Текст книги ""Фантастика 2025-167". Компиляция. Книги 1-24 (СИ)"

Автор книги: Виктор Точинов

Соавторы: ,Оливер Ло,А. Фонд,Павел Деревянко,Мария Андрес
сообщить о нарушении

Текущая страница: 98 (всего у книги 350 страниц)

Я устроился, вельможа щелкнул пальцами, от чего ковер приподнялся и полетел ему навстречу. Я оцепенел, а красноглазый изучал меня взглядом, он которого на теле проступали легкие ожоги.

– Не князь и не хан, не круль и не император! Оставь меня у человеческих власть имущих, – сказал господин. – Отвечай, кто ты? Что здесь делаешь? Ни один человек не решался приходить сюда.

Вас не поразит ни его вид, ни чудеса, которые он творил – вы видели все своими глазами, когда приходили туда за своим проклятием. Но я встретил того, кого вы зовете Гаадом, задолго до рождения ваших прадедов. До того, как возникло ваше государство.

Ковер плыл над мрамором, персиковый цвет опадал на него белыми лепестками. Меня расспрашивали, я отвечал. Сердце стучало от счастья и страха.

– Бессмертие, снова бессмертие. Ничего интересного! Но тебе повезло, человек. Посчастливилось найти меня именно тогда, когда я готов предложить жить так долго, пока жив сам, – сказал Гаад. – По вашим меркам это равно бессмертию. Это тебя устроит?

Счастлив, я склонился в поклоне. Щеками снова текли слезы: наконец-то я исполню волю отца, наконец-то стану бессмертным!

– Но сначала должен тебя испытать, – новое рыхлое облако выползло из его уст и полетело вверх.

Да, я согласился на экзамен. Передо мной на ковре возник кисет, туго набитый белыми зернышками: я должен был закопать каждое семя на расстоянии не менее двадцати миль, предварительно срос его каплей собственной крови.

– Меня интересует не только земля, – говорил Гаад. – Бросай их ко мху или хвои, оставляй в песке и рине, несколько брось в проточную воду и болото, а еще можно попробовать реки и озера.

Слишком просто, тревожился в голове голос учителя, слишком просто!

– Задача несложная. Что тебе хочется за такую услугу? – В холеных пальцах, украшенных кольцами, крутился тонкий пергамент, на котором проступали предложения нашего соглашения. – Дышать огнем? Видеть сквозь стены? Получить нескончаемую монету? Превращаться в другое создание?

– Да! – воскликнул я, как мальчик, радующийся прочитанной отцом сказке. – Другое создание! Всегда мечтал побывать в чужой шкуре.

– Тогда выбирай.

На ум поочередно приходили конь, змея, лев, ворон, и в конце концов я выбрал сову, покровительницу мудрости. Пергамент порхнул в мои руки: соглашение было написано аккуратным почерком, похожим на почерк моего отца. Я внимательно изучал каждую строчку в поисках крошечных букв.

– Здесь нет никакого подвоха, – отозвался Гаад. – Я выше обмана.

В случае невыполнения моей задачи наказанием была смерть. Я скрепил сделку каплей крови. Пергамент исчез.

– В следующий раз, чтобы не искать меня десятилетиями, воспользуйся этим, – сказал Гаад, и на кисет легла свернутая записка. – Прочти, когда закончишь, чтобы вернуться к моим угодьям.

Ковер быстро взмыл в небо. Меня распластало от такой скорости, а в нескольких шагах от солнца ковер растаял, и я, ослепленный, полетел в черную пропасть, чтобы вскоре прийти в себя в родном мире...

Капшук свидетельствовал, что происшествие мне не приснилось. Полный сил, будто мне снова шестнадцать, я двинулся выполнять задачу, которая оказалась удивительно легкой – за тем исключением, что вокруг снова шла война, а я не понимал, кто против кого воюет, потому что с детских лет променял интерес к политике на поиски бессмертия.

Тропа белых зерен, тяжелых и холодных, как камни, привела меня к Крымскому полуострову. Я не решился ступить на родные когда-то земли, и двинулся дальше с смятением на сердце.

Полив последние семена кровью, я бросил ее к старому гнилому пню, и развернул записку, надеясь, что она перенесет меня в потусторонний дворец. Но там было описание ритуала: словесная формула, варево, достаточно простое для опытного алхимика, и, самое страшное, удар ножом в собственное сердце. Одной из составляющих напитка был легкий наркотик, который должен был раскрепостить мышцы и разрешить самоубийственное движение. Я сомневался: где это видно, бить себя ножом в сердце? Ни один известный мне ритуал такого не содержал! А еще эликсир... Я боялся их со дня смерти отца. Лишь жажда бессмертия, до которой оставалось несколько шагов, заставила меня переступить через страхи.

– Хорошая работа. Все прошло по задумке, – Гаад встретил меня золотым подносом. – Угощайся.

Соблазнительно блестели ломтики дыни, дольки апельсинов, виноградины, сливы, халва, джалеби и другие сладости, которых я не видел от юношеских лет. Я наугад схватил кусочек розового рахат-лукума, и когда гранатовый вкус разлился языком, вспомнил, как обожал этот десерт в детстве.

– Попробуй новую силу, – его глаза блеснули. – Теперь для полета ковры тебе не нужны.

Я почувствовал, как телом пробегает щекотка, дыхание перехватывает, конечности меняются... Я закрыл глаза человеком и открыл огромным филином. Первый полет! Моему восторгу не было предела, и я чуть не разбился, когда попытался приземлиться. Такого мой брат никогда не получит!

– Человек! Я поделюсь с тобой не только долголетием, но и могуществом волшебства, – продолжал Гаад, когда я обернулся. – Если справишься с новой задачей так же быстро и безупречно.

– Справлюсь, – выпалил я, не задумываясь.

Гаадов хохот гулким эхом прокатился по двору, сметая листья и плоды с персиковых деревьев.

Новое дело оказалось непростым: я должен был разыскать человека, и человека не попало, а подходящее к целому ряду требований – описание походило на героя сказок, от чего мой первобытный пыл затих. Ведь на кону снова стояла моя жизнь.

– Ты справишься, – сказал повелитель, прочитав блики мыслей на моем лице. – В тех землях, откуда ты прибыл, сейчас идет война...

Во время сева я немного узнал эту войну: началось с того, что защитники восточных границ государства Речь Посполита восстали за свои права. Это было не первое их восстание – но теперь именовавшиеся казаками воины жаждали не просто привилегий, а собственного государства. Разрешить им такой дерзости не могли, и полилась кровь.

Так всегда было, так будет.

– Ищи в сердце сражений и рядом с ними, ищи в солдатских палатках. Там, среди простых воинов, ты найдешь нужного лиха, – говорил Гаад. – Убеди и приведи его сюда ритуалом; на этом твоя часть сделки будет исполнена.

Пергамент упал на ладони. Обмен на долю долголетия и сил князя... Также исцеление от любых ран – правда, ценой собственной плодовитости... Поскольку я не испытывал тяги к женщинам, такая цена меня не отпугнула, и подпись засвидетельствовала мое новое обещание. Пергамент растворился в воздухе.

Преисполненный решимости, я выступил на поиски жертвенного ссыльного, малейшим мнением не предполагая, что найду своего единственного друга.

Его звали Мамаем.

*** 

Поскрипывали ремни на стянутых запястьях. Босые ноги рвали топкую дорогу, расквашенную ливнями. Голые тела разъедали струпья грязи, на лицах запеклись кровь и отчаяние. Ни маленьких, ни старых – никого, кто мог замедлить движение. За пленными пестрым стадом следовали коровы, овцы, козы.

Нагайки жалили плечи и спины, выдергивали из сжатых губ стоны. Погонщики били в основном мужчин – женщин оставляли в утешение. Упавших несчастливцев беспощадно тревожили. Уставившись под ноги, покрытые потом и безнадежностью, пленники шагали навстречу неволе. Кто молча плакал, кто молча молчался, никто не думал о бегстве: это было невозможно.

Всадники – смуглые, низкорослые, в разноцветных стеганных халатах и высоких шапках овечьего меха, выбеленных до блеска, – рассыпались вдоль колонны. Перекликались, шутили, бодрствовали. Имели большие луга и тула на два десятка стрел; спины закрывали круглые щиты-калканы, плетеные из лозы; на поясах покачивались ордынки. ехали верхом на неподкованных бахматах, чьи хвосты подметали землю.

Среди них выделялась группа, державшаяся в стороне: девять светлокожих всадников, чьи лошади имели подковы и были на голову выше. Мужчины дымили трубками, имели на себе сережки и брюки из грубого полотна, самопалы в чехлах и сабли в деревянных ножнах. На ремнях – пороховницы, ладовницы, кошельки, ножи. Эти девять не занимали пленных, а на остальных всадников смотрели из-под лба. Супились, когда посвистывал очередной удар и раздавался мучительный вскрик.

Во главе колонны ехала странная пара: один, невысокий, бросался в глаза кольчугой с металлическими пластинами, тюрбанным шлемом османской работы и красными сафьянцами; второй, коренастый, был в жупане из дешевого сукна, шапке с облезлой меховой опушкой и польских желтых сапогах, которые были единственным ярким пятном в его наряде.

Разговаривали. Вернее, один говорил, а другой слушал.

– Такой бедный ясырь не достоин мурзы, – кривился татарин. – Сколько мы взяли? Жалкую сотню? Стыд! Даже беш-баш приносит в пять раз больше.

Он покачивался в богатом седле на аргамаке, скакуне благородной крови, отличном от страшных бахматов.

– Я, Бахадир, водил цапуле! Войско на пять колонн. Милостью Аль-Басита получил три тысячи голов. Вот достойный ясырь, а не жалкая сотня!

Его сосед растягивал вожжи с такой силой, что, казалось, они вот-вот скрипят, как ниточки.

– Но даже мои подвиги не чета ханскому сеферу. От продвижения его войск дрожит земля. Никто не может укрыться от такой силы! Шесть тысяч ясыра. Вот что стоит дарить хану за его помощь! А не жалкую сотню.

Черные глаза Бахадира гневно сверкнули.

– Слышишь меня, Самойл?

Здоровень скрежетнул зубами. Он не понимал половины слов и понимать не желал. Неохотно ответил, глядя перед собой:

– Будут другие.

– Конечно, будут! За хорошую помощь нужно хорошо платить.

Казак терпел болтовню об ясире, ища любого повода убежать от тщеславного мурзы, и такой случай скоро случился: подъехал один из шалашей.

– Атаман!

– Чего тебе?

– Малыш пришел в себя и догоняет.

Самойло выругался. Бахадир положил ладонь на рукоятку разукрашенного ятагана.

– Какие невзгоды?

– Никаких невзгод, – отмахнулся Самойло. – Уладим дело и догоним вас.

Мурза пожал плечами, поправил шлем, поехал дальше. Казаки полукругом двинулись навстречу приближающемуся одинокому всаднику, привстав в стременах. Преследователь чуть не проскочил мимо, рванул вожжи, лошадь захрипела от боли и чуть не упала на скользкой грязи.

– Так решили меня испечь? – закричал всадник.

– Споили и бросили? Думали, что не найду? Да вас в десятке миль слышно!

Тщательно выбритая селедка гневно тряслась. На румяных щеках и под курносым носом пробился первый пух, на высоком лбу пролегли морщинки возмущения. Челюсть упрямо показалась вперед, синие глаза высекали громовицы – юный прекрасный бог гнева. Правда, одетый в задрипанную одежду неимущего крестьянина, зато вооруженный луком, ножом и большой палкой.

– Мамаю, – вздохнул Самойло. – Я приказал тебе возвращаться в лагерь. Какого черта ты здесь делаешь?

Названный Мамаем вспыхнул.

– Я одиннадцатый в шалаше! Чего я должен ехать в лагерь, пока вы здесь... Вы... – на миг юноша захлебнулся словами. – Пока вы продаете земляков! Как можно так поступать? Вам не совестно?

Желтоносый испортит жизнь – Самойло знал это с того момента, когда Мамай впервые попался ему на глаза.

– Сколько можно толковать твоей пустой башке о приказе господина полковника? – Самойло похлопал рукой по сабельсу. – Приказ! Пана! Полковник! Или тебе письмо с печатью показать?

– Не надо мне никаких писем! – Мамай обвел взглядом других. – Мы на Сечь пошли не татар в Перекоп сопровождать, а землю родную защищать!

– Это мы ее и защищаем, – процедил Самойло. – Вот только мощной конницы у нас нет, а без кавалерии не было бы побед под Желтыми Водами. И Корсунь. И Пилявцами. Но откуда тебе знать, когда ты лошадку даром получил и ни в одной битве не дрался?

– А что, с вражеской кровью на руках легче своих пытать?

Самойло рассмеялся, чтобы скрыть, как его раздражали эти язвительные упреки.

– Если не заплатим татарам, то их перекупят ляхи, – объяснил атаман с кривой ухмылкой. – Когда найдешь двадцать тысяч всадников, которые будут воевать бесплатно, сразу возвращайся. К господину гетману лично. А теперь прочь в лагерь!

Юноша даже не моргнул.

– Что это за государство такое, – прошипел он. – Когда за нее собственных краян в ясырь отдают? За что кровь проливать, а?

– Я кровь проливаю, чтобы в новый реестр записали! – крикнул Самойло, не удержавшись. – Чтобы никаких налогов и повинностей для меня и моей семьи! Чтобы жупан кармазиновый с галунами и позолотой! Чтобы пояс шелковый, келеп посеребренный и кисет набит! Вот за что я кровь проливаю!

От презрения во взгляде молодого казака атаман осекся и сожжен.

– Вот оно как, – Мамай перевел взгляд на других. – Вы так же? За имя в реестре готовы иметь родную продать?

– Еще слово, хлопец, и костей не соберешь, – Самойло почувствовал, как ярость бурлит внутри. – Мы – солдаты. Мы выполняем приказы, а не болтаем! Считаешь ли ты, будто кому-то из нас нравится наблюдать, как нехристь себе украинцев уносит?

Курень молчал. Смотрели кто куда, чтобы не столкнуться со взглядом юного собрата.

– Пропустите, – глухо сказал Мамай. – Я сам убью тех басурман, когда у вас яиц нет. Не казаки, а кизяки!

Удар сломал ему челюсть. Молодой человек полетел в грязь, но вскочил. Сплюнул кровью на желтые сапоги Самойла. Рассмеялся.

– Что, убьете меня? Не думал, что от братьев-запорожцев смерть приму.

– Давно тебе уму надо научить.

Атаман спешился. Мамай зарычал, ударил, но Самойло даже не пошатнулся – с таким же успехом юноша мог избивать скалу. Атаман позволил ударить себя несколько раз, чтобы ярость исполнила его до предела, застелила глаза, подавила сочувствие... И ответил.

Косточки размером с грецкие орехи молотили, выбивали дух из легких, ловко лупили по почкам, безжалостно крушили зубы и кости. Чем признать правду, Самойло готов был убить того, кто отважился произнести ее в глаза.

Он пришел в себя, когда его оттащили от окровавленного тела в закаленной одежде. Мамай неподвижно лежал в грязи – латана свитка изорванная на паклю, лицо разбитое до неузнаваемости, на коже ни одного живого места.

– Хватит с него, полно!

– По коням, – хрипло приказал атаман.

– Нельзя так его оставлять...

– По коням! Быстро, – гаркнул Самойло, и никто не смел возразить. – Дерьмо малое окликает и вернется в лагерь. Будет ему наука!

Десять казаков, сгорбившись в седлах, поспешили вдогонку колонне невольников.

Мамой замер. Хрипло, нечасто дышал. Изо рта и ушей теребила темная кровь. Когда большой филин, наблюдавший за дракой с дерева, взлетел судьбы и обернулся человеком, парень даже веки не расклепил – глаза ему превратились в огромные распухшие синяки.

– Хочешь жить, парень? – произнес я на ухо. – Хочешь?

Он закашлялся, вытолкнул изо рта густую кровавую слюну и несколько зубов. Благодаря упрямству держался на грани жизни и смерти. Едва кивнул.

Я приподнял ладонью колючий затылок и влил всегда носивший с собой эликсир между расквашенных губ. Уложил нож к раскрытой ладони, прошептал формулу, сжал изорванные пальцы вокруг рукоятки. Резким движением загнал клинок между ребер к сердцу.

Если бы на той дороге кто-нибудь появился, меня приняли бы за убийцу. Я перетянул юношеское тело под дерево, смыл кровь и грязь, перевязал раны. Поймал лошадь, ожидавшую неподалеку, расседлал, пустил на выпас возле моей кобылы. К вечеру разжег костер.

Мамай не шевелился. Несмотря на близость пламени, его тело постепенно теряло тепло. Сердце, с которого сдержала рукоять ножа, не билось, треснувшие ребра замерли. Неужели хитрость с формулой не сработала?

Этот паренек был единственной достойной находкой! Такая благородная отвага могла жить только в юном сердце, которое в погоне за идеалом не согласно ни на одну уступку даже перед лицом смертельной опасности... Я решил, что дождусь утра, а потом устрою погребение. Такой казак заслуживает последней чести.

Проснулся я оттого, что Мамай сел и ошарашенно уставился на угли сквозь растопыренные пальцы. Раны исцелились, кости срослись, кожа сбросила мертвенную бледность, а синяки, отеки и другие следы побоев исчезли – с виду он был точь-в-точь, как до драки.

– Подписал, – сказал юноша тихо. – Я подписал.

Гаад принял его!

– Подписал... – повторил казак.

Мой нож лежал на земле рядом с костром. Там, где Мамаеву кожу лягнул клинок, пролег тонкий шрам.

Длиннейшая незримая струна с чуть слышным щекотком опутала мои внутренности, пронзила каждый кусок плоти, каждую каплю крови, каждую нить жил, соединила несметные бусины одним зачарованным разком, окрасила невидимым человеческому глазу цветом, протянулась от моего тела.

Легкое, странное ощущение – похоже на счастье проснуться ребенком солнечным утром без забот, когда впереди ждет долгий интересный день.

Гаад выполнил свою часть сделки. Я стал бессмертным.

– У самого черта был!

Мамай перекрестился, а потом испуганно зажмурился. Видимо, ожидал, что ему за это рука отсохнет или ударит молния. Но кара божья не спешила, он осторожно открыл глаза, взглянул на ночное небо и медленно перекрестился еще дважды.

– Выпьем? – предложил я парню, не в силах сдержать счастливую улыбку.

Он сделал длинный глоток адского перечного самогона, даже не скривившись.

– Ты тоже подписал? – спросил Мамай, не удивленный компании незнакомца.

– Да, – кивнул я и забрал флягу. – Только другую. Пусть это останется нашим секретом.

Он осторожно потрогал лицо. Прикосновениями языка проверил, все ли зубы на месте.

– Ты меня спас, – юноша покачал головой, увидел дорогу и своего коня. – А мог бы прирезать. Спасибо, брат во Христе!

Я решил не тревожить его известием о своем магометанском вероисповедании, тем более что давно забыл, когда в последний раз исполнял намаз.

– Этот мугир на тебе живого места не оставил, – сказал я. – Как чувствуешь себя?

– Как заново родился, – юноша ощупал грудь и потер шрам над сердцем. – Это надо...

– Ты бы умер, если бы не сделка.

– У казака нет беды, только приключенька, – Мамай улыбнулся странной улыбкой, в которой переплелись печаль и радость. – Душу нечистому продал... Зато смогу татар своими руками уничтожать!

Он говорил так непринужденно, словно мы были старыми товарищами. Его искренность мне понравилась, так что я решил отвечать той же монетой. В конце концов, паренек подарил мне бессмертие!

– Не торопись, – я передал ему флягу. – Допьем сначала.

– А есть?

– Соли чуть-чуть есть.

– Так и не надо. Есть – не срать, может подождать.

Провозгласив народную мудрость, юноша бодро приложился к фляге, крякнул, занюхал запястьем. Подбросил костер веток.

– Какие силы получил? – я чуть не сгорал от любопытства. – Рассказывай!

Мамай почесал затылок.

– Что там было... Сейчас вспомню... Сначала попросил, чтобы никакое оружие меня не брало, сабля или пуля... Гаспид согласился, но ответил, что должен уравновесить такую значительную силу слабостью... Я вспомнил о серебре, потому что ни у кого серебряного оружия нет, с такой разве в самих сказках. нечисть сделал?

– Нет. Ты человек. И я тоже человек.

Я выучил наизусть каждый абзац обоих моих соглашений – ни в одном моя природа не претерпевала изменений.

– Хорошо, потому что не хочется быть нечистым... Потом я сказал, что хочу зверя могущественного обращаться, чтобы никого не бояться. Тихо пришел, тихо ушел, – Мамай загнул второй палец. – Гаспид снова о равновесии говорил. Сказал, что на одном месте долго нельзя задерживаться, но я все равно не собирался, крестьянская жизнь не для меня...

Он вспоминал каждую деталь разговора с таким усилием, словно путешествие по ту сторону произошло несколько лет назад.

– Напоследок он предложил раны зашептывать, чтобы кровь останавливалась... На то я тоже согласился, – Мамай повернул фляжку, так и не сделав ни глотка. – Длинный свиток получился, будто там не три, а тридцать три силы описывалось, так что я захотел еще талант сокровища в земле видеть и способность под водой дышать, но Гаспид отказал – мол, больше трех нельзя, потому что у всего есть предел. ..Вот и все. Подписался собственной кровью и очнулся.

– Ты так рассказываешь, будто соглашение не читал, – сказал я разочарованно.

– Не читал.

На мгновение я потерял дар речи.

– Что значит – не читал? Как? Ты подписал кровавое соглашение с обладателем Потустороннего мира, даже не прочитав его?

– Да.

Я вскочил на ноги. Фляга чуть не бултыхнулась к костру.

– Но почему?!

Мамай ответил изумленным взглядом.

– Потому что я не умею читать.

Да... В те времена грамотность была привилегией.

– Как же ты подписался? – спросил я, пораженный такой безумной храброй халатностью.

– Крестик нарисовал, – он пожал плечами. – В нашей деревне все так подписывались.

Я захохотал, и не мог остановиться. Смеялся до слез, а бесстрашный Мамай смеялся вместе со мной.

На рассвете я свидетельствовал о его первом превращении. С небес наблюдал, как он догнал невольников, как безжалостно загрыз татар насмерть, как охотился за мурзой по имени Бахадир, пытавшийся убежать на своем аргамаке. Видел, как восторг казаков сменился испугом, когда причудливый волк обернулся на Мамая, как крестились пленные, как в их глазах враждебность перемешивается с мерзостью. Я утешал его, когда мы снова остались в одиночестве... Тогда Мамай впервые задумался, в кого он превратился.

Потеряв цель, которая вела меня от детских лет, я должен был найти другую – и без долгих раздумий присоединился к новому знакомому, наивному и безрассудному, зато искренному и честному. В конце концов его подпись подарила мне бесконечность... Было бы справедливо отблагодарить хотя бы немного, не так ли?

– Что за прозвище такое: Мамай?

– Я – Мамай, меня не занимай. Как хоть назови – на все позволяю, лишь бы не лавочником, потому что за это пылаю.

– То есть толкования ты не знаешь.

– А ты все на свете должен знать? Скобка в жопе.

– Следи за языком, парень! Я тебе в родители гожусь.

– Скорее у деды.

– Давно тебя не били?

– К нагоням мне не привыкать. А тебе надо прозвище, когда на Сечь едешь. Или уже есть какое-нибудь?

– Никогда не нуждался.

– Сейчас придумаем. Итак, ты умеешь на филина вращаться...

– Об этом никто не должен знать.

– Но прозвище хорошее: Филин. Будешь Филином?

На Сечи я быстро стал своим – оружие держать умел, работы не сторонился. С присущей ученым придирчивостью изучал историю казацких соревнований с Речью Посполитой за расширение реестра и прав, многочисленных восстаний защитников степных фронтиров, взлет Хмельницкого, победы и поражения... На этот раз повстанцы не хотели прав или свобод, они жаждали собственного государства, и должны были распластаться.

Между тем о Мамае летела молва: казак, который без рубашки выходит против мушкетеров и ловит пули, а на нем остаются сами синяки; оборотень, загрызший целый отряд крылатых отдыхающих гусар; колдун, умеющий заклинать раны, чем спас от смерти множество собратьев. Мамай уже не принадлежал к шалашу или полку, он приходил и дрался, где желал – каждый был рад видеть отчаянного сорванца в своих рядах. Он стал живой легендой, вдохновлявшей других; само его появление возносило боевой дух к небесам. Служители небес, к слову, на слухи о волшебстве и других нечистых делах закрывали глаза, что радовало Мамая, который считал церковь единственным возможным спасением своей души.

Я был его тенью. Молчаливым спутником, которого видели и сразу забывали. Я советовал, подсказывал, сопровождал в теле птицы, помогал следить и убивать – вдвоем мы были непобедимы. Лишенный страха смерти, я сменил роль странствующего чернокнижника на военного разведчика.

Затем Мамаева слава достигла ушей гетмана.

– Как прошло?

– Сказал все, как ты научил: с московитами не договариваться, идти к королю Швеции и князю Эрдели.

– А он?

– Согласился. Но при условии, что я возьму джур, чтобы укрепить нашу военную мощь. Мол, когда станет химородников больше, тогда можно и без царского покровительства воевать. Пообещал к кошевой старшине записать...

– Я помогу выбрать лучших. Чего ты нахмурился?

– Потому что грех большой. А должен еще несколько на такой же грех подбить... Продать их Сатане...

– Во-первых, так называемый Гаспид – не Люципер и не Сатана. Во-вторых, я не уверен, захочет ли он подписывать новые соглашения. В-третьих, мы каждого предупредим о проклятии, но это никого не отвадит. Это их жизнь и их выбор, Мама.

– Все равно должен исповедоваться.

По каждому случаю он ходил на службы, исповедовался, офировал – я был рядом, хотя потерял веру в любого бога, когда увидел ужасающую гибель отца.

Мы взялись за поиски джур, и, предсказуемо, от желающих было не протолкнуться. В путешествиях по лагерям гетманских войск мы собирали десятки казаков, которые жаждали присоединиться к знаменитому Мамаю: молодые, седые, умники, болваны, реестровые, низовые, чехлики, здоровила, крестьяне, шляхтичи, стрельцы, пушкари...

– Нет, Самойл, не возьму тебя в ученики. Ни за что.

– Это все потому...

– Отнюдь. Ты сам говорил, что имеешь семью – зачем душу нечистому закладывать?

– Ты извини меня, Мама. Зря я тогда не сдержался... Гневаюсь редко, но рука тяжелая...

– Давно простил. А гнев свой лучше на врагов оставь.

Мамай выдвинул единственное условие: джура должен быть бессемейным. Мы потратили не одну неделю, пока собрали лучших. Настоящих имен не припомню – они остались на острие колья... Помню только прозвище.

Медведь. Искусный кузнец, настоящий великан, сильный, как пара волов. У него была здоровая сабля, ковавшая себе под лапище, в которой остальные сабель казались кривыми кинжалами. Не любил думать, а любил выпить и посмеяться.

Волк. Опытный разведчик, надежный товарищ и старейший казак в группе – кажется, даже я был моложе его. Седой, молчаливый, постоянно грыз погасшую носогрейку. Я любил его компанию.

Сокол. Голубой крови, римской веры. Мог цитировать греческие трагедии в подлиннике. Вместе мы исследовали волшебство крови, и я охотно делился знаниями, ведь учить приятно, когда ученик жаждет мудрости. Его измена болит мне поныне.

Лиса. Джура-сюрприз. Никто и не подозревал, что среди запорожцев скрывалась женщина. Своей вспыльчивой отвагой она покорила сердце Мама. Любил ее, как младшую сестренку, ничего другого между ними не было – Мамай отказал себе в праве на отношения. Ох, Лиса! Красивая, хитрая, бесстрашная. Каждый из нас немного влюбился в нее.

Был еще один – не выжил во время ритуала. Больше ничего о нем не упомяну.

Остальные успешно подписали соглашение. Я и не мог подумать, что Гаад может быть таким щедрым.

Группой мы смогли действовать в нескольких местах одновременно: проводить хитрые сделки, разведывать, похищать, морочить, убивать, спасать, запугивать, переламывать самые сложные битвы в нашу пользу – с такой помощью шаткая Гетманщина крепла. Шведы оказались хорошими союзниками, надежнее татар, чьим предательствам мы несколько раз успели предотвратить, а брак Тимиша с Розандой Лупул родил Хмельницких с самыми влиятельными семьями Восточной Европы.

Годы, годы, годы. Гетманат распространялся по новым землям, города растворяли ворота и поднимали наши флаги, кобзари складывали думы, дети играли в Мамая и его джур. Сражения, победы, праздники. Время может продолжаться так быстро...

Богдан, уже не повстанец, а седовласый вождь вновь созданного государства, пригласил Мамая личным советником, но характерщик отказался. Несмотря на годы бесконечной войны, он до сих пор предпочитал бороться за взлелеянную в мечтах родину не словом, а делом, сохранив юношеский огонек, который горел в нем во время нашей первой встречи. Группа из бывших джур разошлась, разве что я вместе с Соколом иногда исследовал природу загадочного Зверя, который поселился в них. Мое птичье подобие никоим образом не трогало моей воли и не имело собственной персонификации. .. Вдвоем мы сделали немало открытий в волшебстве крови, среди них – парез, который можно навлечь на оборотень с помощью его свежего меха.

Летом мы вместе собирались в тихом, приятном местечке на хуторе Буда, где жили далекие родственники Вовка, которые радостно давали нам убежище.

Несмотря на седины, Мамай не дожил до старости.

– Мы с Соколом найдем лекарства. Даю тебе слово.

– Оставь уже, Пугач. Ничто не погасит дьявольского огня в моих внутренностях. Может, это часть этого соглашения... Мое время близится.

– Не имели глупостей!

– Я всегда прислушивался к твоим советам, старый друг, постоянно поступал по твоему слову. Теперь слушай меня.

– Слушаю внимательно.

– Ты мой ближайший друг, Пугач. Время не властвует над тобой, ты до сих пор такой же вид, как и в тот день, когда... Кха! Черт... Видишь, харкаю легкими – к жопе твоей примочки.

– Видел я и хуже.

– Врешь. Кха! Слушай, Пугач. Мое завещание простое: никому не подписывать то нечистое соглашение. Полно из черта пятерых душ! Я скажу об этом остальным... Но больше всего доверяю тебе. Проследи, чтобы мою последнюю волю выполнили. Не стоит никому брать проклятие, не стоит никому селить в душе Зверя! Это все, что я прошу. Берешься выполнить?

– Да.

Эти слова, перемешанные кровавым кашлем, он повторил перед прежними джурами. Все торжественно поклялись, что проклятие не пойдет дальше. Мамай умер с легким сердцем.

Мы похоронили его на пригорке у Буды, где он любил отдыхать. Я долго плакал о нем. Говорили, что Богдан, услышав о смерти характерника, из собственного кармана вытряхнул немало золота на достойный надгробие, однако посланник с деньгами куда-то исчез, и никто его не искал, потому что через несколько дней гетман также умер.

Год спустя, на очередном сборе возле хутора, я сообщил, что отправляюсь на восток.

– Неужели из-за новоявленной Орды во главе с бессмертным, который грозится завоевать весь мир?

– Да, Сокол. Кое-что меня в этих слухах тревожит... Должен поехать лично и проверить.

– В одиночестве? Земли там небезопасны. Будь осторожен.

– Спасибо, Медведь.

– Я тоже слышала, будто московиты терпят поражение за поражением и отступают в столицу...

– За главного остается Волк. Надеюсь, что встретимся здесь снова через год-другой.

Говорили, что новая Орда называется Изумрудной. Говорили, что ее ведет перевоплощенный Темуджин, который по воле бога Тенгри несет на себе камень вечной жизни. Говорили, что его армия не знает поражений и покорит землю от океана до океана.

Я пересек степные границы и попал в земли Московского царства. Ехал к востоку, а между переездами возвращался к забытому искусству инвокации. Духи неохотно отвечали на мои призывы.

За очередным ритуалом меня попал конный отряд с зелеными повязками на доспехах. Обликом воины несколько напоминали киримлы, однако их глаза и говор были совсем другими. Я сдался в плен без боя и под сопровождением всадников прибыл в огромный военный лагерь, который своим общинам превосходил Сечь в ее лучшие годы. Палатки разбросаны по кругу, повсюду шум, колокол, костры – потревоженный человеческий муравейник. От вони конского навоза, человеческого дерьма, мочи и пота забивало дыхание. Без промедления меня привели к роскошной вместительной палатке, над которой развевалось огромное зеленое полотнище с двуглавым орлом.