерла. Все пять передних рядов, где сидели зрители, были ярко-красного цвета, точно такого же, как и её платье. Марецкая обмерла и присмотрелась: все зрители на этих рядах были одеты в костюмы и платья, пошитые из точно такой же ткани, как у неё наряд.

Потом оказалось, что Фаина Георгиевна, оскорблённая таким отношением, узнала, в каком платье будет выступать Марецкая, отправилась к той портнихе, которая обшивала артистов, и выкупила у неё остатки тканей. Затем она выкупила и все билеты на первые пять рядов. И с этой тканью, и с билетами она отправилась в детский дом и презентовала воспитанникам с условием, что одежда на детях должна быть вот из этой ткани. Мол, такая задумка режиссёра. Новаторство.

Заведующий был счастлив – такая экономия для госучреждения, плюс дети приобщаться к прекрасному забесплатно, и получат обновку, да ещё, считай, примут участие в перформансе.

Дело было сделано. И весь остальной зал, вместо того, чтобы трепетать в самых драматических моментах от монолога главной героини и рыдать в нужных местах, вместо этого только посмеивался.

Спектакль был практически сорван.

А тут ещё Злая Фуфа после антракта чуть опоздала на своё место. Вернулась почти перед третьим звонком. Зрители увидели её и бросились просить автографы. И она стояла в проходе и очень неторопливо, медленно, подписывала всем желающим автографы, ещё и спрашивала имя и фамилию, уточняла. Толпа бурлила вкруг неё, ожидая своей очереди. А она не спешила.

Артистам же пришлось дожидаться почти полчаса, пока вакханалия будет закончена и можно будет начать второй акт.

Завадский считал, что спектакль сорван. Он был в ярости.

После премьеры за кулисами он высказал Раневской всё. А та, соответственно, не осталась в стороне и сказала, что, если бы он брал на главные роли не кого попало, а нормальных артисток, то никто бы спектакль никогда бы не сорвал.

Марецкой доброхоты сразу же передали. А та прибежала к ней в коммуналку разбираться. Слово за слово и завязалась потасовка, на которую я и попал.

– Дамы, – торжественно сказал я после этого рассказа, – уважаемые Фаина Георгиевна и Вера Петровна! За это надо выпить!

Не дав им опомниться, я жестом фокусника достал из серванта бутылку портвейна и разлил всем в хрустальные бокалы:

– Предлагаю тост. За прекрасных дам!

Раневская и Марецкая немножко поломались, но потом-таки выпили. Сказывался стресс, который перенесли обе. Нужно было расслабиться.

Я торопливо налил ещё:

– Между первой и второй перерывчик не большой! – авторитетно заявил я. – А после третьего тоста я вам кое-что расскажу.

Разлил по третьей. Опять выпили.

– Рассказывай, Муля, – хихикнула Марецкая.

И тут в дверь позвонили.

– Дамы, я на секунду, открою только. А то в квартире никого больше нету. Я сейчас вернусь.

И я торопливо выскочил в коридор, мечтая, чтобы они не убили друг друга.

Открыл дверь. Это был почтальон, который принёс Лиле телеграмму. Я быстро расписался, забрал телеграмму, и заторопился обратно.

Увиденное в комнате изумило меня.

Там, обнявшись, словно закадычные подруги, сидели Раневская и Марецкая и пели печальный романс.

Глава 10

И тут в дверь опять позвонили. Усилием воли я сдержал негодование, и пошел открывать (интересно, где все остальные соседи опять шляются?).

На пороге стояла и едко улыбалась… Клавдия Петровна Пожидаева. Ну, та вредная тётка, из Мосгорисполкома, которая приходила в прошлый раз.

При виде меня её широкое, как лопата, лицо расплылось в сардонической ухмылке:

– Бубнов! Опять вы! И почему я совсем не удивлена?

– Почему? – спросил я, и тётка зависла. Объяснить она не смогла, а я стоял и ждал.

Но Пожидаева быстро пришла в себя и раздражённо фыркнула:

– Ключи от пятой комнаты у кого?

Я пожал плечами. Если честно я постоянно путался, кто в какой комнате живёт. Так что точно не знал, может, даже я сам там живу.

– Мне нужны ключи. Я уже новых жильцов привела.

Я не успел даже ответить, как по лестнице, отдуваясь, поднялась хмурая тётка с двумя внушительными баулами, за которой смиренно следовал какой-то затюканный мужичок, сутулый и в перемотанных пластырем очечках, тоже гружённый чемоданами. Вокруг них юрко сновали туда-сюда несколько мелких детей (так как они мельтешили очень быстро, сосчитать я не смог). Она громко смеялись и постоянно перекрикивались.

– А вот и новые соседи! – со счастливой улыбкой сообщила мне Пожидаева. – Семья Зайцевых.

– Ключа у вас нет, – спокойно констатировал я, – а документы есть? Покажите!

– Да у вас у всех лишняя площадь! – набросилась на меня Пожидаева, – нужно создавать комиссию и перемерять здесь всё. И выселять вас на соответствующую площадь! Вот у вас, Бубнов, десять квадратов, а положено шесть и восемь! Мы вас выселим, а в этой комнате будет жить мать-одиночка с ребёнком.

– А сами вы где живёте? – спросил я, – на какой площади? Она соответствует?

– Это не ваше дело! – возмутилась Пожидаева, – я в Мосгорисполкоме, между прочим, работаю, мне положено.

– А я в Комитете искусств СССР, – моя улыбка больше напоминала хищный оскал.

Пожидаева смутилась.

– Давайте сюда ключи, – хмуро вмешалась в нашу перепалку Зайцева. – Васе ещё вещи таскать.

При этих словах мужик гордо выпятил кадык и кивнул.

Ответить я не успел. Так как тут из комнаты, чуть пошатываясь (правда совсем незаметно) вышла Марецкая со словами:

– Муля, а где тут…

При виде такого скопления народа она осеклась, но быстро справилась с собой и спросила совсем другое:

– Что здесь происходит? – голос её при этом был высокомерно-стервозным.

Сказать, что у присутствующих был шок – так это ничего не сказать. У Пожидаевой и четы Зайцевых банально отвисли челюсти. И они уставились на Марецкую квадратными глазами. Даже дети притихли.

Грянула ошеломительная пауза.

– Да вот товарищи Зайцевы хотят заселяться, – сказал я, – правда документов у них нет. Но зато есть желание.

– На каком основании? – строго спросила Марецкая. – Ордер? Распоряжение?

– На основании личного желания товарища Пожидаевой, как я понял, – наябедничал я.

Пожидаева вспыхнула и попыталась что-то вякнуть, но тут дверь в комнату открылась и оттуда вышла Раневская со словами:

– Ну, и где вы…? – она запнулась на полуслове и уставилась на толпу людей, а затем перевела удивлённый взгляд на меня.

– И-извините… – восхищённо выдавила из себя Зайцева и вякнула, – а в-вы – эт-то она?

И уставилась на Раневскую горящими влюблёнными глазами.

– Ничего подобного! – хорошо поставленным глубоким голосом заявила Раневская и добавила категорическим тоном, – я – это не она!

А потом посмотрела на Марецкую и ткнула по направлению в неё пальцем:

– И она – это тоже не она!

С этими словами Злая Фуфа развернулась и величественно удалилась обратно в мою комнату.

– Да! Это не я! – за ней, не менее величественно и гордо, удалилась и Марецкая. Правда возмущённо позвякивая по пути колокольчиками.

Но народ взирал на это чудо, словно бедные филистимляне на Голиафа и Давида. И даже звуки колокольчиков на юбке Марецкой похоже ничуть никого не смущали. Вроде как так и надо, раз артистка.

– Так что там с заселением? – спустил с неба на землю Пожидаеву я.

– А они что, прямо тут живут? – восхищённо прошептала та.

– А вы что, сами не видите? – вопросом на вопрос избежал ответа я.

– А в пятой комнате…

– Фаина Георгиевна, – подсказал я и мстительно добавил, – лауреат Сталинской премии и ордена Трудового Красного Знамени.

– Но…

– Нет, – покачал головой я.

– А вы знаете, товарищи, – оживлённо вдруг воскликнула Пожидаева и повернулась к тётке с мужичком, – у нас весть есть ещё один вариант, в соседнем доме. Там для вас будет отдельная комната с чуланом. В чулане детки могут спать…

С этими словами она торопливо увела супружескую пару Зайцевых и весь их выводок за собой. Гроза миновала. Не знаю правда, надолго ли, но пока миновала.

Я провёл Марецкую домой и вернулся обратно, мечтая поскорее завалиться спать. На столе стояли немытые после гостей чашки. Чтобы не оставлять грязную посуду на ночь и не загружать утром Дусю, я собрал их и отправился на кухню помыть.

А там, у форточки стояла и дымила, как паровоз, Фаина Георгиевна.

При виде меня она улыбнулась и спросила:

– Ну что, провёл Верку?

– Угу, – односложно ответил я и принялся перемывать посуду под краном.

– Муля, ну вот скажи, какая из неё актриса, если у неё такая жопа-игрунья? – она смачно затянулась и с озорным видом уставилась на меня.

Я продолжил перемывать чашки, не вступая в диалог.

– Муля, ты что, сердишься на меня? – спросила Фаина Георгиевна и подошла ко мне, – тебе помочь мыть?

– Нет, спасибо. Я уже справился, – ответил я, собрал чашки и вышел из кухни, оставив Раневскую в озадаченной задумчивости.

А утром пришла Дуся (она ходила ночевать на квартиру к Мулиному отчиму). И была она сердитая-сердитая. Долго гремела посудой, вздыхала и печалилась.

Когда Дуся такая, лучше не приставать и не спрашивать – это я знал по опыту. Но сегодня с утра я тоже был не в духе: то ли размолвка с Фаиной Георгиевной и моя сердитость на её глупую выходку и непослушание, то ли проблемы последних дней – в общем, забыл я о Дусином таком характере и полез с расспросами:

– Дуся, что случилось?

Сначала она демонстративно отмалчивалась и недовольно поджимала губы, но я стал настаивать, и в конце концов она раскололась:

– Да Модест Фёдорович меня беспокоит, – сказала она виноватым голосом. – Не надо было его одного так надолго бросать.

– Что с ним случилось?

– Ох, Муля, не ест он ничего, – вздохнула Дуся и покачала головой. – Даже свои любимые котлеты и то не ест.

– Почему не ест? Заболел? С Машей поссорился? – я начал себя корить, что давно уже не заходил к ним. Решил, что у них всё хорошо, они счастливы и не нужно мешать: пусть, мол, насладятся обществом друг друга. Я хоть и не посторонний, но тем не менее.

– И ночует он теперь на диванчике в кабинете, – призналась Дуся.

– Неужели разводиться будут? – нахмурился я.

– Да вроде нет. На работе у него что-то там серьёзное случилось. Волнуется он, – поведала мне Дуся. – Он же, когда сильно волнуется, совсем есть перестает. Только курит всю ночь. Потому и перебрался в кабинет. Ты забыл разве?

– А что Маша говорит?

– Да что она говорить может? – фыркнула Дуся. – Ей бы ещё в куклы играть, а не за солидного мужчину замуж выскакивать. Толку от неё нету.

Дуся, конечно же, была несправедлива и предвзята к Маше. Вслед за Надеждой Петровной, она низвела Мулину мачеху до роли дурочки, которой повезло отхватить принца и полкоролевства в придачу.

Поэтому я больше поднимать эту тему не стал, хоть Дуся и продолжала вздыхать. Зато прямо с работы отправился к Мулиному отчиму в его НИИ.

Модеста Фёдоровича на месте не оказалось – всех заведующих лабораторий и кафедр вызвали на методическую комиссию. Насколько я понял, это надолго, ещё полчаса точно.

Возвращаться обратно было глупо, ждать столько – тоже. Поэтому я решил заглянуть к Машеньке.

Она была, как обычно, в своей лаборатории. Стояла возле высоченного штатива и капала из какой-то бюретки в небольшие колбочки по очереди. Раствор в колбах был бледно-оранжевым. Когда она капала, он потом становился ярко-зелёным. Красиво. Маша смотрела на отметки в бюретке и записывала в тетрадь.

– Привет. Не помешаю?

– Муля! – искренне обрадовалась она, однако капать не перестала. – Ты чего это пропал?

– Да вот пашу, как раб на галерах, – сказал я, – без выходных и проходных. Совсем времени нету. Да ещё и мать срочно решила женить меня. Ты представляешь, Маша, она устроила дома смотрины и наприглашала гостей с дочками на выданье.

– Ого! – вытаращила от удивления глаза Маша и чуть не уронила очередную колбочку.

– Смотри невест, в общем, был, – хмыкнул я.

– И как? Понравился кто-то? Красивые хоть?

– Да там они все красивые, – вздохнул я, – одна похожа на свежезамороженного палтуса, вторая – на овечку. А вот третья – на пекинеса… Он хоть породистый.

– Тебе никто не понравился, – хихикнула Маша и выставила на стол следующую партию колбочек, – угодил ты, Муля, в зоопарк из невест.

– А у вас как дела? – осторожно перевёл разговор на интересующую меня тему я.

– Да нормально всё, – сказала Маша, хотя по складке между бровей я видел, что не всё там нормально.

– Рассказывай! – велел я.

– Да что там рассказывать? – заюлила она и торопливо отвела взгляд, как будто внимательно рассматривает содержимое одной из колб, – я же говорю, нормально всё.

– А вот Дуся говорит, что не всё, – наябедничал я и обличительно уставился на мачеху, – говори всю правду, Маша. Зачем ты его в кабинет спать выгнала?

– Я выгнала⁈ – аж задохнулась от возмущения Маша, – Да он сам…

И тут она поняла, что проболталась и укоризненно посмотрела на меня.

А я посмотрел на неё. И тоже пристально. Мол, признавайся теперь, раз уж сама проболталась.

Маша вздохнула, отставила колбу подальше, и тихо сказала:

– Да с Поповым у него проблемы.

– У него всегда были с Поповым проблемы, – ответил я, – но это не помешало ему даже жениться.

– В этот раз всё серьёзно, – прошептала Маша, – Попов в курилке говорил Фёдорову и Криволуцкину, что не успокоится, пока не уничтожит Модеста совсем.

Она всхлипнула. Было видно, что она напряжена и еле сдерживает себя.

– И ещё он взял на работу Ломакину.

– Что-о-о? – вытаращился я. – После того, что она творила?

– Угу, – обречённо кивнула Маша, – я даже ходить в столовку перестала. Не хочу с нею столкнуться.

– С ума сойти! – пробормотал я, – она же опасна для общества. Как же это так? А суд её оправдал?

– Да не было никакого суда, – нахмурилась Маша, – списали на несчастный случай при работе с едкими веществами. И дело закрыли. Влепили ей выговор, но без занесения в трудовую даже.